Жмурки

Нам непонятность ненавистна в рулетке радостей и бед, мы даже в смерти ищем смысла, хотя его и в жизни нет. — Игорь Губерман ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ Начну сразу с разгона. Существует 3 главных философских вопроса: — есть ли Бог? — что такое человек? — что такое любовь? В чем смысл жизни? почему существует зло? что такое смерть? — см. пункт первый. Все это вопросы к Богу. Без Бога ответы на них звучат: ни в чем, ни почему, ничего. Камю пишет в «Мифе о Сизифе», что единственный вопрос о смерти — это самоубийство. Жизнь бессмысленна, сущность бытия — его полнейший абсурд. Единственный вопрос философии — стоит ли жизнь при таких условиях труда, чтобы ее прожить? Все не так мрачно, как может показаться; все смыслы мы можем создать сами. Но смерть в атеистическом мировоззрении Камю лишена какой-либо загадки. Если существование только материально, то смерть — всего лишь прекращение материального мира. Один мой персонаж озвучивал это так: — Дин, как ты думаешь, есть Рай или Ад? Дин фыркает: — Нет, конечно. — А куда люди попадают после смерти? — В компост. — Нет ни Бога, ни дьявола? — Ничего нет. Только люди и монстры. Иногда это одно и то же. Если вы описываете мир, в котором нет Бога (источника ответов об устройстве вселенной), в плане смерти ловить особенно нечего. Реализм: человек умирает, на этом все кончается. Фантастика: человек умирает, и проблема смерти решается, если существует нужная технология, от воскрешения тела, клонирования, киборгизации до технического бессмертия. То есть технологии предлагают способы обмануть смерть. В конце концов, вампиры вернулись, восстали из могил благодаря чудесам палеогенетического вуду: сшиты из спящих генов и окаменевшего костного мозга, выварены в крови социопатов и гениальных аутистов. Один из них командует твоим кораблем. Щепотка его ДНК вошла в твое тело, чтобы и ты смог восстать из мертвых — здесь, на краю межзвездного пространства. Еще никому не удалось забраться дальше орбиты Юпитера, не став капельку упырем. — Питер Уоттс «Ложная слепота» Плюс всякие таймлайны с прыжками в прошлое, параллельные вселенные, где человек еще жив, и прочий читинг. Второй фантастический вариант — исследование сознания в других формах существования, кроме материальной реальности. Например, в «Черном зеркале» возможно посмертное существование сознания в цифровой симуляции. Идея поисков цифрового Рая, симуляции жизни после смерти или вместо жизни породила много известнейших произведений, включая «Матрицу». Но в фантастике смерть — не философская, а лишь техническая проблема. Сай-фай работает с вопросом «что такое человек?». Собственно, это и есть главный вопрос фантастики, его наиболее часто встречающаяся форма — парадокс Тесея. В цифровой симуляции реальности мы не ищем цифрового бога, который даст нам ответ о смысле жизни, мы выясняем, может ли симулякр по-прежнему считаться человеком. На вопрос «есть ли Бог?», у фантастики есть ответ: Бога нет. Значит, и загадки смерти нет. Кстати, это не значит, что в фантастике не может быть религиозных сюжетов и аллюзий. В «Матрице» есть христианская, мессианская фигура Нео. В основе великого киберпанка «Нирвана», опередившего «Матрицу», лежит буддистская концепция перерождений, «переведенная» на язык компьютерных игр. В фантастике даже есть Бог! В «Бегущем по лезвию» это «бог» репликантов — их создатель Тайрелл, к которому они приходят, чтобы он дал им больше жизни, но он не может им помочь. Моя любимая сцена во всем мировом кинематографе «I want more life, Father», где есть Бог и Люцифер, в конце сцены падающий из Рая в грязный ад умирающей Земли. https://www.youtube.com/watch?v=O5MDGMvrSJc Только Бог в фантастике — всегда ненастоящий. Это такой… исполняющий обязанности Творца. Ущербный, не всемогущий Бог, таков даже Океан в «Солярисе», самый могущественный из фантастических богов. Он упустил шанс превратиться в бога, слишком рано замкнувшись в себе. Он скорее анахорет, отшельник космоса, а не его бог… Он повторяется, Снаут, а тот, о котором я думаю, никогда бы этого не сделал. Может, он как раз подрастает в каком-нибудь уголке Галактики и скоро в порыве юношеского упоения начнёт гасить одни звёзды и зажигать другие. Через некоторое время мы это заметим… В единственном философском эпизоде «Черного зеркала», который называется «Осколки», персонаж Эндрю Скотта звонит аналогу Бога — создателю цифровой платформы. Он хочет отпущения грехов, но, как и Тайрелл, этот Создатель не может ему помочь. Он «запустил платформу», а дальше все завертелось без его участия. Это потрясающая аллегория постхристианского мира, в котором Бог «покинул здание». Иногда кажется, что философская фантастика сильнее всего сожалеет о несуществующем Боге, отсутствие которого она неизменно констатирует. «Тот, о ком я думаю», пишет Лем. Стругацкие в «Отягощенных злом» вернули в мир Иисуса для Страшного суда. Все эти атеисты с техническим образованием, футурологическими прогнозами и суммой технологий в голове снова и снова конструировали модель Бога. В результате фантастика, в которой Бога и библейских чудес никогда нет, парадоксально намного ближе к религии, чем фэнтези, в котором происходят чудеса и шныряют «мелкие боги». Фэнтези: человек умирает, и магия предлагает способы обмануть смерть. И на уровне концепции это обычно херня. Как и вся магия в описанном мире. Как будто сам жанр фэнтези, фактически придуманный Толкиным, мстит авторам за их миры, в которые они взяли все его изобретения (магов, драконов, эльфов, Добро VS Зло) и не взяли самое важное — его религиозную концепцию, лежащую в основе всего мироустройства. Может, поэтому я и жанр фэнтези не люблю, кроме Толкина. Всегда он отзывается какой-то внутренней пустотой. Магия противоречит христианству, поэтому ее нет во вселенной «Властелина колец». Кольцо — это не магия, а воплощение человеческого зла. Саурон — не злой волшебник, а редуцированная версия сатаны (Мелькора/Моргота). Чудеса Гендальфа возможны, потому что он — ангел. Мы никогда не увидим Валинор, потому что это Рай. Фэнтези без религиозной концепции — фантик без конфеты. Рано или поздно ты находишь дырку, на месте которой у Толкина был Бог. Джон Сноу умер, потом Меллисандра колдовством вернула его к жизни. На ее вопрос о том, что он «там» видел, Джон отвечает: ничего. В мире Толкина воскрешение (Гендальф умер и воскрес) подтвердило существование Бога и возможность победы сил Добра. Что показало воскрешение Джона? НИЧЕГО. И дофига всего разрушило. Исчезло потустороннее измерение всего мира Вестероса, исчезло обоснование магии, а Меллисандра стала выглядеть идиоткой. До этого Меллисандра говорила какие-то загадочные вещи: «Есть лишь одно пекло — наш мир», или: «Наш владыка Рглор хочет того-то и того». Оказалось, что нет никакого владыки, никакого пекла и никаких ответов, а на вопросы вроде: «Почему Меллисандра помогает Джону или тому, кого она считает предводителем сил Света?», появился фикбуковский ответ: ПОТОМУ ЧТО ТАК НАПИСАНО В СЦЕНАРИИ. Почему Ходоки и драконы вдруг пробудились? ПОТОМУ ЧТО ТАК НАПИСАНО В СЦЕНАРИИ. Почему магия вообще существует в мире фэнтези? ПОТОМУ ЧТО ТАК НАПИСАНО У ТОЛКИНА, хотя у него написано совершенно другое. В мире «Дозоров» Лукьяненко в какой-то момент вдруг сделал большую глупость и написал, что Иисус — один из Светлых магов вне категорий. А когда он мертвых воскрешал — это тоже магия? А когда воскрес? Так Бог есть? Бога нет? Куда же вы побежали, автор, у нас еще столько вопросов! Современные авторы фэнтези не выстраивают онтологические концепции своих миров, поэтому получаются такие косяки. Вывод: если вы собираетесь о чем-то рассуждать в теме смерти, для начала вам надо решить, существует ли Бог в описываемом вами мире. ЗАГРОБНЫЙ МИР Вы придумали сцену в загробной жизни, в раю или в аду. Поздравляю, у вас классное воображение. Но философский вопрос Бога/смерти вы теперь решить не можете. Какая главная отличительная черта Бога? Непознаваемость. Каким должен быть загробный мир, если есть Бог? Непознаваемым. Непознаваемость означает то, что человек не может себе представить, форму реальности и существование сознания, описать которую невозможно, потому что мы не можем ее постигнуть. То, что вы написали, может быть крутым сюрреализмом или фантасмагорией, которая привидится только под грибами. Но как бы круто это ни было, у вас описано то, что человек способен представить. (Но ничто не мешает вам экспериментировать). Именно поэтому мир сериала «Сверхъестественное» — такой же атеистический, как и Плоский мир Терри Пратчетта, несмотря на фрагменты библейской мифологии. В Плоском мире нет загробной жизни, потому что нет Бога. И в СПН её тоже нет. Когда нам показывают Рай, выясняется, что в нем люди переживают свои воспоминания на Земле. И Дин заметно удивлен/разочарован: «Это не Рай, а какая-то Матрица». Может, это не совсем атеистический мир, но пострелигиозный, постхристианский, в котором «Бог покинул здание». Человек оставлен с вопросом «почему существует зло?» наедине с собой, это главная трагедия Дина Винчестера, который бьется об этот вопрос, как о непрошибаемую стену. Люди, которые взялись за сериал с 6 сезона после ухода его создателя Эрика Крипке и втащили в его мир Бога, разрушили всю его концепцию и лишили сериал его главного (и единственного) вопроса. Когда Гарри Поттер вроде бы умирает и попадает на вокзал в белом блюре, Ролинг оставляет себе место для агностического «не все так однозначно». Гарри спрашивает Дамблдора, куда он отправится, если «сядет на поезд». И тот отвечает: «Дальше». Вообще, это Клайв Льюис, но без его центрального элемента. Мир, в который дети отправятся после Последней Битвы в последней книге, — это не сказочная Нарния, которую Льюис описывает, а Рай. «Дальше» будет что-то неописуемое, потому что в его-то мире Бог есть, значит, это место непознаваемо. Что происходит у Ролинг, мы не знаем. Она объясняет словами Дамблдора: «Если что-то ненастоящее, то не значит, что этого не существует». Окей, допустим, это аллегория фантазии. Любимая книга оживает для нас и становится настоящей. Красиво. Но дырка все равно не прикрыта! Кто дает возможность Гарри решать, вернуться к жизни или не вернуться? Бог? Вернулся только Гарри? Остальные решили умереть? Или у них не было выбора? На это есть какой-то ответ, кроме: «Он главный персонаж, под которого написаны законы вселенной»? Лучше не описывать ничего или описывать все, чем описывать ЧТО-ТО. Вы оставите читателя с кучей вопросов, но не философских, а по концепции вашего мира. Как в фильме «Куда приводят мечты», где мужчина отправился из Рая в Ад за своей женой, которая после его смерти покончила с собой. Хорошие люди попадают в ад за то, что не могут простить себя. Но я могу простить тебя. За то, что мужчина предпочел бы ад раю, только чтобы быть рядом с тобой. Очень романтично. Осталось узнать: женщины, у которых не было мужа, который за ними пришел, останутся в Аду? Бог наказывает их за то, что у них не было мужа? Бог есть? А если Гитлера кто-то придет забрать, потому что кто-то его очень сильно любил, его отпустят? Серьезно, кто решает эти вопросы? Куда же вы побежали, автор? Автор побежал туда же, куда и все, кто играет с христианской мифологией без ее центрального элемента. В страну «Моя концепция не продумана». MY NAME IS DEATH На протяжении истории смерть как феномен связана с религией. Во всех крупных религиях есть боги смерти. Некоторые из них напрямую связаны с жизнью, как Осирис, символизируя цикл жизни. Некоторые связаны с понятием суда, как Анубис и Аид. Они не злые и не добрые, они как бы над всем. В авраамических религиях есть понятие ангелов смерти, которые служат Богу, но иногда понятие ассоциируют с Сатаной. В Откровении Иоанна Богослова есть очень поэтичное описание последнего всадника Апокалипсиса: И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными. Из этих образов смерти в культуре постепенно сложился образ Мрачного Жнеца — скелета или худого бледного человека в черном с косой или серпом, бесстрастного и отрешенного. Персонификация Смерти со временем стала литературным персонажем, самый известный из которых РАЗГОВАРИВАЕТ КАПСЛОКОМ. ВОТ ОНИ — СМЕРТНЫЕ, — продолжал Смерть. — ВСЕ, ЧТО У НИХ ЕСТЬ, — СОВСЕМ НЕМНОГО ЛЕТ В ЭТОМ МИРЕ. И ОНИ ПРОВОДЯТ ДРАГОЦЕННЫЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ЗА УСЛОЖНЕНИЕМ ВСЕГО, К ЧЕМУ ПРИКАСАЮТСЯ. ОЧАРОВАТЕЛЬНО. ПОПРОБУЙ КОРНИШОН. Введение смерти как персонажа тоже затрудняет постановку философских вопросов, потому что она вроде как сама по себе ответ. В случае Пратчетта Смерть прямым текстом подтверждает, что нет ни Бога, ни загробного мира, никаких других высших сил: СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ. ТОЛЬКО Я. Вообще, все потустороннее, что мы можем увидеть в произведении своими глазами, лишает нас вопросов. Либо нет ничего, как у Пратчетта, тогда спрашивать не о чем. Либо есть все, как у Данте, где нам объясняют устройство вселенной в деталях. Вот Рай, вот Ад, вот Чистилище, вот Люцифер, вот Бог. О чем спрашивать, когда тебе все показали? По поводу потустороннего, показанного ЧАСТИЧНО, я уже написала: там не до философских вопросов, разобраться бы с логическими косяками в концепции. По сути, если вводить смерть как персонаж, лучше всего остаться на уровне фэнтези и придумать собственную мифологию, не пересекающуюся с религией. Персонифицированная смерть — это психопомп, проводник душ умерших в загробный мир. Может, это просто служащий в местной мифологии, который выполняет работу. Он достал из чемодана костяные колья и аккуратно свинтил из них длинное косовище. Нащупав на его верхушке небольшой паз, вставил туда лезвие и щелкнул металлическим зажимом. После чего встал во весь рост и на миг замер со смонтированным орудием в руке. Длина его составляла, по меньшей мере, восемь футов. — Восхитительно, — заметил Глад. — Устрашающе, — добавил я. — Зато даром, — вздохнул Смерть. — Гордон Хафтон «Подручный смерти» Другой вариант — языческая материальность загробного мира, которую давно продумали до нас. Харон, лодка, царство мрачного Аида. Например, в фильме Жана Кокто «Орфей» Поэт спускает в Ад, похожий на захламленный Париж, а персонификация Смерти похожа на красивую аристократку, которая задолго до голливудских фильмов общается из потустороннего мира с помощью техники — по радио. Кокто верен фабуле языческого мифа и вводит не противоречащие ей авторские элементы в символической форме. Поэт влюбляется в Смерть, то есть непознаваемое, но возвращается в реальный мир, к жене. Философская притча Кокто связана с природой любви и творчества, страхом смерти и влечением к ней. Проблема в том, что его персонаж — это не все человечество, а лишь его малая часть, творческие люди. Не уверена, что для остальных все это работает. Его Поэт находит бессмертие в творчестве. Остальным-то что делать и думать? И я наконец приведу пример произведения, которое разговаривает о философии жизни, смерти и всего такого на всеобщем языке и затрагивает ключевой философский вопрос. «СЕДЬМАЯ ПЕЧАТЬ»: МОЛИТВА АТЕИСТА На все ваши ответы будут заданы вопросы. — фильм «Трасса 60» Мне кажется, я довольно неплохо написала про Бергмана в одной статье: всю жизнь спорил с Богом, в которого не верил. Интересно, что многие великие режиссеры-атеисты интересовались религией. Бунюэль в шутку называл себя «атеист милостью Божьей», но общался со священниками, читал духовную литературу и жил в монастырях. У атеиста Пазолини было два кумира, которые оказали на его творчество самое сильное влияние, — Иисус и Карл Маркс. «Евангелие от Матфея» Пазолини считается Ватиканом лучшим фильмом об Иисусе, тогда как «Последнее искушение Христа» глубоко верующего католика Скорсезе страшно оскорбило чувства верующих, а в России запрещено к показу на ТВ. Парадоксы и разрывы шаблонов — самая интересная вещь на свете, не так ли? Про Бергмана говорили «протестантский атеист». Многие герои его фильмов ищут Бога, но никогда не находят. Фильмы 60-х «Сквозь тусклое стекло», «Причастие» и «Молчание» называют «трилогией о молчании Бога». Они очень мрачные, бытие в них бессмысленно. В отличие от Камю, который Бога не искал, поэтому считал, что мы сами можем придать существованию смысл, Бергман того периода явно не видит такой возможности. Только холодная пустыня реальности и вечное молчание неба. «Седьмая печать» считается величайшим фильмом в истории кинематографа, и тогда я радуюсь, что я все-таки фантаст, и мои величайшие фильмы — это «Бегущий по лезвию», который Ридли Скотт по непонятной причине ухитрился снять (дальше в его исполнении встречается только попсовая херня вроде «Гладиатора») и «Космическая одиссея» Кубрика, а не этот мучительный поиск Бога. Потому что все это, конечно, очень тяжело. Из Крестового похода возвращается разочарованный во всем Рыцарь (великий и прекрасный Макс фон Зюдов, также сыгравший отца Меррина в великом и прекрасном «Экзорцисте», о котором мне бы хотелось отдельно написать, но я пока не знаю, что конкретно; может быть, рассмотрю какую-то дьяволиаду и темный оккультизм). На пустынном берегу Рыцарю является Мужчина в Черном (Смерть), и Рыцарь предлагает ему игру в шахматы. Если он выиграет, Смерть его не заберет. О, этот поединок Рыцаря со Смертью. Где мы только его ни встречали. Когда Дин Винчестер сидит со Смертью за столом (вместо шахмат у них пицца), это тоже он. И когда третий брат в «Дарах смерти» пытается ускользнуть от нее под мантией-невидимкой. И в песне группы «Король и Шут», которая называется «Генрих и Смерть». И настал Тот момент, Что врагов Вроде бы нет. Он тогда Смерть позвал, С ней играть он стал. А в переводе на психологический язык это означает наш торг со Смертью: я сделаю то-то и то-то, только не забирай меня. Но Смерть, конечно, посрамит все человеческое высокомерие и все наши надежды. В «Седьмой печати» происходит то же самое. В Европе бушует пандемия чумы, и все, в общем-то, уже мертвы. Но Бергман отправляет героя в путешествие, где много всего происходит, о чем вы сами узнаете, когда посмотрите фильм, если еще его не видели (если вы его еще не видели, что вы тут делаете?). В принципе, весь этот danse macabre с насильниками, спасенными девушками, артистами, которые отдаленно напоминают об артистах в «Гамлете», ложно оговоренными ведьмами (Бергман вскользь касается чудовищной охоты на ведьм, которая в реальности была страшнее любого хоррора) нужны режиссеру ровно для одного разговора. — Я хотел бы исповедоваться истово, но душа моя пуста. И эта пустота как зеркало. Я смотрю на себя в это зеркало, и меня охватывает ужас. Безразличие к людям извергло меня из их среды. И я живу в мире призраков, пленник своих грез и фантазий. — И всё-таки умирать не хочешь? — Хочу. — Что же ты ждёшь? — Я должен знать. — То есть тебе нужны гарантии? — Называйте, как хотите. Неужели так уж немыслимо познать Бога, почувствовать Его. Почему Он скрывается от нас в тумане невнятных обещаний, незримых чудес? Как верить верующим, когда не веришь даже самому себе? Что станет с теми, кто жаждет веровать, но не умеет? И что будет с теми, кто не желает и не умеет? Почему я не могу убить Бога в себе? Почему Он так мучительно до унизительности продолжает жить во мне, хотя я проклинаю Его, жажду вырвать из своего сердца? Почему несмотря ни на что, Он как издевательство остаётся реальностью, и от неё невозможно освободиться? Вы слушаете меня? — Слушаю. — Я хочу знать. Не верить, не предполагать, а знать. Хочу, чтобы Бог протянул мне Свою длань, явил Свой лик, заговорил со мной. — Но Он безмолвствует. — Я кричу Ему в туманный мрак, но там словно никого нет. С людьми обо всем этом разговаривать бессмысленно — они тоже ничего не знают, поэтому Рыцарь разговаривает с персонификацией Смерти, ближайшим к духовному миру существом, которое он встретил. Проблема в том, что Смерть тоже ничего не знает. — Я кричу Ему в туманный мрак, но там словно никого нет. — Может, и правда, нет. — Тогда жизнь — это невыносимый ужас. Невозможно осознавать, что всё тщетно, а впереди только смерть. — Многие не задумываются ни о смерти, ни о тщете жизни. — Но наступит последний день, когда придётся заглянуть в бездну. — Да, наступит. Это, конечно, трагически — осознавать, что на все эти темы ты разговариваешь сам с собой, потому что больше тебе все равно ответить некому. Смерть — всего лишь образ, выдуманный человеком. Она не может знать больше, чем он сам. — И ты раскроешь свои тайны? — У меня нет никаких тайн. — Так ты ничего не знаешь? — У меня нет знаний. То есть все эти мучительные поиски не дадут никаких ответов. Впереди мрак, или пустота, или могильные черви, о которых говорил все тот же Гамлет. И величие при жизни ничего не значит: «При ком весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели». Есть вариант абсурда Камю, но он не всем подходит. Он требует определенности. Удивительным образом, прежде чем зритель пойдет и повесится от такой бесперспективности, Бергман не то чтобы дает надежду, но нечто подобное надежде. Напоминающее о том, зачем мы все тут собрались: анализ зла, только большее, чем просто анализ, что бы мы с вами ни смогли открыть в этой теме, приложив усилия. Бергман говорит, ЗАЧЕМ ВООБЩЕ ВСЁ. Смерть: Когда тебе надоест задавать вопросы? Рыцарь: Никогда не надоест. Смерть: Но ответа ты не получишь. Рыцарь: Часто мне кажется, что задать вопрос даже важнее. Может, это какой-то самообман, но ничего лучшего пока не придумано. Мы ничего не знаем и можем ничего не узнать, но пока мы задаем вопросы, наше существование осмысленно. Это даже не вопрос религии или атеизма. Это вопрос человеческого существования. Люди делятся на 2 категории. Одни задают вопросы, другие — нет. Это особенно очевидно по текстам, которые они пишут. В текстах все как на ладони. Жизнь, смерть, Бог, отсутствие Бога, что угодно — по одной страничке на одном несчастном фикбуке предельно ясно, есть ли у вас какие-то вопросы. Эта глава выпадает из статьи, потому что кажется абстрактной, и тут мы вроде как ничему не можем научиться, но, я думаю, что это изначально — основа любого творчества. Есть ли у вас вопросы?