На положенном месте

      Их уютные рождественские каникулы, на которых Северус лишь однажды отлучился в Хогвартс (и то только в силу того, что его позвал эльф по поручению Джорджа), они проводили как дети. В их южной части совсем не было снега, только моросил мелкий дождь. Аппарировать Гермиону Снейп лишний раз избегал, но слепил в Хогсмиде миниатюрного снеговика и, окружив чарами, подарил ей, возвращаясь от Джорджа.       Теперь Северус сменил на посту Юки и Поури, которые с радостью препоручили хозяйку хозяину – Юки рассудила, что им двоим стоит почаще предаваться безделью, тем более теперь, когда у них на носу ремонт и обустройство дома. И теперь Гермиона и Снейп часами бродили по парку Принц Холла, ставшего, стараниями умасленных эльфов, приличным местом для прогулки не только вокруг оранжереи с розами Аурелии. Северус шёл на шаг позади, нёс плед под мантией или зонт над головой Грейнджер и преимущественно молчал. Грейнджер сделалась странной, крайне странной, и списать это лишь на её тяжелое положение было бы неправильно.       Она беспокоилась всем своим существом и видом, периодически взглядывала на него совсем как Юки, когда её терзала тайна. Снейп терпел несколько дней. Но когда она застыла возле прудика, перебирая воздух белыми пальцами, он, нахлобучивая плед поверх её пальто, воспользовался ситуацией:       – Тебя что-то беспокоит.       Она была готова к этому. Потому что чуть помолчала, покачав головой сама себе, и, не поворачиваясь к нему, обратилась к холодному пространству перед ее глазами:       – Я боюсь. Мне с каждым днем становится все страшнее.       Частично это было правдой.       Снейп стоял тихо. Он давал ей возможность сказать то, к чему она не возвращалась уже очень давно – к страху родов, к боязни рождения его ребенка. О втором она никогда не говорила ему, да и сейчас не собиралась, но эти два страха, наслоенные на страхи о себе самой во все более мрачнеющем будущем были способны, по разумению Гермионы, закрыть темной завесой от легилимента, ожидающего за её спиной, её основную тревогу.       – Помнишь ту книгу на латыни о славянской магии, которую я привезла из Брашова? Там оказалось много про то, что происходит во время родов и сразу после. Ты слышал о бабицах? Это так страшно, такие нетопыри с огромной пастью на животе, и эта пасть полна зубов. Оказывается, они угрожают роженицам–ведьмам и новорожденным детям в магическом мире. Только не всем, а как раз тем, кто рожает в одиночку. Поэтому раньше собирались сразу много женщин вокруг роженицы. Я еще прочитала про особое купание для ребенка – нужно собрать желтые цветы, ровно двадцать семь, поместить их в медный сосуд с водой, добавить три веточки зеленого базилика, пять веточек любистока и одну – полевой герани. Все это накрыть своей рубашкой и оставить на ночь. А потом варить три дня. Ты слышал о таком?       – Я не очень разбираюсь в нечисти. Но ты же не будешь одна.       Снейп шагнул к ней, это было слышно по хрусту дорожки, по тому, как сзади возникло тяжелое ощущение чьего–то присутствия. Он, кажется, решал, как к ней прикоснуться в такой момент, но потом потянул к себе и скрестил руки поверх ее плеч.       – Я тебя уверяю, никто не потревожит тебя, когда ты надумаешь родить. Хоть сам Тёмный Лорд. Есть много рецептов для новорожденных волшебников и для их матерей. Сейчас рановато думать об этом, но, если тебе нравится именно этот вариант, я займусь этим. Покажешь мне рецепт, – Снейп покачнулся с носка на пятку и прижал её теснее, ладонью прижимая лоб точным, как у доктора, движением. – Я буду варить то, о чем слышал от зельеваров, то, что дает силы и защищает от болезней первых дней. И все, что ты скажешь. Люциус рассказывал как-то, что для Драко он заказывал у гоблинов кованую колыбель, в которую помещалась детская деревянная. Он боялся, что в год рождения Драко кто-то нападет на их дом. А потом… еще сильнее боялся, что его посадят в Азкабан вместе со мной. А потом – что ребенка убьют сторонники Темного Лорда за то, что он Азкабана избежал. Словом, всегда есть, чего бояться. Но сейчас ты в безопасности.       Ей хочется качать головой в ответ, отрицая каждое его слово, потому что, когда они переходят к этой теме, она не верит ему больше, чем в чем бы то ни было. Откуда, в конце концов он может знать?       – Откуда ты знаешь? – без раздражения, почти устало произносит Грейнджер. И, высвобождаясь, тянет его за собой:       – Пойдем, я начинаю замерзать. Посмотри, в домике Юки зажегся свет. Как им хорошо, наверно, я так радуюсь, думая, что они могут быть счастливы. Я хочу чаю, идём. – и, слегка придерживая его за рукав, она тянет его подальше от берега пруда и домика на том берегу к их особняку.       – Хотя бы потому, что сейчас мы с тобой находимся в положении, когда у нас нет прямых недоброжелателей. После атаки на магическую Францию Томасу нужно будет время, чтобы навести порядок на чужой территории. Гораздо больше времени, чем здесь, где так или иначе было много соглашательства. Поэтому здесь будет поспокойнее в следующем году. – Северус повернул вслед за ней и только потом обернулся на домик. – Ты переселила домовиков в отдельный домик? Поэтому никого из них не дозваться все эти дни? – Снейпу не нужны были домовики абсолютно большую часть его жизни вообще и времени теперь, но тишина в доме, осенью полном возни, настораживала.       – Нет, только Юки. С ней, кажется. еще переехал Поури, но я не стала прямо уточнять – это неделикатно. Остальные живут, где жили. Просто у них каникулы. – Она произнесла это быстро, как будто бы отмахивалась от этого вопроса, чтобы вернуться к насущному для неё: – Откуда такая уверенность, что нет прямых недоброжелателей? А уж у меня!       Она горько поморщилась. Её недоброжелатели все увеличивались за счёт её бывших друзей. Она даже не стала поздравлять Джинни с этим Рождеством: было уже очевидно, что младшая из Уизли не расположена поддерживать с ней отношения. После похорон Гойла они виделись один раз, случайно, в магазине для беременных в Косом. Джинни тогда сощурила глаза и медленно повернулась к ней спиной.       – Пусть будут каникулы. Хочешь, даже можешь отпустить тех, кто тебе не нужен, на волю. Они не будут рады и поселятся в ближайших кустах. – Северус взял её крепко за руку жестом, каким берут капризного ребенка. – Идем в дом. Я сделаю тебе хороший чай с травами, разожгу руками камин, чтобы пахло смолой и было уютно.       – Ты умеешь и магический огонь творить с запахом, я помню торт на день рождения.       Грейнджер побрела рядом.       – Это все несерьезно, если откровенно, просто глупо. Я думаю, ты хандришь. Боишься. Но это же первенец, это естественно. Тебе одиноко, я понимаю, домовик и портрет не компания, а ко мне ты относишься не так, чтобы делиться чем-то. Но я к тебе открыт, что бы ты там ни думала. Я хотел предложить тебя поснимать на камеру, которая лежит в Коукворте. Она ничего особенного, но я немного умею управляться, а ты сейчас необычно красивая. Если у тебя будет настроение, ну, чтобы осталась память о том, какая ты была. И показать ребенку тоже. – Снейп договаривал почти речитативом, складывая вместо точек поленья в камин.       Она улыбается ему, не глядя впрочем в глаза, вполоборота, пытаясь стряхнуть свое состояние. Предложение съемок для Гермионы совсем неожиданно, как и его безыскусные слова о ней. Он не лжет и не пытается обмануть ее или себя, это видно. А она никогда не считала себя ... необычайно красивой. То голубое платье на балу было волшебным, Виктор говорил, что она красивая, Парвати подбежала к ней и тоже сказала, что они с сестрой в восторге от того, как она выглядит. Но потом бал закончился, и Гермиона рассудила, что это была, в основном, магия платья. Да еще и того, что она хорошо танцевала: по настоянию мамы с пяти лет Гермиона занималась танцами. Мама считала, что танцы создают осанку.       У него столько преград внутри самого себя, что за каждой новой преодоленной ею стеной возникает еще несколько. А ей нужно понять Снейпа, нужно ухватить его самое основное, то, что как ей кажется, ускользает от нее. Маггловские снимки, как ей кажется, позволят посмотреть на себя его глазами: как тогда, в поезде, когда Северус дал ей возможность окунуться на секунду в него, показал свою страсть.       А фотографии можно будет разглядывать без всякого временного ограничения.       – Да, хорошо, – отвечает она, – давай пофотографируешь.       И переключает внимание на то, что способно затереть от него ее надсадно работающую, напряженную мысль. – Значит, ты считаешь, что бояться нечего? Даже случайного?       – Прекрасно. – Северус возвращается к тому, чтобы запалить веселое пламя, и, обжигая пальцы, поправляет поленья так, чтобы они радовали еще и взгляд. – Теперь, когда у нас такой дом, когда все зашло так далеко, я хочу, чтобы у нас не было недомолвок. Если можешь, то пойми меня. У меня не было другого выхода. Я не хотел умирать. Я тоже хотел этого всего. – Снейп отклонился назад, уперевшись в собственные пятки, и еще смотрел за разгорающимся камином. – Я знаю, что тебе это не важно, и не хочу оправдываться. Я мог и не приводить тебя сюда. Мог бы убить тебя, чтобы никто не надругался над тобой, и отнести труп в море. Но это было бы неправильно. Ты такая молодая, вся вторая магическая война… не имела бы никакого отношения к тебе, не будь ты его подругой. Почему бы не попробовать жить без ощущения этой непрекращающейся войны? Я жалею, что принуждал тебя. А иногда – нет. По-другому бы не было, ну как ты себе представляешь... Вот, кажется, тяга есть. Я обещал тебе чай. – он, посмотрев на Гермиону, вышел из гостиной.       Портрет, на котором дремали Принцы, оживился. Вернее, его часть. Его самая язвительная часть в лице бабушки.       – Так он тебя что, насилу сюда притащил? Бедолажка.       Грейнджер мгновенно обозлилась на портрет. В сказанном Снейпом было так много, что надо было по звуку разложить и обдумать в тишине, а тут это малоприятное вторжение.       – Нет. – Как могла более едко ответила Гермиона. – Сюда, – и она вложила всю силу интонации в то, чтобы до плоской головы дошла информация, что она подразумевает конкретное это поместье, – мы пришли рука об руку, добровольно и с удовольствием.       – Что-то не видно. – бабка не восприняла её шпильку, или сделала вид, что не восприняла. – Я мужа тоже дичилась поначалу, но не так.       Такта в ней было меньше, чем в Северусе и в Эйлин вместе взятых. Заслышав шаги, миссис Принц слилась с холстом и затихла, только масленые зрачки лукаво поблескивали, обозначая, что она все еще слушает. Северус поставил на столик фарфоровые пары и чайник, парящий из носика примесью трав.       – Что-нибудь принести еще? Может, еще плед? Мы слишком долго гуляли. – он вопросительно смотрел на неё.       – Нет, спасибо. Я просто немного устала, сейчас посижу, отдохну и приду в себя. Расскажи, какие у тебя планы на ближайшие дней десять.       В эти десять дней вписывался его день рождения и Гермиона, прямо не называя это, хотела узнать о его планах. Странно, когда он был с ней совсем рядом, такой, как сейчас, она как будто стыдилась тех своих потайных мыслей. Снейп был раскрытым перед ней до нутра – и представить, что это игра или обман было практически невозможно. А искренность умных людей она очень ценила, считая её признаком человека хорошего.       – Уизли очень хорошо справляется. Я думал, что школу нельзя будет весной оставить только на него и Ташева, но сейчас понимаю, что в сфере финансов он разобрался лучше меня. У него есть опыт. Он бережлив и на многие вещи смотрит под углом их пользы. Отправил после Рождества огромное количество старых треснутых котлов в Косой, чтобы мастера их переплавили. Казалось бы, старые котлы после тех разрушений, что были. Они лежали позади оранжерей и никому не были нужны, просто неуничтоженная куча мусора. Я буду свободен. Думаю заниматься с молодыми Пожирателями, чтобы они оправдали себя. К тому же, надо будет проверить лабораторные запасы, чтобы обеспечить зельями ближайший круг, тех, кого мы не можем потерять. Надеюсь, с этим ты мне поможешь, нужно будет записывать и посчитать количество. Мне нравится, что новая лаборатория не захламлена, не хочу хранить сверх необходимого. Ты… не думаешь, что ребенку и тебе нужна детская комната? У нас ничего для него нет, не хотелось бы в последний момент судорожно искать необходимое.       Его слова для неё как оплеуха. Человеческое уходит мгновенно. Ну да, готовить Пожирателей, делать составы для тех, кого нельзя потерять. Пока эти бесценные будут крошить в месиво нелояльных волшебников. Она мрачнеет, наливает чай только в свою чашку и говорит, глядя себе в колени:       – Комната приготовлена. Еще тогда, когда я занималась приведением дома в порядок. Зелено-голубая. Там почти ничего нет, но, думаю, пока много и не нужно. Ещё мы можем с ребенком, – интересно, что за мысль у него в голове по поводу детской «для ребенка и для нее», – перебраться на первые недели в дом на побережье, если хочешь.       – Зачем? – Северус опускается сбоку от неё, подталкивая комок пледа ближе ей под ноги. – Нет, мы не переберемся туда, здесь и безопасно, и удобно. Ну, необходимо место для его сна, маленькая подушка, какие-то детские вещи. И разместить так, чтобы тебе было удобно управляться с этим. Я буду делать то, что нужно, но я не всегда смогу быть рядом, и комната должна быть в таком состоянии, чтобы было уютно и удобно и ему, и тебе. Хотя первое время кроватку нужно поставить рядом с нами, и, соответственно, подручные вещи… – Северус нашел ее ногу и сквозь плед пощипывал совершенно рассеянно. – Я хочу, чтобы все было как надо.       – Маленький ребенок не дает спать, мы бы с Юки, Поури и Слипу могли бы перебраться туда, ты же сам говоришь, что будешь очень занят перед Францией. Я так понимаю, это уже неизбежно. Там будет, как с Хогвартсом? А потом, что будет потом с волшебниками, которые не захотят? Я не представляю. Неужели всех убьют?       Она потерла висок ближе к глазу.       – Или засунут в Азкабан? Мне кажется, он скоро лопнет от количества находящихся там.       – Я же тоже хочу вас с ним видеть и принимать участие. – Северус ощутил явное неудовольствие, приняв идею Гермионы за недоверие. – И я найду время заниматься ребенком. Я не знаю, чем всё там кончится: надо для этого хотя бы начать. Сил сопротивляться долго не хватит. Всех сдавших палочки никто трогать не станет, кроме опасных фигур. Тех, кто окажет активное сопротивление, пленят, если они дадут их пленить.       Она кивает в такт словам, все также не смотря на него. Сказать, нет, крикнуть про то, что она считает это бойней, бойней и варварством? Но что даст этот крик? Нет, не надо. Криком, взрывом эмоций его не переубедить. Это долгая и медленная работа. Во время прогулок с домовиками, перебирая свою жизнь и думая о будущем, она проинвентаризировала все самое важное. Кроме жизни Гермиону интересовала только магия. Точнее, это были две сплетенные основы её существования. И там, у озера, глядя на домик Юки, она, наконец, смогла вытащить то, что так долго, с мая, не собиралось в душе. Её волновала не только её магия и её жизнь. Ей было нужно, чтобы не только её ребенок, но и другие дети могли вырасти в светлом мире магии.       Чтобы сохранить искристую магию, светлую магию в этом мире, ей нужно было оставаться в темном мире и долго, наверно, всю жизнь, пытаться изменить сам мир. Зная, что она будет делать это в одиночку, по крайней мере первые несколько лет. Медленно и планомерно, то кусая, то гладя правую руку Того-кого-она-привыкла-называть. Дамблдор, с раздражением вдруг вспыхнуло в голове, положил много сил на то, чтобы дети боролись со взрослыми вместо того, чтобы все силы положить на то, чтобы сами дети из тех, темных магических семей стали другими. У него был уникальный шанс, а он его не использовал.       Она подняла глаза и повернулась к Снейпу.       – А как ты хочешь принимать участие? Как ты это представляешь?       Спросила это Грейнджер мягко. Она тихонько тянула Снейпа на территорию, на которой тот практически не бывал. «Помечтай», говорил ее голос.       Он перестал перебирать пальцами и даже отклонился от спинки дивана, будто давно готовился отвечать на этот вопрос:       – Маленькие дети шумные, буду сидеть с ним, пока ты будешь спать, могу укачивать его. И… гигиена, это тоже то, что не зависит непосредственно от матери. Словом всё, что нужно, чтобы он не доставлял тебе чрезмерных хлопот. Надо приноровиться, да?       – Только это? У тебя есть сейчас какие-то моменты, которые ты представляешь, и хотел бы, чтобы они точно сбылись?       Слово «счастье» она не произносила.       – Пока он младенец, взаимодействовать с ним как-то еще довольно сложно. Я готов делать все, что нужно. – Северус сунул руку под плед и провел вверх, к самому колену. – Я хочу, чтобы ты приняла его. Это важно, чтобы ребенка любили оба.       Она снова кивнула ему. Не было похоже, чтобы он скрывал что-то. Неужели этот человек ни о чем не позволяет себе мечтать?       Хотя… он же сам говорил, там, в старом доме.       – Послушай, но ты же сам говорил мне летом, что думал обо мне, о нас. Ты же представлял себе тогда что-то? Или тоже ничего?       Бабка на портрете вытянулась в струнку.       – Представлял. Но вряд ли ты будешь рада услышать, что. Каких-то фантазий романтического толка на твой счет у меня не было, это глупо и не приносит ничего хорошего. Хотя однажды я думал встретить тебя в Лондоне как бы невзначай, позвать выпить чашку кофе. Представляешь, какая глупость. – Северус пробормотал последнее и потер переносицу свободной рукой, закрывая лицо.       Грейнджер улыбнулась. Эта иллюзорная территория была, кажется, безопасной. Бабка, хмыкнув, заскучала. Схлестнись она в реальной жизни с Ритой Скиттер, неизвестно, кто бы вышел победителем.       – А я бы согласилась, честно! Мне бы это очень польстило. И ещё я бы обрадовалась Вам очень, конечно. Как думаете, о чем бы мы говорили?       – Я думаю, в реальности ты смутилась бы, и мы проговорили бы о том, какая в тот день погода и каким случаем меня занесло в твой район. – мрачно сказал Северус. – Потом кофе бы кончился, и ты убежала бы по своим делам, а я аппарировал бы, стыдясь этой выходки, домой. И не спал бы всю следующую ночь, потому что снова был близко и ничего не предпринял, что могло бы объяснить тебе природу происходящего.       Длить этот разговор, где Снейп обрубал себе не только мечты в будущем, но и намек на мечту в прошлом, Гермиона не хотела. Может, стоило спросить прямо:       – А как ты хочешь провести свой день рождения в этом году?       Она не помнила такого измученного взгляда.       – А потом ты бы закончила со школой и со мной. Ты знаешь, что я говорю правду. – он помолчал. – Я не праздную день рождения, потому что праздновать надо для кого-то. В детстве я угощал соседей сладостями, в школе этот день приходится на первый учебный после рождественских каникул, а взрослому праздновать как? Меня поздравляли коллеги и, иногда, мой факультет. Гермиона, мне нравится жить с тобой. Знать, какая ты, любить твое юркое тело, дарить подарки. Иногда мне кажется, что все будто наладилось. А иногда больно за тебя настолько, что я хочу стереть тебе память, и останавливает меня только то, что это будешь уже не ты. На ребенке не должно отразиться то, что происходит между нами. Он не виноват в том, что я так поступил с тобой. Я не хочу больше, чтобы ты притворялась, ты можешь делать то, что тебе придет в голову.       – Ты же понимаешь, что ребенку нужно ощущение дома, и хочешь, чтобы это не было декорацией. Я же вижу, ты сам это осознаешь. Мы с тобой об этом говорили. Я помню твои доводы, но ты и сам понимаешь, что твоя цель была не только в спасении моей жизни. Именно поэтому я и считаю, что это ненормально. Но также ненормально – полагать, что в семье, как бы она не возникла, кто-то может быть второстепенным. Понимаешь, это неправильно. Ты же праздновал мой день рождения, уверена, что будешь праздновать день рождения ребёнка. Так почему же твой день рождения должен быть забыт, как будто ты пария? Давай устроим праздник, пусть без фейерверков, – тут Грейнджер улыбнулась впервые за вечер своей искренней, заразительной улыбкой, – но точно с тортом и памятными колдографиями.       – Достичь этого другими средствами было невозможно. Ты ведь тоже этого не представляешь. – Северус смотрел проницательно, в упор. – Я буду очень рад тому хрустящему пирогу, который ты однажды готовила. Кисло-сладкий, особенно вкусный. Вот теперь, когда ты улыбнулась, видно, насколько тебе идет нынешнее состояние. Я хочу сохранить это – для детей и для себя. Завтра же заберу камеру.       

***

             ‒ Юки даже не думала, как это хорошо, ‒ проводить гостей.       Когда хозяин жил на побережье один, ей всегда было приказано перед появлением гостей унести ноги подальше. Да и было такое всего несколько раз, можно счесть по пальцам одной лапки. Какие уж там гости, когда никого не видишь, а только убираешь пустые тарелки? А про единственный праздник, который хозяин устроил в Принц-холле, все домовики, отмыв кровь и собравшись в кружок, пообещали друг другу под самым страшным проклятьем никогда не вспоминать.       Конечно, нельзя сказать, что гостей в её жизни не было вовсе. Не такая уж Юки и врунишка, чтобы сообщать всему миру заведомую ложь. Да, она не отрицает, что в комнатку в доме на побережье время от времени к ней приходили гости. Но сколько их могло поместиться?! Один-двое, редко ‒ трое. Но разве это гости? Гости ‒ это когда много.       Домовиха вздохнула блаженно и вытянула лапки перед камином. Своим собственным камином, попрошу заметить. Это она произнесла в уме, но наслаждалась каждым звуком переливающихся самой искристой музыкой слов. Свой камин. В своём доме. Из которого только что ушли все гости.       ‒ Ну, что Поури молчит? ‒ ткнула она в бок всё еще остававшегося худощавым домовика, сидевшего рядом с ней.       Поури млел перед камином, жмурясь от наслаждения находиться наедине с Юки.       ‒ Хорошо, ‒ согласился он, продолжая все больше растворяться в блаженстве. Оказывается, жизнь ‒ замечательная штука!       И он замолчал, смакуя все составляющие идеального счастья: теплое ухо Юки, мягко лежавшее на его плече, треск поленьев, тишину за окном.       Но Юки не собиралась так просто оканчивать этот вечер. Резкий толчок локтя под рёбра вернул Поури в действительность.       ‒ Сейчас будет самое лучшее, ‒ сообщила Юки и, выдержав небольшую, но стратегически важную паузу, произнесла:       ‒ Поури и Юки сейчас обсудят гостей.       ‒ О! ‒ Поури вытаращил на Юки глаза. Он даже не предполагал, что так можно. Когда гости исчезали из Малфой-мэнора, домовики бросались убирать последствия праздника, так, чтобы ничто не напоминало о том, что он проходил. Забот было всегда так много, что домовики не спали сутки, оттаскивая, водворяя, оттирая, полируя и, сдав всё Оро, падали на свои циновки в надежде передохнуть хотя бы полчаса. Не всегда, кстати, это и удавалось. Новый опыт обещал быть грандиозным.       ‒ Ну?! ‒ Юки в ажиотаже подвинулась ближе к Поури и еще раз сильно пихнула его. ‒ Что Поури подметил?       ‒ Слипу сидел с книжкой весь вечер в уголке.       ‒ Ага. Хозяйка со Слипу возится, как с книззлом. ‒ В голосе Юки завибрировала ревность. ‒ Ничего не замечал, сжевал профитроли, словно овсяный блин лопал. Юки спрашивала Слипу, какие профитроли вкуснее ‒ с малиной или с бананом, а Слипу! ‒ Тут Юки сделала паузу и даже задышала чаще, чтобы слезы не брызнули разом и не погасили огонь в камине. ‒ А Слипу заявил, что не различил вкуса!       ‒ Пусть Юки не кормит больше Слипу профитролями.       ‒ Нельзя. Дипломатически это неправильно.       Поури искоса посмотрел на Юки. Он в своей прошлой жизни высоко ценил дипломатию. Вероятно, не всё, что считалось им важным в былые времена, стоило отторжения. Поури кивнул.       ‒ А Литки? Поури видел, что Литки кокетничала с Могго?       ‒ Еще как! ‒ Поури даже подпрыгнул. ‒ Могго сначала вообще не обращал на Литки внимания. Но Литки не унималась. Сама навязалась танцевать с Могго чамбукчу.       ‒ Поури, кстати, помнит, что года два назад отказался танцевать с Юки чамбукчу?! ‒ Юки развернулась резко, пронзительно уставившись прямо в мордочку Поури и сузила глаза.       Поури сначала закивал, потом глаза его расширились, и он совсем отчаянно замотал головой из стороны в сторону.       ‒ Поури не помнит, Поури такого не мог сделать, никогда, никогда!       ‒ Зато Юки помнит, ‒ вполне благосклонно заметила Юки, примирительно махнув лапкой. Испуг Поури был такой искренний, что Юки совершенно обоснованно заключила, что Поури двухлетней давности и сегодняшний Поури ‒ два разных домовика. По крайней мере, по отношению к ней. Но некоторая острастка не помешает. Поэтому она назидательно добавила:       ‒ И будет помнить. Всегда!       Поури сокрушенно закивал. Теперь он тоже будет помнить этот свой чёрный проступок.       ‒ Ну, ‒ Юки решила вернуться к важному обсуждению, покончив с маленьким воспитательным отступлением, ‒ А Могго?       Поури судорожно вздохнул. Он не мог так быстро перескочить с самой важной для него темы на каких-то других домовиков. Но его звезда жаждала именно этого, а он и так порядком провинился, отказавшись два года назад от чамбукчи с ней (каков болван, каков болван, уж не опоил ли кто его тогда в насмешку зельем дурака?). Поэтому дальнейший его пересказ увиденного был серьезным.       ‒ Могго поначалу отказывался. Но Литки схватила Могго за лапу и потащила сама в круг.       ‒ Какая разнузданность! ‒ Юки хмыкнула.       ‒ А потом Литки стала чесать Могго кончик уха, пока они танцевали чамбукчу.       ‒ Поури врет! ‒ глаза Юки горели ажиотажем.       ‒ Поури говорит правду. Все видели.       ‒ Вот это да… ‒ протянула Юки. ‒ При всех домовиках. Кончик уха… ‒ И, выдохнув, произнесла. ‒ Юки бы не осмелилась.       В её голосе вдруг засквозила симпатия. Что ни говори, это был лихой поступок. Юки всегда уважала умение действовать. Но тут домовиха снова прищурила свои огромные глаза.       ‒ А с кем это Поури танцевал?       ‒ Ни с кем. Поури разливал крюшон, лопухово-одуванчиковое пиво и имбирный эль. А потом говорил с Йоппо.       ‒ О чём? ‒ Мысль, что Поури ни с кем не вошел в круг чамбукчи, очень порадовала её. Она только в эту секунду поняла, как сложно быть хозяйкой дома во время приема! Вот, оказывается, она упустила, разговаривая с гостями и перемещаясь из комнаты в комнату, кто что делал во время чамбукчи. Это непростительная ошибка. Эх, ей еще столько всему учиться. Но, ничего, она преодолеет. Да, в первый раз бывают упущения.       ‒ Что Йоппо трудно управляться с хозяйством. Боится оплошать.       Юки вдруг снова повернулась к Поури и посмотрела на него долгим, внимательным взглядом.       ‒ Йоппо дряхлый. Слиппу занят книжками. Поури может стать главой домовиков дома Принцев.       Поури, вытянувшись в струнку, застыл.       ‒ Но как же Юки? ‒ спустя долгие минуты спросил он, обмякая.       Домовиха независимо дернула плечом.       ‒ Юки любимый домовик. Это не должность. Это ‒ статус.              

***

      Прибой бил по северо-западной стене Мон-Сен-Мишель с надсадной силой.       Тёмный Лорд палочкой чуть успокоил его: этот шум мешал думать. Взгляд хозяина Британии был прикован к высокой золотой булавке, воткнутой в карту немного поодаль замка, прямо в бурных волнах пролива.       Крауч уверял, что Шармбатон находится точно там. Гористый большой остров, ничуть не меньше маггловского Джерси, должен быть в этом месте. Томас раздумчиво протянул руку, придержав ее над булавкой, а потом вдруг опустил прямо на золотую каплю головки и покачал.       Мадам Максим вздрогнула и вместе со всеми, кто сидел рядом с ней в обеденном зале Шармбатона, подняла глаза вверх. Потолок шатало.       ‒ Он знает.       ‒ Мы обречены? ‒ Карвиньи спрашивала не с безысходностью, но с надеждой, для того чтобы не получить подтверждения своим словам. И те, кого она опередила, тоже смотрели на мадам Максим с тем же ожиданием твёрдого опровержения их возможной гибели. Да, сильный Хогвартс пал почти мгновенно, в какой–то один день. Но они утешали себя тем, что их здесь больше и они готовятся к нападению. Однако страх, усиленный рассказами тех, кто участвовал в битве за британский замок и сумел спастись, сдавливал их дух каждый день, заставляя ожидать ежедневно худшего. Но день проходил один за другим, и пока ничто не указывало на то, что завтра на них нападут.       Мадам Максим была переполнена теми же тревогами, что и все остальные, и уставала не меньше, и ее также выматывала неопределенность. Но от нее ждали сверх того, что можно было бы ждать в её положении: все собравшиеся в замке подспудно хотели, чтобы она не только обладала какими–то особыми тайными знаниями, способными повлиять на ход событий, но и наперед знала, как и что произойдет. Их такая идея укрепляла, давала надежду, что во Франции всё, в отличие от Британии, закончится хорошо. Умная волшебница, Олимпия понимала это и это же придавливало её обреченностью: обладая большой магической силой, она, тем не менее, прекрасно осознавала, что её сила не сверхъестественна, и что она лишь в некоторой степени превосходит умением и талантами своих соратников. А соратники, наоборот, отчаянно желали, чтобы магия мадам Максим предстала вдруг особой, мощной, уникальной, такой, чтобы сама по себе она могла бы противостоять магии Волдеморта. Олимпия нуждалась в их сплочённой поддержке, в сильном воинстве, а её соратники ‒ в превосходящем всё обычное своей уникальностью лидере. Никто не мог произнести свои чаянья вслух. Собравшиеся в замке больше, чем на себя, надеялись друг на друга.       ‒ Нет, конечно же нет, ‒ мадам Максим ответила мгновенно, когда эхо последних звуков, произнесенных Карвиньи, еще дрожало вокруг сидящих.       Что за ерунда? Карвиньи и Делакур переглянулись. Этот быстрый ответ резанул предчувствием неуверенности мадам Максим их обеих. Да нет же, а помедли она, как бы тогда они восприняли это, не хуже ли? Флёр представила, что Олимпия тянет с ответом. О, нет, это было бы символом того, что она сама не уверена в их возможности выстоять. Так что быстрый ответ ничего не значит. Ничего.       ‒ У нас неприступный архипелаг, ранее его никому не удавалось захватить, ‒ продолжала мадам Максим, набрав в голосе почти дидактической размеренности, подействовавшей на сотрапезников завораживающе–успокоительно, ‒ мы сплочены, у нас есть запасы, фонтан Фламель способен исцелить наши раны. Мы не сдадимся. Им нас не одолеть.       Длань Тёмного Лорда мягко скользнула с булавочной головки, рука упала на карту, и он брезгливо дернул её, стряхивая с длинных пальцев соленую воду морского пролива.       Да, сейчас Шармбатон был защищен сильнее, чем когда бы то ни было в своей истории. Все они, его слуги, правы: не стоит начинать штурмовать эту цитадель прямо сейчас. Яксли еще вчера доложил, что все изготовители палочек уничтожены или бежали – во Франции, а заодно и в Бельгии. Эта часть плана выполнена.       Но вот измотать сидящих в нём стоит. Пусть французы пока поживут в осаде. Барти получил подтверждение, что порталы Шармбатона закрыты, мадам Максим, обеспечивая защищенность острова, изолировала его, готовясь к долгой обороне. Только совы и лодки с континента.       Тёмный Лорд своим красивым, старого стиля почерком, вывел на пергаменте:       «Бартемиус, место определено тобой, скорее всего, точно. Поговори с Долоховым: нужно, чтобы дементоры находились близ острова беспрестанно. Пусть пробуют прорваться в замок».       Призванный домовик в секунду исчез с посланием к Краучу.       Давящая магия дементоров могла в конце концов преодолеть их преграду. Он представил, как находящиеся внутри вновь и вновь отгоняют дементоров патронусами, истощая силу своей магии. Да и воспроизводить лучшее воспоминание в осажденном замке смогут не все. Надо лишь решить вопрос с количеством дементоров: Азкабан не должен остаться без присмотра. Краучу стоит поторопиться с его экспериментами с сывороткой правды для выявления нелояльных.       Осталось вызвать Сивого. Оборотням необходимо патрулировать весь берег возле Мон-Сен-Мишель. И навещать Париж. А еще – округу Тиффожа. Пока французы ждут армию волшебников, пусть познакомятся поближе с её зверинцем.       Что ж, в сделанном слишком заблаговременно может быть сокрыта её стратегическая ошибка. Замок забит волшебниками до предела: сторонники, сочувствующие, наверняка еще присоединившиеся британские беглецы. Все они сейчас заперты в стенах Шармбатона: бездействующие, переполненные тревожными ожиданиями, вновь и вновь пересказывающие друг другу невероятные слухи с Британских островов. Если осаждённых зорко стеречь, то они сожрут свои запасы и перегрызутся друг с другом раньше, чем маги, верные идее чистой крови, подступят к стенам Шармбатона. Истощение сил, чуткое способствование воздержанию от попыток выйти из замка или доставить туда хоть что-то, а еще тревожное ожидание в изоляции ‒ лучшие приправы для страха, который опустился на головы осаждённых в тот миг, когда бледная холодная рука, притрагиваясь к булавочной головке, качнула потолок Шармбатона.       

***

      – Нет, давай сначала сделаем снимки. Потом я точно чем-то заляпаю платье! Гермиона готовилась к его возвращению: собрала волосы в высокий хвост, выбрала наряд и даже подкрасила чарами губы. И теперь возражала, когда Северус предлагал отужинать, а уже после настраивать камеру и, собственно, фотографироваться. Он сидел поодаль от поставленных для них тоненьких наборов и поблескивающих чарами, сохранявшими тепло, горячих блюд. Покрытый таким же полупрозрачным инеем, пах кисленьким яблоком пирог. Гермиона обошла край стола и стала наблюдать, как он возится, достав камеру из жёсткого кофра, с пленкой, как вглядывается в видоискатель. Вид у Северуса был совсем не праздничный: первый учебный день ударил по нему дробью мелких дел; Хогсмид провожал именинника мокрым снежком. Гермиона, протянув руку, коснулась плеча, потом – влажных лоснящихся волос, погладила висок. – Сейчас. Садись поближе к камину, пусть будет живой свет. – Какая-то ерунда все равно получается. День рождения твой, а фотографируем меня. И ты усталый. Хочешь, все совсем изменим? Это просто, заберём пирог и поднимемся наверх. Ты полежишь в ванной, я посижу рядом, ты отдохнешь, да? – Нет. Ты необыкновенная. – пробормотал Снейп, не отрываясь от машинки, и, наконец, поднялся. – Садись. Гермиона вздохнула и примостилась на край дивана. Северус, уверенно довольный, подошел, чтобы поправить диванную подушку, и, куда деликатнее, подол платья. Мельком они пересеклись взглядами. Гермиона ощутила себя исключительно красивой, потому как он смотрел на неё, как на чудо. Она ободряюще улыбнулась: Снейп, взвинченный и завороженный, опомнился и отступил на несколько шагов, склоняясь для фото. Щёлкнул затвор. Северус оттянул камеру, чтобы перехватить удобнее. – А потом попросим нас сфотографировать домовика? – Шёпотом спросила Гермиона.       – Не разговаривай, – мягко одернул Снейп. – Я не очень получаюсь на снимках, но, если ты хочешь, можно.       Он сделал несколько колдографий с разного плана. А потом накинул ремень камеры на стул.       – Хотя бы умоюсь. – пояснил он, уходя.       А когда вернулся, в его руках была диадема.       Она вздрогнула. Сначала ей даже показалось, что он уже все знает.       Мерлин, нет. Она же сама догадалась недавно, когда стала её чистить, аккуратно приводя в порядок потускневший металл, вычищая из-под крапанов грязь. Это была небыстрая возня, множество мелких камней и огромный солитер потребовали уйму времени, и, когда она дошла до металла, то чувствовала себя порядком уставшей. Скорее даже измотанной. Тошнило. Некстати вспомнилась детская обида на родителей, глупая, но сейчас отчаянно горькая. Она стала раздраженно тереть ободок, пока вдруг не увидела, что принимаемое за узор на металле не оказалось буквами. «Пал ..а» показалось первым. Грейнджер перехватила ободок удобнее и стала тереть. И одновременно ум начала давить тревога. Когда отчетливо выявилось «У..а палата дорож.. зл…», ее руки тряслись крупной дрожью.       Гермиона тогда села на стул, отдышалась. Чуть не впервые за всю беременность она почувствовала себя настолько плохо. Не хватало воздуха. И все-таки было что-то в этой диадеме, что волновало Грейнджер даже в таком состоянии. Гермиона порылась в шкафу с зельями, выискав пару флаконов, сунула их в карман. И вышла, отмахнувшись от Юки, крикнув, что она запрещает ей идти за собой, накинув плед на диадему так, чтобы никто не видел, направилась с ней в парк.       Дальше, дальше, туда, к диким орхидеям.       Оглянувшись, Гермиона опустила диадему на землю. Она даже не знала, чего хотела больше – чтобы это оказалось правдой или её встревоженным вымыслом. Пользоваться палочкой было опасно: по палочке можно было установить следы.       Грейнджер уже даже придумала для Снейпа легенду, что случайно перепутала флаконы. Она откупорила первый и, резко опрокинув его содержимое на диадему, отскочила. Тихое шипение, пена как от ложки соды, а которую капнули уксусом – и всё. Диадема сияла всеми камнями, желчь броненосца её не взяла. Второе зелье, которым Снейп обычно снимал медную окалину с части котлов, оказалось равно бессильным – диадема не претерпела никакого ущерба. Грейнджер присела, опершись, на землю. Продышалась. И решилась. Подняла палочку и отправила в диадему одно за другим два заклятья. Ничего. Нехотя в сумерках каркнула ворона. Гермиона слышала стучащее сердце, а больше ничего.       Снейп подарил ей крестраж Волдеморта. Он не знал, он не мог знать.       Тогда она поторопилась домой так скоро, как могла, хотя оказалось это небыстро – слабость была такой, что она покрылась липким потом. С тех пор к диадеме Гермиона не прикасалась.       И, конечно, она ни слова не сказала об этом Снейпу. Это была её тайна, её бремя и оружие одновременно.       И вот теперь, улыбаясь, он протягивал эту диадему ей. Грейнджер сомкнула пересохшие в секунду губы и опустила взгляд, принимая в руки нагревшийся от его рук металл.       – Так блестит. – Северус, посвежевший после мокрого полотенца, сел на корточки, балансируя для удобной позы, и левой рукой сделал жест, который мог только побуждать, не иначе.       Гермиона вдохнула поглубже и опустила диадему на голову. Ничего.       – Она не упадёт, расслабься. – проговорил Северус, опуская камеру в ожидании, пока Грейнджер будет готова.       Гермиона прислушивалась к своим ощущениям. Всё как будто бы было по-прежнему. Уверенной улыбкой она вернула внимание Северуса к себе. Снова щёлкнул затвор.       – Осталось два кадра. – через несколько снимков сообщил Снейп и стянул с шеи ремень. – Я позову домовика позже и он нас снимет. Не хочу разбавлять вечер вознёй. Садись.       Северус оттягивал по своей, вполне понятной причине, и с большим бы удовольствием потратил оба щелчка на Гермиону. Украшение ей шло: в нём она из девочки превращалась в молодую монаршую особу. Даже портрет, немо глазевший на них сегодня после угроз отпрыска, пребывал в видимом по их мимике восторге.       Он придвинул притихшую Грейнджер за стол. Взмахнул палочкой, снимая удерживавшее парящую свежесть блюд заклинание, и опустился рядом с Гермионой, уже отрезающей для него добрую четверть большого ростбифа. Он удался, как и остальное вечернее меню: некоторое время они сосредоточенно ели. Перед пирогом Снейп промокнул пальцы салфеткой и потянулся за тяжелым чайником с чаем, пробивавшимся среди запахов ароматом сушеной мелиссы.       – У тебя осталось зелье для колдографий?       – Я думаю, должны быть остатки. Я совсем немного использовала на фотографию твоего отца, так, просто...       У Грейнджер в носу защипало. Она машинально потерла его, наклонившись, а через секунду остатки порции ростбифа стремительно замелькали перед глазами – и всё поглотила темнота.       Диадема с глухим стуком сползла, слетев с девичьей головы, на скатерть. Камни, обрамляющие украшение, блестели живее прежнего.       – Гермиона? Гермиона. – Северус попытался ухватить поплывший вперед сноп кудрей, но поймал пальцами только воздух. Он затряс Грейнджер уже за плечи: низко опущенная голова моталась в такт движениям, пока он неловкими рывками выволакивал Гермиону из-за стола.       Руки у него отчего-то дрожали.       – Юки! Кто-нибудь!       С десяток домовиков возникло возле стола. Появилась и Юки, которая в мгновение ока очутилась на столе и ополовинила на столовую салфетку тяжелый графин с водой.       – Хозяйка!       К этому моменту Северус уже сидел на полу, шлёпая пальцами бледные щеки Грейнджер. Домовик звучно шлёпнула мокрым и холодным полотенцем по лбу, потерла щеки и уши.       – Бодрящий напиток. – пробурчавшая это Юки побежала в направлении лаборатории, а Гермиона приоткрыла глаза.       – Что с тобой? Тише, тише. – Снейп сдавил салфетку в руке и протер мокрой частью губы Грейнджер. Та смотрела больными, покрасневшими глазами на него и ничего не отвечала, а после снова закрылась ресницами. Юки, оглушительно до неприличия аппарировавшая, налила в ложку зелье и вставила её, стукнув о зубной край, в рот. Гермиона протестующе застонала, но сделала глоток.       Так плохо ей не было никогда. Лицо Снейпа кружилось так же, как ростбиф, звуки доносились эхом, а острый обычно ум отказывался воспринимать вопросы. Зато одна мысль горела беспредельно ясно: проклятая диадема! Гермионе на секунду стало смешно от игры слов, а затем её стало рвать Снейпу на брюки – и зельем, и ужином. От его обескураженного лица и от того, что после рвоты стало немного легче, от абсурда всей ситуации Гермиона хрипло расхохоталась, и, она готова была поклясться, Снейп испугался. Он снова вытер ей рот и жестко схватил за виски, чтобы заглянуть в глаза.       – Что с тобой? Грейнджер?       И поскольку она полуслепым щенком щурилась на него, Северус посмотрел сам. От увиденного затошнило его: её воспоминания и ощущения давали настолько четкую картину произошедшего, что контролируемый тремор рук передался всему телу.       Как чистила она диадему и что чувствовала, и что чувствовала сама диадема, что хуже всего. Как нагрубив совавшей не в свои дела нос Юки, остановилась. Как бросила украшение на столешницу и накрыла, чтобы не смотреть, и металась после по лаборатории, размышляя, что же ей делать. Он ощутил всё: страх, ощущение неожиданной тайны и нежелание мириться с нею, снова страх, уже от того, что он узнает, решимость скрыть – идиотка! И каков идиот он.       Он скривился от глупости затеи, машинально укачивая её в руках, а потом поднялся на ноги вместе с ней.       – Юки, убери здесь. Украшение оставь, как лежит.       Северус уложил Грейнджер в подушки и погладил по ознобленному лбу. Она вся взмокла и теперь натягивала негнущимися пальцами на себя одеяло. Он отодвинул руку Гермионы и поймал пульс над ключицей, нырнув едва не на две фаланги за тонкую косточку к неудовольствию самонадеянной девчонки. Раз, два, три…       Пока он монотонно считал, картина расцветала дополнительными украшениями.       – Профессор, я правильно понял: Вы хотите развернуть в больничном крыле что-то вроде филиала Мунго?       – Со временем, Джордж. Нанять кого-то из целителей, кого уволили из больницы Мунго по причине последних кадровых решений. Ученики Хогвартса должны иметь представление о колдомедицине, пусть это и будет синкретичный и, во многом, вторичный курс. Мы не будем вносить его в СОВ, чтобы Министерство не вмешивалось.       Джордж тогда, раздумывая, покачнулся на своем стуле почти машинально и вернулся в устойчивое положение только под красноречивым взглядом Снейпа.       – Вы не будете ставить в известность Министерство?       – Нужно подготовить кандидатуру целителя, организовать ему в содействие кого-то смышлёного и небрезгливого, и еще – от этой затеи не должно пострадать рутинное оказание помощи ученикам. Помните, как летом нам здорово помогала Джил? Ей вполне по силам это занятие. Для женщины это лучше, чем толкаться с охранниками, раз уж ей приходится самой зарабатывать на жизнь. Я хотел переговорить с ней предметно на Рождественском ужине, но мы разминулись.       В канун Нового года выяснилось, что Джил несколько дней не может подняться с кровати, и по Хогсмиду даже стали шептаться, не драконью ли оспу подхватила несчастная. А что было с ней теперь?       Снейп отнял руку и всмотрелся в лицо Гермионы, которая под этим взглядом не смела шевелиться: будто снова очутилась там, где он разглядывал её, как на птичьем рынке. Сил удерживать внимание у неё оставалось мало, Грейнджер снова смежила веки.       Ничего. Ничего больше сделать сейчас нельзя. Он позвал Юки.       – Посиди здесь, пусть поспит. Если в её виде что-то насторожит тебя, найдешь меня.       Юки виновато кивнула и села, как на жердь, на изножье кровати, подпирая кулачками щеки. Северус, удовлетворенно качнув головой, потянул дверь.       – Что ты собираешься сделать с крестражем? Отдашь ему, да? – слабо, но требовательно и упрямо раздалось с кровати.       – Это не твоё дело.       Так проводить этот день ему не доводилось. Грейнджер подарила ему незабываемое впечатление собственной глупости, и теперь, обмотав диадему наскоро столовой салфеткой, Снейп направлялся в директорский кабинет.       Своими глазами он видел, что делал с трио медальон, какими беспечно-злыми становились мальчики, а Гермиона хмурой и тихой. Поздневечерний Хогсмид уныло скрипел, попутчиков Северусу, как и встречных прохожих, не было. Немалых усилий стоило удержать себя от того, чтобы заглянуть, как мальчишка, в окно дома Джил, и немалых сил не постучать сейчас: ничего кроме переполошенной женщины, которая, возможно, в болезни там не одна, он не получит. Не хватало только новых слухов.       Теперь в кабинете не было портретов покойных директоров – только щелкали периодически высокие часы, тлели пара настольных ламп. Северус поднял диадему левитацией и покрутил, рассматривая. Дневник, кольцо, убившее Дамблдора (он давно предпочитал думать об этом так), медальон Слизерина. Гарри Поттер. И диадема Ровены. Сколько же их? Снейп различил методичный стук, показалось, что стучат в дверь, хотя этого быть не могло – после отбоя он никого ждать здесь не мог. Он опустил украшение на стол и прислушался. Нет, за дверью было совершенно тихо. Стучало что-то внутри помещения. Северус двинулся к шкафу, различил движение под тканью и потянул ткань кончиком палочки. Деревянная шкатулка, многоугольник, размеренно вздрагивала, как живое существо, но не от страха. Вещью владело предвкушение. Снейп положил диадему ближе: дрожь унялась, а камни на диадеме, блестевшие после головки Грейнджер как стекло в магазине-на-диване, который так любил смотреть его отец, поблекли. Брашовская безделица упивалась тёмной магией, а то живое, заключенное в диадему, здорово подменяло ей настоящего волшебника, чью магию он мог бы оттягивать. Мелкая, но приятная месть: по крайней мере до тех пор, пока он решится сказать Тёмному Лорду, что владеет частью его души.              

***

      Дорогой читатель, прошу учесть, что оставшаяся часть главы будет довольно физиологична – и без потери для сюжета ты можешь листнуть к последнему абзацу.       

***

      

      Грейнджер пошла на поправку уже на третьи сутки: они почти не разговаривали, но Снейп исправно приносил и выпаивал ей свежие колбы, даже не сняв зельеварского фартука, ежеутренне. Она, ощущая как он удерживает в себе весь яд тех слов, которыми стоило, с его точки зрения, покрыть её недальновидный поступок, испытывала благодарность. Юки, приставленная к ней, помогала обмыться и поменять ночную рубашку. Прибитая инцидентом к кровати, а потом к дому, Гермиона лишена была возможности глушить собственную тревогу движением. Робкие попытки позвать Юки пройтись терпели поражение, а Снейп, низвергающий её одним взглядом в ледяное озеро Коцит (где, собственно, находился сам), был наверняка не способен к переговорам. Правда, Гермиону несколько успокаивало, как он, её спящую, трогает губами к виску, и что-то неразборчиво шепчет, прежде чем уйти, а она после этого спит беспробудно, без тремора в ногах. Настолько, что Грейнджер взяла его за руку:       – Ложись со мной, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты ночевал отдельно.       И он, ничего не ответив, разделся и лег в разогретую кровать.       Вечерами она устраивалась, стараясь сильно не двигаться – от этого у неё кружилась голова – на жестком плече. Затем прятала холодный нос в его бок и усыпала. Но сегодня она согреться не могла. Её знобило. Потом стало тянуть спину. А потом эта боль стала ночным небом, где каждая из звезд –новая вспышка под веками. Она соскользнула с постели вниз, на колени, и от движения её скрутило так, что Грейнджер застонала.       Когда Северус появился на полу, задавая ей вопросы, и осторожно поднял, чтобы вернуть в кровать, она вцепилась в его плечи мертвой хваткой. Снейп понял быстро, кажется, чуть ли не быстрее, чем она сама.       – Мне страшно. Почему сейчас, так рано? Северус?       – Не бойся. Все пройдёт хорошо. – Северус, нарушивший с десяток обещаний, данных лично Грейнджер, не говоря об остальных – там счет шел на сотни, говорил с ней негромко, медленно, в самое ухо. Он шел с ней в лабораторию: туда, где мог сделать хоть что-то. Слипу, сидевший допоздна за своим учебником и заслышавший неладное, прежде чем выглянуть в коридор, бежал теперь за Снейпом, желая помочь доброй к нему хозяйке.       – Принеси простыней. Неси много. И теплое одеяло с постели. Потом разбуди Юки, пусть будет в доме, я позову, когда будет нужно. – и ушастый унесся с поручением.       Гермиона впилась в плечи ногтями и прерывисто заскулила. Очередная схватка. Бедная девочка. Домовик приволок то, что у него просили, и Снейп закрыл за ним дверь.       Грейнджер подняла на него жалобное лицо. Боль, очень больно. И страшно жарко. Ох. Как знобит. Нет, так неудоб… Ох, как же больно! Грейнджер металась, подскуливала, тяжело дышала. И все больше уставала. А впереди, судя по всему, было ещё много времени. Северус устроил одеяло, сверху настелил почти все, что принёс эльф. Достал бутылек спирта, свежие полотенца. И окружил получившийся четырехугольник согревающими чарами.       – Ложись сюда. Не мечись. Иди ко мне. Давно это продолжается? – он отловил её, перенес на мягкое и поймал за мордашку.       Она мотнула головой и замычала.       – Хорошо. – что в этом было хорошего, Северус не объяснял. – Интервалы будут короче, а потом ты будешь слушаться меня и делать то, что я прошу. Полежи, полежи, милая. Сейчас надо лежать.       Гермиона прижалась бочком к упавшей на ворох тканей диванной подушке. Снейп посмотрел на время, снял с себя халат и лег рядом, гладя её спину. Грейнджер прижалась поясницей к теплому его животу и застонала.       – Не пытайся унимать боль. Она будет. – Северус держал её напрягающееся и расслабляющееся тело рядом. – Кричи, двигайся, только не мечись. Силы еще понадобятся.       Она спрятала лицо. Через час из её устьица потекло – прямо на его ноги, и Северус, лежавший рядом, немедленно сел и стал промокать её мягкие бедра.       – Это хорошо.       Он встал, чтобы принести ей попить, и услышал протестующий взвизг. – Принесу пить. – объяснил он, обернувшись.       Снейп не паниковал и не благодарил Бога за то, что родился мужчиной. Его не смущал ни процесс, ни сопутствующие мучения, и поэтому он был бы хорошим врачом, если бы обладал хоть толикой сочувствия к людям. Правда, Грейнджер он жалел. А его шестое чувство было сжирающим страхом. Он начинал считать недели – и сбивался, откуда считать, и жалел, что они по высокомерию не забрали документы из маггловского медицинского центра, и во всех точках отсчёта, даже комплиментарных ситуации, срок был либо мал, либо ничтожен. Гермиона стонала, зажмуриваясь, а он, стараясь не отвлекаться от неё далеко, методично выставлял то, что не планировал: усыпляющее зелье, шовный материал, звякнул, неловко выпустив из руки, свертком с инструментом о столешницу. Грейнджер к счастью для неё не обращала никакого внимания, но его ладони, стискивая, приняла с благодарностью, а потом, дрожа, охватила его за шею. Северус погладил её по лбу. Схватки становились совсем частыми.       – Ну же, хорошая моя. Дай мне надеть перчатки, я тебе помогу.       Гермиона в ответ толкнулась лбом в его ключицы.       – Давай, давай…       Перчатки ему не понадобились. Он опустил ладонь, тронул пальцами вход, и ощутил маленькую плотную головку. Сердце заколотилось так, что зашумело в ушах.       – Ты умница! – он осторожно сдвинул плоть и тронул пальцем ушко ребенка, а потом ощутил, как Гермиона обмякает, чтобы набраться сил, и обнял её под руки. В следующие несколько потуг малыш вышел.       – Кто? – выдохнула Грейнджер с закрытыми глазами.       Пока Гермиона не задала вопрос, Снейп сидел, перемазанный кровью. И внимательно смотрел на младенца – как под гипнозом. Он вытер его нос и рот полотенцем и чуть пощипал. Крошечный, он скорее не закричал, а как-то завсхлипывал.       – Мальчик. – ласково сказал Северус, посмотрев, и опустил малыша на живот Гермионы. Он был вял для едва родившегося, умолк и свесил угрюмое (кто бы сомневался) перемазанное жиром личико. Снейп подполз повыше к Грейнджер и поцеловал её мокрый лоб. – Ты молодец. – шепнул он.       А Грейнджер начала рыдать. Взахлеб, икая, и явно не от радости. Он гладил её лицо, вытирал единственным оставшимся полотенцем слезы. Младенец тревожно зашевелился на ней, мгновенно угомонив её. Северус обработал пуповину. После родился послед, и это было уже не так страшно, но он все равно удерживал её руку, вцепившуюся в него в новой панике. Ребенка пришлось снять, он держал его почти у шеи, плотно укутав спину и ощущая, какой он хрупкий. Слабый, с синими веками, выступающими косточками и темными колечками волос на голове.       Такой же слабый, как их чувство.       – Он живой? – всхлипнула Гермиона, отрывая Снейпа от мыслей. Она сидела столь же бледненькая, но решительная, горящая.       – Держи ребенка.       Он охватил саму Грейнджер легко, поднял и переложил на застеленный простынью диван. Влил в рот кроветворное и укрепляющее последовательно, не дав отвернуться, и сел рядом. Мальчик лежал, согретый её кожей, а они смотрели на него во все глаза. За дверью лаборатории шуршали, перетаптываясь, эльфы.