***
Гермиона проснулась внезапно и не могла понять, что её разбудило. А потом она снова услышала приглушённый звук и, совершенно не понимая что, разум или сердце определило его источник — Гарри. Мгновенно она выскочила из кровати, накинула халат и впервые зашла в спальню Гарри. Она не обратила внимание на обстановку, а смотрела исключительно на слабо различимую в тусклом свете фигуру. Присев на край постели, она сразу распознала его состояние. Ему снился кошмар, а от смеси смятения, горя и ужаса на его лице ей самой стало плохо. И тут он издал тот самый, услышанный ею, и теперь различимый звук. — Нет… Удивившись его сдержанности в момент одержимости страхами, она тут же осознала причину. Он сдерживал себя, принуждал вести себя тихо. Его воля проступала в напряжении лица и ощущалась в его теле. Он не хотел никого беспокоить, да и кто бы позаботился о нём в моменты его кошмарных видений — родители погибли, крёстный незаконно сидел в тюрьме большую часть жизни Гарри и погиб очень быстро, а от маггловских родственников он получал только злобу. Она уже давно поняла, что невзирая на доверие к ней и Рону и благодарность за их помощь, Гарри в глубине души всё равно ощущал себя одиноким, причём ожидаемо одиноким. Поэтому он заставил себя молча переживать свои кошмары. Впоследствии Гермиона так и не смогла объяснить себе почему именно в тот момент она осознала, что действительно любит его. Что это не дружба, не преданность и даже не одержимость. Что ей не просто позволено любить, или она может любить, а уже полюбила. Она любила его. За смелость и доброту, за внимание и отношение к ней, как к равной. За его насмешки, за улыбки и за блеск глаз, когда он улыбался. Даже за вспышки гнева, упрямство и самобичевание. Она любила его. Слегка сжав рукой его руку, она, поддавшись накатившей нежности, дотронулась до потного лба, ласковым движением убирая волосы в сторону. — Гарри, — тихо сказала она, и повторила более настойчиво: — Проснись, Гарри. Очнувшись со вздохом, он попытался проснуться и разглядеть затуманенным взором окружающее. — Гермиона? Что… — Тебе снился кошмар. — Я тебя разбудил? — нахмурился Гарри. — Не важно. Ты… ты не хочешь рассказать мне? Его взгляд скользнул по её распущенным волосам, халату и выглядывающей из-под него ночной рубашке, и, похоже, на его щеках зажёгся лёгкий румянец. До неё тоже внезапно дошло, что он спит без рубашки, демонстрируя ей открытую грудь, и она в свою очередь тоже покраснела. Тело охватил пожар от смущения, неловкости и чего-то ещё незнакомого и странно волнующего. В заботе о нём она даже не отметила, что сидит на его постели, в его спальне… Он перевёл взгляд на что-то за её плечом. — Извини, что разбудил тебя. Гермиона ощутила боль от невнимания к её телу — не хочет смотреть на неё? Но желание позаботиться о нём вытеснили застенчивость и мысли о себе. — Я не знала про кошмары. Часто случаются? — Нет, — ответил он после небольшой заминки. — Уже не слишком часто. Редко. Иногда. — Ты мне расскажешь о них? — Мне снится дядя Сириус, — едва слышно прошептал он в конце концов. — Как в него попало проклятье, его взгляд и выражение лица. Пробуждает воспоминание о моей вине… Голос надломился, когда он вздрогнул, а у неё защемило сердце. Она не видела, её не было где-то на границе Англии и Шотландии, где скрывался тогда ещё разыскиваемый Сириус. Гарри настаивал отправиться предупредить, помочь Сириусу вопреки возражениям всех — и её тоже, тогда случилась одна из их очень редких ссор, но она всё равно улетела бы с ним, но профессора Спраут шокировала идея, чтобы барышня подвергла себя сознательно опасности, и профессор МакГоннагал согласилась. Поэтому на выручку отправились Гарри, Рон, Хагрид и оказавшийся в Хогвартсе мистер Чарли Уизли, брат Рона. Всё оказалось уловкой, чтобы выманить Гарри из-под защиты профессора Дамблдора и Хогвартса. Они попали в засаду, Сириус погиб, Рон и мистер Чарли Уизли получили ранения, но, к счастью, полностью выздоровели. У самого Гарри небольшие травмы тела оказались несравнимы с глубочайшими ранами души. Он изменился после. Словно окаменел от горя и боли. Ей было тяжело видеть его состояние целый год, пока не был убит профессор Дамблдор. Странным образом это событие разрушило окруживший Гарри панцирь льда, и он стал самим собой. Пусть взрослее и серьёзнее, но это был старый Гарри. Тогда, наконец, он смог произнести имя мистера Блэка впервые после его гибели. И только спустя длительное время, он иногда позволял себе улыбаться, вспоминая крёстного. И каждое такое беззаботное упоминание наполняло её сердце облегчением и счастьем. Она не знала, хотя могла бы догадаться, что он всё ещё страдает от вины. И не представляла глубины переживаний, приведших к ночным кошмарам. — Но самое плохое… — звук голоса чуть громче дыхания, но в нём столько боли, что перехватило дыхание от сострадания, — пришло не тогда, когда я всё переживал. Не знаю, что хуже — тот сон, где я сказал убившее его проклятие или тот, где я смог его как-то спасти. Потом проснулся, а он на самом деле мёртв. По моей вине. — Ох, Гарри… — выдохнула она. — Родной мой… — она не думала и не понимала, что говорит. Его глаза сверкнули, но он быстро отвёл взгляд. Её переполняло сострадание и боль от его страданий, что она почти не почувствовала, как сжалось сердце. Нахлынувших эмоций было столько, что они мешали дышать. И она впервые в жизни ощутила недостаток слов. В каком-то языке, несомненно, существовали слова для описания её чувств и способ объяснить, чтобы он понял, что произошедшее — не его вина. — Не надо, пожалуйста — пожалуйста, не кори себя. Мистер Блэк не пожелал бы такого. Ты ни в чём не виноват. Она прервалась, в отчаянии понимая, что он не отреагировал, и его взгляд остался затуманенным. Она лучше всех знала как глубоко укоренилось в нём чувство вины, и не представляла, как прорваться сквозь воздвигнутые им барьеры. К нему. Чтобы он поверил ей, простил себя и обрёл покой в душе. Гермиона не знала как и что делать, но не могла оставить любимого мучиться. Слишком любила, чтобы не попытаться. — Ты знаешь мою прямоту. Был бы виноват — я бы не преминула высказать тебе в лицо, — отчаянно попыталась она пошутить. Он только заморгал, смена тона застала его врасплох. Гермиона задержала дыхание в ожидании: что если она совершила ошибку, и не примет ли он эти слова за попытку высмеять его боль? И увидела мерцание улыбки, когда он впервые с момента пробуждения встретился с ней взглядом. — Похоже так. Встретив его посветлевший взгляд, она ощутила волну облегчения и счастья. Теперь он слушал, и она мягко постаралась объяснить. — Ты принял решение предупредить мистера Блэка исходя из привязанности к нему и опасения за его жизнь. Во всём доме только они двое не спали. И сидя на его кровати в интимном полумраке, она не смогла заставить себя произнести «любовь». — Получилось так, как получилось. А был ли у тебя другой, не идущий против совести выбор? Нет. Поэтому никто, и ты сам в том числе, не вправе обвинять тебя. Ты мог спасти человека из беды, и ты совершенно правильно попытался это сделать. Вся вина лежит на Волдеморте, он воспользовался твоими добрыми намерениями. Пожалуйста, прошу, постарайся поверить в себя и не проклинай свою доброту. Она прервалась, у неё перехватило горло и защемило сердце. Странная тишина установилась, пока он смотрел и вглядывался в неё. Навалилось ощущение — то ли страх, то ли надежда — что он достаёт взглядом до самых глубин души, где видит её любовь и понимает её лучше всех на земле. Замерев, она забыла дышать, моргать, забыла даже как вообще люди дышат под его пронизывающим взглядом. Как будто хищник загнал в угол кролика, но она, в отличие от настоящего кролика, не желала убегать. Щёки горели, и жар от его взгляда наполнил тело. Она не задумалась о силе ощущений. Спроси её, она не смогла бы внятно объяснить, почему. Вся она сосредоточилась на одном — не отвести взгляд. Но она и не смогла бы, как не смогла бы остановить собственное сердце. Гермиона никогда не подозревала, что просто взгляд может так повлиять на неё. Столько лет она знала Гарри, но даже не подозревала, что он может сделать и заставить ощущать простым взглядом. — Полагаю, — наконец сказал он, — что ты меня не простишь, если я сам себя не прощу. — Лёгкие слова совершенно не вязались с его серьёзным тоном. Она-то знала, что это всего лишь желание мальчишки скрыть за маской уязвимость и не показать, как его затронуло сказанное. — Вы предполагаете верно, мистер Поттер, — слегка улыбнулась Гермиона. Что-то опять мелькнуло в его глазах на её полушутливые слова, но Гарри отвёл взгляд. — Я… э, — его взгляд попытался задержаться на ней, но безуспешно. И он в спешке сказал: — Тебе стоит вернуться в свою комнату и поспать. Я уже в порядке. Гермиона постаралась — о, да, попыталась — не обидеться. Ей не хотелось ощущать себя обиженной, отвергнутой, но в то же время она поняла правдивость своих страхов. Она верно предугадала боль от осознания, что она любит его, а он её — нет. Обижаться на его предложение смешно, она слишком разволновалась, а он всего-то беспокоился о её усталости и не думал отвергать её. Она же не предложила ему большего, чем простое утешение, которое он принял? Надо не обижаться, а ценить, что ей на самом деле удалось утешить и подбодрить его. Разумом она понимала справедливость подхода, но всё равно обидно было до слёз. Он что, совсем не хочет её? — Ты тоже постараешься заснуть? — встав с постели, спросила она. — Да. Спасибо тебе, — мягко ответил Гарри. — Спокойной ночи, Гарри, — улыбнулась Гермиона. — Спокойной ночи. — Гермиона, — позвал он, когда девушка подошла к двери между спальнями. Она оглянулась. Поборов себя, он наконец сказал: — Твои волосы… выглядят великолепно. Её волосы? Рука машинально тронула прядь на плече, а щеки вспыхнули, и сердце пропустило удар. Его первый настоящий комплимент. Горло перехватило от жгучего волнения и радости. — Спасибо, — задушенно прошептала она. Обмен взглядами — секунда, длившаяся вечность, — и она поспешно отступила в свою комнату. Где с улыбкой на устах и лёгким сердцем почти упала в кресло. Гарри похвалил её волосы. Такие простые и глупые слова. Но сколь многое в них заключено — ему нравятся её волосы. Рука сама по себе стала перебирать кудри. Любит её волосы? Но они всегда были неуправляемыми, обычно растрепанными, иногда слегка уложенными. И всё равно, он сказал, что они ему нравятся. Она не сомневалась в его искренности. Гарри не из тех, кто бойко раздаёт комплименты направо и налево. И ещё, слова вырвались у него почти помимо воли, слишком спонтанно, чтобы даже заподозрить фальшь. Комплимент — такая редкость для неё, что глупо выпытывать подноготную. Он считает её волосы симпатичными. Значит он видит в ней не только лучшего друга. Возбуждающая волна надежды ускорила сердцебиение и зажгла румянец. Возможно, что в конце концов он сможет возжелать её.***
Гермиона увидела Гарри входящим в дом, когда спускалась по лестнице, и замерла, ощущая, как тепло проходит по телу и скапливается внизу живота всего лишь от его привычного вида. На нём была обычная одежда для полётов: ни жилета, ни сюртука, ни даже шейного платка, только рубашка и бриджи. Она каждый день наблюдала утреннюю небрежность в одежде и даже втайне любовалась им. Ей сразу понравился его вид после полёта, не только из-за лёгкости одеяния, но и за свежесть вида от воздуха и ветра, и за блеск глаз после полнейшего наслаждения полётом. Но сегодня она уставилась на него, и от жара тела пересохло во рту. Глаза прикипели к открытой шее, а воображение само дорисовывало грудь под рубашкой по очертаниям его стройного торса. Ночью ей хватило мгновения, чтобы сохранить эту картину в памяти. До этой ночи она не видела мужской груди без одежды, по крайней мере во плоти. В своё время, после долгих уговоров, родители позволили ей сопровождать их на выставку проданной лордом Элджином Британскому музею коллекции античных скульптур. Но разве можно сравнивать мрамор — холодный и неживой — с настоящим телом? Жар, а не холод ощущается при взгляде на грудь Гарри. Румянец и сердцебиение от улыбок и взглядов Гарри не проходили. Сегодняшняя реакция на Гарри перевела её отношение к нему на иной уровень. Свой отклик она могла определить только как… плотский — единственное слово, приходящее ей в голову, пусть даже проговаривание его в мыслях заставляло её краснеть даже наедине с собой. Неужели это — желание? Странные покалывания тепла по телу, невозможность отвести взгляд, когда наяву грезится его голая грудь, внезапное желание — не любопытство, а как будто принуждение — коснуться его, приложить ладонь к его груди и открыть для себя ощущение касания рукой тела. Должно быть это — страсть. Она хотела его. Хотела понять свои чувства и ощущения, А ещё познать, каково это — быть желанной им. Хотелось больше, даже слабо понимая, чего конкретно «больше». — Доброе утро, — взглянул он вверх и улыбнулся ей. — Доброе утро, — удалось ей улыбнуться в ответ. — Тебе… Ты выспался? — постаралась она скрыть своё возбуждение от его вида и улыбки. — Да, благодарю, — улыбка смягчилась, пусть даже взгляд метнулся в сторону от видимого неудобства. — Это хорошо, я рада, — бездумно пробормотала она, отчаянно желая придумать ответ поумнее, но в голове царила пустота. На мгновение растерявшись, Гермиона лихорадочно пыталась понять, как продолжить разговор. — Мне надо переодеться, — поспешно опередил её Гарри. — Ты меня извинишь? И быстро ушёл в направлении библиотеки — через заднюю лестницу путь к его спальне был ближе. Гермиона посмотрела вслед, подавив вздох. Она хотела его. Но, боже, как ей полагается рассказать о желании? Каким образом привлечь собственного мужа? Она никогда не относилась к барышням, ещё с пелёнок постигавших искусство флирта и привлечения юношей взглядами. Она презирала жеманных куриц и даже не пыталась пробудить способности к обольщению. Но она ещё ни разу не желала привлечь кого-то. До сих пор. Пока, влюбившись в мужа, не оказалась в печальной уверенности, что он видит в ней друга. Близкого и лучшего друга, но тем не менее всего лишь друга. Только друг. Но ведь ему нравятся её волосы. Дружба может перерасти в вожделение, в любовь. Как случилось с ней.