***
— Извините меня, миссис Миони. Добби материализовался бесшумно, как и большинство домашних эльфов, когда дамы направились в гостиную. Гермиона повернулась к миссис Уизли. — Я присоединюсь к вам через минуту в гостиной. — Конечно, — понимающе кивнула миссис Уизли. Гермиона снова повернулась к Добби. — Да, Добби, в чем дело? — Мисс Миони, Добби хотел спросить, разобрались ли с беспорядками прошлой ночью? Может Добби должен ещё что-то сделать? Гермиона моргнула и уставилась на него. — Беспорядки? И без того широко раскрытые глаза Добби расширились ещё больше. — Да, мисс Миони. Добби заметил кое-какие странности и сказал об этом мистеру Гарри Поттеру, и мистер Гарри Поттер сказал, что позаботится об этом. — Спасибо тебе, Добби. Я уверена, что всё в порядке, — Гермиона ободряюще улыбнулась Добби, который просиял, а затем с поклоном поспешил прочь. Гермиона на мгновение остановилась, чтобы успокоиться и принять безмятежный вид. Ей не хотелось показывать своё настроение гостям. Девушка направилась в гостиную. Она догадывалась, что могло произойти. Гарри, должно быть, разобрался с этим сам, и — вот что раздражало — не сказал ей. Он не счёл нужным упоминать при ней о чем-либо необычном. Она чувствовала себя странно преданной — не в традиционном смысле этого слова из-за распутного мужа; Гарри не стал бы — но её предали, потому что он сказал, что не хотел бы, чтобы она менялась, и она думала, что он, как никто другой, понимает и уважает её желание, чтобы к ней относились как к равной. Она была разочарована и обижена, и ощутила вспышку раздражения. Почему он не сказал ей? Усилием воли она удерживала улыбку на лице, пока вела праздную беседу с миссис Уизли и ждала, когда джентльмены присоединятся к ним. Прошло совсем немного времени, прежде чем они это сделали. Сохраняя любезное выражение лица, она извинилась перед миссис Уизли и отвлекла Гарри от разговора с Роном, улыбнувшись и сказав: — Ты простишь меня, что я одолжу его на несколько минут, Рон? Появился один бытовой вопрос. — Домашнее дело? О, Гермиона… Я собираюсь начать называть тебя мадам, — поддразнил Рон, прежде чем отойти, чтобы, без сомнения, подразнить свою сестру и мисс Лавгуд. Гарри вопросительно посмотрел на нее. — Что случилось? Я надеюсь, что всё в порядке. Его глаза и выражение лица смягчились, когда он взял одну из её рук в свою, ласково поглаживая её пальцы. На один напряжённый момент Гермиона почувствовала, что её решимость поколебалась. Когда он смотрит на неё так, как будто все, чего он хотел, — это заботиться о ней, демонстрируя всю свою нежность, — как она могла с ним ссориться? Она не хочет выглядеть сварливой женой, особенно в присутствии мисс Уизли, всегда очаровательно почтительной к Гарри, как живое напоминание о том, какой мягкой, уступчивой женой она могла бы стать? И всё же… она мысленно напряглась — ей нужно было если не поссориться с ним, то недвусмысленно дать ему понять, что она чувствует. Это слишком близко затронуло её чувства, и противоречило тому, чего она хотела в этом браке. — Добби разыскал меня, чтобы спросить, всё ли улажено из-за вчерашнего беспорядка. — О, неужели он? Я успокою его на этот счёт. В его глазах не промелькнуло ни тени беспокойства — и, конечно, с чего бы это? Гарри не думал, что что-то натворил, и если бы он был женат на ком-нибудь другом, это не было бы проблемой. Но она была другой. Она говорила тихо, но придала своему тону твёрдость, которую он не мог не заметить. — Гарри, почему ты не рассказал мне об этом прошлой ночью? — Ты спала, когда я вернулся. — Но я проснулась, как только ты присоединился ко мне, если помнишь. Она проснулась, но он поцеловал её и просто извинился за то, что разбудил, и вскоре она снова заснула, свернувшись калачиком рядом с ним. — Сегодня ты мне тоже ничего не сказал. Если бы Добби не спросил, я бы так и не узнала. — Ты сомневаешься в моей способности защитить этот дом и тебя? Теперь он слегка нахмурился. — Я нисколько в этом не сомневаюсь, но проблема в другом. Тебе следовало сказать мне об этом. Независимо от того, могу я помочь или нет, я действительно хочу знать, когда происходят такие вещи. Это такой же мой дом, как и твой, и его безопасность тоже меня беспокоит. Она слегка вздохнула. — Гарри, я не хочу ссориться с тобой, но я не могу просто отпустить это. Не сейчас, поскольку мы больше не должны пренебрегать нашими гостями, но мы вернёмся к этой теме. С этими словами она отвернулась, намертво приклеив на лицо свою светскую улыбку. Гарри уставился на неё, признавая свою ошибку, и мысленно выругался. Как он мог быть приветливым и внимательным хозяином, когда это затуманивало его мысли? Хотя они и не поссорились в открытую, из-за присутствия гостей, он знал, что это ещё не конец. Он подавил вздох и направился к мистеру Уизли и Ремусу. Несколько часов спустя Гарри замешкался у дверей своей спальни, собираясь с духом. В кои-то веки знание того, что Гермиона ждёт его внутри, не вызвало у него желания войти, на самом деле оказывая противоположный эффект. Он оттягивал этот момент так долго, как только мог, предложив сыграть в бильярд, когда дамы встанут, чтобы удалиться. Он видел взгляд, который Гермиона бросила на него перед уходом, и это почти заставило его поморщиться — и это, разумеется, отвлекало его от игры, позволяя Рону легко победить, к его большому, плохо скрываемому удовольствию. Дело было не в том, что Гермиона была строптивой, отнюдь нет. Но она всё ещё была силой, с которой приходилось считаться, и никто, обладающий хоть каплей здравого смысла или каким-либо инстинктом самосохранения, добровольно не навлёк бы на себя её неудовольствие. Сейчас у него не было выбора. Он внезапно разозлился на себя за то, что так колебался. Он всё ещё был гриффиндорцем, взрослым мужчиной и хозяином этого дома; он не должен был вот так стоять перед дверью своей спальни. С этими мыслями он толкнул дверь и вошёл, закрыв её за собой. Гермиона отвернулась от окна и посмотрела на него. Она переоделась, была в ночной рубашке и накидке, волосы выбились из причёски и рассыпались по спине. Но, в кои-то веки, её вид не пробудил в нём желания. Её поза, приподнятый подбородок, то, как были сжаты губы, — все это служило доказательством и предупреждением. Долгое время они смотрели друг на друга в напряжённом молчании, Гарри с тревогой осознавал расстояние между ними. — Так почему же ты мне ничего не сказал? — Я не думал, что тебе нужно знать. Честно говоря, он вообще не думал об этом, но решил благоразумно промолчать. — Почему нет? — Произошло незначительное нарушение. Это была небольшая группа негодяев, и они аппарировали в тот момент, когда поняли, что их присутствие обнаружено. Им ещё не удалось снять защиту или что-то в этом роде. Я просто проверил, чтобы убедиться, а затем добавил ещё один набор охранных заклинаний внутри, чтобы быть вдвойне уверенным в нашей безопасности. Если он думал, что это объяснение успокоит её, то сильно ошибался. — И ты решил, что мне не нужно всего этого знать. — Да! — воскликнул Гарри, часть его разочарования и замешательства ускользнула, его голос повысился. — Я не хотел беспокоить тебя по такому пустяковому поводу. Разве это не мой долг как твоего мужа — защищать тебя, сохранять твой душевный покой? — Если невежество — это цена моего спокойствия, то я с радостью обойдусь без него. Не думай заворачивать меня в вату и обращаться со мной как с одной из тех хрупких дам, склонных поддаваться истерике при одном упоминании каких-то проблем. Ты же знаешь, что я не такая хрупкая. — Я не думаю о тебе ничего подобного, и ты это знаешь. Но в данном случае, я просто не видел необходимости сообщать о такой небольшой проблеме. Её тон слегка смягчился. — Гарри, я хочу знать обо всем, что может повлиять на безопасность этого дома, нашего дома, и он принадлежит как мне, так и тебе. — Защищать этот дом — мой долг и ответственность. Мне жаль, что ты, похоже, не доверяешь мне в достаточной степени, — довольно натянуто сказал Гарри. — Гарри, я не это имела в виду. Проблема в том, что ты сам решил, что мне не нужно рассказывать о чём-то, что затрагивает меня так же сильно, как и тебя. Я не могу… я не потерплю, чтобы со мной обращались как с беспомощной женщиной, Гарри. Это был достаточно тривиальный вопрос, но если ты не рассказываешь мне даже о таких небольших проблемах, то как я могу рассчитывать, что ты расскажешь мне о чём-то более значимом, а не просто попытаешься защитить меня от любых забот? Она сделала паузу, и он открыл рот, чтобы возразить или защищаться дальше, но прежде чем он успел, она закончила: — Я твоя жена, а не ребёнок, которого нужно защищать от правды, и я не настолько глупа, чтобы беспокоиться понапрасну. — Я знаю, что ты не ребёнок, но я не хотел тебя беспокоить. — Что ж, теперь я встревожена. Это чрезвычайно расстраивает меня. Как ты думаешь, почему много лет назад я решила, что никогда не выйду замуж? С этим последним, ужасным заявлением Гермиона развернулась и поспешила в свою комнату. Она хотела убежать, прежде чем сдастся и откажется от всех своих слов, прежде чем она смягчится и извинится, и позволит себе стать одной из тех женщин, которые были счастливы ничего не знать. О, она ненавидела ссориться с Гарри. Так было всегда. Но сейчас всё было намного хуже, потому что она любила его, она не хотела думать о том, что его душевный покой был нарушен, а ей всегда хотелось улыбаться ему, смеяться вместе с ним… Но в данном случае она знала, что не может оставить это без комментариев. Она знала Гарри, знала его склонность держать всё при себе, не из-за какой-то умышленной скрытности. Ведь из-за своего воспитания, он просто не привык рассказывать другим людям о своих тревогах или полагаться на их помощь и поддержку. Она понимала — действительно понимала, — но это не изменило её решимости быть помощницей, опорой, равноправным партнёром, которого у Гарри никогда по-настоящему не было. На мгновение Гарри растерянно уставился на дверь, соединяющую их спальни, которая никогда не казалась такой прочной и пугающей, как в этот момент, прежде чем он мысленно встряхнулся и начал раздеваться, готовясь ко сну. Его движения были быстрыми и отрывистыми, выдавая его внутреннее смятение. — Неужели Гермиона была не уверена в его способности обеспечить безопасность этого дома? Конечно, она знала, что он всегда сделает всё, что в его силах, чтобы обезопасить её и Годриковую Лощину. Он не мог понять, почему она так расстроилась. Гермиона всегда хотела знать всё; он не возражал и, действительно, испытывал глубочайшее уважение к её интеллекту. Но в данном случае он посчитал возникшую проблему полной ерундой, и не стал рассказывать о ней Гермионе. И Гарри, конечно, не хотел, чтобы жена излишне волновалась. Хотела ли она волноваться из-за каждой мелочи, тривиальной или нет? Почему она не могла оценить, что он пытался защитить её? Он не хотел, чтобы она волновалась; он всегда хотел, чтобы она улыбалась и была счастлива — разве это было так уж неправильно с его стороны? Вот же неразумная женщина! Гарри даже не потрудился забраться в постель; он знал, что не сможет заснуть. И его постель казалась удивительно холодной и неприветливой без Гермионы. Он мог посмеяться над собой за это; он спал один в течение 18 лет, но всего после нескольких недель, проведённых в одной постели с Гермионой, мысль о том, чтобы спать одному, казалась немыслимой. Он взглянул на свою кровать, которая никогда раньше не выглядела такой большой и такой пустой, и его разум автоматически представил мысленную картинку спящей Гермионы. И Гарри почувствовал тоску, его настроение смягчилось, и последние остатки раздражения улетучились. Теперь его разум прояснился, мысли вернулись к Гермионе и всему, что она сказала. И, размышляя об этом, он понимал, что не может отмахнуться от её возмущения, как от необоснованного. Он знал Гермиону, и она не была неразумной. Она скорее гордилась тем, что была рациональной и трезвомыслящей. Гермиона действительно такой и была. Это была одна из его любимых черт в ней. Ему вдруг стало немного стыдно за то, что теперь казалось мелким раздражением, и за то, что он на самом деле не пытался слушать и понимать, что она говорит. Её слова вспомнились ему с щемящей болью: — Как ты думаешь, почему ещё много лет назад я решила, что никогда не выйду замуж? Он знал, чего она хотела, даже требовала от брака; это было достаточно ясно любому, кто её хоть немного знал. Она хотела брака на равных, партнерства, такого, в котором от неё не ожидали бы слепого подчинения своему мужу. Гермиона не хотела, чтобы с ней обращались как с молодой леди, у которой больше волос, чем ума, и никаких забот, кроме одежды и сплетен. Он твёрдо решил, что сделает для неё это — конечно, он был одним из очень немногих джентльменов, которым пришло бы в голову пообещать это, — и слова дались ему легко, и он говорил искренне. Конечно, он выслушал бы её и обращался с ней как с равной; он знал, какая она сообразительная и волевая, и насколько умна. Но в первом реальном испытании этого не получилось сделать. Он вернулся к своим старым привычкам и действовал в соответствии с инстинктом, пытаясь защитить её, но при этом он обращался с ней как с кем-то, кто нуждался в защите. А потом, когда она указала ему на это, он из-за гордости и чувства мужского достоинства и по-настоящему не прислушался к ней. Это было инстинктивное, подсознательное решение не упоминать ей о проблеме, потому что он не хотел её беспокоить — но это решение должен был принимать не он. Они не могли быть равноправными партнерами, если он скрывал от нее информацию по прихоти, какими бы относительно чистыми ни были его мотивы. Он поморщился. Действительно, он был дураком и не заслуживал её. Он не обманывал себя, полагая, что ему будет легко сдержать свое обещание, легко всегда относиться к ней как к равной. Его инстинкт защищать её, оберегать от любого беспокойства или возможной опасности, был хорошо развит, тем более, что теперь он знал, насколько она дорога ему, — но он также хотел, чтобы она была счастлива. Он подозревал, что это будет почти постоянная борьба между его защитными инстинктами и её потребностью в том, чтобы к ней относились как к равной. Но Гермиона этого хотела, и поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как попытаться. Это будет нелегко — но с другой стороны, когда иметь дело с Гермионой было так легко? Гермиона, которая была слишком умна, чтобы её обмануть, которая каким-то образом знала, когда он лжет, и которая была слишком волевой и решительной, чтобы уступить, когда считала, что права (как она обычно и поступала). Она не была ни кроткой, ни послушной, ни слабой, и не благоговела перед ним — и он говорил правду, когда сказал, что не желал бы ей иного. Он снова посмотрел на смежную дверь, а затем перевёл взгляд на свою неприветливую кровать, прежде чем быстро принять решение. Не было никакой возможности, что он сможет заснуть. Он тихонько постучал в смежную дверь, прикидывая, что если она спит, то стук не разбудит её, а если нет… Если бы это было не так, он мог бы начать извиняться. — Входи, Гарри. Он вздрогнул от тона её голоса; он был очень спокоен и сдержан, слишком сдержан. Его взгляд переместился с нетронутого покрывала на кровати на Гермиону, стоящую у окна. Его сердце сжалось, когда он подошел ближе, настолько, чтобы увидеть слабые следы слёз на её щеках. — Гермиона, мне жаль, — начал он мягко, с раскаянием. — Я сожалею, что не сказал тебе и я прошу прощения за то, что не слушал и не пытался понять, что ты имела в виду раньше. Он заглянул ей в глаза, а затем осмелился добавить: — Боюсь, твой муж не очень сообразительный. Это вызвало у неё легкую улыбку, её взгляд смягчился. — О, Гарри… Мне тоже жаль. Я не жалею, что вышла за тебя замуж; мне не следовало говорить того, что я сказала. — Даже когда я веду себя как последний дурак? — Ни тогда, ни когда-либо, — ответила Гермиона. Через мгновение она продолжила. — Но теперь ты понимаешь, не так ли? Это даже не было серьезным инцидентом, и он не представлял для меня никакого риска. Но если ты не расскажешь мне о таком незначительном происшествии, то как ты будешь действовать, если произойдет что-то более серьезное? Я не хочу, чтобы со мной обращались как с какой-то беспомощной, взбалмошной девчонкой, которую нужно оградить от реалий этого мира. — Я знаю. Извини, я не подумал о том, насколько самонадеянным я был, решив, что тебе не нужно знать о беспорядках. Я не считаю тебя беспомощной, ты же знаешь, что это не так. Действительно, ты одна из наименее беспомощных людей, которых я когда-либо встречал. Он сделал паузу, а затем продолжил: — Я не хотел тебя беспокоить. Однажды ты сказал мне, что защита людей — это то, чем я занимаюсь, что я предполагаю, что должен спасать людей. Ты была права, и защищать тебя для меня естественно, не потому, что я думаю, что ты беспомощна, а потому, что я хочу знать, что ты в безопасности. — Он поколебался, а затем признался: — И я не могу обещать, что никогда не буду больше делать ничего подобного, но я постараюсь рассказывать тебе обо всём, что может повлиять на нас. Однако тебе придётся простить меня, если я не всегда буду добиваться успеха. — Все в порядке. Я буду здесь, чтобы напомнить тебе, когда ты будешь чрезмерно опекать меня, — сказала она ему с легкой улыбкой. — Вероятно, мне потребуется часто напоминать об этом, но я обещаю тебе, что буду стараться. — Это всё, о чем я прошу. — Она одарила его мягкой улыбкой, которую он так любил. Он коротко вздохнул. — Это будет трудно, Гермиона. Мне не нравится видеть, как вот здесь появляется морщинка, — он нежно прикоснулся пальцем к её лбу, — всякий раз, когда ты волнуешься. Думаю, за последние несколько лет я уже заставил тебя поволноваться достаточно, чтобы хватило на всю жизнь. — Возможно, но я не возражаю. Небольшое беспокойство — это цена, которую приходится платить за заботу о ком-то, но вознаграждение превосходит её. — Я скорее думаю, что любой, кто знает меня, сказал бы, что там в основном беспокойство и очень мало вознаграждения, — сказал он с легкой иронией. Она издала короткий вздох, который был почти смехом. — Гарри, это неправда. Он мягко улыбнулся ей, протянув руку, чтобы нежно прикоснуться к её щеке. — Я рад, что, по крайней мере, ты так думаешь. Она протянула руку, чтобы коснуться губами его щеки, прежде чем обнять его, прижавшись щекой к его плечу. — Я ненавижу ссориться с тобой, Гарри. Он крепче обнял ее за талию. — Я знаю, я тоже… — Я больше никогда не хочу с тобой ссориться. — До следующего раза, когда я сделаю какую-нибудь глупость, — съязвил он. Она рассмеялась, запрокинув голову, чтобы посмотреть на него. — Возможно, я буду той, кто совершит какую-нибудь глупость. — Ты? Я не верю, что это возможно, — сказал он ей полушутя. — Разве все мы не склонны в тот или иной момент быть глупыми? — Ты, я уверен, реже, чем я. — Гарри… Его имя прозвучало почти как вздох, наполовину упрекающий, наполовину насмешливый, прежде чем она потянулась, чтобы прижаться губами к его губам в легчайшем поцелуе, а затем стала целовать его сильнее. Она целовала его долго и глубоко, не сдерживая страсти, со всей уверенностью, которую чувствовала, чему она научилась, по крайней мере, в этой сфере их брака. Он наклонил голову, чтобы глубже погрузиться в поцелуй, одна рука скользнула вверх по её спине, чтобы запутаться в волосах, а другая скользнула вниз, чтобы обхватить её бедро и заставить выгнуться навстречу ему. Поцелуй был долгим и жарким и закончился, когда она отстранилась ровно настолько, чтобы нанести цепочку мягких поцелуев по его щеке и подбородку. — Отведи меня в постель, Гарри, — выдохнула она ему в губы. И её голос, низкий и хрипловатый от возбуждения, был таким же соблазнительным, как и её слова. — Всё, что ты прикажешь… — пробормотал он, прежде чем, подкрепив слова действием, наклонился, просунул руку под её колени и поднял её на руки. — Это интригующее предложение, — ответила она, слегка поддразнивая его, и начала покрывать лёгкими, мимолётными поцелуями его подбородок, шею и ухо. Гарри слегка вздрогнул. — Это щекотно, — запротестовал он, нл улыбка в его голосе ослабила протест. На этот раз она повторила свои предыдущие действия с озорным намерением, и он дёрнулся. — Гермиона! Не делай этого, или я тебя уроню, — предупредил он. Она тихо рассмеялась, какая-то часть её была поражена собственным поведением, тем, как она могла быть такой открытой, даже немного, да, кокетливой, но почему-то с Гарри это казалось естественным. Но она смягчилась и вместо того, чтобы повторить запретный жест, прижалась губами к нижней части его подбородка. Что касается мест на его теле, то это, вероятно, было самое нейтральное, самое неромантичное, самое непривлекательное место, которое она могла выбрать, если не считать его локтя. Его возбуждённому телу, казалось, было все равно. Он чуть не споткнулся. — Гермиона! Она снова рассмеялась — и он задался вопросом, когда звук её смеха стал таким возбуждающим. — Я действительно предупреждал тебя, — сказал он, а затем отпустил её. На его кровать. Она попыталась нахмуриться, но не смогла, вместо этого её губы изогнулись, когда она посмотрела на него снизу вверх. Гарри посмотрел на неё, его глаза впитывали каждую её черту, пока она лежала на постели. Её ночная рубашка услужливо задралась до колен, обнажив восхитительно стройные ноги, щёки раскраснелись, а на губах играла лёгкая улыбка. Она была идеальной соблазнительницей, с неизученной и неосознанной чувственностью её позы. Только евнух или неодушевленная статуя могли бы устоять перед её очарованием, и он улыбнулся, очень медленной, собственнической улыбкой, которая прямо кричала о его намерениях, слишком настоящий мужчина, чтобы не оценить (и не отреагировать на) этот вид. Восхитительно чувственная дрожь пробежала по телу Гермионы в ответ на то, как Гарри смотрел на неё. Она подумала, что ей никогда не надоест видеть, как Гарри смотрит на неё вот так, как будто она была самой красивой, самой желанной женщиной в мире. Она не знала, как получилось, что просто вид этого выражения на лице Гарри мог так сильно повлиять на неё, заставить её так остро осознавать своё тело, медленное покалывание, начинающееся в самых интимных местах ее тела. Он опустился на кровать рядом с ней, но не сделал ни малейшего движения, чтобы прикоснуться к ней, только поднял руку и нежно погладил её по щеке. — Ты такая прелестная, — прошептал он. Все внутри неё, казалось, смягчилось и растаяло от его слов, и она могла только смутно думать, что ей наплевать на чужое мнение, пока он считает её привлекательной. Его мнение было единственным, что имело значение. Она обвила руками его шею, потянувшись к нему, пока её губы не оказались всего в нескольких дюймах от его губ. — Поцелуй меня, Гарри, — выдохнула она за мгновение до того, как его губы коснулись её губ. И он так и сделал, его губы смягчились, приоткрылись, когда она ответила на его поцелуй со всей настойчивостью своего желания, их губы слились, языки переплелись, и больше не стало иметь значения, кто кого целовал. Это был взаимный обмен удовольствиями и возбуждением. Она почувствовала, что падает назад, пока полностью не оказалась под ним, её руки потянулись к пуговицам его рубашки и расстегивали их, пока она не смогла прижать ладони к тёплой, твёрдой поверхности его груди. Остальная часть их одежды, казалось, растворилась в дымке жарких поцелуев и жадных ласк. Она думала, что никогда не устанет от этого, никогда не устанет от его поцелуев, или прикосновений, или страсти. И тогда она полностью перестала думать, отдавшись силе удовольствия и желания, которые он пробудил в ней, которые только он мог пробудить в ней… Она любила его, и он желал её, и на данный момент это было все, что ей нужно было знать.Часть 13. О супружеских отношениях
1 мая 2023 г. в 14:45
Ремус Люпин направился к портретной галерее, его шаги были почти не слышны даже в утренней тишине, которая все еще царила в доме.
Было слишком рано, чтобы почти все проснулись, за исключением… Ремуса, выглянувшего в окно и заметившего что—то краем глаза; Гарри проснулся и был снаружи, летая.
Ремус слегка улыбнулся, вспомнив двух других молодых людей, которых он знал, у которых была привычка летать в начале каждого дня. Как отец, так и сын.
Его шаги были неторопливыми, когда он подошел к портрету Лили и Джеймса, видя безмятежную улыбку Лили и серьёзный вид Джеймса.
— Ты можешь обойтись без своих попыток сохранить достоинство, Сохатый; ты забываешь, что я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ты мог меня обмануть, — сухо сказал Ремус.
Лили рассмеялась, когда Джеймс скорчил недовольную гримасу.
— Как поживаешь, Ремус? — с улыбкой спросила Лили.
— Со мной все в порядке, Лили.
— Привет, Лунатик, — поприветствовал его Джеймс.- Ты здесь в гостях у Гарри?
— О, Ремус, как он? — нетерпеливо вмешалась Лили. — В последнее время мы его не видели, за исключением одного раза около недели назад, когда они с женой были здесь, показывая галерею пожилой паре, родителям Гермионы, я полагаю.
— С Гарри всё в порядке. Вчера вечером мы просмотрели бухгалтерские книги, и Гарри, похоже, справляется со своей ролью домовладельца.
— Ох уж эти бухгалтерские книги, — поморщился Джеймс. — Да, это действительно навевает воспоминания. Надеюсь, Гарри это будет по душе.
Ремус позволил себе улыбнуться. — Гарри был не слишком оптимистичен по поводу своих способностей, но я абсолютно уверен, что он скоро научится.
— Всё это прекрасно, — вмешалась Лили, прежде чем Джеймс успел ответить, — но, Ремус, он счастлив? Когда мы разговаривали с ним в последний раз, он казался несколько обеспокоенным из-за Гермионы, неуверенным в её чувствах. Ты видел их обоих, разговаривал с ними; как они?
— Гарри был не уверен в чувствах Гермионы?
— Он сказал нам это, когда мы в последний раз разговаривали с ним около двух недель назад.
— Я думаю, Гарри слишком застенчив, а если это не так, то с тех пор ситуация довольно резко изменилась, — ответил Ремус, думая о своих наблюдениях за взаимодействием Гарри и Гермионы в прошлом году и сегодня вечером. Они не были внешне демонстративными; Гарри, например, был характерно сдержан, когда дело доходило до выражения своих эмоций. И присутствие их гостей, конечно же, исключило бы любые проявления близости или приватный разговор. Но, несмотря на это, их счастье и взаимная привязанность были совершенно очевидны — или, по крайней мере, так это было для Ремуса, который также имел возможность наблюдать за отношениями Джеймса и Лили с момента начала отношений и до их гибели.
Он видел, как глаза Гермионы следили за Гарри, и то, как Гарри, казалось, всегда чувствовал её присутствие. Его глаза и улыбка становились ярче, мягче всякий раз, когда Гермиона смеялась. В редкие моменты тишины он видел выражение глаз Гарри, когда они останавливались на Гермионе, и, хотя это могло быть незаметно для кого-то другого, Ремус заметил этот взгляд, вспомнил очень похожее выражение на лице Джеймса, когда он смотрел на Лили.
Однако больше всего Ремуса поразило молчаливое общение, свидетелем которого он стал позже, ближе к концу ужина. Обмен взглядами, состоявший из того, что Гарри встретился взглядом с Гермионой, её едва заметного кивка и слегка приподнятых бровей, за которым последовал его столь же едва заметный кивок и её взгляд. Всё произошло достаточно быстро, и Ремус сомневался, что кто-то ещё это заметил. А смысл молчаливого общения стал понятен позже, когда Гермиона вместе дамами удалилась в одну из гостиных, в то время как джентльмены задержались за своим портвейном.
Это было достаточно простое общение, но Ремус много повидал в жизни и знал, что паре требуются месяцы, если не годы совместной жизни, чтобы достичь такой лёгкости безмолвного общения — а многие пары так и не достигли этого.
Для такой молодой пары, как Гарри и Гермиона, молчаливое общение было довольно примечательным, и это красноречиво говорило об уровне близости, которую они разделяли. Несомненно, годы их дружбы помогли, но дружба вряд ли объясняла нежность в глазах Гарри, когда он наблюдал, как Гермиона выводит дам из столовой.
Всё это было тонко, но очень красноречиво и, по мнению Ремуса, Гарри и Гермиона станут счастливой и гармоничной парой.
Думая об этом сейчас, Ремус слегка улыбнулся. — Я не думаю, что вам нужно опасаться за их счастье. На самом деле, я рискну предположить, что у Гарри и Гермионы будет счастливый брак по любви.
— Это приятно слышать.
— Кстати, о свадьбе, — начал Джеймс, — Лунатик, просвети нас кое в чём. Гарри упомянул что-то о том, что они должны пожениться, но был не очень откровенен. Что именно произошло?
Ремус рассказал эту историю как можно короче, прежде чем добавить: — По правде говоря, я совершенно уверен, что всё это было весьма преувеличено. С твёрдой поддержкой Гарри и профессора Макгонагалл, я сомневаюсь, что репутация Гермионы на самом деле могла пострадать, но даже малейший шанс на это, был неприемлем для Гарри.
— Надеюсь, что так, — вставила Лили. Мы все знаем, насколько хрупкой может быть репутация молодой леди и с какой лёгкостью некоторые люди в обществе разрушают её.
— Это правда, — признал Ремус. Гарри действительно не мог поступить по-другому с честью.
— Наверно, это было достаточно просто, поскольку ни один из них не был помолвлен, — прокомментировал Джеймс.
— Конечно, — осторожно согласился Ремус. — Были какие-то слухи о Гарри и мисс Уизли, но они не получили широкой огласки.
— А что насчёт Гарри и мисс Уизли? — слегка нахмурилась Лили.
— Он восхищался ею и не утруждал себя тем, чтобы скрывать это, и, конечно, с чего бы ему это делать. Но это никогда не было чем-то большим, и конечно, не было официальной помолвкой.
— Но если Гарри любил… — начала Лили и тут же замолчала.
— Я не верю, что он любил её, — заверил Ремус. — И я, например, был рад узнать, что Гарри женится на Гермионе. Мисс Уизли очаровательная молодая леди, но она… — он заколебался, осознавая, что опасно близок к неджентльменской откровенности, — слишком молода, — наконец решился он сказать.
— Молодость и красота. Да, я понимаю, почему из неё получилась бы такая неподходящая жена для Гарри, — съязвил Джеймс. — Всё, что ей нужно, — это щедрое приданое, которое сделает её совершенно незаурядной.
— Не говори глупостей, Джеймс, — ответила Лили, но её легкая улыбка противоречила словам.
Ремус усмехнулся, как над остроумием Джеймса, так и над фамильярной отповедью Лили.
— Ну, это не про неё. Скорее, я имел в виду, что она слишком молода, чтобы быть равноправным партнером для Гарри, в разительном контрасте с Гермионой. Брак Гарри и Гермионы, с другой стороны, скорее похож на брак родственных душ. Они всегда были хорошими друзьями, и брак этого не изменил; похоже, совместная жизнь ещё больше сблизила их.
— И я совершенно уверен, что Гарри больше всего ценит разум Гермионы, — сардонически согласился Джеймс с преувеличенной ухмылкой.
— Джеймс Поттер! — возмутилась Лили, ударив его по руке.
Ремус рассмеялся. — Я бы точно так не сказал. Если бы я был любителем пари, я бы поспорил, что через год вы станете бабушкой и дедушкой.
Джеймс ухмыльнулся, прежде чем его ухмылка превратилась в настоящий смех. — Это мой мальчик! — ликовал он.
Лили, прищурившись, посмотрела на Ремуса. — Тебе, — сказала она с притворной суровостью, не следовало бы так его поощрять.
Ремус обменялся ухмылкой с Джеймсом, прежде чем принять преувеличенно невинный вид. — Я? Я ничего не сделал.
— Хм. Вы оба совершенно неисправимы со своими бестактными рассуждениями! — Что мне с тобой делать? — возмутилась Лили.
Джеймс подмигнул Ремусу и сделал вид, что размышляет. — Насколько я помню, моя дорогая, ты вышла замуж за одного из нас и подружилась с другим. Он обнял её за талию и улыбнулся ей сверху вниз.
Ответом Лили было очередное хмыканье, но она не пыталась вырваться из объятий Джеймса, и лёгкая улыбка тронула уголки её губ. Она изо всех сил пыталась скрыть это, но в конце концов сдалась и улыбнулась ему в ответ.
Джеймс коснулся поцелуем её виска, прежде чем они оба обратили свое внимание на Ремуса и улыбнулись ему.
Люпин наблюдал за ними со скрытой улыбкой; он видел это много раз за прошедшие годы и всегда немного удивлялся ощутимой близости между Лили и Джеймсом, особенно учитывая, что они провели большую часть первых шести лет своего знакомства в разногласиях друг с другом, по крайней мере, со стороны Лили.
Со стороны Джеймса, конечно, чувства были совершенно противоположными. Ремус помнил очень отчетливо, как однажды вечером, на их четвёртом курсе, после очередной резкой отповеди Лили, Джеймс посмотрел, как она уходит, а затем повернулся к Сириусу, Питеру и Ремусу, которые были молчаливыми свидетелями их ссоры, и совершенно спокойно объявил: — Я женюсь на этой девушке.
Они все на мгновение разинули рты, прежде чем Сириус начал хохотать. — Сохатый, — выдохнул он, когда немного отдышался, — я не знаю, заметил ли ты, но Лили Эванс тебя терпеть не может, и, насколько я знаю, похищение невест вышло из моды.
В кои-то веки Джеймс не отреагировал на издевательскую насмешку, и этот момент был легко забыт, отвергнут как сумасшедшая прихоть, но его снова вспомнили годы спустя. Когда имена Лили Эванс и Джеймс Поттер были почти у всех на устах потому, что они стали парой. И потом каждый из них, в ночь перед тем, как в «Ежедневном пророке» было объявлено о помолвке Джеймса, когда Ремус и Сириус наслаждались очень хорошим бренди в своем клубе, получил записку, в которой содержалось всего одно предложение: — Я же тебе говорил.
К тому времени это объявление уже не стало неожиданностью, а Сириус и Ремус только посмеялись над способом, которым Джеймс объявил им о своей свадьбе, прежде чем поднять тост за счастье Джеймса и Лили.
Вспомнив эту историю, Ремус ухмыльнулся. — Нужно рассказать эту историю Гарри и Гермионе, — подумал он.
— По правде говоря, Лили, — наконец сказал Ремус более серьёзно, — я не думаю, что тебе стоит беспокоиться о счастье Гарри с Гермионой. Конечно, ни один из них не говорил мне, но Гарри очень привязан к Гермионе, и я совершенно уверен, что Гермиона любит Гарри. На самом деле, я думаю, что она давно его любит.
— Почему ты так в этом уверен?
— Я видел её, когда Гарри вносили после финальной битвы. Гермиона не склонна к истерикам или панике, отнюдь, но когда она впервые увидела его, то покачнулась, и на мгновение мне показалось, что она упадет в обморок. Гермиона немедленно собралась с силами и одной из первых добралась до него. И не отходила от Гарри ни на шаг.
— Чем больше я узнаю о своей невестке, тем больше она мне нравится, — заявила Лили.
— Да, я так и думал, — сказал Ремус с легкой улыбкой. — Действительно, если бы не её преданность Гарри, я не знаю, состоялся бы когда-нибудь этот брак.
— Странно это слышать, Лунатик. Перестань быть таким загадочным.
— Ну, одним из инцидентов, который считался компрометирующим репутацию Гермионы, был тот, когда она оставалась рядом с Гарри, пока он приходил в себя в больничном крыле после финальной битвы. Она наотрез отказалась отходить от него и поэтому провела ночь в лазарете, и я сильно сомневаюсь, что она вообще спала той ночью. Видите ли, только поздним утром следующего дня мадам Помфри смогла заверить нас, что Гарри поправится.
Лили слегка вздрогнула. — О, мой бедный мальчик… Как хорошо, что Гермиона осталась с ним.
— Злобные старые драконы раздувают из этого скандальную историю, — прокомментировал Джеймс, успокаивающе положив руку на плечо Лили.
— Да, ну, ты же знаешь, какими они могут быть, — согласился Ремус. — Но в этом случае, по крайней мере, всё сложилось хорошо.
— Это правда, — признал Джеймс.
После этого больше нечего было сказать, и Ремус улыбнулся, покидая портретную галерею, зная, что Лили и Джеймс могут быть спокойны, ведь Гарри был здоров и счастлив — и любим.