Правда о любви

      — Ты одна остаёшься. Справишься без меня? — улыбнулся Гарри.       — Чтобы ты знал, — дерзко усмехнулась она в ответ, — мне не терпится заполучить дом в полное распоряжение.       Наслаждаясь озорным сверканием её глаз, он рассмеялся. Любовь к поддразниванию Гермионы проснулась с начала их дружбы, сильно подогреваемая её неблагоговейным взглядом на его славу или статус. В отличие от множества иных девочек (и не только). Их назойливое восхищение неожиданной для него известностью надоело ему мгновенно.       — Конечно, давным-давно стоило осознать, что моя решительная жена не так уж нуждается в обществе ничтожного меня.       — Жаль нельзя отправиться с тобой, — перешла на серьёзный тон она. — Хотелось бы видеть, как осудят эту женщину.       — Я бы тоже не против, — машинально учтиво ответил он, только после ответа осознав, что сказал правду. Бросало в дрожь от мысли появиться на процессе Беллатрикс Лестрендж в роли главного свидетеля, но находись Гермиона среди зрителей, и было бы гораздо легче. Не точное знание, но какая-то странная уверенность поселилась в нём, что её присутствие рядом дало бы силы без срыва пережить ещё раз страшные воспоминания.       Естественно, он не ждал лёгкой прогулки. Вновь и вновь переживать, а теперь вот предавать огласке худшие моменты жизни — ещё подумаешь, стоит ли желать такое врагу. Любая мысль о Беллатрикс — сильнейшее волнение, смесь гнева и печали, и едкий вкус вины. И дрожь ожидания неминуемой встречи с обладательницей холодного и высокомерного лица без малейшего следа раскаяния.       Присутствие Гермионы облегчило бы его боль и ношу.       Но она не могла сопровождать его. Пусть правила Визенгамота не запрещали женщинам присутствовать на процессах, по негласному правилу женщины, особенно благородные, туда не ходили. За исключением необходимости выступлений в качестве свидетелей, или если они родственницы подсудимым.       — Ты успеешь к ужину или мне подождать подавать?       — Заседание назначено на час дня и вряд ли продлится больше пары часов. Задерживаться в городе я не собираюсь, значит должен вернуться задолго до ужина. Но мало ли что случится. Не жди меня.       — Если не вернёшься вовремя, я отложу ужин на час, а потом покушаю одна.       — Очень хорошо, — пробормотал он небрежно, в противовес теплу в груди, порождённому беспокойством в глазах Гермионы.       — Передавай наилучшие пожелания Рону и мистеру Уизли когда встретишь.       — Обязательно.       На мгновение воцарилось молчание. Гарри знал, что ему пора, но безотчётно желая задержаться, придумал вопрос.       — Тебе что-то нужно из города?       — Нет, спасибо, у меня всё есть… Ты волнуешься?       — Слегка. Совершенно не хочется её видеть.       — Она уже не сможет причинить тебе вреда, — положила она ладонь ему на руку.       — Ты права. Как всегда, — умудрился он выдать нормальный ответ, как будто не дрожало у него всё внутри от тепла её руки сквозь пальто.       Они встретились взглядами, и пришлось бороться, чтобы вспомнить как дышать. В какой уже забытый момент близость Гермионы стала влиять на него? Как сейчас, несомненно и… непреодолимо.       И тут она сама встала на цыпочки и впервые коснулась губами его щеки. Встрепенулись и душа, и тело, где лёгкие забыли прогонять воздух сквозь себя. А голова с трудом усвоила прощальные слова горячим дыханием в ухо: — Возвращайся скорее.       Он подавил дрожь и вспышку возбуждения. Не собиралась она соблазнять голосом и подразумевать большее, чем простые слова. Это воспалённое воображение рисовало ждущую его Гермиону. И не просто дома, а в его постели, обольстительно одетую, а скорее, раздетую. Живость придуманного образа и ощущение оригинала рядом, её дыхания и запаха заставили покачнуться, и только усилия с трудом удержавшего равновесия тела позволили одержать победу здравой мысли — ничего подобного она не подразумевала. Но мыслью не успокоить бешено бьющееся сердце.       — Я постараюсь, — смог он выдавить сквозь сухость в горле. — Не скучай.       Собрав волю в кулак, он покинул имение.

***

      — Гарри, мальчик мой! Как приятно видеть тебя.       — Это взаимно, сэр, — улыбнулся мистеру Уизли Гарри.       — Начало заседания перенесли на половину четвёртого, у нас ещё много времени. Прошу тебя, пообедай с нами. Я как раз домой направляюсь.       — Не хотелось бы навязываться нежданным гостем, — ощутив смутное нежелание, попробовал лёгкой шуткой тактично отказаться Гарри.       — Какая ерунда, — энтузиазм мистера Уизли пересилил его обычную чуткость. —Можешь поверить, Молли только рада будет. Она давно уже ждёт не дождётся тебя в гости. Сам знаешь, тебе у нас всегда рады.       — Благодарю вас.       Как и сказал Артур, миссис Уизли откровенно обрадовалась визиту Гарри. И очень быстро под влиянием праздничного вида миссис Уизли, хорошего настроения мистера Уизли и знакомой усмешки Рона, Гарри успокоился, сбросив владевшее им напряжение ожидания суда.       Он недолго наслаждался, напряжение — нет, скорее неловкость — вернулась. Сначала Гарри расслышал мягкие шаги, а затем отворилась дверь гостиной, и перед ними предстала мисс Джинни Уизли — барышня, с которой, сложись обстоятельства по-иному, без публичных нападок леди Дэнверс на Гермиону, он мог быть уже помолвлен. Единственная из девушек, вызывавшая в нём серьёзное желание ухаживать.       Ощутив укол вины за возможные нелояльные по отношению к Гермионе мысли, которые может вызвать взгляд на мисс Уизли, он понял, что именно этим было вызвано колебание принять или нет приглашение мистера Уизли. Пусть он не желал навязываться, но всё же привык к их тёплому отношению к себе и стал видеть в них практически вторую семью, чтобы отказаться от приглашения просто так.       Скорее всего ухаживание за мисс Уизли казалось естественным способом исполнить желание породниться с ними. И привлекало его в не меньшей степени, чем качества внешности и характера.       Брак с Гермионой положил всему конец. Он ещё не бывал у Уизли после свадьбы — неужели уже месяц прошёл? — но избежать визита в город сегодня оказалось невозможно. Он — ключевой свидетель, но в любом случае он прибыл бы на суд над убийцей крёстного.       Впервые ощущалось явное нежелание видеть мисс Уизли. Он не ждал и не боялся болезненных или предосудительных последствий при общении с ней. Себя он знал, как и свою серьёзность по отношению к брачным клятвам. Он мог не любить Гермиону, хотя сейчас желание перепуталось с приятным и знакомым чувством старой дружбы, беспокоился о её благополучии достаточно, чтобы не огорчать ни в малейшей степени. Но внутри жило лёгкое сомнение, а не пожалеет ли он при взгляде на мисс Уизли, что не она стала его женой? Жалеть не хотелось — он освоился с женитьбой и привык видеть Гермиону каждый день. Но всё равно, жило в нём болезненное любопытство — что он почувствует при встрече с той, кто могла бы стать его женой, сложись обстоятельства чуть по-иному?       — А, вот ты где, девочка моя, — увидев дочь, улыбнулась ей миссис Уизли. — Смотри, кто к нам на обед пожаловал.       Гарри молча поклонился и в который раз поразился её прелести. Пусть рыжий — не самый модный цвет, хотя Гарри, возможно из-за матери, не был беспристрастен, но волосы только оттеняли её живость. Она улыбалась ему почти так же обнадёживающе, как в прошлом улыбалась возможному жениху. Но впервые ему удалось бесстрастно взглянуть на её красоту, что несказанно изумило его. Она была прекрасна — почти идеальные черты, которые не могла умалить лёгкая россыпь веснушек на щеках и носу, и восхитительная фигура, воплощающая изящество своей осанкой. Ни единого выбившегося волоска не омрачало безупречной прелести её облика.       Но, как ни странно, его не затронуло. Первый раз при взгляде на неё он не ощутил ничего.       Она смотрелась почти… слишком идеальной. А он привык к менее заметной, но естественной притягательности Гермионы, научившись замечать красоту в понимающих глазах и не желающих подчиняться волосах, пряди которых через пару часов после укладки выбивались из прически и, качаясь, касались и щекотали ей кожу. Как будто намеревались лишний раз привлечь внимание к изяществу изгиба шеи и заставить пожелать оказаться на их месте своими губами. Волна тепла прокатилась по телу от мысленной картинки склонившейся к книге Гермионы, когда локоны-бунтари слегка касаются её кожи.       Моргнув, он заставил себя обратиться к настоящему.       — Мистер Поттер, какая приятная неожиданность, — сказала мисс Уизли. — Надеюсь, что с миссис Поттер всё в порядке?       — Да, благодарю вас. У неё всё хорошо, — машинально ответил Гарри.       — Гарри, я просто хочу сказать, что тебе не стоит волноваться о приговоре, — мистер Уизли отметил его отстранённость. — Я разговаривал с несколькими заседателями. Все совершенно в курсе характера и действий миссис Лестрейндж. В их вердикте можно не сомневаться.       Гарри не успел ответить.       — Ну, папа, — с небрежной веселостью вмешалась мисс Уизли, — вряд ли стоит развлекать гостя разговорами о неприятном. Такой замечательный день, а вы в тяжких раздумьях.       — Будь по-твоему, моя дорогая, — благосклонно улыбнулся единственной дочери мистер Уизли. — Я не подумал о тебе.       Благодарно улыбнувшись отцу, мисс Уизли перенаправила силу улыбки на Гарри.       — Мистер Поттер, расскажите нам о Годриковой Лощине. Мы все тут мучаемся от любопытства, каков ваш дом? Почему-то я уверена, что у вас там чудесно.       — Не стоит ждать от меня обоснованных восхвалений или критики. Трудно судить беспристрастно о собственном доме.       — Я сойду за беспристрастного судью, Джинни? Значит, подождёшь моего описания, — непринуждённо сказал Рон и обратился к Гарри. — Ты не против, если я воспользуюсь правом старого друга и заскочу нарушить уединение новобрачных голубков?       — Даже не рассчитывай просто заглянуть — мы тебя долго не отпустим.       — Вам надо устроить приём. Ну, пожалуйста. Было бы так замечательно.       Переведя взгляд на мисс Уизли, Гарри дал требуемый учтивостью ответ: — Вы предвосхитили мои мысли, мисс Уизли. Я поговорю с миссис Поттер, и в ближайшее время мы пришлём вам приглашения. — Он ещё ни разу не произносил «миссис Поттер», подразумевая Гермиону. Показалось странным, что слова так легко слетели с губ.       Мисс Уизли одарила его сияющей улыбкой, которая не так давно казалась ему обольстительной. Гарри слегка покоробило от её настойчивости. Неужели она всегда была такой… сосредоточенной на себе? И всегда демонстрировала пренебрежение к неприятным ей высказываниям, не обращая внимания на мнения других людей?       Вспомнилась очарованность её жизнерадостностью, яркой улыбкой, совершенно незапятнанной беззаботностью, и как она увлекла его не на шутку за несколько месяцев до начала войны своим кардинально отличающимся подходом к жизни. Она казалась лучом света в тёмном царстве, взгляды, улыбки и смех влекли его как мотылька из поговорки тянуло в пламя пресловутой свечи.       Только теперь он заметил в её веселье легкомысленность и надоедливость. Или это просто неспособность думать? Обаятельная улыбка, взрывы смеха — это хорошо и даже отлично, но он, оказывается, ценит ещё и глубину души.       Он вспомнил Гермиону, утешения после кошмаров, спокойное времяпрепровождение в библиотеке. И странное нежелание покидать её утром, сочувствие во взгляде и голосе, и на сердце стало тепло. Он действительно был доволен и счастлив совместной жизнью с Гермионой.       Но как странно, что понимание пробудилось сразу же, как они первый раз после свадьбы расстались. Тихое счастье. Не дикие всплески восторга, а спокойное удовлетворение, даже вопреки — или благодаря — почти постоянному кипению желания в крови когда бы он ни был рядом с ней. И даже когда не был.       — Итак, Гарри. Как тебе жизнь женатого человека, — как будто прочитал его мысли по лицу мистер Уизли. — Кандалы не слишком натирают, я полагаю? Не подстерегли ли какие-то неожиданности?       В голове возникло незваное видение Гермионы в ночной рубашке, и тут же вспомнилось бесспорное вожделение. Неожиданно? Да. Но также неожиданно приятно оказалось просто проводить время рядом с ней, как сильно его тянуло в библиотеку, просто ради возможности тайком наблюдать, как она читает.       — Никаких неприятностей, — легко ответил он, но незаметно для него взгляд потеплел, а в голосе прозвучали нотки нежности. Пусть сам он оставался в неведении и даже удивился бы, узнав, что проявил чувства, но остальные присутствовавшие отметили этот нюанс.       — Приходи на ужин сегодня, Гарри, как суд закончится, — пригласила миссис Уизли.       — О, да, мистер Поттер, приходите, — с готовностью поддержала её дочь.       — Благодарю вас, миссис Уизли, но у меня ещё есть дела. К тому же я обещал миссис Поттер вернуться к ужину. — Он не обещал, но уже так привык ужинать с ней, что почти не удивился смене ещё недавних предпочтений — с ней наедине вместо весёлого и шумного застолья со всем семейством Уизли.       — Тогда в следующий раз, когда будешь в городе, непременно запланируй ужин с нами, — сказал глава семейства.       — С большим удовольствием, благодарю за приглашение.       К облегчению Гарри объявили обед. За хорошо приготовленными блюдами — семье очень повезло с поваром — разговор стал более общим. Рон обратился к Гарри с предложением согласовать приобретение билетов на самые интересные матчи квиддичного сезона, с чем Гарри легко согласился. Приятными моментом славы оказалась положительная магия его имени — оно практически гарантировало билеты для него, в то время как всем остальным не помогли бы никакие деньги.       Но вниманием Рона завладела миссис Уизли, и Гарри переключился на сидящую с другой стороны мисс Уизли. Не сразу догадавшись, он всё же поинтересовался наслаждается ли она Сезоном.       Откинувшись на спинку стула, Гарри слушал вполуха и позволил плавно переливающемуся голосу скатываться с него, а сам гадал, почему он всерьёз рассматривал возможность взять её в жены. Он бормотал подобающие ответы и улыбался в соответствующие моменты, хотя, убей бог, не вспомнил бы о чём она говорила спустя секунду, мысленно всё больше удивляясь самому себе.       Что он знал о ней? Что он действительно знал и что только навоображал, основываясь на симпатичной внешности, весёлом нраве и нравящихся ему чертах остальных Уизли, которые он без раздумий приписывал ей тоже. А теперь, сидя так близко, что даже руку протягивать не надо, чтобы дотронуться, он ощутил, как далеки они друг от друга. Даже мелочи — вкусы, предпочтения — оставались тайной.       Уже не осознавая, он стал сравнивать с Гермионой, которая за много лет до свадьбы как-то невзначай смогла просветить его относительно своих предпочтений: что ей не нравился розовый цвет, а предпочитала она голубой, зелёный и пурпурный, что любимым временем года была осень, и что её приводил в восхищение первый снег, что чай она предпочитала почти не сладкий, чтобы чувствовать вкус, и ни в коем случае не остывший. Не нравились ей полумеры.       С мисс Уизли всё иначе. Интеллект, мысли, характер — что он знал о них?       Очень мало, если честно. Попытка вспомнить высказанное ею мнение или проявляющий характер случай пробудила в памяти прелестные улыбки и блестящие остроты, взгляды восхищения, помогавшие поверить в себя, и слова опасения за него, когда ему грозила опасность, гревшие душу.       Она беспокоилась, но без понимания и желания понять, что ему предстоит и почему у него нет выбора. А чему удивляться? Что она могла знать о мрачных реалиях войны или чёрной магии? Ничего, если не прилагать сверхусилий. Даже при информировании мужской половины Хогвартса о течении войны, девушек тщательно оберегали от подобных сведений под предлогом их слишком хрупкой природы. За исключением Гермионы, естественно. Та настаивала, что должна быть в курсе, упрашивала его или реже Рона рассказать или даже убеждала профессора МакГоннагал с директором Дамблдором поделиться сведениями.       Яркой картиной остался в памяти шумный скандал, разгоревшийся после объявления Дамблдором всем учащимся независимо от пола о возвращении Тёмного Лорда.       Множество девушек сразу лишились чувств, а мисс Лаванда Браун изящно упала в обморок прямо в руки Рону к удивлению последнего и досаде Гермионы. Мисс Уизли тогда сильно побледнела и с трудом удержалась на ногах, но быстро пришла в себя и даже отказалась сесть вопреки уговорам мистера Лонгботтома.       Впервые участвуя в длительном разговоре с ней на самые разные темы, он попытался представить, как бы он рассказал ей о кошмарах или просто о том, что видел и делал на войне. И не смог. Не смог вообразить даже не рассказа, а просто своего желания, чтобы она действительно знала. Но разве не обязанность настоящей жены понимать мужа во всём?       А как ему характеризовать себя, не собирающегося освещать ей темнейшие углы своей личности и судьбы, но на полном серьёзе собиравшегося взять её в спутницы на всю оставшуюся жизнь? Неужто его так ослепила неоспоримая красота и околдовало беззаботное очарование, что даже слегка подумать не захотелось? Испуг смешался со стыдом — не считал он себя таким поверхностным, но вот оно, доказательство, что он по большей части был просто дураком.       Тут он впервые смягчил отношение к леди Дэнверс. Он не мог простить ей скандала с Гермионой, но признал в глубине души, что рад женитьбе на лучшей подруге.       Может быть он не любил её, но вожделел, хотел её с отчаянием, какое он не мог даже вообразить в её отношении. А ещё она — его лучший друг, и нравилась ему. Появилась ясность, что дружба и доверие, такие, как у него с Гермионой — более крепкая и разумная основа для брака, чем любая иная.       Нет, он не жалел о женитьбе на Гермионе. И чем дальше, тем больше был уверен, что не пожалеет. Он опасался первой встречи с мисс Уизли после свадьбы как возможной причины возникновения сожалений, но как оказалось — напрасно.       Небольшой узел напряжения в груди, о котором он не подозревал, рассеялся без следа. Успокоившись, он смог наконец насладиться остатком обеда как положено — хорошей трапезой в приятной компании. Только уже перед уходом его отвёл в сторону Рон для тихого разговора.       — Гарри.       — Придёшь на суд? — без необходимости спросил Гарри.       — Зачем спрашивать, когда известен ответ? Я про Гермиону. Как там у вас, если честно? При родителях ты не мог, но мне скажи всё-таки, как всё?       Встретившись взглядом с Роном, он с удивлением понял, что если бы и было какое-то недовольство женитьбой, ему бы не хотелось ставить Рона в известность. Никогда раньше не рассматривая такую возможность, он осознал перед лицом лучшего — и первого — друга, что женат, и его основная преданность принадлежит Гермионе.       Что-то дёрнулось внутри от этой мысли. К счастью, он мог ответить честно.       — Хорошо, — сказал он просто.       — Значит, ты счастлив? — подумав, спросил Рон.       — Думаю… Я — да. Гермиона… — он нерешительно умолк. Как кратко описать Гермиону? Пришло в голову «изумительно желанная», но вряд ли он сможет так сказать.       — Она приятная, — наконец нашёл он слово. Странное слово, он никогда раньше не подумал бы так о Гермионе, но оно ей подходило. И потихоньку, и с силой, а ещё с нежностью и юмором, как в случае с кошмарами, она делала его жизнь приятнее.       Рон взглянул на него, как на кандидата в жёлтый дом.       — Приятная? Мы об одной Гермионе говорим? Старосте класса и школы?       — С ней приятно. Не знаю, почему мы раньше не замечали, но она на самом деле весьма красива.       — Гермиона мне хороший друг, когда не сердится, и не скажу, что она особенно невзрачна. Но красивая? Не думаю.       Гарри застыдился, что буквально пару месяцев назад он с чистой совестью сказал бы то же самое. Непонятно, почему он её не замечал? Наверное, привык думать как о друге и просто забывал взглянуть другими глазами. Но неважно по каким причинам, сейчас он чувствовал себя неудобно за свои прошлые взгляды.       — Правда, красивая. Она вряд ли изменилась, но… я её вижу такой.       — Поверю на слово, — наградил его Рон странно задумчивым взглядом. — Надеюсь, что Гермиона тоже счастлива. — Добавил он небрежным тоном, но с нотками искренности. — Вы оба мои лучшие друзья, и так не хотелось бы вызывать тебя, если ты испортишь ей жизнь.       — В таком случае я сам себя вызову и сэкономлю тебе на хлопотах, — ответил он шутливо, но абсолютно искренне на подразумеваемый вопрос Рона.       Что-то неприятно сжалось внутри. А счастлива ли Гермиона? Несомненно, она довольна. Он достаточно знал её, чтобы отличить натянутую улыбку от искренней. Но ему мало удовлетворённости. Только не после сегодняшнего понимания, как он счастлив, что женился на ней. Можно пожалеть о причине, но ни в коем случае не о результате.       Он счастлив, а счастлива ли Гермиона? Удовлетворённость — слишком умеренно и безлико. Она достойна настоящего счастья.       Тут их прервали родители Рона, и Гарри принялся раскланиваться.       — Ты покидаешь нас? Я надеялся, мы ещё поговорим и вместе отправимся в суд.       — Боюсь у меня есть дела, о которых мне хотелось бы побеспокоиться до суда, — ответил Гарри, а сам почувствовал в себе решимость для осуществления пока ещё нереализованных планов показать Гермионе насколько он заботится о ней.       — Тогда конечно, мы не будем тебя задерживать, — заверила его миссис Уизли.       — Я тебя встречу в Министерстве, Гарри. Десять минут четвёртого устроит?       — Отлично, благодарю вас, сэр.       — До встречи, — добавил Рон.       — Да, до скорой встречи сегодня, — улыбнулся Гарри. — Миссис Уизли, большое спасибо за обед.       — Пустяки, Гарри. Не надо так церемониться здесь у нас, мы всегда рады тебе.       — Спасибо вам за всё, мэм. — Он поклонился мисс Уизли. — Мисс Уизли.       Мисс Уизли одарила его яркой улыбкой с реверансом, и встретилась с ним взглядом. Гарри сморгнул в замешательстве — она — он мог поклясться — быстро провела кончиком языка по губам. Иначе, чем чистой воды провокацией, назвать это было сложно.       Он вспомнил подобные её действия, как она привлекала внимание к губам, и как в нём разгоралось пламя. Однако теперь, в первый раз он не ощутил ничего. Даже не так. Что-то он чувствовал, вот только находилось это ощущение в опасной близости от отвращения. Он не понимал её намерений сейчас. Может, просто привычка. Но что бы то ни было, в его реакции отсутствовали желание и влечение.       Ушло влечение к Джинни, как будто так ему и положено. В его мыслях — только Гермиона. Сейчас он хотел Гермиону, на ней сосредоточились все его устремления и чувства, встряхивая вспышкой понимания каждый раз, когда он оказывался рядом с ней. Может всё из-за неспособности выразить и осуществить желание, но ему было всё равно.       Он вожделел Гермиону и больше ни о чём не мог думать.