Жмурки

ТАКИЕ ДЕЛА. — Воннегут Горе от потери близких — травма, от которой человек до конца не может оправиться. Со временем становится легче, но тоска по любимым людям так или иначе остается с ним навсегда. В моем любимом сериале Slings and Arrows (у меня два любимых сериала, второй Cracker, и они вообще не похожи), главный герой Джеффри, театральный режиссер и очень глубокий человек (по совместительству невротик, семь лет проведший в дурдоме), очень интересно рассуждает об этом феномене на примере знаменитого монолога Макбета. Бесчисленные «завтра», «завтра», «завтра» Крадутся мелким шагом, день за днем, К последней букве вписанного срока; И все «вчера» безумцам освещали Путь к пыльной смерти. Истлевай, огарок! Жизнь — ускользающая тень, фигляр, Который час кривляется на сцене И навсегда смолкает; это — повесть, Рассказанная дураком, где много И шума и страстей, но смысла нет. — перевод М.Л. Лозинский Джеффри говорит, что, оплакивая близких, мы на самом деле оплакиваем часть себя, которая умерла с тем человеком. Мы теряем себя, какими были, и теперь не знаем, кто мы такие. Для признания этого нужно признать наш эгоизм, но мы эгоистичны. https://www.youtube.com/watch?v=gpTw6jHoFV8 Как бы то ни было, смерть близких — это катастрофическая потеря, в которой сосредоточено самое большое количество эмоций, которые может испытать человек. Это здорово отмечает Фитц в моем втором любимом сериале Cracker, когда умирает его мать. Как одержимый анализом психолог он в этот момент анализирует себя: Жизнь скучна, банальна, в ней нет ничего реального. И вот оно наконец — реальное. Описать эту новую реальную реальность, возможно, самую реальную из всего, что когда-либо случится с человеком, не так просто. Если честно, я вообще не очень понимаю, как это делают люди, которые лично не пережили этого. Но способы понять существуют. Недавно коллега из издания написал в статье о новых постхоррорах: Те, кто считали, что будущее жанра — за проработкой психологических травм, горько ошиблись. Вообще говоря, нет ничего скучнее, чем чужие травмы. Ари Астер пугал не этим, а выстроенной в натуральную величину декорацией — кукольным домиком (чтобы снимать актеров через неестественно широкие объективы с дистанции наблюдателя за насекомыми), а еще омерзительным гримом и по-настоящему неожиданными скримерами. Одним словом, режиссерской техникой. Эти слова очень верны для темы главы и писательства в целом. Читать о чужих травмах и страданиях интересно, только если вас интересует персонаж. То есть фактически — только в фанфиках про персонажей, от которых вы фанатеете. В случае фанфика или, допустим, оригинального книжного сериала, который вы пишете, у которого уже есть поклонники, достаточно описаний эмоциональных переживаний, чтобы читатели прониклись трагедией и отнеслись к персонажу с сочувствием. Но за пределами этой уютной зоны описаний переживаний недостаточно. Придется овладеть «режиссерской техникой», иначе страдания вашего персонажа никого не увлекут. Всегда исходите из того, что читатель холоден и равнодушен. Если в фанфиках можно себе позволить полностью сосредоточиться на фокальном персонаже, и в тексте может вообще ничего не происходить, то в других случаях нужны «декорации», то есть описания окружающего мира, «скримеры», то есть какие-то фишки, которые задержат внимание читателя, а также сюжет и второстепенные персонажи. Именно так я писала историческую работу, которая называется «Плач по Ионафану», где главный герой, флорентийский правитель XV века Лоренцо Медичи, теряет любимого брата. Это происходит во время знаменитого заговора Пацци, когда во время мессы в соборе на праздник Пасхи (это было настолько кощунственно и при этом с благословления папы Римского Сикста IV) планировали убить обоих братьев Медичи, но убили только Джулиано. Лоренцо выжил и всем отомстил. Прежде чем начать разбирать текст, приведу комментарий, который раскрыл мне глаза на то, что у меня получилось. Спасибо вам за этого Рильке. В прекрасном — лучшем — переводе. И за эту необычную ассоциацию: Лоренцо и Джулиано — Давид и Ионафан: братья и не-братья одновременно. <…> За тягучую первую главу, где почти физически ощущается запах крови, крики толпы, головокружение и спутанность мыслей Лоренцо, когда его психические защиты хотя бы на секунды, на мгновения защищают его от ужасного осознания. За отрицание. За эту, вторую главу, в которой Лоренцо позволяет себе гнев и торг. За третью главу — живые и яркие картинки детства, которое сделало их теми, кто они есть. И наконец за четвертую главу — за депрессию и принятие. Просто рассказывая историю, которую мне хотелось рассказать, я, сама того не понимая, описала основные стадии горя. Личный опыт подсознательно дал о себе знать. Вообще горе — вещь абсолютно индивидуальная и может проявляться у людей по-разному. Но пресловутые стадии одинаковы у всех, поэтому лучше всего взять их за основу, структуру текста, а уже вокруг каждой стадии возводить «декорации», вписывать «скримеры», но что самое важное — строить по ним сюжет. Как вам скажет любой сценарист, классическая история состоит из 3 актов: 1) завязки (побуждающее событие) 2) развития конфликта (конфронтации) 3) развязки (кульминации). У меня получилось так: 1) экспозиция (описание мира произведения, расстановка действующих лиц) + стадия отрицания персонажа 2) описание политических событий во Флоренции в связи с заговором Пацци + стадии гнева и торга 3) ФЛЭШБЕК За этот флэшбек любой классик или мейнстримный режиссер бы меня поругал, что я торможу действие. Но я не классик, и у меня не мейнстрим, а арт-хаус. Мне был нужен этот флэшбек для более глубокого погружения в историю персонажа и его отношений с братом. Хочется верить, что для последнего акта это сыграло свою роль. 4) развязка политических событий во Флоренции с заделом на дальнейший масштабный конфликт во всей Италии + стадия депрессии и принятия. Кроме того, из смерти близких человек выходит другим, и это я тоже показываю в последней части. Далее более подробно с примерами. 1 АКТ: ОТРИЦАНИЕ/ПСИХИЧЕСКАЯ ЗАЩИТА Для начала вам нужны какие-то описания окружающего мира. Поскольку у меня исторические события с большим количеством участников, их я тоже обозначаю. Этой холодной весной голос Флоренции разносится дальше Тосканы. Ее проклятья долетают до Рима, его святость заходится в припадках бессильного гнева и кричит, и кричит, и кричит… Рим и Флоренция, думает он. Кто кого переорет. При всей любви к родному городу, он, конечно же, ставит на Рим. К Риму прильнет Неаполь, Урбино, половина Италии. Впереди ждет война, он знает. Он ее проиграет, он знает. Но пока он не может думать о ней. Его город утопает в безумии. Лоренцо спасли друзья, затащившие его за толстую дверь ризницы, через которую не могли пробиться атаковавшие братьев заговорщики. Всю небольшую главку он пребывает в состоянии ступора и лихорадочно, разрозненно, панически думает… …о том, кого назначить управляющим банка в Женеве. О новом заказе для Сандро. О новом договоре с его святейшеством. О том, как Марсилио Фичино трактует Платонов «Пир». Он думает о чем угодно, кроме. Его психика защищается. Это — отрицание. Оно возможно лишь до предела, за которым человек либо осознает случившееся, либо разум уводит его дальше от реальности, например, в состояние деперсонализации, дереализации или даже фуги, когда человек забывает свою жизнь и начинает считать себя кем-то другим, либо вообще в сумасшествие (психоз), как Офелию после смерти ее отца. Это попытка бегства от новой реальности, в которой придется переживать горе. В Slings and Arrows Джеффри как раз объясняет ужасной актрисе безумие Офелии https://www.youtube.com/watch?v=P2tHmHr2Jdg Как и все, фокальных персонажей я обычно пишу с себя. Это не значит, что всё в них — это я, а все во мне — это они. Но вы знаете, что в главного героя мы всегда берем много от себя. Но с Лоренцо за меня уже история написала, и я заставляю его рывком выйти из ступора, иначе бы он в нем просидел еще долго. Ему нельзя: у него вооруженные враги в городе, его власть, вся его семья под угрозой, его жизнь по-прежнему в опасности. — Кто там был? — тихо спрашивает Джиониджи. — Я заметил Франческо Пацци с кузеном, они стояли от него по бокам… Замолкает. Они снова таращатся на него со священным ужасом, будто у него растут крылья или рога. Он обводит взглядом свои верные тени. Осознание, пробившись к нему, распускает холодные лепестки — в груди, в животе, в голове… Рывок: Он сглатывает колючий ком в горле и произносит первые слова. — Где мой брат? Рана на шее пульсирует и саднит. Голос хрипит, как издыхающая лошадь. — Где Джулиано? И тогда они, один за другим, отводят глаза. Новая реальность наступила, и от нее никуда не деться. 2 АКТ: ГНЕВ И ТОРГ Ему сказали: в Санта-Мария-дель-Фьоре люди кинулись на папских служителей и стали рвать их голыми руками на части, будто дикие звери. Мои добрые флорентийцы, думал он. Добрые, добрые… Должно быть, мысль легла ему на чело, потому что мать ухватила его за руку, когда он собирался пойти на балкон и говорить с народом. — Лоренцо, — забормотала отчаянно и быстро, — ты должен им сказать, чтобы они прекратили. Вдохновленные папским Римом заговорщики крупно просчитались. Дело в том, что братьев Медичи во Флоренции любили. Когда люди узнали, что Джулиано прямо во время церковной службы зверски убили, нанеся 19 (!) ударов, а Лоренцо едва спасся, они набросились на заговорщиков. В городе начался кровавый хаос и беспредел. И тут мне сама история подсказывает, как эта ярость целого города параллельна следующей естественной стадии горя персонажа — его собственной ярости на весь свет. На этой стадии люди начинают крушить предметы, бить морды, обвинять оставшихся в живых близких и бескомпромиссно бухать: что угодно, чтобы дать выход гневу. Я не отдал ни одного приказа, никого не послал на казнь, они делают все за меня, мои добрые флорентийцы. Я могу поднять их войной против Рима, разнести священный город по камню со всеми его невежественными попами, говорящими на ломаной латыни, с каждым папским племянничком-кардиналом, распухшим от злобы и золота, с продажными убийцами в рясах, а его святость, наместника Господа на земле, удавлю собственными руками, выпью предсмертные стоны до капли и не подавлюсь… Я — Медичи, и мне больше ничего в этом мире не страшно. Гнев вырождается в злобу по отношению к тем, кто этого не заслуживает. Обязательно введите сцены, в которых персонаж на кого-то орет, швыряет трубки, когда звонят друзья, совершает поступки и говорит слова, за которые потом будет стыдно. — Они избавляют меня от врагов, — цедит он сквозь зубы. — С чего бы мне их останавливать? Лукреция качает головой. — Лишь отчасти они убивают Пацци и папских посланцев. Это ярость нищих, Лоренцо, убивает богатых. И завтра ими могут стать Медичи. Ты бы и сам это понял, если бы горе тебя не ослепило. Его жилы так разбухли от ненависти, что превыше всего он жаждет ее излить. Щурится на мать. — Однако, яснейшая мадонна, вы не кажетесь мне ослепленной. Яснейшая мадонна, вашего сына убили. Почему вы не рвете волосы на голове? Почему вы не на коленях в своей молельне, а досаждаете мне не прошеными советами? Или вы не любили его? Принято считать, что на стадии торга человек пытается снова взять свою жизнь под контроль, сделать что-нибудь, чтобы почувствовать себя лучше. На этой стадии люди попадают в секты, ходят к магам/целителям и принимают много неверных решений. У Лоренцо в истории был выбор: поднимать свой город дальше на восстание или попытаться успокоить толпу, успокоиться самому и решить, что делать дальше. На мгновение он забывает о брате и думает лишь о том, как это сладко — быть ее погонщиком и господином, сплетаться в объятии с грязной вонючей толпой, оплодотворить лоно Флоренции жгучей чернотой своей ненависти и посмотреть, какого урода они произведут на свет. Острый шип ворочается в его сердце, и он может утонуть в крови, чтобы забыться и утолить нестерпимую жажду, или остаться со своим горем — один, навсегда. 3 АКТ: СБИТЫЙ ТАЙМЛАЙН Я не знаю, нужны ли будут вам отклонения от таймлайна, но в переживании горя флэшбэк, воспоминания персонажа, вполне естественны. Необязательно это прописывать целой главой, как сделала я, можно ввести небольшие фрагменты, начиная со второй стадии гнева, особенно, если у персонажа есть «вина выжившего». Я перенесла эту вину на последнюю часть: Лоренцо будет корить себя, что не послушался предупреждений брата, который чуял, что что-то неладно с этой мессой в соборе, и не хотел идти (тоже исторический факт). Корить он себя будет до конца дней, вина — это надолго или навсегда. 4 АКТ: ДЕПРЕССИЯ И ПРИНЯТИЕ Ничего не хочу, если бы мир провалился в пропасть, я бы и не заметил. И мне кажется — не пройдет это, так и буду мучиться до скончания дней. Право слово, удавился бы, если бы не вечный долг, будь он проклят! Трезвею от мыслей, мне нужно назад, в туманную пелену перед взором, в раздробленный воздух и тупое оцепенение, в нем не так больно. Надо сказать, чтоб еще вина принесли… Чувак исторически 3 дня бухает и не выходит из дома, что для него беспрецедентно: его с детства готовили править, он всю жизнь у всех на виду и общается с миллионом людей, любовники — обоих полов, чтобы никому не обидно, золотой мальчик, вечный тусовщик (по совместительству политический гений, поэт, меценат и тд). Но он сейчас не может. Депрессия приковывает человека к постели, гонит в пьянство и саморазрушение. — Лауро, ты можешь сейчас говорить? Оставьте меня в покое! Ни о чем не прошу, кроме глубокой тишины. Я всегда любил голос Флоренции, но сейчас он мне отвратителен. Это голос избалованной бабы, которая желает, чтобы примчался любовник ее ублажать, иначе она изменит. Нет у меня сил на любовные игры. Спать хочу, вот что. — Что еще случилось за последние полчаса? — Широко зевнул, не потрудившись прикрыться ладонью. — Землетрясение, потоп, мор и глад? Стадия депрессии силой воли не кончается, но ему приходится себя заставлять. Поэтому он поступил как хороший брат: растянул стадию депрессии навсегда. После смерти Джулиано, как говорится, никогда не был прежним. Каким был — см. в финале текста. А пока нам нужна развязка конфликта и наступление последней стадии смирения. Папа Римский, я прошу прощения, охуел до такой степени, что после устройства заговора страшно обиделся, что Лоренцо не умер. И прислал интердикт на всю Флоренцию, то есть отлучил от церкви и предал проклятью вместе с Лоренцо весь город, что по тем временам было штукой серьезной не только с точки зрения морального давления («вы все попадете в ад»), но и ломало общественный уклад. В городе запрещались все церемонии — от свадеб до похорон, вся жизнь замирала. «Чтобы Христос, Сын Бога Живого, проклял его со всем Своим могуществом и величием и чтобы небо и все живые силы обратились на него…» Хор пастырских голосов подхватывает: — Fiat, fiat, fiat! Да будет так, да будет так, будет так! «Да подаст ему Господь покаяние». Его святейшество Сикст Четвертый отлучает Лоренцо ди Пьеро ди Козимо де Медичи от Церкви. Его святейшество налагает на Флоренцию интердикт до исполнения требования: выдать ему означенного Лоренцо Медичи для сопровождения в Рим, куда он поедет в цепях на суд. Иначе горите в аду. В аду, думает он. И что я новое там испытаю? Святой отец, все Медичи отправляются в ад — безбожники, язычники, ростовщики. Там все и встретимся в седьмом круге, где я от деда получу нагоняй. В рай пойдет лишь один из нас, и это значит, что я больше никогда его не увижу… Ну вот, собственно, все. Принятие новой реальности. Он принимает факт смерти брата и смиряется с тем, что больше никогда его не увидит. Это не отменяет моря других эмоций (скорби, злости, чувства вины), но это новое начало для человека. Следующий этап жизни, который он проживет без родного и близкого. Осталось последнее: показать, каким станет человек, пережив смерть того, кого любит. Исторические персонажи, конечно, красавчики: они сами тебе говорят, что с ними происходит, достаточно это перевести на человеческий язык с документального. Мне, например, было достаточно расшифровать, как мальчик-мажор стал тем, кого Макиавелли называл парадоксальным термином «милосердный тиран». Есть среди читателей авторы исторического? High five вам. Остальным: просто придумайте для персонажа вхарактерные изменения личности. — Лауро, капитан городской стражи к тебе. Примешь? Не оборачиваясь, делает знак: проси. За его спиной человек снимает шапку с головы, ломается в поклоне. — Мессер Медичи, поймали Якопо Пацци. Он бежал, переодевшись, но крестьяне опознали его, схватили и выдали. — Волнуется. — Знайте, мессер, вся Тоскана готова служить вашей семье! Затем, овладев собой, сухим официальным тоном спрашивает: — Что прикажете делать с ним? Я не отдал ни одного приказа, никого не предал казни, но, наверное, они все-таки убили меня в Санта-Мария-дель-Фьоре, во время прерванной мессы. Джулиано и меня, как и хотели. Что ж, вы получите то, что хотели. С избытком. — Повесить, — отвечает Лоренцо. В беззвездной безлунной черноте блистают сполохи молний. Мешанина туч разражается громом. Трубный глас. — Анджело, — окликает он Полициано на пороге. — Приведи мне художника. Не Сандро, не хочу тревожить его безмятежность, он после не сможет красавиц писать. Позови его приятеля из мастерской Верроккьо. Того, который рисует уродов вроде меня. Того, который препарирует трупы. Потерев лоб, вспоминает имя мастера, чьи глаза глядят сквозь тебя, как слепые. — Леонардо да Винчи. Пусть нарисует мне Пацци повешенным, когда тот корчится в муках. Заплатишь ему, сколько скажет. «Да подаст ему Господь покаяние». А потом начинается дождь — весенний, сильный и яростный, словно Бог бьет землю по лицу.