Загляни в холодильник

      Как и обычно, он пел на французском.       Его милостивые соседи не должны были возражать против небольшого шума: в конце концов, Паскаль не доставлял проблем и, ну, знаете, так называемая «хорошесть» — это то, что давало ему ярлык примерного парня.       А что до шума — со всеми бывает. Плохой день или проблемы с ремонтом. Хрупкая мебель, подвернувшаяся по закону подлости в магазине. Или жаркий спор.       Но здесь таилось иное — в этих стенах и в этой квартирке с некоторых пор застоялись галдеж и крикливые возгласы. Настолько же нецензурные, насколько несправедливые. И привитые к очаровательному созданию.       Паскаль ворковал на французском, чтобы сгладить обстановку, и, так же певуче, с вниманием орудовал на кухне.       Разве он плохой хозяин?       Очаровательное создание опрокинуло тишину без всякой совести. Он тотчас возжелал кинуть в нее кружку, но — как же так — бросаться в девушек посудой? Лучше сварить кофе.       А пустить кровь он всегда успеет.       Холодильник звякнул, словно подзывая, а песня ещё не встретила свой финал. Потому что Джо Дассен был неимоверно хорош, но это знали лишь истинные ценители шансона.       Он сказал себе, что нужно допеть до конца.       На самом деле, даже звякнувший холодильник не был так прост, и подпускать к нему любого, включая его немилосердную нимфу, Паскаль не хотел.       Суть была в том, чтобы ставить перед ней границы дозволенного и запретного, но, боже, как же сильно она пыталась их нарушить — а Паскаль в ответ навечно стер улыбку с её лица.       Он правда не хотел. Но её брат не мог умереть быстро. Не должен был.       Она сказала, что он вообще не должен был умирать. Но со стороны всегда виднее.       Холодильник же, как неприступная горгулья, охранял — что от братца осталось. Но ей не понравилось; она закричала так, будто бы критику здесь принимали с распростёртыми объятьями и кроткими хлопками ресниц.       Кажется, у нее было… Есть имя? Вроде бы точно есть.       И всё же, имя не такое, какое нравилось бы ему.       Паскаль окончил песню, чем искренне возгордился — попробуйте только не терять ритм и не пускаться в фальшь, когда в нескольких шагах от вас ругается очаровательное создание и рвет веревки.       Ради нее он даже не открывал холодильник слишком часто — не хотел её заморозить и превратить в ледяную статую, хотя, несомненно, такая хрупкость всегда приводила в восторг.       Она же находила другие причины, чтобы не заглядывать в холодильник, и Паскаль не был с ней согласен. Так он сошёлся на том, что открывать дверцу в её присутствии станет только в торжественные дни.       Они совершенно не понимали друг друга: его нимфа каждый день кидалась дерзостями, врезавшимися прямиком в лицо. Приходилось соскабливать их с щек и губ прямо руками, благо, что в долгу Паскаль не оставался.       Она не знала, что такое синяки, переломы и вывихи — крови же лишалась многократно, но не показывала слабость. Упрямства ей было не занимать. Паскаль не восхищался, а цокал языком и повышал голос. И, вопреки обещаниям, открывал холодильник.       Если она любила вино — насчёт этого уверенности у него не было, — то крови гнушалась: стучала по столу ладонями, морщилась, как от гнилой отравы, и вновь кричала. До тех пор, пока он не принимал меры.       Дорогая, это же то, что циркулирует по нашим венам. Как ты можешь этого бояться?       Это же мой брат, как ты можешь это делать?       Тогда его пальцы хватались за её подбородок — глядя глаза в глаза, — и он подливал в бокал еще немного.       И кто же она, чтобы отказываться?       Очаровательное создание на птичьих правах — не более, но и не менее.       Паскаль, как бы не любил её, ни за что не выпил бы с ней на брудершафт. Она ему горло перережет куском стекла, позабыв все его жертвы.       Не дело — дошло до него. И он зачем-то решил открывать холодильник почаще, но пить с ней разрозненно. Чтобы уж наверняка не попасть впросак. И чтобы она не забывала, а лишь пыталась забыть.       Мир сердито дышал несправедливостью.