Не смотри в зеркала

— Говорю же, все нормально. — Ты уверен? — Да вы отъебетесь или нет?! Скар бы хотел отвернуться к стене и накрыть голову подушкой, да только едва ли это спасет от назойливости его соседей. Прошло уже полдня, а они все не успокоились. Скарамучча не собирался становиться центром внимания, но то, как смачно он проехался лицом по дорожке, не могло остаться незамеченным. И ладно бы на этом все. Встал бы да побежал дальше, да, пришли бы последними, ну просто Скару не везет в беге. Но они остановили всю ебаную эстафету. Скарамуччу насильно повели в медпункт, всех задержали на длинную паузу, и в итоге все просто разошлись за нехваткой времени. И Скар не вспомнит дня более стыдного, чем этот. Потому что все время до ужина было каким-то лихорадящим пиздецом. Потому что липкие взгляды цеплялись за него на пути в столовую, когда они проходили мимо других отрядов, потому что солнце в середине дня только раскалялось, потому что Тарталья нашел себе новую тему для локальных шуток, потому что Кадзуха смотрел на него так. Потому что Кадзуха смотрел на него. Он несколько раз пытался что-то спросить у Скара, но отчего-то осекался, так и оставшись в стороне. Скар, если честно, не знал, благодарен он или разочарован. Но вот уж кто не стеснялся и не тушевался, так это… — Скарик, ты убиваешь своей темной энергетикой даже из другого конца комнаты, — Венти цепляет на руки кольца и браслеты, вертя рукой. Прошла уже половина смены, а на дискотеки он собирается как в первый раз. Как на арену цирка, грима только не хватает. — Ну, переедь на балкон, я что сделаю, — фыркает Скар, не отрывая взгляд от телефона. Сколько раз он уже зашел и вышел из галереи? — Перестанешь депрессовать, как будто днем случилась катастрофа? — Венти оборачивается к нему, стоя перед зеркалом, и это одна из причин, почему Скарамучча отказывается на него смотреть. Потому что зеркало обманчиво прозрачное. Ровное и гладкое, отражает кусок комнаты исправно, прилежно, как и положено уважающему себя зеркалу. Да только Скар этому отражению не верит. Даже будь оно хоть в сто раз естественнее, он не подойдет к этой штуке даже с дулом у виска. Даже с ножом у горла. Даже с Венти под ухом. Он опять зависает, и когда Кадзуха вздыхает со своей кровати, Скар едва не падает со своей. — Скар, серьезно, — Сяо приподнимает голову с подушки, метнув в него проницательный, как гарпун, взгляд. — Мне кажется, тебе нужно отнестись к этому проще. Но Скар и так относится к этому просто, проще некуда! Просто, как дважды два, как предложение с одной основой. Он все настолько упростил, что дальше уже некуда, что дальше только на атомы, только на элементарные частицы. Элементарнейшие из всех. — Сяо прав, ничего ведь страшного не произошло, — Кадзуха свисает с кровати вверх ногами, закинув ноги на подоконник. И его вид действительно начинает усложнять ситуацию. Действительно, ничего страшного. Подумаешь, сорвал мероприятие, наебнувшись из-за глюков вселенной. Пустяки. — Если ты переживаешь, что все будут тебя обсуждать, то расслабься, — Сяо медленно принимает сидячее положение, поправив челку. — Через пару дней уже забудут. — Да, «Отражение» видело и не такое. — Ты вряд ли переплюнешь Венти, который застрял на дереве. — Вот это везение, — дребезжаще выдыхает Скар, покосившись на Сяо. — Архонты, зачем ты напомнил, — Венти театрально вздыхает, схватившись за сердце. — Мне до сих пор снятся об этом кошмары. — Просто думать головой надо. — Да ты- — Короче, Скар, — Сяо искусно игнорирует Венти, подходя к шкафу, отчего Скарамучча едва не инстинктивно сжимается. — Нормально все будет. — Да все и так нормально, — буркает он, скося взгляд в угол. — Ага, у тебя на лице так и написано, — важно кивает Венти, поправляя рукава своей клетчатой рубашки. — А ты умеешь читать? — Скар щурится, скрестив руки на груди. С каждой секундой этот диалог все больше начинает действовать ему на нервы. — Научился специально для тебя. — Какая честь. — Скар, — Кадзуха тянет почти жалостливо, почти отчаянно. Такой интонацией обычно говорят с маленькими детьми. — Все нормально. — Мы видим, — Сяо роется на своей полке, вытаскивая какую-то толстовку. — Ну вот и молодцы, отстаньте. — Скарик, ну мы же просто хотели… — Отъебитесь! Венти осекается на полуслове, втянув голову в плечи. Сяо только скашивает на него взгляд, чтобы потом продолжить как ни в чем не бывало заниматься своими делами. Кадзуха отводит взгляд, поджав губы. В комнате повисает тяжелое, неподъемное молчание, погребает Скара под обломками воздуха. Дальше на дискотеку все собираются в полной тишине.

***

— Да блять. Скар шипит одними только губами, потому что будить всех в корпусе своим очередным ночным подъемом не очень хочется. Если честно, в остальные разы он как-то более лояльно относился к своим ночным подъемам. Но сегодня желания просыпаться что-то не было. Ни в три ночи, ни утром. Этот день убил его достаточно, теперь еще и это ебучее зеркало. Может, хоть у него получится…? Скарамучча шумно выдыхает свое раздражение в потолок. Нужно просто немного подождать, пока его отрубит обратно, делов-то. Нужно подождать всего-то несколько минут. Нужно всего-то игнорировать тот стремный голос из отражения. Не так уж это и сложно. Ночь в комнате стоит теплая, почти душная. Воздух какой-то тягучий, топкий, как мед, как патока. Такой потом из легких не выскрести, не выковырять. Под одеялом становится жарко, но Скар из каких-то иррациональных побуждений не высовывается. Не хочется признавать, что в нем говорит первобытный, доисторический страх покинуть укрытие. Через открытое окно в комнату просачивается воздух с улицы. Шелест деревьев осторожный и пугливый, будто они боятся быть услышанными. И только спустя пару минут до Скарамуччи доходит, что звуки идут не от деревьев, а от зеркала. В момент осознания в голове словно что-то щелкает. Словно что-то щелкает в этом зеркале. Щелкает и, сука, даже не трескается. Потому что снова шелестящий шепот, снова прямо в мыслях, вместо них. «Нет, — думает он, оборачиваясь к стене. — Не буду я тебя слушать, иди нахуй» Но шепот уж больно настойчивый, крадется по позвонкам, мурашками бежит по спине, холодком зарывается прямо в легкие. Теперь не так уж и душно, класс. Скар жмурится, сжав пальцы на краю одеяла. Вот же надоедливая херня. Не будет он слушать, не будет… Но когда его имя снова рассыпается в глухой ночной темноте, Скарамучча звонко цыкает. Его это зеркало уже в край заебало. Его эти три ночи уже в край заебали. Он переворачивается на другой бок одним резким рывком, игнорируя протяжный скрип, прокатившийся по комнате. Поднимается на локте и прицельно щурится в кривое растекающееся отражение. — Слушай, отъебись ты уже от… И застывает, так и не договорив. Застывает каменным изваянием. Безвольным, бесформенным. Такое как будто не долепили, не доделали, так и оставили кривым и неровным. И оно такое неустойчивое, такое хрупкое, такое хилое, что от одного касания развалится на кусочки. Поэтому Скара тут больше нет. Только перекуроченное каменное изваяние. И голос из зеркала. И Скарамучча на этот голос встает, как по команде, не задумываясь, ни минуты не колеблясь. Тело будто ватное, неподатливое, подернутое мутной сонной пленкой. Может, он уже заснул и не заметил? Когда Скар поднимается на ноги, кровать под ним даже не скрипит. Вообще как будто все перестает издавать звуки. Незаметно погружается в вакуум, в зияющую пустоту. В непроглядный голодный мрак комнаты. Единственное, что не тонет в темноте, — светящееся приглашением зеркало. Скар. Шепот доверительным дыханием проносится по позвонкам. Растягивается, вяжет где-то на кончике языка. Так близко, что рукой подать. Подать, как для рукопожатия, после которого придется расстаться с душой. Скар. И буква «р» издевательским рокотом прокатывается по воздуху, гоняя мурашки по спине. Но Скарамучче уже как-то в принципе не до этого. Нет ему до этого дела. И его здесь тоже нет. Скар. Когда до зеркала остается пару шагов, отражение будто сходит с ума. Блики начинают какой-то бешеный хаотичный танец, кружатся, бьются о раму, сталкиваются между собой, как броуновские частицы. Мельтешат так, что у Скара бы зарябило в глазах. Будь он в здравом уме. Скар. В голове сгущается туман, перед глазами сгущается отражение. Вернее, то, что теперь на его месте: темное, водянистое и подвижное. Только руку протяни. Скар. И Скар тянет. Блики победно ликуют, закружившись в диком вальсе. Пальцы против воли тянутся к отражению. Едва не касаются его подушечками пальцев, когда… — Скар! Мутная дымка расступается, рассеивается росой поутру. Скарамучча медленно моргает, смотря на чужую ладонь, вцепившуюся в его запястье. — Что ты делал? — голос у Кадзухи обеспокоенный, слегка звенящий в глухой ночной тишине, отчего от запястья по всему телу разбегаются мурашки. — Я звал тебя несколько раз, но ты на меня даже не отреагировал. Скар молчит пару секунд, и за эти пару секунд осознание успевает ударить ему в голову. Успевает ударить его в поддых, отчего внутреннее кровотечение сбивается на щеках. Он болезненным рефлексом выдергивает руку из чужой хватки. — Все нормально, — отрезает он, как тесаком, да только тот как будто малость затупился. Сточился об острое, колкое смущение где-то под ребрами. — Ты каждую ночь так гуляешь? — Да, для здоровья полезно. — Скар. — Ну что? — Ты к этому зеркалу ни на шаг не подходишь днем, — Кадзуха говорит осторожно: не столько боится разбудить Сяо с Венти, сколько боится спугнуть Скарамуччу. И он все еще не отпускает его руку. — В чем дело? Скар молчит. Молчит тяжело, сложно, заданием со звездочкой. Заданием с целым созвездием. Глаза поднимать не хочет, потому что боится увидеть в чужой радужке хоть намек на несуществующие зеркальные блики. И Кадзуха отчего-то читает эту эмоцию, вычитывает каждую строчку и тяжело выдыхает. — Сходим на балкон? — спрашивает в итоге он. Так непринужденно, словно ведет светскую беседу, словно нет ничего естественнее. Так открыто, что все нараспашку, что у Скарамуччи изнутри все выстудило, выветрило. Видимо, вместе с мозгом, потому что вместо ответа он коротко кивает, разрешая Кадзухе вести себя в прохладу улицы. Он кивает, понимаете? Соглашается. Принимает поражение, даже не начав бой. Ночь в «Отражении» всегда недостаточно теплая, чтобы отмазывать горящие щеки жаром, и недостаточно холодная, чтобы неуютно кутаться в одеяло и клацать зубами. Скар зябко передергивает плечами, двинув к перилам. Темнота на улице густая, терпкая, градиентом переходит из корявых неприветливых деревьев на чернильную кляксу неба, границу едва ли видно. Звезд за плотными облаками будто и не было никогда, будто их свечение — рудимент, отпавший за ненадобностью. Словно их свет сожрала ненасытная пасть зеркальной мути. Кадзуха тем временем подходит к самому краю, сложив локти на перилах. Пепельные пряди выпадают из растрепавшегося хвоста, и Скар уже забывает, почему он проснулся посреди ночи. Но чужая реплика срабатывает отрезвителем. — Это все из-за зеркала, верно? Холод бежит по позвоночнику, взлетает морозом по спине. Скарамучча сглатывает вязкую слюну, обернувшись на дверь балкона. Размазанного отражения не видно с этого угла, только зловещую деревянную раму. Трезвость медленно затекает ему в голову осознанием. А от чего Кадзуха его остановил? Но самое главное… Что было бы, если бы Кадзуха его не остановил? Он делает рассеянный шаг назад, но, заметив на себе пристальный рубиновый прищур, подходит к перилам, остановившись в метре от Кадзухи. Кладет на них локти и впивается в свои руки взглядом, словно некуда ему больше смотреть. Ветер наждачкой проходится по коже, покрывая руки мурашками. Да, не так уж и тепло. Балкон явно был не лучшей идеей. Кадзуха ему ничего не говорит. Молчит выжидающе, но вместе с тем не торопит. Только блуждающе смотрит на лес, словно просто так пришел сюда в три часа ночи. Кажется, он готов дать Скару все время мира. И Скар это время бессовестно берет, не видя края. Он не знает, сколько минут проходит, когда он решает медленно поднять голову. — Ты слышишь голос? Кадзуха отмирает медленно, сонно поведя плечом. Но во всем его виде читается осторожность. — Что? — спрашивает он, не отрывая прицельного рубинового взгляда. — Лес. Голос постоянно зовет меня из леса, — Скарамучча не узнает собственный голос. Он в принципе не узнает в этом наборе звуков голос. Это, скорее, вой, неразборчивый и жалкий. Как тот шепот из леса, пока не обрел форму его имени. — Как давно? — в вопросе Кадзухи нет сухой видимости интереса, нет допросной жесткости. Там собранное в пучок беспокойство, вьющееся в узде покорным зверем. — Вторую неделю, — Скар скашивает на него взгляд, и холод сразу как рукой снимает. Потому что щеки вспыхивают моментально. Возможно, он умрет от такого перепада температур. Возможно, балкон был не лучшей идеей. — Так вот почему ты… — Кадзуха не договаривает, но это и не надо, это уже излишества. Такое обычно не договаривают, такое обычно мутной пленкой плавает на поверхности водянистого отражения. Они застывают в молчании, пытаясь переварить сказанное. Но все происходит наоборот, и это молчание переваривает их. Разъедает желудочным соком, раскладывает на элементарные частицы, расщепляет на атомы. И когда от них остается только голый скелет, Скар роняет хриплое, предсмертное: — Как думаешь, я ебнулся? Кадзуха поворачивает к нему голову резче прежнего. Брови удивленно ползут вверх, обнажая вишневую радужку во всей красе. И у Скарамуччи тут же печет щеки, тут же плавит их в кислой среде молчания. Кажется, цепкое отражение начинает над ним смеяться, срывается на истерический хохот. Лес ему вторит, подхватывает, как простуду, распространяет эпидемию по воздуху, как оружие массового поражения. Деревья покачиваются, и эхо его имени тонет в рассыпчатом скрипучем смехе, который медленно затекает в черепную коробку, застывает там, бетонируется. Дыхание сбивается, съеживается, скукоживается где-то в легких, и перила едва ли выполняют функцию опоры, и Скар падает, падает, падает, и балкон явно был не лучшей идеей, просто ужасной, самым отвратительной из всех… Но Кадзуха ловит, положив свою руку ему на ладонь. И мир перестает шататься, растекаться и штормить, стабилизируется нехотя, неохотно. Скарамучча так и застывает, недоуменно подняв на него глаза. В рубинах пылает пожар, который этот лес сжигает дотла, который охватывает голодными языками пламени зеркало, и оно трескается, разлетается в щепки. А его улыбкой можно хоронить: «И пусть земля будет тебе пухом», «Самым мягким из всех». — Может быть, — мягко отвечает он, и у Скара от близости его голоса едва не кружится голова. Но рубины иррационально дают опору, только устойчивее вбивают его в реальность. В реальность без леса, без зеркал и без трех ночи. — Но, если будет надо, я буду готов ебнуться вместе с тобой, — его теплые пальцы ободряюще стискивают ладонь Скара, и на секунду весь лагерь оглушает тишина. Но секунда заканчивается, когда Кадзуха отходит, отлипнув от перил. — Пошли спать, — говорит он, хрустнув пальцами. — А то завтра опять весь день зевать будешь, — и идет к выходу. И без колебаний проходит мимо зеркала, даже не оборачивается. Скар зачарованно идет за ним и думает, что балкон — охуеннейшая идея.