Не смотри в зеркала

Что может сплотить отряд сильнее, чем командные игры? Что может добить и так разъебанную обстановку между отрядом сильнее, чем ебучие игры по станциям? В этой идее плохо абсолютно все. Скар готов проклясть креативный отряд их лагеря. Готов проклясть человека, который решил, что беготня по охереть какой большой территории — крутая идея. Готов проклясть день, когда автобус свернул к воротам «Отражения», а не в кювет. И его сейчас не напрягает даже палящее солнце, которое за две недели так и не пощадило их. Его напрягают только командные игры. Командные игры, где от команды только название, а от соседей по комнате — ком в горле. В меньшей степени дело, конечно, в Кадзухе. Его состояние просто медленно разбирает ребра Скара на составные части, просто проламывает диафрагму. Потому что теперь видно, как Кадзуха насильно пытается удержать себя в осознанном состоянии: он сжимает кулаки до побеления костяшек, когда его глаза становятся особенно мутными; он закусывает губу, — странно, что не до крови, — пытаясь сосредоточиться на наставлениях Еимии; он трясет головой и дергает плечами, когда пропадает слишком надолго. Все это выглядит так, будто он усиленно борется со сном. И это отчасти правда. Ведь сложно выспаться, когда в три ночи тебя поднимают голоса из зеркала. Скарамучча не спрашивал его, но был уверен, что так и было. Потому что уж кому ли не знать об этом. Уж кому ли не пугаться до смерти при каждом взгляде на Кадзуху. С Сяо все тоже не очень гладко. Он по-прежнему привычно закрытый в кругу отряда, вяло отбивающийся от нападок Ху Тао, уходящий от вопросов остальных. Кажется, в сущности в нем ничего не поменялось. И, возможно, так и есть. Просто теперь Скар смотрит глубже, вдумчивее… и подозрительнее. Потому что Сяо, лучший собеседник, золотой человек, что-то явно не договаривает. Потому что для неосведомленного человека он реагировал слишком ярко. Потому что для спокойного человека он слишком реагировал. И взгляд этот — вспышка на складе динамита, короткая секунда неначавшегося взрыва. Так не смотрят, когда не знают, что происходит. Так не смотрят, когда не знают. А может быть, Сяо просто очень переживал, золотой же человек. А может быть, он просто перенервничал из-за выступления. А может быть, Скар уже действительно ебнулся, раз он начинает сомневаться в адекватных людях. Но вот в ком он действительно не сомневается… — Сколько-сколько станций?! Десять?! В прошлом году же семь было! Утром Венти вернулся к своему нормальному состоянию, как только переступил порог их комнаты. Никакого больше напряжения, никаких разговоров по телефону на балконе, никакой перестановки вещей в тумбочке. Он сходу подлетел к сонной Аяке, о чем-то ее спрашивая, через секунду уже оказался рядом с ребятами из соседней комнаты, потом бодрым шагом направился к Тарталье с колонкой. Поведение Венти максимально быстро вернулось в норму. И именно это пугало Скара до усрачки. Потому что это невозможно. Невозможно за такой короткий промежуток времени потопить все ледники в аквамариновых глазах, растопить все до зеркальной глади. Невозможно за ночь отойти от выстуженного диалога на выстуженном балконе. Невозможно встать с бодрейшим «Добрым утро», прошлой ночью бросив самое могильное «Спокойной ночи» из всех. И Скар, кажется, единственный, кто это заметил. Кажется все уже забыли парализующий холод от «Мне все понравилось», мутной дымкой окутавший вчерашнюю свечку. Потому что Венти слишком, чересчур убедителен в своей маске. В своих улыбках, в своих гримасах, в своей экспрессивной вездесущности. Убедителен настолько, что все ведутся. Убедителен настолько, что становится страшно. — Да, в этом году решили, что вам нужно больше побегать. Потому что даже вечно эмпатичная и проницательная Еимия не чувствует подвоха. Щебечет с ним так же, как и в любой другой день. Щебечет о каких-то станциях, когда все уже, приехали, конечная. Конченная. Конченная какая-то игра, не весело от слова нихуя. — Да-а-а-а-а, — тянет Венти жвачкой, карамелью, раскаленным стеклом. Оно плавится в его интонации, растекается по ней бесформенным пятном. Чтобы потом, когда застынет, не жалко будет его разъебать на кусочки. — Значит, тактику и маршрут придется менять… — Погоди, у нас есть тактика? — Тарталья вклинивается в разговор другим клином, вышибает из него слова, как вышибают дурь в подворотне. — Погоди, у нас есть маршрут? — Сяо в разговор вплывает, скромно причаливает. Бросает якорь почти робко, топит его в порту нежелательным свидетелем. — Доброе утро, — Венти посмеивается, щелкая его по носу, но Скар чувствует, насколько это неестественно. Потому что Сяо весь идет рябью, покрывается неверием, как слоем пыли, дергается только на долю секунды, чтобы не отшатнуться. И Венти тоже это замечает. Его выдает только дернувшийся уголок нервной улыбки. — Тебе напомнить, почему мы в том году победили? — Потому что ты носился, как в жопу ужаленный, бегая впереди своего отряда с листком в руках, а мы гордо несли себя на каждую станцию? — Ху Тао опирается на плечо Сяо локтем, кидая на Венти взгляд-вызов, взгляд-красную тряпку, взгляд-взрыв. Венти колеблется всего секунду, изламывая свою улыбку во что-то жуткое, но тут же приходит в себя, рассмеявшись громче обычного. — Потому что у нас была тактика, — последнее слово он выделяет так приторно, так засахарено, что оно липнет к рукам, оно липнет к мозгу, оно липнет к тебе изнутри. — Бежать наугад — отличная тактика, — жмет плечами Ху Тао. — Импровизация, все дела… — Ну вот и беги наугад, — фыркает Венти. — Ну вот и побежит, — вставляет Тарталья озарением. — Тао, ты же быстро бегаешь? — Обижаете, — коротко смеется она. — Слушай, Венти, — Тарталья поворачивается к нему медленно, с обманчивой осторожностью. Хотя нужно с настоящей, нужно эвакуировать весь лагерь, ближайшие континенты, весь Тейват. — Поставим ее направляющей? — Звучит как отличная идея! — Еимия выглядывает из-за плеча напарника, и от ее солнечности, от ее лучезарности иногда начинает слепить глаза. И это даже неплохо: Скар сейчас не прочь был бы ослепнуть. — Венти, ты не против? — спрашивает Сяо настороженно, склонив голову. И Скарамучча думает, что нет. Думает, что Венти сейчас разразится длиннющей тирадой о том, что капитана отряда нынче никто не ценит и ни во что не ставит, что Ху Тао — предательница и точно споткнется на первом же повороте, что Тарталья устраивает тут беспредел, а Еимия его активно поддерживает, что они все здесь настроились против него… Потому что для Венти это было нормально. Нормально возводить слова в абсолют, нормально превращать диалог в представление, выступление в шоу. Все это было нормально для Венти, все это было в порядке вещей. Но это: — Да, как хотите. Это не нормально. Это не нормально, это аморально, вся мораль выцвела, выгорела, выветрилась. Это не нормально, это страшно, это жутко, как непроглядный мрак кулис, как тишина трех ночи, как «Спокойной ночи» брошенное перед тем, как погрузить комнату в кромешную темноту. Это не нормально, это больно, как сухие ветки деревьев, царапающие кожу во время погони, это как осколки, впивающиеся в мякоть плоти, как рубиновые глаза, подернутые мутной пленкой. Это не нормально. Но все соглашаются за долю секунды. На место сбора отрядов Скарамучча идет, как на казнь. Влачит за собой мысли брякающими кандалами.

***

— Ты уверена, что так быстрее? — Ты направляющий или я?! Зря Скар думал на Венти. Потому что Хейдзо оказывается в несколько раз назойливее. Неясно, на кой черт сдалась ему эта карта и это шефство в ситуации, но после каждой станции он тормозит их на добрые пару минут, чтобы поспорить с Ху Тао о правильности ее решений. Тома с Аякой вечно поглядывает на часы, торопя всех, говоря о постоянно утекающем времени, Мона с цоканьем вставляет свои пять копеек, предлагая какой-то еще более бредовый путь, Горо отвечает на выкрики пробегающих мимо отрядов. И только когда в спор вступает Сяо, все успокаиваются и идут наконец к новой точке. Скарамучче, если честно, плевать на победу или проигрыш, ему сейчас в принципе плевать на происходящее. Игры по станциям это всегда что-то, что хочется забыть. Стереть из памяти лазером, выжечь до ровного пепелища. Потому что одышка такая, словно ты бежал куда-то несколько километров. Ну, или от кого-то. Ноги горят, горят, будто ты гулял по раскаленным углям пару-тройку часов. Болят, словно тебе ебанули по ним кувалдой, молотом и наковальней, всем вместе. И ты весь — выжатый, спрессованный в кубик биомусор, напоминание человека, хуманизация Зловещей Долины. Скар, впрочем, выглядит так всегда, поэтому жаловаться не приходится. Жаловаться нужно на кое-кого другого. Скорее, пожалеть. Пощадить. Многие из отряда не шибко горят желанием участвовать в этом сомнительном действе. Поэтому многие влачатся где-то в конце их мгновенно разбивающегося строя, растягивая его в ебучую змею. Скар является одним из них. Альбедо является одним из них. Нилу, Лайла и Коллеи являются одними из них. Венти является одним из них. И тут уже действительно хочется звонить в скорую. В полицию, пожарным, в МЧС, да куда угодно! Только остановите это, только вылечите, потушите, почините. Скажите, блять, что делать. Скару даже идти с ним рядом стремно. Даже в паре шагов, даже в паре метров, он бы и на паре километров почувствовал этот пиздец. Да, Венти разговаривает с отстающими. Щебечет без умолку, просто не затыкается, осыпает всех неуместными шутками и приколами. Клоун, не иначе. Старается, как может. И в том то и дело. Он старается. Обычному, нормальному среднестатистическому Венти не нужно стараться, чтобы сыпать остротами. Не нужно вытягивать из себя словесный поток, как насосом из пересохшего колодца. Не нужно натягивать на себя чужое внимание, потому что это обычно не требуется, обычно глаза сами к нему магнитит, притягивает намертво, не оторвать, только если с мясом. Обычно от него не отвести взгляд из-за интереса. Скарамучча не может отвести от него взгляд от накатывающего ужаса. Кадзуха и Сяо где-то там, впереди, борются за честь их отряда. А Скар почему-то вынужден бороться со своими мыслями о Венти, дотошными и вездесущими. Что ж с тобой такое, а? Что ж тебя так помотало, перекорежило? Что ж тебя так плющит, а? Что ж ты со вчерашнего все не отходишь, смотришь своим «Спокойной ночи»-взглядом, вымораживаешь все холодным отбоем, холодным воздухом, холодным взглядом цвета мрака, а? Что ж ты смотришь выстуженным балконом, кто ж его так заморозил, а? Как его разморозить? Как тебя разморозить? Как? Как как как… — Что? И Скарамучча против воли останавливается, как вкопанный. Мир продолжает идти своим чередом, отстающие медленно плетутся к новой точке, деревья вдоль забора неровно колышутся, бросая резные закатные узоры на землю. И только Скар замирает, застывает эпоксидной смолой, глиняным изваянием: кривым и недолепленным. А взгляд Венти — темный, аквамариновый, бездонные глубины, непроглядные, неизведанные пустоши, — гарпун, который эту статую насквозь, в куски, в щепки. Скар останавливается, Венти останавливается за ним, но мир как будто по инерции идет дальше, продолжает крутить свой злоебучий круг по своей кривой оси, дальше летит вокруг Солнца под сто семь тысяч километров в час. И Скарамуччу штырит, как на карусели, вот-вот стошнит. А Венти как будто бы нет дела. Как будто бы похуй. Но во взгляде сквозняк. Слова, неслышные по ту сторону вызова. — Ничего? — тянет Скар вопросом, потому что инерция смазывает его интонацию, потому что Земля эта все никак не затормозит. — Вот и отлично, идем, — спешно бросает Венти, разворачиваясь и собираясь уходить. — Все еще злишься? И Венти весь как будто стачивается. Заостряется под брошенными вдогонку словами. Между перекладинами решетчатого забора зияет дыра, обрамленная погнутыми прутьями, а за ней — тропинка, протоптанная уже не одним годом, проверенная уже не одной сменой. Ху Тао и Янь Фэй пару раз говорили о ней, разглагольствовали о своих ночных похождениях. Ху Тао говорила, что их никогда не ловили, приходил Тарталья и говорил, как за шкирки тащил их в корпус. И Скар смотрит на эту дыру и думает, что все нутро тянется туда сигануть. Даже голоса уже не так пугают. Они вообще все теперь достались Кадзухе. Чудеса везения. — Почему я должен на тебя злиться? — спрашивает Венти ледяной глыбой, айсбергом, давит несколькими километрами, скрытыми под водой. — Вот и я о том же, — Скарамучча идет по минному полю, и каждый шаг как будто неверный, каждый шаг — вспышка и конечности, разбросанные по всей округе. — Тебя явно что-то бесит. — В данный момент да, — Венти скрещивает руки на груди, и это так неестественно, так против природы, что начинает подташнивать. — А вчера? — А что вчера? — Вчера ты на что злился? — каждый — мимо, каждый — вспышка. Венти выдерживает паузу. Отстающие поворачивают за корпус, оставляя их вдвоем у этого забора с единственным выходом. — Даже не знаю, — его интонация — яд, который выпрыскивают змеи, которыми начиняют дротики. Такой попадет в тело — и все, полный паралич и медленная смерть. — Может, потому что вы с Кадзухой вчера запороли нам всю постановку? — Да брось, — говорит Скар, и это отчаянный шаг. Он в это минное поле падает с разбегу. — Тебя бы это так не выбесило. Есть другая причина, я прав? И от того, как темнеют чужие глаза, Скарамучча чувствует, как адреналин ударяет в голову. — Что-то, не связанное с выступлением, — он щурится, подходя ближе. Венти поджимает губы. — Ну же, просто скажи честно… — Честно тебе сказать? — говорит он нападением, атакой. — Хорошо, я скажу честно, — он делает два резких шага вперед. — Что с Кадзухой? Секунда. Вздох. — Я и сам не знаю, — говорит Скар, и это почти откровение, почти исповедь. Потому осознание, только что облачившееся в слова, тяжелеет раза в два точно, давит куда-то под землю, к самому ядру. Но Венти рывком вытягивает его обратно. — Врешь, — чеканит он, отбивает похоронным маршем. — Что? — Не делай вид, что не знаешь. Ты ведь не дебил, Скар, ты точно все понял. — Да о чем? Что я должен понять? — и это уже не смешно, это уже не тревога, тут уже никакая скорая не поможет, не успеет. Венти смотрит на него долго, да так, что хочется уже вдавиться в этот забор, вывалиться в эту несчастную дыру, убежать в этот ебучий лес. — О зеркалах, — чужой голос — могильная плита, надгробие, наковальня. — Я не понимаю, о чем ты, — в груди начинает что-то медленно бурлить, закипать, обжигающим паром выходить на поверхность. Венти скрещивает руки на груди, кривая ухмылка трескается на его лице. — Да нихера. — Правда. — Врешь. — А вот и нет. — А вот и да. — Да блять! — добурлилось, выкипело, пригорело, взорвалось нахуй. — Почему ты не хочешь мне верить, а?! Ты можешь нормально рассказать, че к чему?! Что толку мне тебе врать, если мне от этого будет только сложнее? — Да потому что с Кадзухой точно что-то не так, и это точно из-за зеркал! И раз уж ты, такой умник, рассказывал нам об этом неделю назад, что ты, не дошел, что ли?! Ничего не понял?! Да не смеши меня! — Что ж ты такой недоверчивый, — цедит Скар. И на языке у него начинает пощипывать яд, оседать желчью, когда каждое слово — ошибка. Когда он понижает голос и: — Весь в мать идешь, да? — Не смей, — шипит Венти змеей, загипнотизированной под звуки дудки: больно и злобно, но сделать ничего не можешь. — Тогда научись доверять, раз у тебя с этим проблемы. — Да ты...! — он рычит, а затем резко выдыхает. — Хорошо, ладно, как знаешь, — он разворачивается, собираясь уходить. — Только не надо звать меня, когда твой драгоценный Кадзуха лишится рассудка. В груди — атомный взрыв. Ударная волна сносит все живое. Разъебывает в элементарные частицы. И реальность становится какой-то более ясной. Воспринимается более остро, более ярко, более широко. И становится видно абсолютно все: Венти, лицо которого измазывается в тенях, сложных, геометрически неверных; трава, которая на территории лагеря кажется такой жесткой, такой наждачной; дыра в заборе, которая похожа на врата в рай, на запасной выход, аварийный. — А знаешь что, — выдыхает Скар, круто разворачиваясь на пятках. Уже не волнует, куда там идет Венти, ему все равно. — Иди, догоняй остальных. Я тут оставаться не намерен, — он подходит к забору, берется за погнутые прутья и в секунду оказывается за территорией лагеря. — Пиздуй, покеда, — бросает он, повернувшись к дороге, которая ведет в лес, где между деревьев робко пробивается солнце. — Куда ты? — звучит как будто растерянно, как будто обеспокоенно. — Пойду прогуляюсь. Но то было только иллюзией. — Хорошо, — коротко выдыхает Венти. Шуршит листва, звуки удаляющихся шагов. — Валяй. И Скар валяет. Валит. Подальше отсюда: от Венти, от игры по станциям, от ебаного «Отражения». Голосов он все равно не слышит, им его не напугать. И не отговорить.