На положенном месте

      Северус склонился ближе.       – Сейчас, сейчас… – но лицо у него было обеспокоенное, а не радостное. Он стал тереть пальцами крошечную, красную спину в такт дыхания. Почти незаметного и поверхностного.       – Как ты себя чувствуешь? – он не отрывался взглядом от тщедушного мальчика. – Голова не кружится? Поспи.       Грейнджер даже без этих слов готова провалиться в забытье от усталости, но холодящий ужас пробивает темечко и вытаскивает сквозь сон в реальность.       – Я? Нет. Подожди. Что с ним? Я же понимаю, что все не так.       Она говорила тревожно, стараясь следить за рукой Снейпа и за лицом ребенка одновременно. Навязанного ей ребенка от страшного во всех смыслах мужчины. Сейчас она даже не вспомнила об этом.       – Он маленький. Он просто маленький. Пускай согреется и отдохнет. – Снейп потянулся за палочкой и от силы чар, влажного тепла, котором он окружил периметр дивана, стало даже жарко. – Держи его близко к коже, ему нужно живое тело. И положи руки.       Северус сам взял ее кисть и опустил на подсохшую спинку. Каждая косточка, как у цыпленка, ощущалась под пальцами.       – Подремли немного. После попробуем приложить его.       Он стер ладонью со лба напряжение мышц и рассеянно погладил Грейнджер по волосам, а потом сел на пол: собирать ослизненные простыни, вытирать каменный, еще теплый пол. Снейп вздрагивал периодически, эти спокойные движения, которые он совершал, прибирая лабораторию, давались ему нелегко. Он призвал весь здравый смысл, чтобы не паниковать и признать, что грань между этими родами и выкидышем эфемерна, совсем тонка.       – Ты такая умница, Гермиона. Моя отважная девочка. – негромко говорил он, насухо её промокая под одеялом. – Все будет хорошо. Хочешь пить?       Гермиона опять находится на шаткой досочке, балансируя между верой и недоверием ему. И, потом, она дочь врачей.       – Слишком рано, – уныло констатирует она. Ей хочется сказать, что всё, что Снейп вытворил с ней, было зря, и сейчас этот ужас закончится, умножившись стократно, смертью этого комочка.       Но под её пальцами, пульс в которых она сейчас чувствует явственнее всего своего тела, едва теплая кожа и почти неуловимое движение дыхания. Грейнджер смотрит на него, скосив взгляд, и не прижимая сильно пальцы к спинке, напрягается всем существом чтобы через свой взгляд, через свои пальцы, передать ему хоть какие-то силы.       – Ничего, мы его не бросим. Его нужно часто кормить. Если он будет есть. У него маленькое всё внутри, ему нужно расти. – Северус погладил её по бедру и вдруг поцеловал руку поверх малыша, прислушиваясь. – Дышит ровно. Спит. Маленький боец. – Снейп сглотнул и мазнул кончиком носа по красной кожице. А потом поднял лицо так близко к ней, что чувствовалось дыхание.       – Устала. Скоро поспишь, немного потерпи. Я так хочу, чтобы он у нас был. Такой симпатичный.       Ничего симпатичного в краснокожем, разумеется, не было. Личико не расслаблялось, младенец явно не понимал, почему явился на свет в такую рань. Грейнджер кивнула, сосредоточенно глядя на голову малыша. Потом подняла глаза на Снейпа.       – Послушай, а если мы вдвоем постараемся вложить ему часть наших сил? Помнишь, мы в поезде говорили с тобой.       – Ты отдала ему все свои силы сегодня. Ему нужно тепло, твое жирное молоко и уверенность в том, что его не бросят. Буду обновлять чары раз в час, чтобы он не мерз. До утра побудем вместе здесь, это скоро. А потом перемещу вас в комнату. И ты поспишь, ни о чем не переживая. Ты сама еще не набралась достаточно сил после того инцидента. – дипломатично обошел острый угол Северус, только в глазах полыхнуло секундное раздражение, которое он испытывал от её поступка.       – Давай я принесу тебе теплого молока. Или хочешь просто воды?       – Воды. – Она вдруг остро поняла, что очень хочет пить. – Только не от палочки, а почти горячей. Меня знобит. И ещё чай, сладкий и с молоком.       – Сейчас. – перед тем, как выпрямиться, он приложился губами ко лбу, но Гермиона не была слишком горячей или холодной или бледной. Вообще-то, она была очень красивой, хоть и растрепанной, и уставшей: сказать ей об этом Снейп не решился. Однако чай принес быстро, отмахнувшись от домовиков. Заваривал сам, и положил еще сыр и сделал полный масла бутерброд, чтобы Грейнджер могла подкрепиться.       Когда он входил в лабораторию, то за спиной услышал почти стон Юки, жаждавшей участвовать во всем, что касалось маленького Принца:       – Хозяин, Юки здесь!       И тут же по коленям его обмахнул хвост Крукшанса: полукниззл, последние месяцы в принципе живший в поместье почти автономной жизнью, появился так, будто сторожил открытую дверь. Мягким движением зверь обогнул Снейпа и через мгновение упругим прыжком оказался рядом с Грейнджер и ребенком. Ощутимо боднув её всем телом, полукниззл устроился у её бока, а пушистый хвост положил прямо на ножках младенца, прикрыв их полностью, до почти нереальных в своей микроскопичности пальцев на крохотных стопах.       Снейпу это не понравилось. Он поставил поднос перед Гермионой, а кота дисквалифицировал на пол, получив шипение в ответ, и палочкой вывел руну очищающего заклинания.       – Он и так едва дышит, еще эта шерсть.       Юки сунула в дверной проем голову, шумно дыша от смеси восторга и ужаса. На курсах им поясняли, что волшебницы должны носить младенцев вдвое дольше, чем эльфы. А хозяйка не носила вдвое дольше.       Северус подождал, пока Гермиона одолеет стакан с водой и аккуратно потянул край одеяла вниз.       – Приложи его. Попробуем. – он поставил поднос рядом, рассеянно, на пол, к большой радости Крукшанса. – Давай я подержу, чтобы ты удобнее села. – пробормотал Северус.       Гермиона замедлилась, то ли не понимая, что от нее хочет Снейп, то ли не имея сил передать ребенка хоть на мгновение. Потом она чуть повозилась и все-таки протянула свой комочек прямо в его руки.       – Я сейчас.       Она начала пытаться привстать, чтобы облокотиться на подлокотник и сесть, но получалось неловко: распахнутое только что до нутра тело болело, мышцы были каменными, а слабость била так сильно, что само сидение казалось почти непосильной задачей. Да ещё каждые несколько секунд она прерывалась, чтобы поднять глаза на Снейпа и удостовериться, все ли в порядке.       – Тяжело, – сказала Гермиона ему не жалуясь, а объясняя, почему так долго устраивается.       – Я понимаю. Потерпи, милая. – он в распахнутый ворот, к самой шее, прижал худое тельце и так держал, наблюдая за Грейнджер. – Хотя бы несколько капель, нам нужно понять. – уговаривал он, подталкивая неловко левой рукой одеяло под её спину. Дариус посильно морщился вместо плача.       Гермиона, наконец, полусела и снова быстро бросив взгляд на малыша, все-таки решила сначала обнажить грудь, чтобы не тревожить его потом на своих руках. Она была все в той же ночной рубашечке, в которой сползла от боли с кровати на пол в начале ночи. И рубашка была совершенно не приспособлена для кормления: поперечная планка поверх груди, поддерживаемая лямками, не давала её открыть. Она так устала, пока устраивалась, и это было так долго, что мысль, что надо будет сейчас почти также возиться, чтобы снять рубашку, привела её в панику. И держать рубашку все время, пока и если будет идти кормление (да и сколько?) сил тоже не было.       – Разрежь мне ее, пожалуйста, – Гермиона жестом показала, как.       Северус аккуратно провел над грудью и сбоку от неё кончиком палочки, сделав подобие кармана, и, бросив короткий взгляд, стал устраивать малыша, оттягивать даже не пальцем, а ногтем, его нижнюю губу.       – Выжми-ка на его рот каплю. Главное, чтобы он мог глотать. А если будет сам сосать...       Мальчик сам ничего делать не хотел, но на запах молока пошевелился и издал короткий звук. Северус ободряюще посмотрел на Грейнджер.       – Ну давай. – ему очень хотелось, чтобы чудо произошло, настолько, что он агитировал обоих. Капля молозива размазалась по губке и младенец коротко вздрогнул, глотая.       – Вот! – протянул раскатом Снейп, напряженно наблюдая.       Они замерли, очевидно для обоих надеясь на чудо. Прошло более минуты. Чуда не произошло. Ребенок слабенько лежал у груди, и, кажется, даже чуть шевелил губами. Но сосать, конечно, он не мог.       Время уходило. Нет, конечно, это глупо было так сказать: прошло не больше нескольких минут, пока они застыли над ребенком. Но их недвижимость была такой явной по сравнению со всем окружающим их троих миром, что каждое мгновение времени ощущалось грузовиком, с гулом проносящимся почти по ним.       – Я не знаю, что делать, – виновато произнесла Грейнджер, и тут же перебила саму себя, – Нет, постой, я знаю! Нужна пипетка! У него нет сил сосать молоко, поэтому бутылочка тоже не подойдет, а пипеткой можно капать, и он наестся! Я знаю, я так в детстве выкормила найденного котенка.       Сравнение с котенком, может быть, было и неудачным, но кроме Снейпа и Крукшанса этого никто не слышал.       – Пипеткой? – тупо переспросил Северус. – Да, сейчас.       Он отстранился, хотя даже не дышал, пока наблюдал за тем, как сын открывает и закрывает рот.       Довольно быстро отыскав нужное и сопроводив пипетку небольшой колбой, Снейп остановился у дивана, сверху вниз глядя на них.       – Мы будем делать это здесь? Давай я перенесу вас, там будет и удобнее, и уже можно будет не беспокоить его. И я… должен осмотреть тебя, убедиться, что все в порядке и нигде не надо обработать.       – Аппарировать? – засомневалась Гермиона, глядя на ребёнка и прислушиваясь к себе. – Нет, ему точно нельзя, это испытание. А у меня нет сил подняться по лестнице.       – Нет, я вас отнесу. Обними его крепче. И держи колбу. – командует Северус, прежде чем набросить на неё край одеяла, и легко подбирает обоих. В коридоре Юки подскакивает так высоко, чтобы посмотреть, что её уши звонко хлопают по голове.       – Хозяйка, хозяйка! Все хорошо с Вами? А с маленьким? Юки поможет все, что скажете! – обращается она к Гермионе, лицо которой не видит.       – Все хорошо, Юки, пожалуйста, не сейчас, потом, пока никому нельзя, – она отвечает, не глядя на Юки, сосредоточенно всматриваясь в сына и группируясь телом вокруг него на всякий случай, если Снейп оступится, но краем сознания помнит, что надо не обидеть домовиху.       Северус опускает их на постель. Еще вечером они ложились в неё, не ожидая вовсе, что утром вернутся в нее втроем. Прежде, чем Гермиона успевает лечь, он стаскивает с неё ночную рубашку и бросает на пол, и оглядывает бедра. Она не кровит, а это уже отлично. Снейп переживает за мальчонку, но еще больше переживает за Грейнджер: одолев полчашки чая, она все еще не спит. И это после той болезни.       – Ему нужно всего грамм пять. Но сейчас.       Она хмурится, глядя на свою голую грудь и старается понять, как же ей сейчас действовать. Всезнайка не успела прочитать ещё книги по грудному вскармливанию, и теперь интуитивно пытается сообразить, как же ей делать правильно, когда она держит ребёнка. Ну, хорошо, одну руку она от малыша отнимет и тогда что-то получится.       – Мне нужно, куда…       Она поворачивает к нему лицо с той же решительностью, с какой вставала ему навстречу с холодного пола комнаты Мэнора, когда думала, что он – их союзник. Гермиона не улавливает этого сходства в своем лице, а видит ли это Снейп, помнит ли он?       – Эта колба не подойдет? – Северус кивает на небольшую колбу, прижатую её рукой, которой она удерживает малыша. – Тебе надо поспать. Совсем измоталась, бедная девочка. Давай я помогу тебе… подержу его.       Снейп отводит взгляд и поправляет их подушки так, чтобы они были соединены, снимает халат и вешает на изножье.       – Давай, – крошка кочует который раз за ночь и Северус, прижав его к животу, подсаживается ближе к ней.       – Я и емкость могу подержать. Или помочь тебе. – заметив легкое замешательство, тихо говорит Северус.       – Я думала про какую-то широкую емкость, плошку, что ли.       Только тут она соображает, что это точно выглядит так, будто она собирается кормить котенка.       – Понимаешь, – оправдывается она перед Снейпом, хотя тот никак не отреагировал на её слова, – я не знаю, как это будет и боюсь перепачкать молоком все вокруг. В широкую емкость мне кажется более удобно. Хотя я не знаю. Давай попробуем так.       Гермиона понимает, что время идёт, такое важное сейчас, а она ещё ничего не сделала. В конце концов, какая разница – куда?       Она берет грудь, подносит склянку к соску и нажимает на её середину, так как она иногда ласкала сама себя, когда он дразнил её пальцами или губами.       – Из плошки пипеткой не соберешь. Густое. Не жми так. Иди сюда. – он подползает так, чтобы сидеть близко. – Ему нужно не больше, чем котенку, это правда. – кажется, смущаясь, говорит Снейп. Подложив ей малыша, он пролезает за спину к Грейнджер и мягко охватывает её грудь. – Придержи его голову. – он пальцами осторожно сдавливает ареолу. Густая желтоватая капля лениво скатывается в маленький рот. Потом еще одна. И еще. Ребенок, оживившись, чуть причмокивает губами. Когда малыш наконец отворачивает голову, он отпускает и просто успокаивающе гладит теплую грудку.       – Ему нравится, видишь? – раздается у Гермионы над ухом. – Ложись так, а он пусть будет на тебе. Отдыхайте. Я пока посижу, через пару часов еще его покормим и тогда уже ляжем поспать.       Она кивает, прикрывая глаза, и так сползает на матрас плашмя. В этих полуприкрытых веках, как у подранка, изможденности больше, чем в её слабых движениях. Она устраивает голову чуть набок и прикрывает ладонью спинку сына.       А через минуту резко открывает глаза:       – Я читала, что младенцев надо поносить столбиком, чтобы не срыгивал. Или это нам сейчас не подходит? Ты знаешь?       – Он лежит под углом и поел совсем немного. Лучше его не тревожить сейчас. – Северус накрывает ей лоб ладонью и давлением опускает голову обратно на подушку.       – Давай его мне. И ложись спать. Я через пару часов тебя разбужу.       Гермиона покорно закрывает глаза, но через несколько мгновений вновь распахивает их:       – А у нас ведь нет для него ничего. Не купили. Ты был прав. Нам же нужно купить ему все или пока рано, не надо чтобы кто-то знал? – в последних словах первобытный, суеверный ужас.       – Спи. Днем я это решу. – ладонь сползает ей на переносицу, он прикрывает глаза обратно. Хрупкая девочка. Сейчас, когда брюшко существенно спало, она выглядит снова собой прежней. Снейп подтягивает одеяло на неё и забирает малыша, перекладывая его себе под шею. Он, поев, лежит еще тише, настолько, что Северусу в голову приходит мысль, а придется ли ему вообще что-то приобретать для него.       Он поглаживает сына по спинке, чувствуя слабенький живой трепет под рукой, и в этой полудреме периодически скашивает взгляд на Гермиону. Палочка постукивает его в сгиб локтя, едва он начинает усыпать – простенькое заклинание, которое он придумал, часами просиживая над учебниками. Спустя пару часов Северус решает попытаться не будить её, и подкладывает малыша к груди так, чтобы можно было направить его, сидя сбоку.       Нет, она мгновенно просыпается. Строго говоря, она не спала, а падала в бесконечную черную пропасть. Снейп не видел, что, когда он только поднял малыша к себе, Гермиона, смежившая было веки, снова приоткрыла их, проводив ребёнка долгим взглядом.       – Мне опять надо сесть? – спрашивает Гермиона.       – Может, попробуем на боку? – он легко переворачивает их, придерживая, и плотно обнимает обоих. – Подложи угол подушки ему под головку. Да. – он мягко прикасается к виску поцелуем и снова охватывает грудку, теперь другую, уже вполне хозяйским движением. – Сейчас будет немного дольше. Надо освободить тебя, сколько бы он не съел. Закрывай глаза и расслабляйся, если получится, можешь спать. – он делает несколько движений и в розовый ротик начинают стекать тягучие капли. – Моя умница. Вот как хорошо. Видишь, мы уже приспособились.       От того, что Снейп оказался за ее спиной, прижатым к ней всем телом, от его уверенных рук, Гермионе становится впервые за все это время спокойно, она тихонько косит глазом на ребёнка, а потом чувствует, как мягкая рука сна закрывает ей веки все плотнее, плотнее, и, наконец, тревожный мир исчезает из её сознания.       Северус подтягивает подушку, когда сын с коротким всхлипом отворачивается от очередной капельки, чтобы не тревожить её. Он продолжает, пока Грейнджер не иссякает, оставив два жирных пятна на белой ткани наволочки. Малыш, все еще красный, но сейчас укрытый и пригретый постелью, и молоком, и животом Гермионы, к которому прижимается, впервые расслабляет личико и крошечные руки, и вздыхает так тяжело, как умела до этого только Юки.       Северус вспоминает о ней и негромко зовет. Домовиха прибегает немедленно, а не аппарирует, за что он ей благодарен.       – Зашторь плотнее и позови сюда Поури, пусть следит, чтобы мы не ворочались. Я хочу поспать немного. А ты, Юки, сделай хозяйке хороший завтрак. И принеси вместе с ним цветы, хорошо? Пусть будут не пахучими. Не каждый день в поместье рождается малыш. – улыбнувшись кивающей как болванчик домовихе, говорит Снейп.       Юки тихонько семенит к двери, как вдруг разворачивается и тут же оказывается опять рядом с кроватью.       – Хозяин, хозяин, а что делать Поури, если Поури увидит, что хозяева начали ворочаться?       – Будить, конечно. – бормочет Снейп. Он уже успел опустить веки и в этом пространстве, счастье которого смазано тревогой, неминуемо усыпал. Пара фактов была неоспорима – Гермиона родила ему сына, и она, несмотря на свою отчаянную усталость, будет в порядке.

***

      Люциус закончил свой рассказ о продаже новых палочек так, как хотел: он еще накануне сложил удачную шутку про бесконечную вариацию неудач, которая открывается для владельца палочки, и сейчас произнес её так, как умел: элегантно, едко и небрежно.       Раздался сухой смех Лорда.       ‒ Ты неподражаем, Люциус, когда ты в ударе. Что ж, прекрасно. Но нужны бóльшие обороты. Что молодой наследник, готов к новым тратам?       ‒ Не сомневайтесь, мой Лорд. Я все организую так, чтобы Ваши планы воплотились наилучшим образом. Гойл должен понимать, что эти деньги служат благому делу. А если ему не успел это объяснить отец, юноше втолкую я. Малфои не дрогнув отдают не только деньги, но и свою кровь на алтарь победы!       Голос Люциуса был сдержанным, даже официальным. Лорд проследил взглядом движение руки Люциуса, перехватившего спинку кресла, стоявшего перед ним.       ‒ Не думай, что я не ценю этого, мой друг. Но время требует от нас собранности и точных решений, нам некогда питаться сантиментами.       Лициус наклонил голову в знак согласия и благодарности одновременно.       ‒ Но никто и не обманывается, я полагаю, ‒ Лорд не менял интонации, ‒ что при прежнем режиме им бы не было позволено делать то, что позволяется сейчас. И это не только исключительное положение. Вспомни, Люциус, разве капиталы твоей семьи помогли тебе уберечься от Азкабана? И, как я понимаю, о такой прибыли ни ты, ни Гойл не могли даже мечтать.       ‒ Мой Лорд, я лишь хотел сказать…       ‒ Что я должен очень ценить тебя, Люциус. И я ценю. Горько, что ты этого не понимаешь.       Малфой застыл. Круцио Лорда становилось неизбежным. Но в красных глазах жила какая-то другая мысль.       ‒ Люциус, все ошибки, которые привели тебя в тюрьму или твоего сына и плен, вы совершили сами. А я лишь спасал тебя от этих ошибок, как пытаюсь сейчас спасти Драко.       Лорд на некоторое время замолчал. Потом он зашел за спину Малфоя. Тишина. И, наконец, из-за своей спины Люциус услышал:       ‒ Ведь в вашем роду есть вейлы, да, мой друг?       Люциус похолодел. Это означает, что сейчас его имя объявят нечистокровным. Он был так оглушен этой перспективой, что потерял ощущение времени. Малфой молчал, ничего не отвечая: он забыл, что вопрос задан Лордом. Вейлы, вейлы, лукавые создания, запутывающие в своих белых тонких волосах умы и волю безумцев, решивших свести с ними знакомство! Если бы сейчас Люциусу дали маховик времени, он бы сделал все, чтобы вернуться на пять столетий назад и собственными руками размозжить голову Джеффри Малфою, своему прапрадеду, совершившему самую большую глупость из возможных: он вскружил голову вейле. И ведь не просто вскружил, а добился того, чтобы она сбежала с ним в Британию! Юная, хорошенькая, наивная вейла накрепко запутала Джеффри в свои сети. Прапрапрадед подарил ей в качестве подарка к помолвке маленького единорога и Диана почти не спускала его со своих рук, уверенная, что обрела на островах особенное счастье. Прапрапрадед во имя своей суженой совершал и не такие безумства: Люциус знал из семейных преданий, что Джеффри пригласил маггловского художника писать портрет своей красавицы-невесты, заявив, что таких хороших художников, как тот, среди магов нет. Мерлин, о чем думал прапрапрадед. Каждый раз, когда Люциус проходил по галерее мимо этого портрета своей прапрапрабабки с единорогом, он вздрагивал. Хорошо, что это был только молчаливый холст. Говорил с семьей другой портрет, изображавший Диану в старости: но она на нем гарцевала на лошади и обычно ей был недосуг заниматься долгими беседами с потомками.       ‒ Люциус, ‒ Малфой слышал голос, будто из другого пространства. ‒ твой предок поступил опрометчиво, но это не бросает тень на тебя.       Малфой боялся надеяться. Он стоял, запрещая своим мыслям опережать события хоть на секунду. Как будто время обтекало его со всех сторон.       ‒ Люциус, принеси сюда потрет этой вейлы. Он должен быть у меня.       ‒ Мой Лорд, ‒ произнес он, не оборачиваясь и вышел вон. Зачем Лорду этот кусок ткани с юной девчонкой на нем?       Минут через десять два домовика с трепетом втащили портрет девушки с единорогом вслед за вернувшимся в покои Лорда Люциусом.       Лорд, жадно впившийся в первую секунду в портрет, перевел на Малфоя раскаленный взгляд. Движением палочки домовики с портретом были вышвырнуты за двери.       ‒ Твоя родственница ‒ вейла, Люциус. ‒ Лорд замолчал.       Шуршание Нагайны по паркету ставшее более слышным, говорило о раздражении Лорда.       ‒ Мне нужен другой портрет. Я хочу поговорить с ней.       Люциус склонился в поклоне, смешивавшим принятие приказа и восхищение Лордом. Почему это не пришло ему самому в голову? Как все вейлы, его прапрапрабабка училась в Шармбатоне. По старой традиции, в их школе висели портреты выпускниц, украшавших, как говорили сами вейлы, стены замка. Значит, там мог быть и портрет Дианы. Это означало, что у них появлялась возможность знать все, что происходило за стенами Шармбатона.       Лорд продолжил, точно отвечая на догадку Люциуса.       ‒ Нам это будет очень полезно, мой друг. Жаль, что никто из вас не додумался об этом раньше: это же так очевидно! На Гриммо были портреты Друэллы и Ирмы, как тут и у Крэббов. Всё было бы проще. Хотя лучше, чем Северус, все равно бы никто ничего не сделал. Но он не вечно проводил время с этим сбродом, портреты могли бы нам рассказывать, о чем они говорили за спиной Северуса.       Лорд сделал паузу.       ‒ Я поговорю с твоей родственницей. Она должна понимать, что жизнь её потомков полностью находится в её руках.       Люциус, как только прикрыл за собой двери покоев Лорда, аппарировал к портрету Дианы. Она, как всегда, была на коне и в упоении скакала, охотясь за лисой.       ‒ Диана! Диана! ‒ Кулаком Малфой колотил по резной тяжелой раме, чтобы достучаться до всадницы.       Прапрапрабабка повернула взыскательное лицо к Люциусу и о, как же похоже, вздернула бровь.       ‒ Не слишком-то учтиво прерывать мои занятия. Да еще и таким безвкусным образом. Это что, нынешний bon ton?       ‒ У меня нет времени на политес, Диана. Слушай внимательно. Портрет сейчас снимут и отнесут в покой Волдеморта. Ты, я надеюсь, знаешь, кто он такой?       Диана холодно смерила Люциуса взглядом.       ‒ Естественно.       ‒ Соглашайся на все, что он предложит!       С портрета раздался легкий смешок.       ‒ Совсем на всё? ‒ прапрапрабабка, всю жизнь окруженная обожанием Джеффри, сохраняла амбиции уверенной в себе женщины.       ‒ Он предложит тебе навестить Шармбатон, соглашайся! От этого зависит жизнь Драко.       Диана стянула перчатку с раструбом, на руке блеснуло то самое фамильное кольцо жены владельца Малфой-мэнора, которое сейчас было на пальце Нарциссы.       ‒ Хорошо. Пусть несут, ‒ распорядилась она так, будто от её приказа что-то зависело в этом мире и словно это она лично решила поменять стены фамильной галереи на полумрак покоев Лорда.       Люциус щелкнул пальцами. Минута – и домовики стремительно спустили шелковые шнуры, на которых была подвешена картина и, выстроившись цугом под портретом, понеслись к комнатам Лорда.       Что ж, надо было возвращаться к делам мануфактуры. Люциус попеременно чувствовал раздражение и удовольствие. Он наслаждался тем, что фактически держал в руках будущее могущество других волшебников, взрыв энергии приходил к нему всякий раз, как он стал получать отчёты о продажах: было понятно, что траты окупаются стремительно, а это означало, что их семью ждет прочный, очень надежный доход на долгие десятилетия, а, может, и столетия вперед. Но его размеренная элегантная жизнь катилась под откос. И с этими ежедневными занятиями мануфактурой он чувствовал себя лавочником, плебеем. Это было даже хуже, чем в первый день его директорства в школе. Раздражение Люциуса увеличивалось с каждым днем: он все больше убеждался, что его решительные и умные действия привели к тому, что Грегори Гойл, отстранённый от принятия решений и пока только подписывавший чеки, не собирается включаться в дело. Когда предприятие лишь начиналось, Люциус беспокоился, как бы мальчишка не начал с ним соперничество. Какое! Сын Уильяма, кажется, не унаследовал его амбиций везде значиться первым. Он даже не стал спорить с тем, чтобы Люциус выставил на клейме палочки литеру своей фамилии первой. «М&G» появилось на палочках без каких-либо склок. С его отцом такое было бы невозможно. Но это же означало, что на плечи Люциуса ложилось вечное управление компанией, а Грегори, между тем, получал только наслаждение жизнью и прибыль. «Нет, Драко бы действовал по-другому», ‒ эта мысль принесла ему сдобренное горчинкой удовольствие. Как капля ангостуры в вермут.       В поместье Гойлов Люциус был совсем недавно: времени со смерти Уильяма и того памятного разговора с Грегори почти сразу после визита Сивого прошло совсем немного, но, приземлившись на точке аппарации, он оторопел.       Парадная часть парка с регулярными старинными клумбами была существенно ужата: самшитовые фигуры остались только около самого дома. И, почти соперничая со старым разлапистым зданием в масштабах, поднимались кольца для квиддича вокруг площадки, по всему периметру уставленной флагами с фамильными гербами Гойлов.       Это было безумие. Но нет, оказалось, что нет. Безумием было то, что он увидел, подойдя ближе: над домашним стадионом Гойла летали игроки «Уимбурнских Ос». Что они там делали, не оставляло сомнений: другая команда была одета в серые цвета дома Гойлов.       ‒ Идиот, ‒ процедил сам для себя Люциус вслух, чтобы выплеснуть ярость от тупых трат мальчишки и, отстукивая набалдашником трости такт ругательству, все повторявшемуся в голове, направился в дом. Может быть, это было и лучше – следовало сбросить пар и кое-что понять, а это означало, что сначала стоит поговорить с Милдред.       На пороге его ждал домовик, и услышав про хозяйку поместья, затряс головой, предлагая высокому гостю обождать в гостиной и интересуясь, что желает выпить господин Малфой.       Эту гостиную Люциус знал великолепно: в правой её части находилась консоль, заставленная коллекцией редчайших сортов огневиски: материковые и островные молты, разлитые в бочки лет тридцать назад. Других напитков Уильям никогда не признавал. Малфой махнул домовику рукой, чтобы тот быстрее шел за хозяйкой.       ‒ Здесь я разберусь сам, ‒ бросил он уже через плечо, оглядывая бутылки. Из любимых сортов Люциус увидел четыре. Предстоял тщательный выбор.       Когда он наполнил бокал ровно на треть, мягко отворилась дверь. Люциус развернулся, и приветственная полуулыбка сползла с его лица.       Перед ним стояла совершенно незнакомая женщина.       Лет около тридцати, смотревшая на него дерзко, но под этой дерзостью пробивалась внимательность и настороженность. Как у дикого зверя, освобожденного от пут. Некрасивая, немного широкоплечая, с роскошными волосами, длинными локонами, прикрывавшими всю спину.       ‒ Вам что?       Всё сразу: простоватый выговор, такой же безыскусный вопрос, да и тон, ‒ свидетельствовали, что в этом поместье женщина случайно.       «Наверно, компаньонка Милдред», раздраженно подумал Люциус: Милдред обожала пустые церемонии и теперь, видимо, развернулась на славу.       ‒ Милочка, мне нужна хозяйка поместья. Домовики совсем отупели.       Лицо женщины ничего не выражало несколько секунд. А потом пришло в движение и злость, блеснувшая в глазах, перелилась в ядовитую улыбку.       ‒ Грегори Гойл, хозяин поместья, называет хозяйкой меня. Или Вам нужны другие? Его мать переехала в поместье в Шотландию, а та, что беременна, сейчас живет у своих родителей.       От известий, сыпавшихся одно за другим, Люциус сильнее впечатал ноги в паркет. Мальчишка сходил с ума от вседозволенности. Допустим, отправить Милдред подальше от себя было разумно. Да даже отослать дочку Уизли в их рыжий клан под предлогом «навестить родителей». Но стадион! И профессиональная команда, нанятая как спарринг-партнеры. Еще неизвестно, кого он заполучил в свою команду, каких звезд, быстро пронеслась боковая мысль. Так безумно расходовать деньги. И девка, девка, которая считала себя хозяйкой поместья. Все было сделано неправильно. Нельзя было транжирить так, словно ты нувориш. Все надо было совершать тише. То же самое, но тихо. Чистокровные семьи всегда умели сохранять безупречный фасад, оставаясь для черни недосягаемым эталоном. Ведь казалось, такой кошмар, как выходки Сириуса и Андромеды, могли бы стереть репутацию, но Блэки сумели сохранить жесткую верхнюю губу и прямую спину. Они просто выжгли гнилую часть фамилии.       Женщина продолжала смотреть на Малфоя.       ‒ Что ж, вероятно, единственный, с кем я буду говорить здесь – это Грегори. ‒ Люциус постарался быть максимально холодным.       ‒ Долго ждать придется, тренировка только началась.       И с наслаждением добавила, стоя уже в дверях, так, чтобы Малфой ничего не успел сказать в ответ:       ‒ Да, меня зовут Матильда. И Вам лучше запомнить мое имя.       Дверью женщина шарахнула с наслаждением.       Люциус качнул головой. Оставаться и ждать мальчишку как проситель было недопустимо. Но о визите в поместье он не пожалел.       На следующее утро к Гойлу летела сова с двумя посланиями.       Грегори ждал Люциус, чтобы обсудить новые вложения в предприятие. А заодно – и изменение их долей в прибыли. А Крауч извещал, что вызывает молодого Пожирателя для беседы.

***

      К концу недели заполошное существование вошло в колею. Они уже без слов прижимали к коже тощее, полупрозрачное тельце Дариуса, обросшее, правда, за эти дни порядочным слоем имущества: одежды, крошечной, как и он, даже носков, колыбели, которую они поставили прямо в спальне, но пока не использовали, усыпая с ним в одном комке. Поури взял на себя почетную должность дежурить за их сном (Юки счастливо потворствовала такому повышению).       А Снейп, появляясь в школе, сделался еще более замкнут и тих, чем обычно, и исчезал при любой возможности. Идея с лазаретом, в которой он был намерен поучаствовать, преследовала его глазами вызвавшихся, но он откладывал – и сбегал, чтобы еще полежать с ними, ровнехонько к необходимому времени. Его не интересовал ни Косой, ни Лютный, и даже вызова в Мэнор он ожидал с трепетом меньшим, чем возможности ретироваться домой.       Он возник, мокрый от снега, в парящей жаром спальне. Юки кормила Грейнджер ужином, баюкая в объятиях его сына с таким благоговением, будто тот наследный принц. Гермиона чуть-чуть порозовела за прошедшие дни, да и повеселела в сравнении с той спирающей дыхание ночью. Не прерывая её ужин, он жестом показал продолжать и из ванной комнаты вернулся с подчеркнуто чистыми руками, в рубашке и трусах. Домовихи он, разумеется, не стеснялся.       Было ясно, что Северус намерен делать: пролезть за спину, сунуть под шею кроватный валик и обнять Грейнджер с плотностью паука, пожирающего птицу.       Для Гермионы эти пять дней протянулись в целую жизнь. Забытье короткого сна сменялось тревогой пробуждения и начиналась какая–то невозможная суета, связанная с нуждами крохотного человека, который, в, основном, спал; спустя время подкатывала усталость, и так повторялось вновь и вновь: забытье, тревога, усталость – они сплелись в одно тяжелое кольцо, все больше сжимавшее Грейнджер. Ребёнка искупали в том отваре, рецепт которого Гермиона вычитала в брашовском фолианте, и сама она пила каждый день по три бутылочки бесценного нектара, надеясь, что ребенку с молоком передадутся его силы, но Гермиона искала, что ещё может помочь, и, боясь оставить ребёнка, просила Слипу принести из библиотеки то одну книгу, то другую. На третий день в её руках был фолиант, в котором осанисто повествовалось, как запустить светящихся мотыльков вокруг колыбели, чтобы ребенок не пугался темноты.       И вдруг её мозг пронзили хайку, прочитанные давно и тогда потрясшие её. Она не учила те строки специально, но вот сейчас они юрэями появились в её памяти.       О мой ловец стрекоз!       Куда в неведомую даль       Ты нынче забежал?       Два года назад Гермиона в родительском доме уронила тонкие руки на листы тома японской поэзии и сидела, смотря в никуда и в себя, пораженная пронзительностью и изяществом этих скупых слов. Теперь она не чувствовала ни силы, ни нежности строк, но её ужас сливался с тем горем, которое, спустя столетия, ощутимо плескалось в хайку.       И с тех пор слова преследовали её как пророчество. Она смотрела на крошечного ребёнка, или закрывала глаза, засыпая, и, как ей казалось, даже во сне – все время в голове перебирались, как капающие звуки кото, слова, одно за другим: «ловец стрекоз! Куда в неведомую даль».       К концу четвертого дня она не выдержала и прочитала эти строки вслух, Снейпу.       Северус помолчал, затем внимательно посмотрел на неё.       – Тебе следует читать что-то более веселое.       Это её не поддержало. Она хотела сказать, что не литературным чтением была занята, но передумала и только качнула головой.       – Ты боишься за него. И я боюсь. Но мы делаем всё, что в наших силах, чтобы он остался жив. Вчера, пока ты спала, я носил его в лабораторию, проверил, слышит ли он, реагирует ли на свет. С ним всё внешне в порядке. И… мне кажется, он живее дышит сегодня. – Северус рационально, как мог, пытался выбить из головы Грейнджер эту единственную мысль, возникавшую при взгляде на мальчика.       – Хорошо, – послушно ответила она тогда, и больше об этом они не говорили.       Сейчас Гермиона закончила есть, и, чуть обернувшись, посмотрела на Снейпа: он сидел, приготовившись, поджидая её для кормления.       – Иди сюда. – мягко позвал её Северус, пока Юки, державшая в заложниках младенца, ревностно оглядывала тарелку, на которой остались различимые следы ужина.       Гермиона переместилась по кровати к нему, как они устроились в эти дни делать, чтобы Грейнджер во время кормления опиралась на грудь Северуса, а он бы держал в своих руках её и немного – их сына.       Юки цыкнула яростным шепотом на Крукшанса: полукниззл отвоевал–таки себе место под кроватью и сейчас лез к тарелке.       Снейп мотнул на неё головой и Юки, собрав посуду, тихонько вышла, оставив их наедине.       Он обнял её таким приловченным движением, что Грейнджер почти сразу стукнула ему о ключицы затылком и расслабилась. Они занимались этим каждый вечер, медитативно и тихо, а потом оставались лежать так, пока не начинали слипаться глаза.       – Не думал, что мне доведется тебя доить. – шёпот, вырвавший Гермиону из неги, был севший, тяжелый. Северус отпустил ареолу и коричневый, выразительный сосочек шлёпнул Дариуса по носу. А Снейп провел по осунувшемуся лицу, приласкивая Грейнджер.       Дариус тихонько приоткрыл веки и вдруг сам клюнул сосок: неожиданно для всех них, в том числе для себя. И, испугавшись такого своего смелого поступка, сморщился, но не заплакал.       Гермиона быстро перехватила сосок так, чтобы устроить его во рту ребенка и погладила его по голове, едва касаясь: пульс под кожей тут чувствовался особенно явно.       Дариус сделал движение, похожее на попытку сосать самому, потом ещё раз.       Гермиона выпростала руку и попыталась сдавить грудь так, чтобы помочь ребенку и молоко пошло без его усилий.       – Не мешай ему, – перехватил её ладонь Снейп, – пусть потрудится сам.       Он отвел обмякшую ладонь в сторону, а когда Дариус попытался найти источник удовольствия самостоятельно, капнул ему на губы. После этого он некоторое время размышлял, замерев, и следом ухватил и чмокнул соском со звуком, напомнившим вакуум.       – Давай, не меньжуйся. – нетерпеливо сказал Северус, придерживая грудь. Когда тот стал вяло, но самостоятельно есть, они оба замерли, наклонясь, лишь бы не менять положения, и сидели так до ноющей шеи и молча.       – Пошел процесс. – вполне довольно сказал Снейп, когда ребенок, икнув, отпал от груди и вперил поблескивающие два недовольных глаза в своего отца.       Грейнджер обмякла вслед за Дариусом. Его неумелые движения все-таки были самостоятельными и лучше всех прорицаний на свете свидетельствовали, что малыш будет жить. Она передала ребёнка Снейпу, чтобы он его поносил, а сама откинулась на подушку, закрыв глаза: предстояло еще освободить грудь от оставшегося молока и ей хотелось перед этим набраться сил: казалось, что эти пять дней забрали у неё почти всю энергию.       Они с Дариусом вышагивали по комнате, и было отлично видно, что Снейп в прекрасном настроении: он ходил упруго, перекатываясь с пятки на носок и разворачиваясь ровно, будто шел по канату. Прогресс сына в самостоятельности снял камень и с его сердца, но Северус виду не подавал, похлопывая утешающе комочек, сопящий у его уха.       – Даже хорошо, что он такой маленький для первого раза. Легче будет со следующим. – Прозвучало в темноту Гермионы.       – Зачем тебе ещё дети? – она спросила это достаточно отстраненно, точно не проецируя на себя.       – Это иногда бывает и вне планов. Да и мы, возможно, захотим позже. – медленно ответил Снейп.       – Ты думаешь, с ним все теперь будет нормально? – Гермиона обратилась от абстрактного к совершенно конкретному вопросу.       – Думаю, будет. Он стал живее, теперь пытается сам есть. Наберет вес и не будет отличаться от других детей. Я собираюсь, как доберет, капать ему укрепляющее. Чтобы не болел. – Снейп положил малыша, окружив его теплой и влажной волной чар.       – Хороший малыш. Крепкий. Просто не по сроку.       Она замолчала. Оба – хорошие волшебники, они понимали, почему произошло раннее рождение.       – Да, мне надо освободить грудь.       Гермиона стряхнула с себя раздумье. Это было дело, которое в итоге приводило к тому, чтобы ребенок креп, а потому его надо было делать тщательно и очень, очень хорошо.       – Сейчас. Как тебе удобно лечь? – он на четвереньках, большим костлявым животным, прополз к ней поближе. – Скажи мне, как ты себя чувствуешь? Не кровит? Не скрывай от меня больше ничего. – он потянулся ближе и поцеловал её в ароматную макушку, как маленькую, прежде чем опереться спиной об изголовье кровати.       – Кровит. Такая странная, как будто чуть серая, и запах. Я смотрела, это нормально.       – Алой крови нет? Голова перестала кружиться? – Северус подтянул её поближе к себе подмышки и уложил подбородок ей на голову.       – Расслабься. – попросил он куда-то в лоб. Он наловчился делать это гораздо быстрее Дариуса, и сейчас молоко довольно проворно сочилось из Грейнджер вниз, куда они ставили плоскую миску.       – Так много. – запавшим голосом произнес Снейп. Ей хорошо известен был этот тон. Как и то, в какое состояние она приводит его: он глазел всё время.       – Это хорошо же, – попыталась она переключить его, – дай мне встать, я хочу посмотреть, как он там.       В колыбели ребенок оказался впервые за все время своей жизни.       – С ним все в порядке, он спит. – он потянул её, обняв за обе грудки, обратно. – Еще как хорошо. Ты вообще хорошая мамочка. – Снейп мягко потянул оба соска, и зарылся носом в кудри, набитые за аккуратное ухо. – Ласковая, тревожная. – он поцеловал шею, где она любила, так медленно, что стало ясно, что его терпение сейчас взлетит на воздух вместе с Принц-холлом.       – Я только что родила, Северус, ты сам минуту назад спрашивал, не кровлю ли я. Что ты творишь?       – Я так долго вел себя примерно. Так терпеливо. Неужели мы не найдем способа вознаградить мои старания? – он притянул её за затылок и поцеловал, пробуя, наконец, губы. – Ты, в отличие от малыша, научилась сосать так сладко. – он не дал Гермионе прикрыться, пальцами удерживая край простыни, который она машинально потянула. – Конечно, о другом я пока тебя не прошу.       – Я даже не думала об этом, – она попыталась преодолеть силу его рук. – Послушай, и как ты себе это представляешь?! Нет, нет, это какой–то бред! Мне даже в голову не могло такое прийти!       – Ну что ты… – Снейп не выпускал, а снова приложился к запротестовавшим губкам. – Я представляю довольно подробно. Как ты, распластав свои мягкие грудки по моим бедрам, острым языком собираешь с головки смазку.       Его трусы оказались оттянуты от живота: её сопротивление и внезапная добропорядочность взвинчивают Северуса мгновенно.       Под эти уговоры он мягко подталкивает ее к краю кровати, гибко перебрасывая свое тело через нее, и поднимается на ноги прямо напротив ее лица. Гермиона поднимает свое лицо к нему, и, о Мерлин, лучше бы она этого не делала, – растерянное, измученное личико, на котором бликует надежда: это же почти то, что он видел тогда, в памятной комнате под самой крышей Мэнора.       Северус опускает резинку трусов, позволяя члену тяжело качнуться перед носом Грейнджер. Он крепко возбужден, член вздут развилками вен от предвкушения.       – Давай, моя хорошая. Сделай мне приятно. – он запускает руку в кудри и мягко обнимает её затылочек, нетерпеливо наблюдая. – Я не буду с силой. Сколько сможешь. – великодушно обещает Снейп, поглаживая теплый наморщенный лоб.       – Может быть, ты сам? – делает она попытку увернуться от внезапной супружеской обязанности. А про себя решает, что кормление с участием Снейпа больше не повторится.       – Ты дразнишь меня? – спрашивает он, теряя терпение, и несколько раз проводит снизу вверх. На малиновой головке выступает еще больше смазки, а Северус рвано вздыхает несколько раз подряд, что проступают ребра и мышцы. Он перебирает стопами на месте, пригарцовывая рядом с Грейнджер. Ему надо, это видно ясно.       Она вздыхает. Это то, что за эти месяцы происходило множество раз. Ей кажется, даже не так ‒ она уверена, что отвоевала у него и у самой себя право сказать «нет». Но не в этом случае. Слишком темны сейчас черные глаза, уже берущие её.       ‒ Я не смогу долго, ‒ предупреждает она.       Северус еще раз проводит ей по волосам и по лбу.       – Я тоже.       И накренивается к ней, внимательно глядя за тем, как это будет. Как она коснется, потрогает сначала языком или губами, погладит ли по животу своей мягкой ладонью.       – Всё будет хорошо. У нас с тобой и у него.       Как сочетается в нём напористое, скотское желание и ласковые слова, она не знает. Как и все остальное, смешанное, нет, раздельно существующее в нём как масло и вода. Она чуть двигается вперед, и, как ныряет в холодную воду – одним движением заглатывает возбужденную плоть. И тут же, сильно сжав губы, втянув шеки, с усилием почти вытаскивает член изо рта. И повторяет снова.       Северус держит руки перед собой, будто не знает, куда их деть. Вкупе с закрытыми глазами и застывшей позой – как есть, с подсогнутыми коленями, – весь его вид выражает неприкрытое, бессовестное удовольствие. Потом он привычным, но мягким движением ловит ее за затылок и начинает немного поталкиваться в рот, синхронизируя свои движения с Гермионой.       – Вот, моя девочка. – Снейп убирает упавшую прядь, чтобы видеть, как она старается, и от быстрого взгляда вверх несдержанно подтягивает за волосы ближе. – Люблю кончать в тебя. До капли. Всё. В тебя. – отрывисто проговаривает он, пачкая последним толчком семени её мокрые губы.       – Кремовая моя булочка. Как же я скучал по этому. Оближи как следует, да… – он разглаживает лоб и брови большим пальцем, а потом садится к ней на постель, но не убирает член, а, наоборот, стягивает трусы, и тянет Грейнджер к себе. – Разденешься?       Она плывет в этих минутах, то ли как в ночном кошмаре, то ли как в бредовом, лихорадочном сне. И напряжение последних дней, размазанное усталостью и этим диким поступком Снейпа, сидящим сейчас рядом с ней в одной рубашке, как-то начинает отступать. Она кивает и даже не спрашивает, зачем.       Гермиона все ещё верит, что вреда он ей не причинит.       – Иди сюда. Какая же ты стала… – он, поглаживая Грейнджер по бокам, беспрепятственно раздевает её и кладет на себя. Северус горячий, как печь: он трется о её шею горбом носа, он притрагивается пальцами – едва-едва – к набрякшим ареолам и соскам, он хочет её впитать и демонстрирует всем существом. – Такой сильный малыш. Он в тебя, такой же упорный. Ты молодец. Спасибо тебе.       – Я не хотела, – тихо говорит она в ответ.       Чего? Такой судьбы? Его ребёнка? Скрывать крестраж? Делать сейчас ему минет? Не важно.       Его ладони соскальзывает на её ягодицы, оглаживают, ласкают. От того, как они лежат, Гермионе неловко: ее не оставляет ощущение несусветной интимности происходящего, немыслимого погружения в близость. Точнее, что он властно тянет её за собой на эту глубину.       – Не хотела малыша? Я знаю, знаю… – еле слышно говорит Северус, не переставая наглаживать её. Он даже притрагивается коротко к сомкнутым губкам, проверяюще, мягко.       – Но когда-нибудь это все равно случилось бы. Ты понимаешь? В этом году или следующем, или в год после него. Это естественно. Ты моя жена. – он дотянулся пальцами до лопаток, обвел их, ощущая ровное биение сердечка. – Я хочу, чтобы ты была рядом.       – Что нас ждет, что нас ждет, – вдруг прорывается у Гермионы.       Страх за всех троих сразу охватывает её сильным кольцом. То мгновенное чувство отпускающего напряжения, которое освободило её минутами назад, снова исчезало.       – Ждет семья. И большая, я надеюсь. Об остальном не волнуйся. – он сжал крепче, выдавливая из Гермионы этот шепот и напряжение в руках. – Я обещаю, что ты не будешь волноваться. Постепенно. Может быть ты… даже станешь испытывать то уважение, про которое говорила при нашей встрече.       – Скажи мне нежные слова, – просит она Северуса совсем тихо, в шею.       – Нежные как ты? – и когда она коротко кивает, он в ответ качает головой. – Нет таких. Как ты. Таких поглощающих, лишающих здравого смысла девушек. – Снейп вдохнул глубоко, будто стоял на побережье, а не утыкался в неё носом. – Мой дом даже пахнет тобой. Знаешь, я когда-то полагал, что это какая-то шутка надо мной. Что вы решили… посмеяться. Или ты решила избежать критики на зельеварении.       – Какая шутка? – она не понимает сначала, готовясь услышать другое, а он отбрасывает ее в своих воспоминаниях туда, в прошлую жизнь, которая, как оказывается, у него очень крепко связана с этой. А у неё – нет. – А! – добегает до нее это воспоминание. – Амортенция?! Или… – она смешно морщит лоб, моментально превращаясь в самую прилежную ученицу. – Как ты узнал? Тебя же тогда не…       Она не договаривает, потому что снова переживает то свое состояние около котла. Это же была не его амортенция! Книги. Травы. Неужели это было предназначено?       – Ты меня так крепко привязала. – жалуется тихо Снейп невпопад, – Амортенция так не действует. А что я должен был узнать? – настораживается Северус.       – Мы начали первый урок с знакомства в том числе с амортенции. – слова даются легко, Гермиона лежит на нём и смотрит своими ореховыми радужками прямо в его внимательные глаза. Ей интересно, как это оценит он. – Слизнорт проводил премьерное занятие. И объявил, что мы начинаем изучение с нескольких зелий, включая амортенцию. Как я понимаю, это был хорошо рассчитанный рекламный ход своего курса. Хотя нет, – хмыкнула Грейнджер, – рекламным он был бы, если бы он сделал объявление на завтраке.       – И он додумался раздать вам? – Снейп поднимает руку и проводит ей по брови, закругляет кончик.       – Нет, мы только вдыхали. Он предложил желающим узнать, чем пахнет его амортенция. Я вызвалась. Понимаешь, это же то знание о себе, которое может быть важным, да?       – Зелье не определяет это навсегда, а только подстраивается под носителя… чувства.       Пожалуй, бесстрастные ответы Снейпа ее раззадоривают. Останется ли он таким же бесстрастным после ее слов?       – Моя амортеция пахла зубным порошком. Ну, или пастой. Книгами. И сухими травами.       Он молчит некоторое время, а потом садится вместе с ней так, что она оказывается верхом.       – Любишь травы?       Ну что ж. Ва–банк. Прямо в глаза.       – Ты любишь.       – Да, за нас двоих. – не остается в долгу Снейп.       – А книги мы любим оба. – она нелегкий спарринг–партнер в любом разговоре.       – А меня ты полюбишь? – он спрашивает, не отводя взгляда. – Хоть немного. – спешно добавляет Северус. – Хотя бы ради него. – он кивает на Дариуса, безмятежно растянувшегося в тепле. Он жонглирует вопросом, просьбой и шантажом.       – Я… – тут Гермиона теряется. – Ты же видишь, я к тебе очень хорошо отношусь.       В её голове тысячи слов. Как, ну как можно обещать то, над чем ты не властен? Или, наоборот, твердо не обещать? И тут в голове всплывает то, что говорил папа. И она повторяет, кажется, даже с его интонацией:       – Никогда не говори «никогда».       – Вижу. – Северус, ожидая худшего, кажется, доволен её ответом или это демонстрирует. – Я заслужу, если это возможно. И мы будем друг другу доверять, Гермиона. Я как мог откладывал беседу про диадему, и начинать её теперь я не буду. Ты всё видела сама и выводы сделаешь сама прекрасно. Я дорожу тобой и не хочу, чтобы ты погибла, да еще из-за недомолвок. – Снейп чуть покачивает ее на бедрах из стороны в сторону, и, это точно, любуется ею: лохматой, голой и со следом прошедшего смущения.       Что ей на это отвечать? Она молчит, потом двумя пальцами – указательным и средним – проводит по его лбу, брови, скуле. Пальцы замирают у подбородка и потом очень робко поднимаются к губам. То ли лаская их, то ли запрещая ещё что-либо говорить.       – Мне немного тяжело сидеть. Я устала. Давай мы ляжем? И ещё я хотела попросить: мне будет спокойнее, если я буду кормить ребёнка одна, не у тебя на глазах. Я не буду так отвлекаться.       Снейп опускает взгляд на ее грудь и с большим трудом кивает.       – Давай, ложись. – он смотрит, как она соскакивает с бедер, со спины она всё еще такая же, как, наверное, была год назад. Сладкие тяжелые грудки, торчащие чуть вверх соски ей так идут. Северус укладывается рядом на живот. – Но мы ночуем вместе. И потом, не просыпаться же тебе каждый раз, когда его пора кормить. Отвлекаться на что? – он не смотрит, чтобы она не видела его бессовестно плотоядных глаз.       Она поворачивает голову и смотрит на него очень взрослым взглядом.       – На твои реакции. И как можно, не просыпаясь кормить ребёнка? Естественно, я буду просыпаться.       – Я подкладываю тебе его, помогаю поносить после. Это лучше, чем каждый раз делать все самой, да еще столько. Это совсем другая степень бодрствования. Реакции теперь доставляют тебе неудобство? Я буду сдерживать себя.       – Как только что? – ей нравится наблюдать за тем, как он заводится. И да, она его дразнит этими вопросами.       – Приблизительно. Больше или меньше. – Снейп поводит бедрами, надавливает ими медленно на постель длинным, сосредоточенным движением. – Скоро ты восстановишься, Гермиона, и тогда твоя доля перепадет тебе с лихвой. Обещаю.       Очень серьезный голос. Поэтому его слова можно воспринимать как обещание. А можно – как угрозу.       – Почему тебя заводит, когда ты видишь, как я кормлю?       Наивный вопрос или она подшпоривает его желание?       – Это что–то древнее самого Мерлина, когда ты старательно обнимаешь его и держишь, чтобы накормить. Не все мои желания рациональны. – он привстает на колени, чтобы погладить задрыгавшегося Дариуса. Тот затихает и долго вздыхает во сне. Они не заворачивают его в ткань, а только прикрывают сверху: в чарах жарко и влажно, и нет нужды держать его в пеленках.       Снейп, прикрывшись простынью, чешет рукой руку, сначала легко, потом – сильнее, неосознанно, разглядывая тонкого, как цыпленка, сына. Гермиона переводит взгляд на метку: все эти дни она молчала.       – Ты сказал кому-нибудь о ребёнке? – тихо спрашивает Грейнджер, не сводя глаз с черепа на руке.       – Сказать будет необходимо. – Северус расчесывает до стойкого покраснения, признавая очевидное – змея темнеет, становится живее. – Никто тебя пока не станет беспокоить, не волнуйся. Буду одеваться.       – Удачи! – она говорит это, наблюдая за мышцами, проявляющимися от движений на его спине. И точно понимает, что вряд ли сама уснет. Ничего хорошего этот ночной вызов не сулит.       ***              Хорошо, когда все налаживается.       Но вот со своими желаниями надо быть осторожнее.       Юки так хотела, чтобы появился маленький Принц! И очень хотела свой собственный дом. И семью. А случилось все сразу. И тут хоть разорвись: нельзя было бросить без попечения хозяев и, тем более, крохотного Дариуса. Поури и она действовали все эти дни, не покладая лапок. И, конечно, им совершенно некогда было наслаждаться своим коттеджем. И друг другом. Они даже не покидали в эти дни большой дом, были все время рядом со спальней хозяев, чтобы не терять ни мгновения, когда их зовут. Но, правда, Юки иногда подходила к окну и смотрела на парк, в ту сторону, где стоял их дом. Это для придания сил, объясняла сама себе домовиха.       Слава Мерлину, теперь, спустя три недели, все наладилось. И сегодня они все вместе – хозяин, хозяйка, Юки, Поури и Слипу впервые вынесли Дариуса на прогулку в парк. Зачем позвали Слипу, Юки, правда, не понимала. За ними еще было увязался Йоппо, но он отстал довольно быстро, и потом Слипу бегал, разыскивая старичка по кустам.       И вот теперь, после всех детских вечерних хлопот, они сидели с Поури у себя, перед зажженным камином. Трещал огонь. Было очень тихо, как бывает только зимой, когда всё спит и мягкое блаженство накрывает немногих бодрствующих нежным счастьем.       В дверь поскреблись.       Слабый звук не предвещал неприятностей, но сообщал, что счастливый вечер окончен. Юки тяжело вздохнула, соскочила с кресла на пол и потопала к входу.       ‒ Ну, и чего нужно? Что принесло на ночь глядя? ‒ и нет, это не был нелицеприятный приём. Просто каждый должен понимать, считала Юки, что у всех есть право на частную жизнь, тем более с их сверхурочным графиком.       ‒ Йоппо нужно поговорить. О важном.       ‒ До завтра Йоппо не мог обождать? Пожар что ли? ‒ Юки, ворча, шла вслед за шаркающим Йоппо, однако бормотала возмущенные слова только для острастки: принимай каждого с распростертыми объятьями днем и ночью, так покоя не будет никогда. Любопытство раздирало её. Тем более, что Йоппо держал в лапке длинную записывающую веревочку.       Мало кто из старых домовиков умел читать и писать на языке магов. Времена изменились лет восемьдесят назад и эльфовая молодежь почти вся умела нацарапать на пергаменте цифры и своё имя.       А Йоппо был из тех времен, когда эти знания получить было нелегко: могли прибить хозяева, за дерзость. Или свои же – как конкурента, попробовавшего выбиться в главные домовики. Но надо было вести хозяйство, да и все поручения не упомнишь. Особенно из тех, что давались на год вперед. И домовики изобрели свой способ: на веревочку вязались узелки. И по количеству узелков, их расположению и тому, как они были завязаны, можно было легко вспомнить, какое поручение надо выполнить.       Йоппо, наконец, зашел в гостиную. Встал, сощурившись, долго смотрел на огонь. Перевел взгляд на Поури.       ‒ Йоппо сядет. ‒ сообщил дряхлый дед и дошаркал до скамеечки прямо около огня, опустившись на мягкую подушку. Пожмурился от удовольствия, помолчал. Расправил на пергаментных коленях веревочку с узелками.       После памятного вечера в доме Юки, устроенного для всех домовиков, старый эльф понял, что достиг предела жизни. Счастливой жизни, надо сказать. Он увидел исполнение всех своих самых дерзновенных мечтаний: справедливость восстановилась, сын Эйлин занял положенное ему место хозяина поместья. Даже больше! У него уже родился наследник, и Йоппо дали постоять рядом с колыбелью, так, что он смог увидеть маленькое лицо, высмотрев в нём подслеповатыми глазами родовые черты Принцев. И еще Йоппо очень нравилась хозяйка поместья. Что ж еще можно желать старому эльфу? Ясно, что больше помышлять не о чем.       Поэтому надо было подводить черту. Во-первых, было необходимо назначить нового хранителя общего сундука. Йоппо завязал узелок, думая о Слипу. А затем следовало распределить свое имущество. Было его все-таки достаточно. Одеяло, передававшееся по наследству третье поколение и новое одеяло, подаренное отцу Йоппо вскладчину на совершеннолетие. Расчёска. Котелок. Чайник от новой хозяйки, с чашкой, да еще и коробочками с чаем! Такое состояние надо было распределить вдумчиво, никого не обойдя из достойных наследников. Йоппо занимался этим всю последнюю неделю.       И теперь он пришел в дом к Юки и Поури по двум причинам: Йоппо знал жизнь и понимал, что этим эльфам можно доверить свое завещание. Они не обманут. И, что важно, они смогут это завещание исполнить.       ‒ Ну, вот. ‒ закончил Йоппо свое перечисление одаряемых и протянул веревочку Поури.       ‒ Ага. Понятно. А сам-то Йоппо куда намылился? ‒ Юки прищурилась.       Йоппо поднял на решительную эльфиху глаза и тихо улыбнулся. Все они знали порядок. Эльф, достигший преклонного возраста, должен был собраться и уйти умирать в лес. Ну, или в горы, тут четкого правила не было: кто где жил. Негоже было омрачать настроение хозяев и причинять им хлопоты. Так было заведено исстари. Конечно, все знали, что могли быть исключения. Но до нынешних дней дошла только традиция дома Блэков. Отлично служившего, преданного и приближенного к хозяевам домовика его властелин убивал особым заклинанием, отделявшим голову. Это было очень почетно.       ‒ В лес, ‒ сообщил Йоппо. ‒ Горы далеко, Йоппо не дойдет.       Поури толкнул Юки.       ‒ Хозяйке такое не понравится, ‒ доверительно сообщил он.       ‒ Юки не дура и понимает это сама. ‒ последовал немедленный ответ.       Йоппо сидел, грелся, блаженствовал и собирался с духом, чтобы встать и пойти в ночь. Два молодых эльфа говорили друг с другом быстро и тихо, так, что он ничего не понимал.       ‒ Йоппо нельзя уходить, Йоппо должен получить разрешение хозяйки! ‒ вдруг громко, почти на ухо, прокричала Юки Йоппо.       ‒ Не было такого правила раньше, ‒ пробормотал старичок.       ‒ Хозяева распорядились недавно. ‒ Поури тряс головой в такт своим словам для убедительности.       ‒ А-а-а, ‒ протянул старый домовик, ‒ тогда Йоппо сейчас не уйдет. Порядок нарушать нельзя.       ‒ Заплутает еще, ‒ Юки говорила себе под нос, взбивая подушки и укладывая их на диван. ‒ Отправь его сейчас обратно в дом, так не дойдет. Лучше уж тут. Йоппо чаю выпьет?       ‒ Чаю? ‒ Поистине, жизнь Йоппо была полна самых удивительных поворотов. Вот сейчас он должен был идти в дальний-дальний лес, а вдруг оказалось, что сидит на диване, в комнате горит камин, да еще и пьет Йоппо очень вкусный чай. С клубничным джемом.       Утром, Юки и Поури, взяв Йоппо крепко с двух сторона за лапки, аппарировали в дом.       ‒ Йоппо собрался идти в лес умирать, ‒ тут же сообщила Юки своей покровительнице. Некоторые проблемы лучше разрубать решительно.       ‒ Что? ‒ Гермиона подумала сначала, что ошиблась.       ‒ Все домовики уходят умирать в старости. Так положено.       ‒ Кем? ‒ от растерянности Гермиона задала абсолютно идиотский вопрос, покраснев тут же за саму себя.       Юки независимо пожала плечами.       ‒ У нас так не будет! Все домовики с этого дня остаются в поместье.       ‒ Йоппо ничего не может делать! ‒ старичок искренне горевал. ‒ Нельзя домовику не работать. Это непорядок.       Гермиона испугалась. Йоппо был так уверен в том, что говорил, что само по себе её распоряжение остаться ему в поместье могло бы ничего не изменить: эльф вполне мог решить, что надо освободить хозяев от ненужного домовика.       ‒ Почему это «ничего не делать»? Тебе будет поручено очень ответственное и сложное дело.       Все три эльфа смотрели на Грейнджер с любопытством и ожиданием.       А ей приходилось придумывать на ходу.       ‒ Скажи, Йоппо, ты же знаешь историю семьи Принцев?       ‒ Как же, хозяйка. Йоппо, конечно, знает.       ‒ А сказки Йоппо знает?       ‒ Как все, эльфийские да магические. Маггловских и кентаврских Йоппо и не слышал никогда.       ‒ Раз ты обладаешь такими знаниями, то только тебе я могу дать важное поручение. Оно касается Дариуса. Ты будешь до его отъезда в Хогвартс рассказывать ему истории семьи и сказки. Это очень важные знания для маленького мальчика.       Эльф закивал.       ‒ Йоппо сможет, Йоппо будет стараться!       Юки наклонилась к Поури и прошептала: «На должность сказочника утвердили».       

***

      

      Томас с детства привык к умному собеседнику. И ни в ком не нуждался. Беллатриса доставляла удовольствие не уму: неглупая и злая, она была его питомцем. Ласковым к нему, чутким к каждому слову, готовым искренне, а не из страха, отдать за него жизнь – по первому требованию, бездумно. Иногда его тянуло действительно проверить это, когда она публично превращала себя в его придаток, оттягивала его внимание, как оттягивает воспаленный глаз. Да ещё почему-то смотрящий на мир по-своему. Его волновали Малфои не больше обслуги. Едва не каждый раз, глядя на Люциуса, Том видел в нём вычурное, и оттого дешевое подобие почившего Абракаса. Ни в какое сравнение не шло ни поведение, ни навыки, ни умение себя держать. В Абракасе каждую минуту жило умение аристократа расположить, неприкосновенная уверенность в собственных силах. Люциус заискивал перед ним и похвалялся перед прочими для компенсации придушенного эгоизма.       Томас поморщился и перевел взгляд на каминные часы, мелодично бившие полночь. Дом спал. А ему хотелось молчаливого слушателя, который и восторг, и неприятие выражает. И теперь Темный Лорд, протянув руки к играющему в камине огню, терпеливо ждал его.       Когда Снейп, вымокший от ночного дождя и держащийся за руку, прошелестел за спиной, Том прекратил с детским удовольствием мысленно крутить метку на предплечье, но не убрал вытянутых ладоней, а всё продолжал греть их. Северус не шевелился.       – Промозглая ночь, Северус. Я тебя разбудил?       – Нет, мой Лорд.       – Тогда почему так медленно? Ты не торопишься в Мэнор последнее время.       – Набираюсь сил перед Францией, мой Лорд.       Он не отрицал, аккуратно отводя фокус красных глаз от своей жизни.       – Хорошо. Мне пришла в голову занятная идея использовать Малфоев ещё раз, но не уменьшая их числа, как в прошлый раз.       – Драко убит?.. – в голосе Снейпа скользнула нотка беспокойства.       – Нет. Я, конечно, шучу. Ничего подобного с ним не произошло, они не самоубийцы.       Северус кивнул.       – Скажи мне, Северус, портреты способны врать? Иди, иди к огню.       Только теперь Темный Лорд повернулся к Снейпу, который стоял в напряжении, при котором самому смелому не пришло бы в голову сушить на себе одежду (а смелость не была его востребованной чертой). Он перехватил взгляд и пожал плечами.       – Дамблдор лгал и не будучи портретом, поэтому я не заметил разницы.       Волдеморт коротко сверкнул зубами, одобряя взятый Снейпом тон.       – Значит, полагаться только на его сведения мы не станем.       – Портрета? Чьего?       – У Малфоев в роду выпускница Шарм-Батона, отчасти способствовавшая созиданию дружбы между Хогвартсом и ими. И её портрет всё ещё там.       – Как полезно знать свои корни. – Снейп, приглашенный к камину, встал к нему спиной, чтобы просушить прежде всего мантию. Тяжелая шерсть тянула снять себя долой.       – И как ты находишь свои? У тебя семейный портрет в доме? Я не был, увы, знаком с твоим дедом и бабкой, но их лица, и присутствие Эйлин, говорят сами за себя.       – Свои корни я уже пустил. – Северус облизал губы в улыбке.       Темный Лорд непонимающе смотрел на него.       – Гермиона родила мне мальчика, мой Лорд. Несколько преждевременно, в последнее время у неё сдавали нервы.       – Уже? Ты говорил, это должно было случиться аккурат перед Францией. И что же, твой сын жизнеспособен?       – Да, Повелитель. Я думаю, теперь да.       – Тебе следовало сообщить мне раньше.       – Всё случилось неожиданно. Я не успел позвать колдомедика.       – Ей повезло, что это ты оказался рядом. Нагайне лучше, как видишь. – Томас нахмурился. – Какая живучая девка.       – Что?       – Живучая грязнокровка. И ваш ребенок. Хотя ещё рано судить об этом, младенцам свойственно внезапно умирать.       Снейп вдохнул пепельный запах камина поглубже и медленно тушил этим пеплом вспыхнувший внутри огонь. Вкрадчивая попытка влезть в его голову обошла это пожарище: сконцентрировалась на мучающейся в родах Грейнджер, красном комке, вызвавшему детальный, брезгливый интерес, и прекратилась, оставив за собой легкий звон в опустевшей голове.       – Это хорошо, мой Лорд, – Северус дождался, пока Томас переключится вновь на действительность. – Это значит лишь, что меня не отвлечет этот момент во время, приближенное к кампании. Я расспрошу портрет о фактах прошлого: будет ясно, если они могут манипулировать только в разговоре, но не в истории.