***
Гермиона напряглась, когда заметила, что мисс Уизли приблизилась к ней, когда они прогуливались по саду, и что они каким-то образом отделились от остальной группы, которая остановилась, чтобы полюбоваться клумбой с особенно яркими и ароматными розами. До сих пор ей удавалось избегать любых прямых разговоров с мисс Уизли, кроме самых обычных любезностей в рамках её обязанностей хозяйки, но теперь, если не считать непростительного нарушения правил хорошего тона, она оказалась в ловушке. Она не очень хорошо знала мисс Уизли; разница в возрасте в сочетании с отсутствием у Гермионы интереса к обычным женским темам, таким как мода и сплетни, фактически препятствовали развитию настоящей дружбы. Если оставить это в стороне, Гермионе пришлось признать, что ей было просто не по себе от Мисс Уизли, ведь она была именно из тех молодых леди, которые всегда заставляли Гермиону чувствовать себя чем-то вроде дальней родственницы тролля или ведьмы. Гермиона не слишком задумывалась о своей внешности, но находясь в компании мисс Уизли и других таких юных леди, как она, Гермиону всегда чувствовала себя слишком одинокой. Она сказала себе, что у неё нет причин сожалеть — она знала, что была умнее и способнее, чем мисс Уизли или ей подобные. Но иногда это было слабым утешением, особенно потому, что Гермиона была слишком умна, чтобы питать какие-либо иллюзии относительно того факта, что джентльмены редко принимают во внимание интеллект, когда дело доходит до восхищения или любви, и, столь же определенно, джентльмены почти всегда превыше всего ценили красоту. Она притворилась, что увлечена разглядыванием клумбы с гиацинтами, возле которой они стояли, в тщетной попытке избежать разговора. Она задавалась вопросом, какая причина могла быть у мисс Уизли, разыскивающей её. До сих пор внимание мисс Уизли обычно было сосредоточено, насколько позволяли элементарные приличия, на Гарри. И как бы глупо это ни звучало, Гермиона чувствовала себя неловко рядом с ней от осознания того, что, сложись обстоятельства иначе, если бы леди Дэнверс не пренебрегала ею, если бы Гарри был менее благороден, мисс Уизли, скорее всего, была бы помолвлена с Гарри, если не вышла бы за него замуж. И в глубине души она не могла не задаться вопросом, сожалеет ли Гарри о том, что не женился на мисс Уизли. Она знала, что Гарри желает её (и это знание приводило её в трепет, от этой мысли по всему телу разливалось тепло), но желание не было любовью. Знать, что Гарри желает её, заботится о ней, было недостаточно. Ей никогда не будет достаточно этого, не с ним, не тогда, когда она его любила. Почти бессознательно она поискала взглядом Гарри и нашла его там, где он стоял и разговаривал с Роном и с мистером Люпином. Он легко улыбался, его поза была расслабленной, когда он жестикулировал одной рукой, и, как всегда, её сердце отреагировало на его улыбку. Словно почувствовав её взгляд, он взглянул на неё, их глаза встретились, и даже на таком расстоянии она увидела или, возможно, почувствовала это, как его улыбка немного смягчилась, и он слегка кивнул в знак признательности, прежде чем повернулся обратно к Рону. — Он должен был быть моим, — резко нарушила молчание мисс Уизли. У Гермионы перехватило дыхание от дерзости этого заявления, прямоты, это оскорбление, смесь шока, недоверия и растущего гнева, борющихся внутри неё. — Прошу прощения? — Он собирался жениться на мне; он хотел жениться на мне. Мы с тобой обе это знаем, так что давай не будем скромничать и притворяться, что это не так, — холодно сказала мисс Уизли. — Он был моим суженым, но ты каким-то образом скомпрометировала себя; ты взяла то, что должно было принадлежать мне. В любое другое время Гермиона бы разозлилась — часть её была ошеломлена и взбешена вопиющей грубостью мисс Уизли — но её гнев быстро сменился зарождающейся обидой, которая, казалось, была тем сильнее, что это резко контрастировало с её утренним счастьем. Дело было не столько в злобности слов мисс Уизли; она могла бы справиться со злобой и отмахнуться от неё, как от множества недоброжелательных слов. Что ранило, что по-настоящему ранило её, так это жало правды в них. Она не планировала компрометировать его, но в остальном это было правдой. Гарри хотел жениться мисс Уизли; он был наречённым мисс Уизли, никогда официально и не настолько открыто, чтобы связывать Гарри формально, но это было правдой. В узком кругу близких людей это все знали. И, как бы непреднамеренно это ни было, она забрала то, что принадлежало мисс Уизли. — Теперь он мой муж, — ответила Гермиона, и любой, слышавший её, не мог бы догадаться, чего ей стоило говорить так спокойно и безразлично. — Да, это так, — неохотно согласилась мисс Уизли, — но помните, что это была я — именно на мне он хотел жениться. Это я, кого он всё ещё хочет, если бы не был привязан к тебе. Он не хотел тебя; он никогда не хотел тебя. Он всё ещё любит меня, я знаю, что любит. Гермиона невидящим взглядом смотрела на сады, типично английский пейзаж с травой и цветы под ярким солнечным светом, и с внезапной болью удивилась, почему это всё ещё так красиво. Всё её удовлетворение и радость в Годриковой лощине, в доме и на территории, все её счастье этим утром исчезло, отравленное обдуманными словами мисс Уизли. И ей хотелось — о, как ей хотелось — чтобы она могла отмахнуться от них как от горькой лжи разочарованной молодой леди (особенно той, которая не привыкла, чтобы её желаниям препятствовали), чтобы она могла отмахнуться от них, как от сказанных в гневе и по злому умыслу, но практически безосновательно. Но она не могла. Она не могла отмахнуться от них, не могла забыть их. Потому что это было правдой; всё это было правдой. Гарри на самом деле не хотел жениться на ней; он женился на ней из чувства долга, чести и дружбы, но на самом деле он не хотел её. На мгновение мысли Гермионы вернулись ко дню их свадьбы, к тому единственному, кажущемуся бесконечным взгляду, которым Гарри и мисс Уизли обменялись — Но она отогнала это воспоминание в сторону. Это не имело значения; так было тогда, но сейчас всё было по-другому — Гарри желал её сейчас… Теперь всё было по—другому, не так ли? Она думала, что Гарри должен испытывать к ней какие-то чувства, только к ней — не просто физическое желание и нечто большее, чем дружба. Конечно, он должен; он не смог бы прикоснуться к ней так нежно, не обнял бы её потом, ночью, когда ей казалось, что она растворяется в нём, чувствовала себя в полной безопасности, счастливой, даже любимой… Мог ли он вообразить, что вместо этого был с мисс Уизли? — О, чепуха! Она знала, что это не так; её собственная боль делала её иррациональной. И всё же… единственный холодный, суровый факт, который она не могла отрицать, заключался в том, что Гарри никогда не говорил, что он любит её. Он был добрым, внимательным и нежным — но это было свойственно Гарри, и он никогда не говорил, что любит её… Она всегда понимала, что не относится к тому типу молодых леди, в которых мог бы влюбиться джентльмен; она не была красивой, она не была жизнерадостной, она не была очаровательной или кокетливой. Она была синим чулком; она была слишком властной, слишком самоуверенной. Она думала, что смирилась с этим, но теперь, столкнувшись лицом к лицу с мисс Уизли, которая была всем, чем она не была, которая была именно такой юной леди, в которую большинство джентльменов влюбилось бы слишком легко. И сейчас вся её прежняя неуверенность поднялась в ней, коварно, но неоспоримо разрушая всю уверенность, всю веру, которые она приобрела за последние недели. И это было больно — о, это было так больно. Она любила Гарри и хотела, чтобы Гарри любил её. И она не знала, как бы перенесла это, если бы он не любил её… Она знала, что он всегда будет добрым и неизменно обходительным, даже если его страсть в конце концов угаснет, но она не знала, как тогда перенесёт его доброту. Взгляд Гарри скользнул по участку сада туда, где Гермиона стояла рядом с мисс Уизли. Жена притягивала к себе его взгляд так же уверенно, как прилив притягивает к берегу. Гарри любовался Гермионой, изгибами её стройной фигуры в платье, изгибами, которые он теперь так хорошо знал… Звук смешка Ремуса вернул его в настоящее, и он снова обратил внимание на ухмылку Рона. — Влюбился? — понимающе спросил Рон. — Ты совершенно одурманен, Гарри, — поддразнил Ремус. — Ты так похож на своего отца тем, что ты не можешь оторвать глаз от своей жены. Гарри присоединился к веселью Рона, негромко рассмеявшись. — Я осматривал сады, чтобы решить, не нужно ли что-нибудь поручить садовым эльфам, — сказал он в притворном отрицании, когда Ремус только скептически приподнял бровь. — О, как пали могущественные, — скорбел Рон в преувеличенно театральной манере. — Подумать только, что герой волшебного мира был доведён до такого состояния женщиной — и не просто какой-нибудь женщиной, а его собственной женой. Он покачал головой с притворной печалью, хотя усмешка, тронувшая уголки его губ, противоречила тону. — Как это не модно с твоей стороны, Гарри. Гарри рассмеялся, но не потрудился ни опровергнуть это, ни оправдаться. В конце концов, бывают судьбы и похуже, чем быть полностью влюблённым в свою жену. На самом деле, ему было трудно придумать что-нибудь лучше. При этой мысли он снова посмотрел на Гермиону и нахмурился, его хорошее настроение покинуло его при виде лица Гермионы. Здесь было что-то не так. Выражение лица Гермионы было совершенно спокойным и безмятежным — слишком спокойным и чересчур безмятежным. Он знал её слишком хорошо, и почти ощущал напряжение в её теле, почти ощущал её борьбу за самообладание, битву, которую, он знал, она выиграет, но которая беспокоила его. — Что там говорила мисс Уизли? Он почувствовал прилив гнева. — Если вы меня извините, — сказал он небрежно, прежде чем оставить Рона и Ремуса, и, не дожидаясь их ответа, начал двигаться, быстрыми шагами сокращая расстояние между собой и Гермионой. Что-то было не так; ему не нравилось это слишком спокойное выражение на лице Гермионы. Это была Гермиона, и она никогда не стремилась овладеть искусством казаться безмятежной и невозмутимой, и поэтому теперь, когда она действительно так выглядела, он знал, что что-то не так. Она не выглядела бы такой безучастной, если бы не пыталась скрыть какие-то сильные эмоции. Гермиона боролась, собиралась с силами, борясь с накатывающими волнами неуверенности в себе и зарождающейся боли. Она не должна была сомневаться; она не стала бы сомневаться — но, о, как бы ей хотелось знать… Любил ли Гарри мисс Уизли? Любил ли он — Боже упаси — всё еще мисс Уизли? Даже когда он желал Гермиону физически, какая-то часть его сердца всё ещё цеплялась за мисс Уизли? Она чувствовала, что её сердце разрывается на части, и отчаянно желала укрыться в своей спальне, пытаясь восстановить самообладание. Но она знала, что не сможет. Более того, она не собиралась доставлять мисс Уизли удовольствие от осознания того, что её злые слова как-то повлияли на Гермиону. Хотя она и не знала, как ей это удалось, она сохранила внешнее спокойствие и лишь холодно ответила: — Как бы то ни было, теперь я его жена, и ничто этого не изменит. Она испытала слабое утешение, увидев, что мисс Уизли на мгновение рассердилась на этот ответ, но затем выражение лица мисс Уизли, её поза — все изменилось в мгновение ока. — О, мистер Поттер, — улыбнулась мисс Уизли, приветствуя Гарри с такой нежностью, от которой Гермиона разрывалась между полуистерическим смехом и тошнотой в животе. — Я только что говорила миссис Поттер, какой у вас чудесный сад. Гарри посмотрел на мисс Уизли, и на долю секунды в его глазах появилось странное выражение (Сердце Гермионы болезненно подпрыгнуло в груди), но затем оно исчезло, сменившись тем, что Гермиона назвала его светской маской. Он вежливо улыбнулся и Гермиона задалась вопросом, показалось ли ей это или его улыбка не коснулась его глаз? — Спасибо. Если вы нас извините, я хотел бы кое-что обсудить со своей женой. Показалось ли ей это — её надежды породили то, что она услышала, — или действительно на последних двух словах было сделано едва заметное ударение? — О, конечно, тебе не нужно беспокоиться обо мне. Этих цветов вполне достаточно, чтобы составить мне компанию. Ничто не могло быть милее и любезнее, чем выражение лица мисс Уизли и ее тон; если бы Гермиона только что не была посвящена в то, каким был характер мисс Уизли, когда она была недовольна, она могла бы обмануться, думая, что Джинни действительно такая же добрая и внимательная, какой она и казалась. Как бы то ни было, Гермионе оставалось только с болью в сердце гадать, не одурачили ли Гарри — но откуда ему знать? Мисс Уизли никогда бы и не подумала вести себя подобным образом в присутствии Гарри — и пока мисс Уизли добивалась своего и её желания удовлетворялись, Гермиона знала, что эта девушка может быть совершенно приятной, даже очаровательной компаньонкой. Гарри со своей обычной вежливостью предложил Гермионе руку. Гермиона почти незаметно поколебалась, прежде чем положить руку ему на плечо, выбрав более официальный жест, а не более интимный — вложить свою руку в его, как она обычно делала. Она знала, что Гарри догадается, что что-то не так из-за этого маленького изменения и её колебаний, но она не смогла бы вынести прогулки, держась за его руку, как они делали раньше. Если бы она это сделала, если бы почувствовала его тепло на своей руке, она просто знала, что совершила бы что-нибудь непростительно глупое, например, расплакалась. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Гарри, но отворачивала лицо, в кои-то веки благодарная за то, что ей пришлось надеть шляпку, которая служила эффективным щитом. — Что тебе нужно было обсудить со мной? — спросила она и поздравила себя с тем, что её голос звучал нормально. — Ты выглядела так, словно хотела, чтобы тебя спасли, — ответил он достаточно тихо, чтобы никто, кроме неё, не мог его услышать, хотя в этом и не было особой необходимости, поскольку они отошли от всех остальных и возвращались к дому. Гермиона внутренне содрогнулась. Вот тебе и её спокойный вид. Как это возможно, что он так хорошо её понимает? Почему это было возможно? Он не смог бы так легко понять её, если бы не любил её… — Что она тебе сказала? Гермиона колебалась, но гордость и годы этикета взяли верх. — О, ничего особенного. — Я в это не верю, — тихо сказал Гарри. — Если она тебе что-нибудь сказала… Он оставил свою фразу незаконченной, но смысл её был ясен, а беспокойство и заботливость в его тоне погубили её. И Гермиона поймала себя на том, что задаёт вопрос, не обращая внимания на его откровенную неприличность. Вопрос, который обещала себе никогда не задавать. — Ты любил её? — спросила Гермиона. Она не стала — она не могла — спрашивать, любит ли он её по-прежнему… — Что… это то, что она сказала? — возмутился Гарри. — Нет, — немедленно солгала Гермиона. — Я… я хотела знать после разговора с ней, но ты не обязан мне говорить. Мне жаль, — добавила она поспешно, с несчастным видом, её минутный порыв почти болезненного любопытства прошёл. — Нет, — решительно сказал Гарри. — Нет? — Нет, я не любил её. Я думал, что смогу полюбить, думал, что это всё, что имеет значение, но я не знал… Что-то в его тоне, наконец, придало ей смелости поднять на него глаза, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Не знал чего? Его шаги замедлились, но не остановились, его глаза были прикованы к траве у них под ногами, пока он говорил. — Я не знал, что такое любовь. Я не знал, что в любви, в браке есть нечто большее, чем красивое лицо и приятные манеры. Я никогда не переставал думать об этом, по-настоящему задумываться о том, что значит провести с кем-то свою жизнь. Красота и обычные для леди способности к пению, шитью и тому подобному, наряду с яркими и остроумными манерами — вот что, по моему мнению, было необходимо. В конце концов, это идеал общества, не так ли? Он придал вопросу слегка сардонический оттенок, глядя на неё снизу вверх. И что она увидела — что, как ей показалось, она увидела в его взгляде, заставило её сердце бешено забиться в груди ещё сильнее, чем уже заставили его слова. Теперь он остановился и повернулся к ней лицом. — Я никогда не думал о том, каково это — провести свою жизнь с кем-то другим. Я никогда не задумывался о том, каково это — приходить домой, где тебя кто-то ждёт, каково это — видеть этого человека рядом с собой каждый день. — Но потом леди Дэнверс спровоцировала скандал, и тебя вынудили жениться на мне, — выпалила она, не заботясь о том, что раскрывает крошечный уголок своего сердца, который всё ещё болел при мысли о том, что он был вынужден пойти на это. Он не хотел жениться на ней… Каким бы добрым он ни был, каким бы внимательным ни был, всегда, всегда это знание таилось в её сердце, тонко, исподволь отравляя её счастье сомнением. Он не хотел жениться на ней… Он пытался извлечь максимум пользы из плохой ситуации, не винил её — но он также не хотел жениться на ней… Он остановил её слова большим пальцем, его рука обхватила её подбородок, когда его пальцы слегка коснулись её щеки, его большой палец медленно двигался по её губам прикосновением лёгким, как ласка бабочки. С таким же успехом он мог остановить не только слова, но и дыхание; Гермиона забыла как дышать, могла только думать — нет, не думать, она не могла думать — могла только чувствовать это лёгкое, завораживающее прикосновение его пальцев и интимность его руки, обхватывающей её подбородок. Его губы слегка изогнулись в подобии улыбки, глаза заблестели. — Дорогая леди Дэнверс. Я благодарен ей каждый день за то, что она убедила меня жениться на тебе — и я узнал, что значит быть женатым… Я никогда не задумывался о важности дружеских отношений в браке, о том, что должен находить утешение, понимание, дружбу в браке… а также желание, — добавил он, его голос стал немного мягче на последних словах. Она почувствовала, что краснеет от его тона, его слов и от всех воспоминаний, образов, которые они вызвали в её сознании, ей внезапно стало намного теплее, как будто солнце решило направить всё своё тепло исключительно на неё. — Я не ожидал этого, не знал, что это произойдёт. Но, Гермиона, — сказал он, его голос внезапно стал намного мягче и был наполнен такой безошибочной нежностью, что счастье уже переполняло её, Гермиону словно накрыло волной, еще до того, как он закончил фразу: — Я влюбился в тебя. Некоторое время назад её разум перестал функционировать, все её существо сосредоточилось на его прикосновениях, его тоне, его взгляде и его словах, но она нашла в себе достаточно связности, чтобы признаться: — О, Гарри, я тоже тебя люблю. Лёгкая улыбка в его глазах немного усилилась. — Я знаю. Она почувствовала, что краснеет, какая-то часть её гордости восстала, несмотря на счастье, при мысли о том, что она могла быть такой очевидной. Конечно, он не всегда знал… — Возможно, я и не был лучшим учеником в нашем классе в Хогвартсе, эта честь была предоставлена одному моему очень дорогому другу, — добавил он с дразнящей улыбкой, прежде чем продолжил более серьёзно, — но я думаю, что знаю достаточно, чтобы распознать любовь в том, как ты поцеловала меня и прикоснулась ко мне… — его голос понизился, став хриплым. Щёки Гермионы вспыхнули, несмотря на то, что она испытала мгновение лёгкого облегчения. Он не всегда знал, но, возможно, его любовь помогла ему распознать её… — Гарри… — выдохнула она, просто произнеся его имя, но он услышал и распознал желание в её голосе и глазах. Жар вспыхнул и в его глазах, когда он шагнул к ней чуть ближе, его рука все ещё держала её за подбородок, и ни один из них не знал, повернула ли она свое лицо к нему или он слегка приподнял его. Но затем он запоздало осознал, где они были, что они всё ещё были на лужайке на виду у своих гостей, Уизли, Ремуса и мисс Лавгуд, и заставил себя остановиться, разочарованно вздохнув. — В следующий раз, когда я предложу устроить домашнюю вечеринку, будь добра, скажи мне, что я веду себя как дурак, и откажись. Я бы предпочел иметь свободу целовать тебя, когда и где мне заблагорассудится. — Всё равно поцелуй меня. Слова сорвались с губ Гермионы, удивив её почти так же сильно, как и его. Если бы у неё осталась хоть капля способности связно мыслить, она могла бы подумать, что, в конце концов, их гостей было немного и они были почти семьёй. Гермиона хотела показать мисс Уизли, насколько она была неправа, что Гарри, возможно, не всегда любил её, но любит сейчас — и она была его женой и всегда ей будет… Как бы то ни было, эти соображения были далеки от её сознания; более того, она едва помнила, что они были не одни. Все её мысли, её разум, её тело были сосредоточены на нём, на нежном свете в его глазах, смешанном с желанием, от которого по телу Гермионы разлился жар, от возбуждения кожу уже начало покалывать в восхитительном предвкушении. — Он любил её; он любил её; он любил её… И по сравнению с этой восхитительной правдой ничто другое не имело значения. — Всё равно поцелуй меня. Эти слова, казалось, эхом отдавались в его голове, как непреодолимое искушение — и чудесный сюрприз. Она могла удивлять его; ему так нравилось, что она всё ещё могла удивлять его. — Любовь моя… — пробормотал он без умысла, без всякого смысла. Глаза Гермионы загорелись от нежности, её тело автоматически, инстинктивно, придвинулось чуть ближе, как будто желая стать ближе к любви, которую он предлагал. И она была так прекрасна в этот момент, что все остальные заботы — о приличиях, о застенчивости, обо всём остальном — вылетели у него из головы; действительно, ему было трудно вспомнить своё собственное имя. Его губы слегка изогнулись. — В конце концов, что такое еще один скандал среди семьи и друзей? — Что, в самом деле… — выдохнула она. Едва эти слова слетели с губ, как его губы накрыли её губы и он поцеловал её. Это был нежный поцелуй, его губы едва касались её губ, когда он целовал её нежно, долго, прежде чем неохотно отстранился. Он хотел углубить поцелуй, приоткрыть её губы своими и ощутить всю восхитительную страсть её ответа — но даже он не был настолько потерян для мира, чтобы сделать это. Она тихо вздохнула, когда его губы оторвались от её губ. — Хотел бы я, чтобы мы остались наедине, чтобы я мог поцеловать тебя более тщательно, — мягко сказал Гарри. — Я не собирался ничего говорить, пока гости здесь. Она немного отстранилась, что-то в его словах пробилось сквозь пелену счастья. — И почему ты не собирался мне говорить? Почему ты ничего не сказал раньше? Он моргнул. — Сказать тебе, что я люблю тебя? — Да. — Я думал, ты знаешь. — Откуда мне знать? Он слегка улыбнулся, его рука коснулась её щеки. — Гермиона, как ты думаешь, почему такими страстными были все эти прошлые ночи? Она покраснела. — Я думала, это было из-за… желания, — призналась она, на минутку задумавшись, её щеки сильно покраснели. — Восхитительно — непоследовательно подумал Гарри, когда Гермиона произнесла слово «желание». — Я знаю, что это не то же самое, что любовь, и я не хотела… предполагать… Гарри улыбнулся её выбору слова. — Ты, — нежно сказал он, дразняще дотрагиваясь пальцем до её носа, — слишком низкого мнения о себе. И что касается меня, моя дорогая жена, ты можешь предполагать всё, что пожелаешь. Она покраснела, что-то в его тоне и глазах, когда он произносил эти слова, намекало на незаконные (или законные, в зависимости от обстоятельств, поскольку они были женаты) встречи, поцелуи, горячую обнаженную кожу… — Но… я не из тех женщин, которых большинство джентльменов хотят видеть в качестве жены, — настаивала она, не уверенная, почему повторяет это часто слышимое убеждение, которое всегда раздражало её и злило, когда она поняла, что это, по большей части, печальная правда. — Ты именно такая жена, какую хотел бы иметь любой здравомыслящий мужчина, — возразил Гарри. — Разумным мужчинам не нужны глупые жены. Неужели ты действительно думала, что я не влюблюсь в тебя, как только по-настоящему увижу тебя такой, какая ты есть? Он сделал паузу, а затем добавил, поддразнивая, прежде чем она успела ответить: — Ты, должно быть, очень плохо думаешь обо мне, если считаешь, что я мог быть таким дураком и не влюбиться в тебя. Как он и предполагал, это заявление вызвало у нее смех. — Гарри, не говори глупостей. — Как я мог не влюбиться в тебя? После всего, чем ты была для меня, конечно, я бы влюбился в тебя. — О, Гарри… — Хватит с тебя глупостей о твоих недостатках как жены, — сказал он с притворной суровостью. — Да, мистер Поттер, — пробормотала она достаточно скромно, но блеск в её глазах и улыбка, игравшая на губах, противоречили кротким словам — и делали её такой очаровательной, что он чуть не поцеловал её снова. Он усилием воли остановил себя — одного легкого поцелуя на виду у других было вполне достаточно, но два — это уже чересчур (и он также знал, что если поцелует её снова, то не сможет сдержаться, не сможет не углубить поцелуй). Он вздохнул. — Мы разыгрываем настоящее представление для наших гостей и в то же время пренебрегаем ими, — сказал он с попыткой сохранить достоинство. — Как возмутительно небрежно с нашей стороны, — ответила она, добившись несколько большего успеха, чем он, в восстановлении своего обычного самообладания, хотя тону противоречили её глаза и яркий румянец. Гарри позволил своим пальцам легко погладить её по щеке, прежде чем снова опустил руку. — Долг зовет, миссис Поттер. — Да, — просто сказала она, но её глаза сияли, когда она улыбнулась ему, прежде чем они вернулись обратно к своим гостям. Подойдя ближе, они увидели, что мистер и миссис Уизли и Ремус вежливо отвернулись и притворялись, что увлечены видом, мисс Лавгуд изучала их со своим обычным мечтательным видом и несколько отстраненным любопытством, Рон открыто наблюдал за ними с широкой улыбкой, а мисс Уизли уставилась на них взглядом, в котором примерно в равной степени смешались шок, недоверие и смятение. Гермиона почувствовала, что густо краснеет, и в своем нынешнем приподнятом настроении почти (почти) нашла в себе силы пожалеть мисс Уизли. — Почему я решил, что приглашать гостей в дом — хорошая идея? — пробормотал Гарри, но его тон был мягким, с примесью юмора. Гермиона подавила приступ смеха от чистого счастья и поймала себя на том, что говорит: — Подожди до вечера. Затем она почувствовала вспышку удивления от того, как её собственный голос бессознательно смягчился, стал низким и хрипловатым — соблазнительным — на последнем слове, делая его смысл безошибочным. Дорогой Мерлин, кто бы мог подумать, что у неё может быть такой голос? Она почувствовала удивление Гарри, прежде чем он издал короткий, несколько натянутый смешок. — Ведьма, — обвинил он, его голос был низким и возбуждённым, отчего по её телу пробежала легкая дрожь. Гермиона встретилась с ним взглядом, чтобы увидеть в нём тепло, прежде чем расстанутся, он — чтобы поговорить с мистером и миссис Уизли, а её поприветствовали открыто ухмыляющийся Рон и улыбающийся мистер Люпин, чье одобрение было менее откровенным, но от этого не менее искренним. И пока она краснела и смеялась над поддразниванием Рона, её собственные слова, казалось, эхом отдавались в голове, предвкушение покалывало её. — Подожди до вечера.… — О да, она определённо с нетерпением ждала сегодняшнего вечера…Часть 14. Правда о браке
2 мая 2023 г. в 12:42
Это должен был быть чудесный день. Гермиона была совершенно уверена в этом, когда утром чуть ли не плыла вниз по лестнице. Она предположила, что выглядит довольно глупо, улыбаясь про себя, но ничего не могла с собой поделать и впервые в жизни была слишком довольна, чтобы беспокоиться о том, как выглядит.
Она всё ещё была наполнена восхитительно томным чувством удовольствия после того, как Гарри разбудил её тем утром, и последовавшей за этим слишком короткой интерлюдии.
Лёгкая дрожь удовольствия пробежала по ней при одном воспоминании о его медленных, неторопливых поцелуях и нежных ласках. Было поистине удивительно, насколько восхитительно было лежать рядом с ним и просто целовать его, — просто целоваться, только его губы на её губах, и ничего больше. На этот раз не было ни вспышки страсти, ни интенсивности ощущений; это было просто тёплое и ленивое, чувственное удовольствие, пока она не почувствовала себя совершенно обмякшей от блаженства, ошеломленной и наполненной чувством абсолютного благополучия, которое сохранилось в ней сейчас. Просто целоваться… Гарри не пытался интимно приласкать её, не пытался обострить ситуацию, и она тоже. Они оба были совершенно довольны просто поцелуем, исследуя рот другого с неторопливой тщательностью, которая была довольно новой, но от этого не менее приятной…
Гермиона была бы совершенно счастлива задержаться в постели, целуя его, на несколько часов, но слишком скоро они неохотно расстались, признав, что им не стоит оставаться там до наступления дня, учитывая присутствие гостей.
Уютная столовая была пуста, когда пришла Гермиона, хотя она могла видеть признаки того, что кто-то — Ремус, как она предположила, — уже позавтракал и вышел.
Что ж, одиночество в то утро её вполне устраивало; она была довольна тем, что думала о Гарри и о том утре, когда заканчивала свой завтрак.
Улыбка не покидала её во время ежедневных утренних консультаций с Дейзи по поводу меню на день и любых других домашних вопросов, которые могли возникнуть. И, желая видеть всех такими же счастливыми, как она себя чувствовала, она сделала Дейзи (совершенно искренний) комплимент с улыбкой, от которого эльфийка покраснела и сделала такой глубокий реверанс, что, казалось, на несколько секунд могла потерять равновесие, и пробормотала слова благодарности, удовольствия и великой чести работать на Гарри Поттера и его жену.
Гермиона ответила на благодарность Дейзи ещё одной улыбкой и лёгким шагом покинула комнату, которую превратила в своё святилище.
— Доброе утро, Гермиона.
Гермиона повернулась и лучезарно улыбнулась Рону, когда он перехватил её на выходе.
— Доброе утро. Ты уже позавтракал?
Рон с улыбкой и недоверием посмотрел на нее. — Тебе следовало бы знать меня лучше, прежде чем задавать такой вопрос, миссис Поттер. Конечно, я уже позавтракал.
Гермиона негромко рассмеялась. — Конечно. Я на мгновение забыла, с кем разговариваю.
— Я собирался прогуляться и насладиться прекрасной погодой. Не хотите ли присоединиться ко мне? — спросил Рон с дразняще-преувеличенной официальностью.
— Конечно, мистер Уизли, — улыбнулась Гермиона, официальное обращение противоречило тому, как непринужденно она взяла его под руку.
— Это, безусловно, очень красивый дом, — любезно прокомментировал Рон, когда они выходили из дома.
— Да, это так. Гермиона замедлила шаг, оглянувшись на него. — Иногда, — призналась она тихо, едва ли осознавая, что она вообще собирается сказать: — Я оглядываюсь вокруг и всё ещё поражаюсь тому, что теперь это мой дом.
— Значит, ты счастлива, — сказал Рон, и эти слова были скорее утверждением, чем вопросом.
Гермиона взглянула на него. — Рон, а ты ожидал, что Гарри выгонит меня жить в какую-нибудь лачугу, возможно, заставляя питаться остатками еды? Она улыбнулась, придав этому легкомысленный вид.
Рон быстро улыбнулся, но повернулся, чтобы посмотреть на неё, и выражение его лица снова было довольно нехарактерно серьёзным. — Я больше беспокоился о твоем личном счастье, чем о материальных соображениях. Я знаю, что вы с Гарри поженились не совсем при идеальных обстоятельствах, — закончил он немного неловко. Это было его первое признание того, что в причине, по которой она вышла замуж за Гарри, было что-то необычное. — Я просто был обеспокоен. Я… я скорее думаю, что вы оба заслуживали большего, чем брак по принуждению.
— О, Рон… Гермиона слегка вздохнула. Она, как никто другой, знала, что Рон был гораздо большим, чем беззаботный, добродушный молодой джентльмен, каким его видит большинство людей, но, несмотря на это, она всё равно была ошеломлена в те редкие моменты, когда он был абсолютно серьёзен. — Тебе не нужно беспокоиться обо мне. Я совершенно довольна. Более чем довольна, призналась она, борясь с румянцем при воспоминании о том утре и наслаждаясь оставшимся теплом при мысли об этом. Она почувствовала на себе пристальный взгляд Рона и улыбнулась ему. — Однако с твоей стороны очень мило, что ты так беспокоишься.
Лицо Рона приняло застывшее выражение, когда он мгновение изучал её, а затем медленно расплылось в улыбке. — Что ж, я буду… — тихо сказал он. — Ты влюблена в него. Это был не вопрос.
Гермиона почувствовала, что густо краснеет, но едва ли могла это отрицать. — Неужели это так очевидно?
— Мм, возможно, и нет, — признал Рон. — Но я действительно довольно хорошо знаю тебя, Гермиона.
— Да, я полагаю, что так оно и есть. Ты можешь развеять все свои опасения за моё счастье.
— Теперь я в этом не сомневаюсь и рад этому. Мне было бы неприятно думать, что ты или Гарри будете несчастливы.
Гермиона улыбнулась и слегка сжала его руку, когда они продолжили свою прогулку, к которой вскоре присоединились все остальные участники вечеринки, стремившиеся воспользоваться прекрасным утром.
Гермиона почувствовала беспокойство, когда увидела, что мисс Уизли удалось вовлечь Гарри в разговор, немного отойдя в сторону от остальных.
Само по себе это было бы не так уж и важно — хотя она должна была признать, что какой-то крошечный уголок её души не особенно хотел видеть Гарри с мисс Уизли просто из-за того, какую поразительную пару они составляли вместе. Но, что её действительно беспокоило, что заставило первую тень посягнуть на её утреннее счастье, так это то, насколько поглощенным беседой казался Гарри.
Она знала Гарри достаточно хорошо, чтобы уметь распознавать, когда ему скучно или он нетерпелив в разговоре, когда он просто проявляет вежливость в беседе с кем-то. Сегодня она не увидела ни одного из этих признаков. Она не знала, о чём они говорили, но о чём бы ни шла речь, Гарри, по крайней мере, был вполне заинтересованным. Она видела это по его жестам, по оживлённому выражения его лица, когда он смотрел на мисс Уизли. А мисс Уизли, как всегда, смотрела на Гарри с лестным вниманием, явно восхищаясь всем, что он мог сказать.
Гермиона сказала себе, что не должна возражать, что у неё вообще нет причин чувствовать угрозу из-за этого.
И все же… она была встревожена. В тот момент она и не подозревала, насколько больше её счастье будет нарушено в этот день.