Fix you

      После многолюдной улицы казалось странным, что внутри магазинов рождественской ярмарки в Брайант-парке было не то, чтобы пустынно, но довольно спокойно. Немногочисленные посетители расползлись по разным углам, не торопясь разглядывая все, что попадалось на глаза: кто-то вертел в руках то ли часы, то ли браслет, кто-то разглядывал цветастые пижамы и свитера, но больше всего зевак привлекала еда, которая, казалось, распространяла свой такой невообразимо привлекательный запах по всему Нью-Йорку. Пока люди группировались и выстраивались не очень складными очередями, по ту сторону прилавка творилась настоящая магия, ведь совершенно не ясно, как можно в таком ограниченном пространстве выстроить работу, как в часовом механизме и делать что-то потрясающее. Все это было завораживающе и как будто обладало собственной гравитацией, потому что несмотря на то, что совсем недавно я объелась так, что пришлось скрепя сердце отдать ему половину своего второго самого вкусного в этой вселенной хот-дога, меня вновь тянуло туда, где пахло грилем. В голове промчалась мысль, что это точно какая-то болезнь, но я быстро отогнала ее, потому что вкусная еда еще никому не вредила. "Опять?", откровенно удивившись, спросил он, когда увидел, в какую сторону я смотрю, "Мы же только что...", непонимающе крутил он головой, пытаясь выразить свое изумление еще и жестами. "В тебе наконец-то заговорила твоя горячая кровь?", улыбнулась я, скопировав его достаточно хаотичные, но красноречивые движения. Мне показалось, что я буквально увидела, как переключился в его голове язык, и тут же услышала что-то очень быстрое и экспрессивное, отличавшееся от того, как обычно он говорил со мной. "Ты же знаешь, что я не поняла ни слова?", произнесла я, похлопав ресницами несколько секунд. "Знаю. Но ты же ругаешься на меня по-русски", с явно несерьезным вызовом ответил он, вздернув бровь. "А ты ругался?", было слишком сложно в это поверить, поэтому я скорее удивилась, чем испугалась. С его лица наконец-то ушла эта карикатурная маска недовольства, но решительно невозможно было привыкнуть к тому, какими живыми были эти темные глаза, менявшие выражение лица за долю секунды. Усмехнувшись, он легонько провел костяшками пальцев по моей холодной щеке и ответил, "Нет. Для этого нужен повод похуже."       Я довольно поздно узнала, что такое язык любви, а тем более удивило то, что у каждого он свой. Как оказалось, у меня все это было плотно завязано на... еде. Зная, что близкому человеку плохо, больно, тяжело, просто грустно, я почти бессознательно начинала искать в доступных пределах то, что он любил, чтобы хоть как-то смягчить боль своим неравнодушием. То же самое происходило и в радостные моменты. Не удивительно, что и со мной поступали аналогично, прокладывая путь к сердцу. Поначалу казалось, что это какая-то очередная нелепая шутка вселенной над моим и без того противоречивым набором качеств, но все кажется не таким страшным, когда в конце концов принимаешь себя. Я совру, если скажу, что он не помог мне в этом. Невозможно не узнать друг друга находясь так близко, да еще и как-то бездумно запрыгнув в чувства, которые появились так же внезапно, как и огромные сугробы, выросшие на улицах за одно короткое утро. Со временем мне стало все проще проявляться в его присутствии, так что эти его "знания" обо мне росли в геометрической прогрессии и в какой-то момент я перестала задумываться о том, насколько правильно или неправильно веду себя, потому что его взгляд не менялся, а нежности, казалось, стало только больше. Было странно осознавать, что свободу я обрела только в тот момент, когда по сути стала несвободной. И единственное, чем я могла отблагодарить его, это разделить с ним это дикое чувство.       Так что мое внезапное непреодолимое желание проглотить пару горячих булок прямо на улице еще до Брайант-парка не стало для него чем-то удивительным, хотя минуту назад мы по сути решили провести Рождество вместе, а это для нас обоих было большим событием. Оглядевшись по сторонам, он сказал, что с этим проблем точно не возникнет и переплетя свои широкие пальцы с моими, уверенным шагом двинулся вперед. Под ногами кое-где блестел уже кем-то накатанный тонкий слой снега. Конечно, к утру он уже полностью растаял, потому что на следующий день стало довольно тепло, как это обычно бывало после бури, но в тот вечер тротуар местами напоминал каток. Он в своих кроссовках и я в ботинках на потертой подошве как будто играли в игру "пол – это лава", тщательно всматриваясь в блестевшие в свете фар машин или фонарей небольших участков гладкого, как лед, снега. Этот безопасный, но мучительно долгий и утомительный способ передвижения взбесил нас казалось одновременно, и мы снова встали посреди улицы, чтобы то ли передохнуть, то ли смириться с вырисовывавшейся перспективой хорошенько так упасть. Но горстка подростков решила все наши сомнения. Разогнавшись как будто где-то еще в самом начале улицы, они скорее скользили, чем бежали по тротуару, распугивая всех вокруг и заставляя бросаться в разные стороны. Мимо нас пролетело человек десять молодых, задорных и, самое главное, бесстрашных ребят, полностью уверенных в своих действиях. "Да, так гораздо интереснее", пробормотала я, крепко вцепившись в его ладонь и потянув за собой, постепенно перейдя на осторожный бег. Это было так по-дурацки неловко, так глупо и наивно, но остановиться не было сил, потому что скользить было весело, особенно под аккомпанемент его плохо сдерживаемой ругани. Он все говорил что-то про свою спину и вполне возможно разбитую голову, что с такими выходками я потеряю его быстрее, чем он успеет состариться, через слово вставляя всевозможные варианты слова fuck. Но не пытался остановиться, периодически обгоняя и не расцепляя рук, тогда уже мне приходилось за ним поспевать.       "Стой, чувствуешь?", он замер на светофоре, принюхиваясь, как охотничий пес. Морозный воздух сделал запах хорошенько зажаренных сосисок только насыщеннее, и теперь уже мы вдвоем искали источник этой небесной милости. Все оказалось просто. На другой стороне дороги, недалеко от перехода стоял то ли фургончик, то ли что-то напоминающее его, и прямо оттуда вырывался такой соблазнительный дымок. Буквально пару шагов, пару минут, пару десятков прохожих спустя мы стояли и смотрели, как аппетитные колбаски аккуратно поджариваются со всех сторон, перекатываясь на горячих роликах какой-то специальной жаровни. "Нам три хот-дога и, пожалуйста, положите туда всего и побольше, не жалейте огурчиков", после, наверное, слишком бурного приветствия сказала я одному из внезапно взрослых мужчин внутри. Видимо от отчаянного предвкушения, наложенного на внезапную пробежку, моя кровь бурлила и не давала довольной ухмылке сойти с лица. Он стоял рядом, чтобы как обычно не дать успеть мне расплатиться, и слегка улыбался в ответ, при этом стараясь особенно не светить своей слишком узнаваемой физиономией. Из-за своего возбуждения, только через пару минут после заказа я услышала негромкую музыку, слегка заглушаемую шумной улицей, и разглядела за спинами двух внушительного размера сотрудников то ли радио, то ли просто колонку, сложно было разобрать. Он тоже это услышал и, судя по всему, узнал песню, потому что одна его нога ожила и задвигалась в такт. Скорее всего ему пришлось приложить не мало усилий чтобы не сдаться и не заняться тем, что он любил чуть ли не больше всего на свете. Но та песня быстро закончилась, не успев даже всплыть где-то из глубины моего сознания, а первые звуки следующей буквально не оставили выбора. Из меня вырвался непонятный возглас, а руки сами начали пытаться повторить те самые движения Рика Эстли. Я знала песню наизусть, послушав, ее, наверное, миллион раз и любила этот наивный текст всей душой. Он немного мне подыграл, неловко подвигав плечами пару секунд, но постарался взять себя в руки, чтобы не привлечь лишнего внимания. Но меня уже было не остановить, особенно, когда мужчина в фартуке, жаривший наши сосиски, начал подпевать, заметив, наверное, мое колебание. Засмотревшись на него и слушая довольно приятный голос, мне не удалось удержать весь этот взрыв удовольствия и я присоединилась, совершенно точно испортив его выступление своим безголосьем и типично славянским акцентом, которого обычно я совершенно не стеснялась. Второй мужчина сделал звук погромче и начал пританцовывать, тогда-то мы совсем разошлись. Я смотрела на своего "подельника" снизу, потому что это все-таки был фургон на колесах, и в какой-то момент мы протянули навстречу друг другу руки, чистый порыв души, не сдерживаемый ничем, даже горячими металлическими щипцами, которыми он так старательно орудовал все это время. Не знаю, о чем думал мой несчастный любимый мужчина, стоя рядом с уже безумной спутницей и видя, как она продолжает сходить с ума, но когда я обернулась, чтобы именно ему посвятить лучшие слова всей этой песни, он смеялся, пытаясь сдержать себя поднесенной ко рту рукой. "Никогда тебя не брошу, никогда не подведу, никогда не убегу от тебя и не оставлю, никогда не заставлю тебя плакать и не скажу "прощай", никогда не совру и не сделаю больно", все это я пропела без запинки, смотря прямо ему в глаза, пританцовывая и указывая на него пальцем то одной, то другой руки. Он все еще смеялся и я ответила тем же, как только закончила.       Прекрасный голосистый "шеф" продолжил петь вместе с Риком и несдержавшимся коллегой, перейдя ко второму куплету, но мне уже было не суждено присоединиться, потому что внезапно, на секунду повернувшись спиной ко всем, я почувствовала, как мои ноги оторвались от земли, а вокруг талии обвились крепкие руки, и все вокруг вдруг закружилось, а от страха вырвался писклявый крик. Он быстро вернул меня на землю, я уж точно не была пушинкой, да еще и во всей этой зимней одежде, но не отпустил, а развернул лицом к себе, взял руку и таким странным образом дал понять, что мы будем танцевать. Пока он кружил меня, неловкую, сбивающуюся и тяжело дышавшую, я краем глаза заметила, что на нас оглядываются. Кто-то смеялся, кто-то подпевал и даже пританцовывали. Хор голосов становился все разнообразнее и единственная неприятно ужалившая меня мысль была о том, что кто-то может это снимать. Но я успокоила себя тем, что мы не делали ничего провокационного, а просто веселились, и меня можно было принять за кого угодно. Все это длилось буквально пару минут и, пропев друг другу еще один припев (он тоже решился), услышали, что наш заказ готов. Пока вошедшие во вкус люди продолжали это спонтанное караоке, мы, вернувшись к кассе, поняли, что так и не заплатили, но попросив напомнить, сколько должны, вдруг узнали, что нисколько. Отчаянный спор не привел ни к чему, никакие аргументы не принимались. Но все стало понятно, когда мы услышали от них негромкое "This is the way" и увидели довольные улыбки. Сказать, что мне было неловко в тот момент, значит, ничего не сказать. Ведь именно я начала это, прекрасно осознавая, чем все может обернуться. Он протянул им руку, положив другую себе на грудь, и поблагодарил. Уверена, что благодарность была совсем не за бесплатный хот-дог, а за их понимание и спокойствие, ведь благодаря этому, мы и смогли в итоге уйти практически незамеченными. Я никогда не видела, чтобы он позволял кому-то платить за себя, поэтому и в этот раз не остался в долгу, сложив купюры в баночку для чаевых. Отойдя на пару метров и откусывая от каждого хот-дога в обеих руках по очереди, я проговорила, "Сегодня в инстаграм не заходим".       Это ему пришла в голову идея пойти на каток, еще в тот момент, когда мы как совсем незрелые взрослые распугивали всех прохожих. "Но я не умею кататься!", во мне бурлил страх вперемешку с желанием попробовать, "И боюсь упасть". Но он был непреклонен, успокаивая тем, что успеет меня подхватить, да и куртка смягчит удар, если что. Его не убедило даже мое красочное описание того, что будет с его спиной, если он на лету подхватит такую, как я пару раз, и в конце концов пришлось сдаться. Позже я узнала, что каток в Брайант-парке работает по предварительной записи, чтобы не создавать толпы. Так повелось еще со времен пандемии. До сих пор мне совершенно не понятно, как мы туда попали просто придя с улицы. Возможно, нас пустили потому, что было довольно свободно и очереди из желающих не наблюдалось. А возможно его снова узнали и снова не подали виду.       Я уже и не помнила, когда последний раз пыталась встать на коньки, хоть и выросла в стране, где это было чуть ли не обязательным развлечением. Мне все никак не удавалось справиться со шнуровкой прокатных коньков, и я психовала каждый раз, когда понимала, что опять что-то сунула не туда, не видя и половины из того, что делаю из-за куртки, закрывающей мне обзор. Наверное, я напоминала панду, пытающуюся ухватить себя за пятки. Он же справился со всем этим гораздо быстрее и я успела услышать только "Давай помогу" перед тем, как его голова с отросшими и примятыми небольшими кудряшками оказалась на уровне моих коленей. Внутри здания с прокатом было достаточно тепло, так что шапка довольно быстро оказалась в его кармане. Места было много и мы сидели одни на длинной скамейке, поэтому как только стало ясно, что никому нет дела до нас, я уткнулась носом в его макушку, закрыв ладонями заросшие щеки. "Ты мне не помогаешь", услышала я негромкий голос, пока глубоко вдыхала свой самый любимый запах. Покорно промычав согласное "Угу" и оторвавшись от волос, я немного подняла его лицо и поцеловала бессовестно пробивающуюся складку между бровями. Его руки проскользнули под широкие вельветовые брюки и остановились выше края коньков, мягко погрузившись в икры пальцами. "Не могу остановиться", совсем тихо сказала я, все еще слегка касаясь его кожи то носом, то губами. Он ничего не ответил, но не двинулся с места и мы просидели так еще немного, просто впитывая друг друга насколько было можно. Эти приступы неконтролируемого желания дотронуться до него стали обыденностью, но до сих пор заставляли сердце цвести пышным цветом. Так не могло продолжаться слишком долго и в какой-то момент он немного отстранился, в последний раз осторожно погладив ноги, поднял глаза, на несколько секунд задержался взглядом на моем лице и встал, протягивая обе руки, "Готова?". Мне оставалось только согласно кивнуть и опереться на него в который раз.