Просыпаться ночью всегда было стремно.
И нет, Скар не боялся темноты, подкроватных монстров и прочей поебени.
Просто… была у темноты какая-то своя, особенная атмосфера. Жуткая, топкая, как болото.
И воздух ночью какой-то более густой, более тяжелый. Чернильный и скользкий, такой только вдохнешь — сразу получишь интоксикацию. И тени, длинные и кривые, ползут по стенам, полу и потолку, вытягиваются, прибиваются, как чайки, окунутые в нефть, которые выбрасываются на берег, чтобы встретить свой конец.
Примерно такой ощущается ночь.
Примерно такой ощущается ночь, когда ты просыпаешься внезапно.
Скар медленно моргает, высыпая сон из-под ресниц, сбрасывая с себя тонкий слой грез. Смотрит в потолок, который с наступлением ночи переключается на темную тему, хотя и днем он не то чтобы сильно белый.
Лагерная тишина всегда кажется какой-то другой, отличной от тишины полупустой квартиры. Тут тихо не как в обоюдном молчании за стенкой, тут тихо, как в братской могиле. И мерное сопение сливается в один глухой рокот, который неторопливо пробегается по позвонкам.
Скарамучча коротко выдыхает, медленно перевернувшись на бок. Кровать провокационно скрипит, проходясь мерзкой рябью по тишине комнаты. Одеяло вдавливает в матрас могильной плитой, и Скар искренне надеется, что оно не набито гранитом.
Он окидывает комнату мутным взглядом. Интересно, как Сяо вообще может быть не жарко с головой накрываться одеялом? Он там точно живой? Ему вообще есть, чем дышать?
У Венти, вон, одело сбито где-то в ногах и наполовину стекло на пол. Наверное, поэтому он так, дурак, скрутился комком. Потому что не так уж и жарко в комнате, он еще и около балкона спит.
Кадзуху с ракурса Скара почти не видно, и колкое «А жаль» скребется где-то в его мыслях.
Возможно, оно и к лучшему.
Возможно, иначе бы Скар не смог уснуть всю оставшуюся ночь.
Говоря об этом, по телу мелко бегут мурашки. Он насильно смотрит в окно, потому что взгляд предательски соскальзывает на выход на балкон.
Туда, где стоит это ебучее зеркало.
И Скар не хочет, не хочет его видеть. Больно надо ему смотреть на зеркало посреди ночи. Что в нем такого интересного? В зеркало ведь можно посмотреть в любое время, верно?
Сколько, кстати, сейчас времени?
И Скарамучча без задней мысли в своем затуманенном мозгу выуживает телефон из-под подушки. Приподнимается на локте, когда дисплей больно обжигает глаза.
А потом застывает.
В тот самый момент, когда «2:59» на экране кокетливо перевоплощается в «3:00».
И желание выбросить телефон с балкона растет прямо пропорционально подскочившему сердцебиению.
Потому что
ну его нахуй.
Ну нахуй такие совпадения.
И Скар до мозга костей уверен, что это совпадение, потому что если это все был какой-то «знак», то… Ну, даже в пранке Тартальи было что-то забавное.
А то, что происходит сейчас, вообще нихуя не забавно.
Скарамучча отмирает, делая вдох, который решетится в легких. Кажется, он на несколько секунд забыл, что нужно дышать. Он кладет телефон около подушки и ложится на спину.
Так, окей, спокойно. Давай, Скар, соберись, чего ты так испугался? Подумаешь, просто проснулся в три ночи, кто не просыпается в три ночи? Миллионы людей по всему Тейвату просыпаются в три ночи, кто-то вообще в это время только ложится. Так что в этом нет ничего странного. Все ведь как обычно, все хорошо, все здорово, все классно, все просто
заебись…
Ничего ведь не случилось, правильно?
А может...
...потому что что-то
случится?
От одной этой мысли Скарамучча едва не шарахается, но сдерживается, потому что кровать при каждом лишнем вдохе оповещает об этом весь лагерь мерзким протяжным скрипом. Он медленно натягивает одеяло на плечи, не отрывая взгляда от потолка.
Отсчитывает минуту, отсчитывает две.
В комнате стоит густая тишина, как туман в ночь перед пеклом. Мерное сопение соседей по комнате стелется по этой тишине как будто крадучись, как будто боясь что-то потревожить.
Ну, или кого-то.
Он отсчитывает минуту. Отсчитывает две.
А потом осторожно косится на зеркало.
Медленно переворачивается на бок, подмяв под себя одеяло. Настороженно вглядывается в топкую зеркальную муть.
И есть в этом что-то тупое, совершенно идиотское. Что-то от главного героя хорроров, который как последний долбоеб прется в подвал, из которого доносятся жуткие звуки. Из которого игриво выглядывает оторванная рука. К которому ненавязчиво тянется кровавая дорожка.
Из которого на тебя выжидающе смотрят детские глаза.
Скар щурится, пытаясь разглядеть что-то похожее на это, потому что он долбоеб явно не первый, но никакие глаза не смотрят на него в ответ из темной зеркальной бездны, никакие руки оттуда не тянутся, никакие твари не вылезают. Только покрытие отражающее блестит матово, отпечатывая кривыми пятнами луну, которая ложится на зеркало масляными бликами.
Скарамучча вглядывается минуту, вглядывается две.
А потом фыркает и отворачивается.
Ну его нахуй.
Ну его нахуй, думает Скар, в последний раз покосившись на кривые отражения лунного света, и засыпает.
***
Ночью не было луны.
Это осознание приходит к Скарамучче внезапно, во время завтрака.
Он ковырялся ложкой в бледном йогурте, когда эта мысль прилетела ему в голову сорок пятым калибром. Он замер, словно кто-то поставил его на паузу, и ложка зависла в воздухе прямо над йогуртом.
И Скар бы, возможно, так и сидел, если бы Венти не был занозой в заднице в любое время суток.
— Эй, Скар, ты чего? — и он не просто спрашивает, он почти перегибается через Сяо, который только с усталым вздохом отпихивает его от себя.
— Кажется, до него только сейчас дошло, что это невозможно есть, — и Скарамучча, может, и посмеялся бы с шутки Сяо, потому что Сяо вообще очень смешной, когда острит с кирпичным лицом. Золотой человек, ничего не скажешь.
Но ночью не было ебаной луны, и что-то тут не до смеха.
— А если серьезно, выглядишь реально хреново, — констатирует Сяо, указав на него ложкой.
— Будто призрака увидел, — поддакивает Венти, сербнув из своей чашки невозможно переслащенный чай.
И Скар без понятия, что им ответить.
Потому что он сам не знает, что вообще видел. Потому что он сам не знает, откуда взялись лунные блики там, где луны не было и в помине. Потому что он сам нихера не понимает.
— Скар? — и когда чужая рука ложится ему на плечо, понятнее не становится. Становится только сложнее и запутаннее, когда рубиновые глаза смотрят на него едва ли не с беспокойством. — Все нормально?
И Скарамучча бы посмеялся над всей ситуацией, потому что очень, до колик в животе смешно, когда тебя до усрачки пугает зеркало, на которое ты случайно посмотрел посреди ночи.
Но ночью не было ебаной луны, и что-то тут не до смеха.
— Ну правда, Скарик, на тебе лица нет, — уголки губ Венти нервно ползут вверх, когда он наклоняется ближе. — Что, проснулся в три ночи? — таинственным шепотом тянет он, и его усмешка тонет в густой тишине, нависшей над ними.
Скар в ответ молчит слишком угрюмо и слишком красноречиво, и этого достаточно, чтобы Венти удивленно вскинул брови.
— Да ладно, — Сяо говорит даже не вопросом, он говорит концентрированным неверием.
— Да не-е-е-е-е-ет, — Венти даже садится ровно, перестает двигаться и извиваться, даже мимика на его лице застывает глиняным месивом. Но Скарамучча никуда не гонит, он и так достаточно разогнался, летит уже на всей скорости, только тормоза выкинули еще на старте, и поворачивать больше некуда, остается только ждать судьбоносной встречи с бетонной стеной. — Ты сейчас серьезно?
— Нет, я же комиком подрабатываю, вы не знали? — но Скар в ответ щерится, и ему не нравится в этом диалоге абсолютно все: от реакции остальных до своей собственной.
Утро не должно так начинаться, ничего не должно так начинаться, такое только сразу заканчивать.
Потому что то, как бегло переглядываются Сяо и Венти, заставляет кровь медленно закипать, вариться в своем раздражении, таком же красном, как сыпь. Такую обычно в кровь раздирают, потому что зудит очень.
— То есть, — но на лице Кадзухи отчего-то растягивается улыбка. Натягивается ловушкой под ногами. Если такую задеть, можно отхватить в голову пару-тройку ядовитых стрел. — Ты проснулся в три ночи?
— Ну да, проснулс- Да какая вам вообще разница? Вам больше нечего обсуждать? — Скарамучча почти вскипает, вываривается весь, и убежать хочется до невозможности.
Особенно, когда:
— И почему тогда ты не разбудил меня?
И, блять, лучше бы ядовитые стрелы.
Потому что от стрелы в голову смерть быстрая и безболезненная. А от румянца, прожигающего щеки, — долгая и мучительная.
Кажется, даже Сяо такого не ожидал, потому что его привычное, статичное выражение лица слегка идет удивленной рябью. Венти заливисто присвистывает, и от такого не то, что денег не будет, от такого и слух можно потерять.
— А я че, должен был? — и Скарамучча весь стачивается, заостряется, потому что ему не нравятся их взгляды. Жалостливые какие-то,
участливые.
— Ну, а вдруг бы ты повелся на ночные чары, пошел к зеркалу, и как-
— Так ты что-то видел? — Сяо одним коротким движением накрывает рот Венти ладонью, переводя взгляд на Скара.
Одергивает он руку уже спустя секунду, когда Венти незамедлительно ее облизывает.
— Да ничего я не видел, — Скарамучча это действие игнорирует, скрестив руки на груди.
Он вообще нихуевый такой игнорщик. Игнор — его второе имя. Кого хочешь проигнорирует.
Кого угодно, кроме Кадзухи.
Потому что от
такого взгляда сбежать невозможно, от такого не спрятаться, не скрыться. Такой только поймать, и больше не отпускать. Потому что не получится, даже если захочешь. Но ты не захочешь в любом случае.
Потому что от такого взгляда становится как-то иррационально тепло, почти ультрафиолетовый ожог, вызывайте скорую. Кадзуха смотрит так, будто уже все знает, будто уже прочитал все мысли и думает, что бы ответить. Будто выпотрошил всю душу и думает, как бы поделикатнее об этом сказать.
— Так, — Венти подпирает щеку рукой, мельком глянув на Кадзуху. Уголок его губ ползет вверх. О чем он вообще думает? — Скар, ты уверен, что-
— Я уверен в том, что я видел, а я не видел ничего, — Скарамучча не поднимает глаз, гипнотизируя йогуртную субстанцию сомнительного цвета. — Я просто проснулся ночью, че приебались-то?
Ребята коротко переглядываются. Сяо флегматично жмет плечами, отведя взгляд в окно. Венти сначала было открывает рот, чтобы что-то сказать, но быстро передумывает, подтянув к себе кружку чая.
И только Кадзуха, сука, так и не сводит с него взгляда.
***
— Скар, да выползай ты из тенька!
Нет, он не выползет. Он вообще тут останется, под деревом. Очень удобно, между прочим.
Потому что солнце — беспощадная мразь, сжигающая все на своем пути, и Скарамучча искренне
охуевает не понимает, как у остальных вообще хватает совести и сил играть в активные игры.
Инициатива пойти на поле принадлежала Ху Тао. Конечно, зачем спокойно сидеть в корпусе, спасаясь от пекла, когда можно вывести себя на открытое пространство и превратиться в кучку ебаного пепла.
Благо, половина территории лагеря — один сплошной лес, и деревья тут везде, куда ни шагни. Поэтому, пока большинство отряда неумело играет в волейбол, Скар уже минут двадцать сидит в самом дальнем углу трибуны, в самой концентрированной тени. Еще где-то поодаль сидит Альбедо, который, кажется, ни разу не выпустил скетчбук из рук, а на ряду выше, вытянувшись, спит Лайла. И почему все претензии к нему?
— Слушай, да пусть сидит, раз не хочет, — выдыхает Сяо, даже не повернувшись к Венти, и отбивает летящий на него мяч. Тот глухо отскакивает от его рук и приземляется на противоположной стороне поля ровно между Томой и Аякой.
Теперь счет 17-19.
И нет, Скарамучча не считал.
— То, что Тарталья ушел, а Еимия это одобряет, еще ничего не значит, — фыркает Венти, показав Сяо язык. Он поворачивается обратно к сетке и машет рукой Кадзухе. — Подавай!
Несколько минут назад Кадзуха, кстати, тоже собирался отчалить к скамейкам, но напором Венти его сдуло на волейбольную площадку. Все, что сделал Кадзуха, — проводил скамейки долгим взглядом.
И Скар не хочет думать о том, что рубиновый взгляд совершенно случайно задержался на нем чуть дольше нужного.
У Кадзухи глаза вообще топкие, безвылазные, как застывающая в корочку кровь. Такую обычно содрать хочется, чтобы смотреть, как по коже опять растекается красное блестящее пятно.
Скарамучча неуютно одергивает подол своей футболки (на третий день он наконец понял, что толстовка в плюс двадцать пять — не лучшее решение), переводя взгляд на лес.
Хотя, если честно, никуда этот взгляд переводить не надо, потому что лес этот ебучий буквально везде. Это маленькое, жалкое поле, к которому ведет большая мощеная дорожка, выглядит почти беспомощно в огромных еловых лапах.
Скару вообще этот лес максимально не внушает доверия: верхушки деревьев можно увидеть с большим трудом; между ветвями вьется что-то тяжелое, что-то хтоническое; чем глубже вглядываешься в стволы и то, что за ними, тем резче в какой-то момент возникает острое чувство того, что кто-то непременно посмотрит на тебя в ответ.
Ощущения такие же, как и в три ночи.
Да блять.
Любое воспоминание о сегодняшнем вызывало у него глухое раздражение. И даже не потому что он проснулся, а потому что все придали этому какое-то значение.
Потому что он сам придал. Потому что взгляды, с которыми переглянулись Сяо и Венти, отдавали чем-то недосказанным, чем-то локальным, чем-то густым, как мрак.
И Скара это бесит до ужаса.
Холодного, скользкого, леденящего душу ужаса.
Поэтому он даже не сразу замечает, как волейбольный мяч пролетает в опасной близости от его лица, а затем укатывается куда-то в угол поля.
— Скар! — Венти складывает руки рупором, словно без этого его не будет слышно. — Дай, пожалуйста, мячик!
— А у тебя что, своих ног нет? — говорит Скар и не сомневается в том, что его никто не слышал.
Но...
— Скар, можешь, пожалуйста, принести?
Он может игнорировать кого угодно.
Но не Кадзуху.
Потому что его взгляд игнорировать невозможно.
Скар задерживает на нем взгляд всего на секунду, и этой секунды хватает, чтобы безоговорочно принять свое поражение: никакие руки поднимать не надо, сжигайте все белые флаги.
Поэтому, показательно цокнув, Скар плетется в несчастный угол чудовищно большого поля. И надо ж ему было туда укатиться?
Мяч кокетливо выглядывает из поросшего травой угла, тонущего в спасительной тени. Скарамучча поднимает его с долей брезгливости, придирчиво оглядев его со всех сторон, затем смотрит за забор.
А за забором лес. Тут, если вы еще не поняли, везде сплошной ебучий лес.
И все, как Скар описывал: невиданные верхушки деревьев, тяжесть, хтонь и острое ощущение смотрящих на тебя глаз. Сплошная романтика.
Скарамучча тяжело выдыхает, развернувшись.
Ах, да, еще мимолетный шепот из нефтяной глубины леса, зовущий его по имени.
Стоп, что?
