Жмурки

Но что такое сто миллионов мертвецов? Пройдя войну, с трудом представляешь себе даже, что такое один мертвец. И поскольку мертвый человек приобретает в твоих глазах весомость, только если ты видел его мертвым, то сто миллионов трупов, рассеянных по всей истории человечества, в сущности, дымка, застилающая воображение. — Альбер Камю «Чума» Для разогрева смерть по-фикбуковски: Но одноклассница успела убежать. Она поставила твой труп без сердца у себя в углу. Там было уже 5 мёртвых парней, их смерть даже не заметили. Твоё сердце она положила в баночку и поставила на полку к пяти таким же органам.ее поймали только через 10 лет, когда её коллекция пополнилась ещё 10 парнями. Я решил, что если умру сам, то должен хотя бы помочь Лёше. Я заметил, как он теряется в себе, когда видит, что мне плохо. Именно поэтому сегодня я перевернул свою подушку обратной стороной, где не были видны кровавые пятна, что действительно помогло приободрить парня. Труп Флёга лежал бездыханный просто в ужасном и изуродованном состоянии, верхняя губа была порвана, с нижней свисали нити, уши отцуцтвуют, глубоко в глотке находится тряпка, а на груди свежий и уродский ожог в виде какого-то символа, а вокруг противно свернувшаяся кожа. Мёртвые и стеклянные глаза смотрят в пустоту, а на щеках прилипшая пыль скорее всего к слезам. Надеюсь, вы промокнули глаза салфеткой, прилипшей к слезам, и вооружились оптимизмом: хуже вы точно не напишете. Зато смешно, а не кринж, как с сексом. В «Обыкновенном чуде» есть такие слова: «Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных». Мне не нравится слово «стыдно», но с общим принципом я согласна. Смерть героя — это всегда эмоциональная манипуляция. Нет высшей точки драматического напряжения, чем смерть персонажа. Описывая ее, мы бьем по эмоциям читателя. То есть делаем то же самое, что авторы эксплуатейшн. Можно попытаться понять, где проходит грань, за которой начинается эксплуатация, но я думаю, теоретизирование здесь не поможет. Обычно это понятно по самому произведению: где написана слезовыжималка, то есть из читателя вышибаются эмоции ради эмоций, а где в смерти персонажа есть какой-то еще смысл. Для начала смерть персонажа должна быть оправдана сюжетом. Задайте себе вопрос: каковы в вашем тексте предпосылки для смерти персонажа? Он смертельно болен? За ним охотится наемный убийца? Он находится в центре глобальной катастрофы (ядерной, техногенной, экологической)? На войне? С ним произошел несчастный случай, который что-то дает для сюжета или посыла произведения? Или ответ: «Я хочу драмы и стекла»? Окей, вы хотите драмы. Могучий герой напоролся на гвоздик или подавился бутербродом и умер. Все рыдают. Вернее ржут, потому что вы написали финал сериала «Сверхъестественное», где Дин Винчестер умер самой идиотской смертью главного героя, которую когда-либо показывали в сериалах. Это была бы совершенно нормальная смерть, если бы он вел обычную жизнь. Но для персонажа, который побывал в Раю, Аду и Чистилище, убивал ангелов, монстров и богов, такая рядовая смерть нелепа. В жизни смерть всегда — трагедия. В произведении смерть не большая гарантия трагедии, чем поход в магазин. Драма появляется не потому, что персонаж умер, а потому что умер по драматической причине, как Боромир во «Властелине колец», который погиб, пытаясь спасти Мерри и Пиппина. Да еще и не спас! Орки все равно их похитили. Смерть была напрасной, но позволила Боромиру искупить его грехи. Вот это драма. Драма не обязательно значит героическую смерть. Это может быть простая человеческая драма, например, персонаж бежал на встречу с возлюбленной, и его сбила машина. Без драмы не обойтись, чтобы расшевелить читателя. Люди и в жизни-то читают о чужих смертях без трепета, что уж говорить о смертях выдуманных героев. Но и драма сама по себе — не гарантия. У тебя могут быть драматические причины, обстоятельства и сеттинг, а смерть персонажа все равно не вызовет нужного ощущения. Как смерть профессора Снейпа в «Гарри Поттере». Разберем, что с ней не так. 1) Ее все ждали Возможно, были какие-то фанатки Снейпа, которые надеялись, что после войны он заживет долго и счастливо. Но большинство прекрасно понимали, что Снейп умрет, потому что смерть — это ультимативное искупление, финал redemption arc, ставящий большую и жирную точку, после которой никто не посмеет оспорить видение автора: персонаж на самом деле хороший. Хороший он, ясно? Все поняли?! Все поняли и все знали: Снейп совершит свой подвиг разведчика и искупит кровью старые ошибки. Все к этому шло. Ожидание смерти персонажа нивелирует элемент шока и снижает уровень ее эмоционального восприятия… допустим, в сто раз. А то и в сто тысяч. По-настоящему шокирующая смерть нуждается в элементе неожиданности. 2) Это не драматично, а драматизировано, то есть романтизировано Совокупность обстоятельств, призванных создать драму, лишает смерть реализма. Когда ваш герой лежит в драматической позе, с драматическим лицом, и его кто-то держит в драматических объятиях (я не помню, действительно ли Гарри поддерживал голову Снейпа или что-то в таком духе, но как минимум сидел рядом, готовый изобразить «Пьету» Микеланджело), понятно, что это тщательно выстроенная автором сцена, в которой все романтизировано до степени полнейшего недоверия к происходящему. Момент, который портит для меня замечательный эпизод «Стена» из «Игры престолов»: Игритт умирает у Джона на руках. В книге Мартин остался верен реализму, и Джон после битвы находит Игритт среди убитых. В сериале не смогли удержаться и романтизировали. 3) последний монолог Классика жанра, шаблон эпика: персонаж перед смертью должен сказать что-то важное/поэтическое/красивое. Его дыхания хватает ровно на монолог, после чего он сразу умирает. Организм, в котором прошибли дырку диаметром двадцать сантиметров, не помеха его речи. Он говорит, и пусть небеса подождут: автор в этом месте запланировал последнее откровение. Ужасный хрип, булькающий шум доносился из горла Снэйпа. — Возьми… это… Возьми… это… <…> Когда фляжка наполнилась до краев, Снэйп выглядел опустошенным, как будто в нем больше не осталось крови; его хватка ослабла. — Взгляни… на … меня … — он шептал. Почему то же самое не бесит во «Властелине колец», когда Боромир произносит последнюю речь, умирая на руках Арагорна? «Властелин колец» — это эпик. Он весь состоит из высоких речей, высокого пафоса, высоких или низких поступков. Для эпика естественна былинная величавость, как для дворца естественны колонны, многометровые потолки и золотая резьба. — Но тут же всего лишь дурацкий лодочный сарай, — можете возразить вы. — А Снейп всего лишь произносит несколько слов. Ролинг действительно старается снизить градус пафоса, сделав происходящее реалистичнее. Но в основе смерти Снейпа все равно лежит эпический канон: последняя речь в трагических обстоятельствах на руках близких людей/соратников. Реалистичная смерть, увы, совсем не напоминает «Пьету»: Он был убит в октябре 1918 года, в один из тех дней, когда на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: «На Западном фронте без перемен». Он упал лицом вперед и лежал в позе спящего. Когда его перевернули, стало видно, что он, должно быть, недолго мучился, — на лице у него было такое спокойное выражение, словно он был даже доволен тем, что все кончилось именно так. — Ремарк Смерть персонажа «за кадром» — А где Настасья Филипповна? — спрашивает князь Мышкин у Рогожина. — А убил я ее, — отвечает Рогожин. Вот это поворот! И это все, чем осталась смерть главной женской героини в «Идиоте» — вотэтоповоротом. Никакой драмы, только чувство недоумения и кринж. В пародийной экранизации «Идиота» под названием «Даунхаус» это даже обсмеяли. — А где Настасья Филипповна? — спрашивает Мышкин у Рогожина. — А что, по-вашему, мы сейчас с вами ели? — отвечает Рогожин. — Вот это ее нога. — Я хочу с ней попрощаться. — Ну сходите, попрощайтесь, она там лежит. Но имейте в виду — без ноги. Честное слово, этот пародийный каннибализм лучше дурацкого закадрового убийства на почве страсти. Такую смерть Ролинг «подарила» нам с Люпином и Тонкс. Они где-то там, как-то там, в какой-то момент умерли, чего мы не видели, не слышали и о чем ничего не знаем. Я не уверена, что Ролинг думала, будто нам будет не пофиг. Ей самой было до такой степени пофиг, что она убила их за кадром. Не знаю, как иначе объяснить. Чему мы можем научиться у Ролинг: закадровая смерть работает, когда она лежит в основе истории. Я имею в виду смерть родителей Гарри. Как в «Бэтмене», где вся история Брюса начинается с того, что он становится свидетелем гибели родителей. Мы можем никогда этого не увидеть (в каких-то фильмах есть эта сцена, в каких-то нет), но это неизменная часть истории персонажа. Плюс смерть родителей Гарри упоминается на протяжении всех книг и всегда играет важную роль, как в становлении персонажа, так и по сюжету. Без этих важных обстоятельств закадровая смерть остается всего лишь фактом, который не оказывает на читателя эмоционального воздействия, как, увы, произошло со смертью Люпина и Тонкс. Вхарактерная смерть Чувствуется, как хорошо продумывала Ролинг смерть Фреда Уизли. Все и всегда в тексте связано с личностью персонажа. Разумеется, смерть — не исключение. Это последнее слово персонажа, больше он ничего не скажет. Очень важно, чтобы в последний момент персонаж был самим собой, каким мы успели его узнать. Если бы вечный насмешник Фред с каменной рожей пошел на абордаж, это бы вызвало у нас вопросы: почему персонаж вдруг изменил себе? Но Фред не изменяет себе до последней минуты: сражается, как играет, умирает случайно, а не во время свершения Подвига, как Гарри. И смерть ловит его с последним смехом на губах. Умер как жил. Я считаю эту смерть самой удачной у Ролинг. С Сириусом было похоже, но недожато. Там неслучайная случайность: было ожидаемо, что Сириуса убьет Белла, и что Гарри не получит хэппи-энда, о котором мечтал: как он однажды счастливо заживет с любимым крестным. Но смерть Фреда была абсолютной неожиданностью. Эта смерть реалистичная не только в рамках мира «Гарри Поттера», где реализм часто сочетается с нереалистичностью. Она реалистичная вообще, потому что Фред — жертва войны. Как любой мальчик во Вьетнаме, например. Дешевая смерть Когда мы убиваем персонажа, мы используем тяжелую артиллерию. Наша задача — сделать так, чтобы выстрелы попадали в цель. В цель попадает только смерть, которая дорого обходится. Не все смерти, описанные Ролинг, были удачными, но они никогда не были дешевыми. Смерть Сириуса настолько ударила по Гарри, что он попытался использовать по отношению к Белле Непростительное заклятье, а затем долго страдал. Смерть крестного заставила Гарри в который раз вернуться к ненавистным Дурсли. Смерть у Ролинг имеет последствия для сюжета и ложится на персонажей эмоциональным грузом. Персонажи Ролинг, безусловно, имеют сюжетную броню, она даже возвращает Гарри с того света, как одного из многочисленных мессианских персонажей в поп-культуре. Но магией она не злоупотребляет, понимая, во что это могло бы вылиться: — если мы знаем, что с персонажем ничего не случится, мы перестаем быть эмоционально вовлечены — какой смысл волноваться, если с ним все будет окей? — персонаж перестает восприниматься реальным человеком, а становится полубогом, с которым невозможно себя ассоциировать ни на каком уровне; — мир произведения перестать быть реалистичным — не может быть реалистичным мир, в котором опасность неопасна, а смерть несмертельна; — обесцениваются все жертвы и героические поступки. Мама Гарри Поттера пожертвовала собой, чтобы спасти его. Допустим, для пущего щекотания нервишек Гарри умер в конце первой книги. Но вернулся с того света because magic, а он нужен в саге как главный герой. И в конце второй книги умер для щекотания. И вернулся because magic. И в третьей… Чего стоит жертва Лили, если всегда можно осуществить перезагруз? Обманывать смертью персонажа можно один раз (!) при условии, что его смерть полностью поменяет все, что происходило до этого. Так происходит у Ролинг со смертью Питера Петтигрю, чье «воскрешение» переворачивает представления о смерти родителей Гарри и фактически историю волшебного мира, в котором Сириус считался самым опасным преступником. Это использовано в главном нуаре всех времен «Третий человек» Орсона Уэллса по Грэму Грину, где возвращение с того света так шарахнуло лучшего друга «воскресшего», что он убил того, кого всю книгу оплакивал. И заодно пересмотрел всю свою жизнь. Лайм стоял спиной к дверце качающегося вагончика и улыбался Ролло Мартинсу, а тот вспоминал его в такой же позе в тихом углу внутреннего четырехугольного двора говорящим: «Я нашел способ выбираться по ночам. Совершенно надежный. Открываю его только тебе». Впервые в жизни Ролло Мартинс оглядывался на прошлое без восхищения и думал: «Он так и не повзрослел». Ни один прием в произведении не обходится так дорого, как дешевая смерть. «Игра престолов» обязана своей популярности в первую очередь тому, что в ней могли убить любого персонажа, за которого аудитория искренне переживала. Потом персонажи обросли сюжетной броней, и нам стало на них плевать. Без смерти из произведения уходит жизнь, остаются картонки, которых автор двигает по сюжетной линии. Все долгоиграющие франшизы, в которых никто не умирает, превращаются в аттракцион: читатель/зритель может продолжать им развлекаться, но эмоционально не вовлечен. Как сделать смерть эмоциональной для читателя У людей толстая кожа. Может, за свою любимку они еще будут переживать, а остальным персонажам придется попотеть, чтобы своей смертью вызвать у читателя реакцию. Тут автору в помощь: — самопожертвование (Хедвиг, Добби) — несправедливость (отчасти Сириус, который провел много лет в тюрьме за преступление, которого не совершал, и совсем не успел пожить). С фанатским отношением ничего поделать нельзя. Если кто-то обожает Беллатрикс, тот будет переживать из-за ее смерти и будет равнодушным к смерти Добби или совершенно душераздирающим страданиям Дамблдора в пещере, на фоне которых померкла даже его жертвенная смерть — он вообще-то умер, спасая душу Драко Малфоя. Но там, где нет предвзятого фанатского отношения, смерть второстепенного персонажа будет для читателя эмоциональной ровно настолько, насколько она эмоциональна для фокального персонажа. Это одна из причин, почему смерть Снейпа не стала такой уж эмоциональной: мы видим ее глазами Гарри, который Снейпа не любил. Он ошеломлен, но не раздавлен его смертью. Вопрос еще в том, какие эмоции появятся у читателя? Шок, жалость, ярость, уныние, растерянность? Какие именно эмоции вы хотите у него вызвать? Смерть как кошмар В «Гарри Поттере» Дамблдор говорил, что смерть — не самое страшное, что может случиться с человеком. Это невероятно попсовая идея. Поп-культура, к которой относится «Гарри Поттер», ужасно любит говорить о том, что смерть — это нечто очень легко переживаемое. У меня есть теория, что авторы делятся на две категории (опять все делятся на 2 категории). Одних интересует жизнь — уникальность человека, любовь, счастье, быт, повседневность, благоустройство в мире и приспособление к нему, например, «теория малых дел»: если хочешь изменить планету, начни с себя, построй дом, посади дерево и тд. Если хочешь сильно изменить — собери армию Света и победи мировое Зло. А других интересует смерть, то есть нематериальные вещи, экзистенциальные вопросы, философские проблемы, формы изменения реальности и отрыва от нее (алкоголь, наркотики, изменение сознания), потусторонние пространства и преобразование мира, потому что последнее — это тоже смерть: чтобы появилось новое, старое должно уйти. Первые обычно говорят: «Смерти нет, а есть любовь и память сердца» (Толстой), смерть придает жизни смысл, умирать проще, чем жить, главное, как ты прожил жизнь, главное — оставить о себе добрую память, потеря близких страшнее собственной смерти, любовь сильнее смерти, умирать не страшно, страшно — то-то и то-то, нужное подчеркнуть. То есть, говоря о смерти, на самом деле они говорят о жизни. Если плохие авторы — до отвращения банально. Если хорошие — так поэтично, что не видна банальность: Подвести итог жизни некоторых людей очень просто — эта жизнь все равно что стук хлопнувшей двери или кашель, раздавшийся на темной улице. Вы выглядываете в окно, а улица пуста. Тот, кто кашлянул, уже исчез. Есть люди, доживающие до тридцати, до сорока лет, но они ничем не привлекают к себе внимания, их жизни проходят незаметно, невидимо, догорают быстро, как свечи. — Рэй Брэдбери «Смерть — дело одинокое» Вторые озвучивают факты: все умрут, каждый умирает в одиночестве… Собственно, всё. Иногда им удается выдать какой-нибудь афоризм, рвущий старые истины в клочья: Мы были на волосок от жизни! — Чак Паланик «Бойцовский клуб» Первые знают о смерти все, вторые — ничего. Может, поэтому о ней и пишут. Я отношусь к авторам второй категории. Я пишу о смерти, в том числе потому, что смерть — это страшно. Это страшно для всех, и я не думаю, что умиротворяющая позиция первых помогает людям. Я думаю, что она только осложняет их положение. Потерять душу, стать убийцей, как Вольдеморт — конечно, это неправильно. Но большинство людей — не массовые убийцы и сторонники геноцида, как Вольдеморт. Если мы не совсем конченые ублюдки, то свою душу мы более-менее сберегли. А тут поп-культура, которая нам говорит, что смерть — это не самое страшное, которая постоянно обесценивает смерть и, как следствие, обесценивает наш человеческий страх. Поэтому, при всем моем уважении к Ролинг, fuck her. СМЕРТЬ — ЭТО СТРАШНО. Думать и писать иначе — это врать себе и врать читателю. Даже если в смерти нет никакой загадки и никакого откровения, она страшна сама по себе. Единственный честный способ писать о ней — писать, что она ужасна. Со смертью связаны самые чудовищные и непонятные вещи: почему был холокост, почему ребенок хочет убивать, почему обыватель поддерживает «смерть врага», которого в глаза не видел. В политическом постпостмодерне, в котором мы живем, почти любое явление — виртуально. Люди не видят и не могут видеть самого ужасного, самое ужасное для них становится каналом в телеграме и враньем в новостях. Чем станете вы как автор: виртуальностью или враньем? Или чем-то третьим? Если третьим, то пишите смерть страшной. И не бойтесь напугать читателя. Он холоден и равнодушен. Чтобы его напугать, нужен очень убедительный череп. — И что это такое? — Пляска смерти. — А это смерть? — Да, пляшет и увлекает всех за собой. — Зачем ты малюешь такие страсти? — Людям полезно напоминать, что они смертные. — Это не добавит им радости. — А кто сказал, что их надо все время радовать? Иногда стоит и попугать. — Тогда они не будут смотреть твою картину. — Будут, череп притягивает ещё больше, чем голая бабенка. — Если ты их напугаешь… — Они задумаются. — И? — Ещё больше напугаются. — «Седьмая печать»