Не смотри в зеркала

Спать ночью — это уже роскошь, стиль жизни. Недостижимый, неподъемный. Таким промышляет только элита. Это не для простых смертных, не для тех, кто за гранью бессонницы, за гранью здравого смысла. Сон толкают по ночам вместо наркотиков, он уже как будто нелегален, недоступен. Как будто весь сон остался там, несколькими часами ранее, в актовом зале лагеря. В отсутствии расстояния между сплетенными ладонями. В отсутствии воздуха в лёгких. — Скар! Удивительно, что Скарамучче вообще выпала возможность уснуть почти сразу после отбоя. — Скар! На самом деле, он думал, что провозится с этим намного дольше, потому что из головы все никак не шло… — Скар, ну же! Он никак не мог забыть… — Скар! Забыть его… — Да еб твою мать! Его, его, его… — Скар! Скарамучча открывает глаза так резко, что приглушенная темнота их комнаты ослепляет его лучами сумерского солнца. Из груди выбивает весь воздух, становится душно и жарко. Он моргает секунду, две. Звуки уходят на второй план, сознание приходит само в себя, как из наркотического трипа (потому что сон — наркотик). Расслоившаяся реальность медленно восстанавливается в голове, проецирует картинку в голову, пинает неповоротливые интровертные нейроны, не желающие сообщаться. И в груди зреет раздражение. Нахера будить его посреди ночи? Он отрывисто выдыхает. — Вы че, совсем оху… — Скар, быстро, вставай! — чужие руки сжимают его за плечи, едва ли не силком поднимают с кровати. Скар широко раскрывает глаза. Венти выглядит взъерошенным, растрепанным, рассеянным, таким же расслоившимся, как и ошметки реальности. Голос у него дребезжит, наэлектризованный, колется молнией, словно еще чуть-чуть, и его разорвет на части от напряжения. Он смотрит на Скара пропастью, предупреждением сумасшествия, предупреждением бури, предупреждением пиздеца. Мельком Скар замечает за его спиной Сяо. Тот молчит статуей, молчит мертвецом, молчит отражением из зеркала. И взгляд у него точно такой же. Один в один. И внутри вдруг все сжимается. На смену духоте по спине бежит холодок. Нет. Только не… Не может. Да что… — Что тут происходит? — спрашивает Скар настороженно, спрашивает неверием, чистым атеизмом, концентрированным скепсисом. По его венам бежит статическое электричество, в его сосудах больше нет крови. В нем больше ничего нет. Венти тушуется ровно на мгновение. В его глазах воровато пробегает тень сомнения, но он тут же приходит в агрегатное состояние катастрофы. — Скар, — его голос дрожит, скачет с тональности на тональность. — Скар, Кадзуха, он… Нет. Да ну нахуй. — Он пропал. Когда происходит короткое замыкание, все на мгновение затихает. Звуки сгорают вместе со вспышкой, электричество появляется на короткий миг, чтобы оставить после себя пустое ничего. Так вот. Скарамучча сейчас чувствует короткое замыкание. Миг, когда он резко оборачивается к окну. Миг, когда он оглядывает всю комнату, едва не свернув шею. Миг, когда он никого не находит. И тишина. — Блять. Возможно, это единственное, что он может сказать сейчас. Возможно, он больше ничего никогда не сможет сказать. Возможно, все, что он выдавит из себя на смертном одре — «Блять». — Мы правда все обыскали, — тараторит Венти, рассекая комнату шагами. — Но его нигде… — Как давно? — ох, ну надо же. Говорит. — Мы проснулись минут пять назад. Пять минут. Кадзуха уже пять минут как пропал. А ведь за пять минут может произойти что угодно. Пять минут — это ведь так много. Это охуеть как долго. Пять минут — это целая пропасть. Это же почти как световой год. Пять минут — это столетия, тысячелетия, жизнь от Вселенной к Вселенной. За пять минут могут умереть и воскреснуть цивилизации, сжаться и взорваться сверхновые. За пять минут может произойти короткое замыкание. — Скар, — Сяо медленно делает шаг к нему, в его голосе настороженная вкрадчивость. — Ты в по- — Что, никто до этого ничего не слышал?! Он вскрикивает неожиданно даже для самого себя. Венти, наэлектризованный и статический, вздрагивает импульсом. — Да что ты от нас хочешь?! — рявкает он, скорее, защитой, нежели нападением. — Где он?! — слова должны были звучать грозно, по-грозовому, предупреждением грозы. Но вместо этого слова из его горла выходят жалкие, побитые, несчастные. Больше похожие на всхлип. На первую каплю дождя. — Где, блять, он?! — Откуда нам знать?! — голос Венти дребезжит предупреждением где-то в небе, когда между облаками тенью вспышки проносится молния. — Ну вы же здесь супер охуенные знатоки паранормального! — ведь за пять минут… всего за пять минут… — Вы должны знать, куда он делся! — Да с чего нам знать, куда он- Их взгляды медленно сползают друг с друга и синхронно переводятся в угол комнаты. Туда, где стоит зеркало. И… блять, лучше бы они действительно не знали. Поверхность зеркала мутная, темная, ничего не отражающая. Вся статичность из него пропадает, переливается перламутром. Кажется, что оно только поглощает весь свет. Кажется, даже воздух вокруг него немного темнее, немного пустее, немного неживее. Они смотрят на зеркало, и зеркало смотрит на них в ответ, сыто сверкая матовой оправой. Три пары глаз сталкиваются в немом осознании. — О господи. — Венти переходит на шепот, ужас выбивает из его реплики всякую жизнь. А Скар ничего не говорит. Скар не задумываясь идет на зеркало. Эта хрень ведь прозрачная. Как портал, да? И как давно оно портал? Как давно уже наступило три ночи? Как давно уже идут эти пять минут? Когда они закончатся? Закончатся ли? Есть ли у них хоть шанс, хоть малейший, хоть самый маленький, как самый короткий во Вселенной световой год. Как самое короткое во всей Вселенной замыкание… До водянистой мути зеркала остается какой-то ничтожный шаг. — Скар, стой! Рука Сяо впивается в его запястье устрашающе сильно. В янтарных глазах — выстуженная ночь, выстуженный ужас, сцеженный, сконцентрированный в его глазах. Реальный. Бесит. — Пусти! — Мы не знаем, что там! — Мы знаем, что там Кадзуха, отъебись! — Скар, там опасно! — Венти подлетает к ним, хватая его за вторую руку. Да что ж им всем неймется-то?! — Мы можем умереть, очнись! Скар останавливается. Дыхание в его груди тяжелое, неподъемное, крест и то был бы легче. Могильная плита и та давила бы меньше. Он опускает взгляд в пол, смотрит на темные-темные половицы, и они разбредаются, расползаются под его ногами. Он медленно, рвано выдыхает. Хватка Сяо слабнет на его запястье. — Отлично, — выдыхает он осторожно, заглядывая в глаза своей янтарной темнотищей. — Нам просто нужно немного успокоиться и поду- Но Скару не нужно успокаиваться. Потому что пять минут уже давно прошли. Он выворачивается из чужой хватки настолько резко, что рискует сломать пару костей — притом даже неясно, чьих. Он почти отталкивает Венти в сторону и уже делает шаг навстречу ничего не отражающему отражению. Уже чувствует кончиками пальцев леденящий душу холодок, чувствует его маслянистую перламутровость. Но он отталкивает Венти. И не отталкивает Сяо. Все происходит за один световой год, сжимающийся в секунду. Сжимающийся сверхновой перед тем, как резко увеличиться в несколько тысяч раз. Сяо дергает его за руку так сильно, что Скарамучча мог бы вывихнуть плечо, но этого, увы, не происходит. Они по щелчку пальцев меняются местами. Скар чувствует, как чужие ладони с силой толкают его в грудь, равновесие пропадает как концепция, как явление. Пропадает настолько, что Сяо запинается о собственную ногу. Скар даже не успевает вскрикнуть. Никто не успевает вскрикнуть. Холодная муть зеркала проглатывает Сяо за секунду. Он проваливается быстро, словно проходит сквозь воду, и так же быстро исчезает. В воздухе повисает тишина. Отражение сыто гудит, гулко переливаясь. — Что… — Что ты наделал?! — задушено слетает с губ Венти. Он тут же снова приходит в движение, дерганый и дребезжащий. — Господи блять, ну почему вы такие придурки! — он запускает руку в волосы, обрывочно выдыхает. Останавливается. Смотрит на Скарамуччу долго. Успевает пройти примерно пару секунд. Примерно пять минут. Примерно световой год. — Что бы ни случилось, мы там не останемся, — говорит Венти. А потом прыгает в зеркало. Вот так просто. Вот так, блять, берет и прыгает. Скар даже не успевает выдавить из себя хоть что-то похожее на «Стой». В комнате воцаряется тишина. Сердце колотится в груди, ломается клетку ребер, душно, душно, как же здесь душно… Он смотрит в темное некогда-отражение. Отражение смотрит на него в ответ темной и вязкой материей. В желудке становится пусто, зябко. Скар ежится. Он сжимает кулаки. Делает шаг вперед. Это просто зеркало. Прошло всего лишь пять минут. Он подходит к нему вплотную. Запускает пальцы в холодную поверхность, и она расступается под его ладонями густым туманом. «Но, если так будет надо, я буду готов ебнуться вместе с тобой». Это просто зеркало. «Что бы ни случилось, мы там не останемся» Скар крепко жмурится. И прыгает.

***

Сознание приходит само в себя неохотно и болезненно. Оно, громоздкое и неповоротливое, словно не хочет возвращаться, оно совсем разленилось, распласталось, растеклось. Словно пути назад у него нет. Скарамучча хмурится. Все тело ощущается в несколько раз тяжелее. Тело ощущается на планетарном уровне, в планетарном масштабе. Массивное и небесное, навечно и бесцельно привязанное к своей орбите. Нанизанное на нее, как бусина на леску. И он все крутится, крутится, наворачивает на ней круги со скоростью под сотню тысяч километров год за годом, год за годом.. И это длится бесконечно, бесконечно долго, бесконечно расширяясь. И его все крутит и крутит, и его уже почти тошнит, и уже хочется сойти, все, конечная, выпустите его отсюда, выпустите… Но его тело — безжизненные земли, непригодный климат, температуры, не совместимые с существованием. Ни души. Скар хмурится, и его мимика ощущается пластилиновой, мягкой, растекающейся. Скар поворачивается набок, и ощущает на всех уровнях свою пластелиновость, свою неживость. Он думает, что открывать глаза — плохая идея. Но не хуже, чем прыгать в зеркало. И осознание тут же наотмашь бьет его по голове. Прилетает громоздко, тяжело. Скарамучча приходит в себя мгновенно, с размаху. За пару секунд. Пару минут. Ну, может пять. Он тут же подскакивает, садится, и тут же об этом жалеет. Потому что, стоит ему подняться, он чувствует все движения звезд, все планетарные орбиты, и они нанизываются на его сознание, как бусины. Он сдавленно шипит, приложив руку к раскалывающейся голове — тектонический сдвиг, густая магма розоватой кашицей просится наружу. Открывать глаза оказывается бесполезно, потому что перед ним все равно остается такая же вязкая, непроходимая темнота. Пол под ладонями деревянный, холодный, дряхлый, того и гляди развалится. Где он? Где ребята? Где Кадзуха? Скар раздраженно выдыхает, — нет, нет на это времени, — шатко поднимается на ноги. Реальность наклоняется набок, вестибулярка сходит с ума, переставая ориентироваться в пространстве, но Скарамучча силком возвращает ее на место. Он делает глубокий вдох, вбирает в себя весь воздух мира, всю темноту этой комнаты, выдыхает. Осматривается по сторонам — темнота. Куда он попал? Он зажмурился, прыгнул в зеркало… И вот? Неужели он действительно… Скар. Ах, да. Точно, блять. Хижина. Когда это слово оказывается в его голове, обретает форму, очертания, голос, по спине бежит мороз. Может, им и вправду не стоило? Может, это действительно была плохая идея? Самая хуевая из всех? Может, им и не надо было ехать в ебаное «Отражение»? Скар. Точно не надо было. Он вглядывается в черноту, опрометчиво надеясь кого-то разглядеть. Но привыкающие к темноте глаза не могут увидеть за ним ничего, кроме темноты. Ничего не видно, хоть ты глаза выколи. Выковыряй их тупой ложкой, соскреби белок с глазниц, вырви с корнем все нервные окончания. Скар. Чужой голос влажно облизывает затылок. Скарамучча судорожно трет шею ладонью. Что ему от него надо? Скар, оглянись. Он затыкает уши. Нет, нет, не-а. Хера с два, не будет он оглядываться. Даже головы не повернет. Где тут этот выход? Скар. Стиснув зубы, он старается игнорировать этот злоебучий голос и осторожно, на ощупь добирается до стены. Скар, мы здесь. Да поебать, думает Скар. Правда, поебать. Хоть здесь, хоть там, хоть на соседней орбите. Он идет вдоль стены, брезгливо ведя по ней кончиками пальцев. Поверхность такая же деревянная, как и пол, такая же холодная, такая же мерзкая. Скарамучча натыкается на угол. Скар. Хуяр. Следующую стену он так же проходит и так же натыкается на угол, и это уже странно. Деревянные доски абсолютно голые. Ни обоев тебе, ни штукатурки, ни плакатов, ни мебели. Даже картин с уродливыми пейзажами нет. Что тут происходит? Скар. И после третьей. Скар. И, когда четвертая стена пихает его мордой в угол, в лёгких черным смогом расползается тревога. Ледниковый, нахуй, период. Здесь нет двери. Скар. Это просто голые стены. Коробка. Большая деревянная коробка. Скар. Или гроб. Скар… — Да что?! — вскрикивает он, его голос эхом ударяется о голые стены, врезается в них, расползается в щели по углам. — Что вам от меня нужно, а?! — он чувствует, как его голос срывается, рвется на части, на лоскуты. Чувствует, как в его легкие забивается тьма, густая, вязкая, липкая. Оглянись. — Где все?! — если честно, он уже и не понимает, у кого спрашивает. Уже не понимает, слышит ли его кто-то. Оглянись. — Где Кадзуха?! — сердце в груди сжимается, сжимается сверхновой, сжимается ядром. Он чувствует, как по его венам течет раскаленная магма, чувствует, как трещит кора его мозга, как сгущается вокруг него атмосфера. Скар, оглянись. — Нет! — он затыкает уши. Скар. — Идите нахуй! Оглянись. И Скар психует. И оглядывается. И крик застывает в его горле. Он отшатывается назад, ноги становятся ватными, пластилиновыми. И в груди у него жар застывает ядром, застывает комом в горле. Он упирается спиной в холодную стену, сползает безвольно, безоружно. В голове крутятся по орбитам нанизанные на леску тяжелые планеты-мысли. Скар крепко жмурится. Нет. Не могло оно так быть. Это просто обман. Галлюцинация. Шутка. Прикол, блять, года. Потому что не может такого быть. Не могли на него все это время со спины смотреть жуткие белые глаза. Не мог его все это время преследовать этот мертвый стеклянный взгляд. Не мог он, блять, застрять в коробке без входа и выхода. Но люди и в зеркала не могут прыгать, однако поглядите-ка.