***
За окном красовался привычный Токийский пейзаж: десятки домов, квартир, из которых льётся яркий свет, не смотря на то, что уже около двух часов ночи. Шум столичных улиц всё также разносится вдалеке. Только для кого-то это теперь уже не имеет никакого значения, потому что для них уже существует собственный мир, в который они вряд ли захотят кого-то пускать. Санеми сидел в своём кресле аристократичного чёрного цвета, вертя в руках бокал налитого элитного виски. Казалось, после вчерашнего его рука не должна была потянуться к спиртному, однако он не знал иного способа выкинуть назойливые мысли из головы. Слова отца снова и снова вертелись в его голове, заставляя думать о них с каждым часом всё сильнее. Его губы коснулись холодного стекла бокала, отпивая жгучую жидкость, оставляющую лишь какое-то болезненное послевкусие. Санеми не мог разобрать этого вкуса раньше. Просто пил до тех пор пока не станет легче, словно это и было выходом из того кошмара, на который он обрёк себя сам, своими поступками и словами. Горечь. Вот что он сейчас почувствовал на своих губах — такой непривычный вкус, словно раньше его и не существовало. Осознание только что прочувствовало эту боль. Боль от того, что понял ошибку, которую теперь уже не исправишь, потому что поздно. Слишком поздно. И снова ослабевшие было пальцы касаются бутылки виски, притягивая к себе. Сейчас так легче, легче забыть, выкинуть из своего сознания, будто и не было этой ночи. Однако чем больше он пытался забыть, тем чаще перед его глазами проносились картинки той ночи и обрывки её фраз. — Что во мне есть настоящего? На секунду Санеми задумался над таким простым вопросом, казавшимся сейчас таким по-детски нелепым. Кто я? Есть ли во мне что-то настоящее, неиспорченное, нетронутое? То, что я требую от неё? И снова этот привкус горечи от осознания собственной никчёмности и никому ненужности. Кому он сейчас мог позвонить? Кому звонит человек когда ему плохо, когда дышать от удушения собственной души становится невозможным? Маме. Только вот ей всё равно. И пусть сердце тысячи раз разрывается от боли, она не придёт, потому что для неё не существуют последние года её дети. Горько было осознавать, что любимая мама изменилась. Закрылась даже от собственных детей, хотя раньше бросалась к ним по первому зову. Неделая между ними различий. — Мама, посмотри, это открытку я сделал для тебя.Я так старался, пожалуйста, посмотри. Мамочка… — О, дорогой, она очень красивая! Но я сейчас немного занята, оставь на столе, когда у меня будет свободное время, я обязательно посмотрю как следует! — Но мы же хотели сходить на прогулку… Когда мне зайти? Когда у тебя будет время? — Солнышко, прости, но мне сегодня некогда! Но я обещаю, что завтра мы обязательно пойдём в парк гулять… И снова эта горечь, такая же как в детстве. Его обдало такой же горечью, как и тогда. Разве он так много просил? Он просто хотел, побыть с мамой. Однако, тогда ещё не понимал почему у матери на него никогда не было времени. Санеми снова посмотрел в потолок, словно ища ответы на свои вопросы, и всё больше окунаясь в болезненные для себя воспоминания. И Незуко… Горечь. От неё веяло такой же горечью, пронизывающим всё его тело. Боль, вот что вышло наружу той ночью, боль от отчаяния, от одиночества, от которого воет волк, когда ему уже нечем дышать. Санеми вновь поднялся на ноги, походка уже была неуверенной, сказывался выпитый им сегодня алкоголь. Санеми медленно прошёлся по квартире, заглядывая в каждую комнату, в которой никого не было. Снова. Как в детстве… Огромный дом. Однако в нём никого нет. А мальчик лишь ждёт свою маму, смотря на закрытую дверь, ожидая того, когда же она наконец откроется. Он держит в руках помятый рисунок, нарисованный для неё сегодня, красивый на нём они — счастливая семья, только жаль, что это лишь на бумаге… Дверь потихоньку открывается. И он видит счастливую маму, держащую на руках младшего сына, Генью, а за ними и улыбающегося отца. Радость — вот что блестит в их глазах. Наверное, именно тогда в первый и последний раз Санеми ощутил, что они действительно семья… — Ненавижу, как же я вас всех ненавижу! — громкий пьяный крик, разносящийся эхом по всей квартире, а боль пронизывает всё тело до кончиков пальцев. И больше нет сил. Потому что он знает, что не в силах что-то изменить. И потому что он — урод, который посмел ударить девушку, которая была ни в чём не повинна, а просто напомнила то, что он желал забыть, но не смог даже через года. И потому телефон вновь оказывается в руке, зажимающей его до боли. Воспоминания… — Папа… Ну не трогай маму! — пронзительный детский голос разносящийся в тишине их загородного дома. И снова эти голоса, не оставляющие его никогда, сводящие с ума, они повсюду. Его детские слёзы. Слёзы его братьев и сестёр. Крики. Боль. Отчаяние… Новый крик и телефон, разрезая воздух летит в стену, разбивая сенсорный дисплей и сейчас абсолютно наплевать сколько он стоит. Хочется просто исчезнуть из этой жизни, выпасть из реальности, не возвращаясь в неё, потому что боль в душе мешает дышать. Как много этих потому что… Слишком. Невыносимо. До дрожи. Что-то тяжёлое давит по вискам, мешая соображать, не оставляя ничего вокруг, кроме дикого желания уйти, раствориться во времени и пространстве. И снова на глаза попадаются эти злосчастные фотографии. Только вот к сожалению, их сделал не отец. Санеми слишком хорошо знал привычки своего отца, это не в его стиле. И кроме, как по заказу это сделать некому. Кому это нужно? Кто об этом ещё знает? Кулаки стёрты в кровь, осознание отдаётся болью в сердце, она не могла этого сделать, только не Канаэ. Санеми не верил, не хотел верить, но что он мог противопоставить? Почему, когда ему больно, никого нет рядом? Почему он опять никому не нужен? Генья. Санеми знает, что Генья всегда тянулся к нему, но Генья сейчас заграницей, так же как и остальные его младшие братья и сёстры. Они скоро вернутся, но сейчас он один. Усталость. Бесконечная усталость от этой жизни, которая не приносит ничего хорошего, только ненависть и боль. Вот, что было в его сердце. Однако надо жить дальше, чтобы найти ответы на свои вопросы. И потому что сдаются только слабые.***
Возможно, Санеми и не заметил того, что за окном уже посветлело, и наступило новое утро, нового дня. Для кого-то это утро было райским пробуждением, а кто-то даже ещё не ложился спать, смотря в окно несколько часов подряд. В квартире, в которой жила Мицури тоже наступило такое утро, предвещающее начало чего-то нового или разрушения старых преград. Кто знает… Мицури проснулась раньше, наверное, потому что алкоголь имел на неё меньшее воздействие, чем на Незуко, сейчас сладко спящую на её кровати, в то время, как сама хозяйка спала на диване в зале, но это нисколько не стесняло её, а наоборот было более привычным для неё. Однако уже через полчаса проснулась и Незуко, растерянно вспоминая как она оказалась здесь, только вот на ум мало, что приходило, пока она не увидела на тумбочке заботливо лежащую для неё таблетку. Незуко аккуратно встала с кровати и прошла в зал, где уже сидела Мицури, что-то печатающая в компьютере. Проходят года, но ничего не меняется, особенно Мицури. — Доброе утро, — разрушила царящую тишину Незуко, обращая на себя внимание Мицури, которая увлечённо что-то писала, не обращая ни на что внимание. И только услышав голос подруги обернулась. — Ну, судя по твоему виду, не очень — то оно и доброе, — коротко отшутилась она, ставя ноутбук на стол, и поднимаясь на ноги. — Не злись, я пошутила. Нормально ты выглядишь. — Как после выпускного? — Подавив короткий смешок, серьёзно спросила Незуко, припоминая тот день, который забыть будет весьма сложно. — Сколько же мы тогда выпили? — Ты — не знаю, а я ничего не пила, — уверенно заявила Мицури, проходя на кухню и ставя чайник, однако поймав на себе удивлённый, даже скорее ошарашенный взгляд Незуко, решила объяснить. — А то мало ли, где я проснусь, а главное с кем. К тому же надо было кому-то довести тебя до дома. — Это точно. Я тогда так разозлилась на своего отца, что просто не соображала, что делаю. — С грустью в голосе, возвращая себе свой железный тон ответила Незуко, явно коря себя за вчерашнюю слабость. — Ты извини за вчерашнее. — Ой, да расслабься. Всё в норме. Кстати, когда ты со своими родственниками встречаешься? — неожиданно спросила Мицури, расставляя чашки и наливая в них чай. — Сегодня в три часа дня, — спокойно заявила Незуко, придвигая к себе чашку с налитым напитком и ища глазами сахар, который она не могла найти. — Мицури, а где у тебя сахар? — Я выкинула его, — с грустью в голосе заявила Мицури, надув губы, словно маленький ребёнок. — Он напоминал мне о набранном мной килограмме. — Мицури, ты опять за старое, — констатировала Незуко, закатывая глаза. Мицури как всегда преувеличивала. Незуко знала, что Мицури много ест. Для современной девушки даже слишком много, но никогда не поправляется. Хотя всегда говорит об обратном. — Тебе легко говорить, вот ты вечно ешь и не поправляешься. А тут вроде ничего не жрёшь, и всё равно поправляешься. Обидно, блин. Хотя, знаешь что… — неожиданно заявила Мицури, привлекая внимание Незуко и заинтересовывая её. — У меня глаза красивые. — Кстати, ты научилась готовить? Живёшь то одна? — задала вопрос Незуко, уже уверенная в том, что знает ответ, но Мицури не была бы Мицури, если бы вновь не решила удивить её. — Нет, — отмахнулась она с лёгкой улыбкой. — Стоп. Тебе мама что ли готовит? — предположила Незуко, пытаясь понять по её лицу угадала она или нет. — Ага, делать ей больше нечего! Незуко, ты вроде умней меня, а простых вещей не понимаешь. Если я не готовлю — то я не ем, следовательно не набираю килограммы. Это и для фигуры хорошо, и мне нервы сохраняет. Что-то купила в магазине. И всё ужин готов! И жизнь прекрасна! Незуко закатила глаза. Настолько типично для Мицури. В принципе она и не ожидала ничего другого. Хотя надеялась, однако эти слова вызвали у неё улыбку. Потому что нельзя было не рассмеяться смотря на моськи, которые строила Мицури во время рассказа. А ведь, на самом деле, она просто знала, что Незуко сейчас очень плохо и просто хотела помочь. — Ты испортишь себе желудок, — уверенно с тоном мамочки заявила Незуко, снисходительно улыбаясь, допивая свой чай. — Ты говоришь это человеку, месяц сидевшему на йогуртах, серьёзно? — Мицури откровенно удивилась, примерно такой реакции и ожидая от Незуко, которая всю жизнь была правильной во всех отношениях. — Зато похудела, наверное, — решила подбодрить Мицури Незуко, не представляя себе такой режим питания, хотя для её знакомой — это было типично. — Похудела? — с сарказмом в голосе повторила Мицури. — Поправилась на два килограмма. А, ладно, давай не будем о грустных моментах моего детства. У нас есть ещё два часа. Надо привести себя в порядок, а потом встретить твоих родственничков. — Мицури, может, я сама? — Не убивай во мне будущую великую актрису, тем более я уже настроилась, — самоуверенно попросила Мицури, хотя знала, что Незуко это необходимо намного больше, чем ей, однако просить Незуко не умеет. Незуко знала, что Мицури не думает, как говорит, а просто хочет ей помочь. Без подлости и лицемерия, просто потому что знает, как для неё это важно. Наверное поэтому, она просто произнесла такое непривычное для себя слово: — Спасибо…***
Через час Незуко уже была в кафе, ожидая своих родных, почему-то она думала, что они приедут раньше, шестое чувство? Возможно. Нервы давали о себе знать, наверное поэтому она постоянно постукивала по столу своими длинными и тонкими пальцами. Мицури сидела рядом с ней и уже успела заказать себе апельсиновый сок, Незуко лишь ухмыльнулась. Привычка Мицури всё также не претерпела изменений, ведь когда она нервничала, то всегда выпивала какую-нибудь жидкость, будь то сок или йогурт. Не имело значения. Вскоре в поле зрения оказалась знакомая фигура. До боли. До дрожи. Те же слова. Те же воспоминания, отдающиеся болью в сердце. Секунда. И снова гулкий удар где-то внутри, как странно сколько эмоций может заставлять чувствовать один человек. — Ты, твоя мать и остальные твои братья и сестры испортили жизнь моему сыну! Вас вообще не должно было быть… Ещё шаг. А внутри что-то сгорает и ничего не остаётся от той каменной леди, которую она выстраивала годами, снова этот страх, но её руку вдруг сжимает рука Мицури, которая сидит рядом и с вызовом оглядывает всех присутствующих. И снова этот голос. Знакомый, тот голос, который она бы хотела забыть, но не смогла. Столько лет, но эти воспоминания всё также свежи в её памяти, будто это было вчера. Как странно, но так… У всех есть свои больные места, не заживающие раны, которые навсегда останутся рубцами, неизлечимыми ни одним врачом. — Ты, как всегда пунктуальна, — подмечает она, садясь напротив и небрежно бросая сумку на стоящий рядом стул. Её голос удушает, мешая нормально думать, потому как хочется разрыдаться в голос, но на это просто нет времени. Нельзя. — Вы тоже можете похвастаться этим качеством, — колко ответила Незуко, собирая остатки воли, потому как сейчас просто нельзя быть слабой. Только не сейчас. Родные люди по крови, но как далеки… Дальше, чем можно представить. И это не изменить. Уже поздно. — Я думаю, что твоя мать уже объяснила тебе ситуацию. Я прекрасно знаю о твоём материальном положении, и уверенна, что если ты подаришь одну квартиру своей тёте, то ты не обеднеешь. А затем будешь перечислять ей и мне деньги каждый месяц. Потому как это твои обязанности, Незуко, — уверенно заявляет та, а в глазах ни капли понимания, будто так и нужно. А Незуко лишь шумно выдыхает, понимая, что терпеть это больше нет сил, и что она, не смотря на свой идеально проработанный образ холодный стервы, просто заплачет от всего этого кошмара, который не оставляет её семью. Сколько раз она должна отказать? Сколько раз пойти на уступки? Почему никто не желает понять её? Она готовила колкие ответы, заучивала холодные фразы, которые сорвутся с её губ, но сейчас язык, будто онемел. Эта наглость просто медленно убивала её, а она ведь ждала, ждала того, что бабушка просто извиниться, однако её надежды снова разрушились. Снова крах… — Разве я должна? — насмешливо интересуется Незуко, которую уже буквально трясёт от обиды, она ничего не может с собой поделать, хотя разум понимает это, но детский страх повиновения оказывается сильнее. — Долги надо отдавать, Незуко… — холодный расчёт слышится в голосе, спустя года, всё осталось неизменным. Сил больше не осталось. Она хотела что-то ещё сказать, но звонкий голос Мицури не дал ей договорить, а перебил её, просто и бестактно, что было так в её стиле. — Знаете, я, конечно, очень уважаю пожилых людей, однако если они становятся маразматиками, искренне считаю, что их надо сдавать в психиатрическую клинику, где им окажут соответственную помощь, — без стеснения, с вызовом ответила Мицури, откидываясь на спинку кресла, стараясь ввести противника в ступор. — Что вы сказали? — переспросила бабушка Незуко, заметно горячась. — Да кто вы такая? — Я, позвольте представиться, Канроджи Мицури, — не вставая со стула Мицури слегка склонила голову. — А вот позвольте узнать кто вы? А, не говорите, я кажется догадалась. Вы — родственница Камадо Незуко, то есть теперь уже Шинадзугавы Незуко. Так вот, как будущий юрист, я очень советую вам уйти отсюда и больше никогда не появляться в её жизни по одной простой причине. И знаете, какой? Женщина удивлённо вскинула брови, но не перебила, смотря на розовые волосы Мицури с отвращением. Ей была незнакома ситуация, когда кто-то смел перечить ей. А эта девка посмела, да ещё и так просто. — Я просто посажу вас. Не важно на каком основании, но я смогу. Хотя бы за то же вымогательство. С деньгами семьи Шинадзугава это вполне возможно. Поэтому сейчас вы уйдёте по-хорошему, потому что я могу попросить и по-плохому. Вы же умная женщина, мне кажется вы примите правильное решение, — Мицури, конечно, лукавила немного, так как ни накогого юриста она не училась. Хотя в её словах была доля правды. Какое-то время, по настоянию родителей, Мицури действительно проучилась в юридическом. Правда, потом взбунтовалась и бросив университет, подалась в актёрскую стезю поступив на курсы актёрского мастерства. Казалось, бабушка Незуко просто прожгла Мицури взглядом, хотя той было абсолютно всё равно, она лишь отпивала сок из своего бокала с вызовом смотря на женщину, которая резко встала, выхватывая сумку. — Вы ещё пожалеете об этом. Наш разговор не окончен. А потом лишь громкие шаги и удаляющаяся фигура этой женщины. Наверное, только когда она совсем исчезла Незуко смогла вздохнуть спокойно. Детские страхи слишком сильно дали знать о себе в этот день. Незуко почти ничего не сказала, но её била крупная дрожь, от которой она не могла найти спасение. — Незуко, всё хорошо? — мягким тоном спросила сидящая рядом Мицури. — Ты прости, если я перегнула палку. Только вот Незуко лишь посмотрела на неё своими огромными глазами, в которых читалась лишь безграничная усталость и боль затравленного зверя. — Всё хорошо. Вызовешь такси? — будто не своим голосом, охрипшим и каким-то испуганным, Незуко попросила об одолжении Мицури, на что та лишь коротко кивнула. Неожиданно в кармане сумке зазвонил телефон, но Незуко было всё равно. То, что накопилось в ней за это время требовало выходу наружу, но Незуко изо всех сил старалась сдерживаться, однако сейчас будто наступила апатия… — Незуко, твой телефон звонит, — похлопав по плечу, ещё раз повторила Мицури, обеспокоенно разглядывая девушку. — Да, — как-то испуганно согласилась Незуко, а её рука стала нащупывать в сумке телефон. Почему-то она не посмотрела на экран, а просто ответила, принимая вызов. Сейчас так было легче. Только вот на том конце ответили ни сразу, будто человек тщательно обдумывал то, что скажет, а потом послышался уже знакомый голос, который вызывал в теле лёгкую испуганную дрожь. — Незуко, я… — Незуко тут же поняла, что Санеми опять сильно пьян, однако его голос звучал измученно, словно её собственный голос. Казалось, что им сейчас одинаково больно, поэтому Незуко и не бросила трубку, вслушиваясь в голос Санеми. — Я знаю, что тебе меньше всего на свете хочется слышать мой голос, и я не могу тебя в этом упрекнуть, однако… Я просто хочу, чтобы ты знала одно. Знаешь, такие простые слова, но так сложно сказать их. Повисла пауза и Незуко уже хотела отключить телефон, но тут Санеми как-то тяжело вздохнул и произнёс лишь одну фразу: — Прости…***
Внутри Незуко была какая-то пустота, будто что-то оборвалось, исчезло. Она не знала радоваться этому или нет. Возможно, Незуко бы так и просидела в кафе, не обращая внимания на сотни проходящих мимо людей, однако голос Мицури вернул её к горькой реальности. Взгляд огромых глаз был полон грусти и тоски, что плескалась на дне её зрачков. Они ничего не говорили друг другу, быть может, им просто нечего было сказать, какие слова смогли бы выразить то, что творилось внутри, казалось общение ограничилось определёнными жестами и взглядами. Никто не знает, какой писатель сказал это, но порой молчание, действительно, лучше всяких слов. Порой кажется, что это лишь цитата, однако сколько в ней смысла люди узнают потом, когда потеряли что-то важное, какую-то нить, которую теперь не возвратить, потому что её больше нет, а может и не существовало никогда, а им лишь казалось. Иногда люди не видят того, что происходит вокруг, они будто в другом мире, далёком от этого, там где у них всё хорошо и они по-настоящему счастливы. В таком состоянии была и Незуко. Каждый шаг, каждое движение вызывало дрожь по всему телу, а перед глазами вставали такие далёкие, но одновременно близкие картинки из её детства… «Лучше бы тебя не было. Ты — ничтожество…» Новый шаг. Стук каблуков по земле, такой незнакомый до сегодняшнего дня звук — странно, ведь раньше она не была такой. Незуко была другой, она была собой, но чем дальше убегали годы, тем сильнее оставались неизгладимые раны, которые теперь никто не залечит. Она ещё помнит тот радостный смех, искреннюю улыбку, ведомую ей до одного дня. Дня, когда всё изменилось, и её мир рухнул, распался на обломки, не оставляя за собой ничего. Судорожный выдох, и взгляд падает на стоящее рядом «такси». «Так быстро», — мелькает мысль в голове, но тут же теряется среди других обрывков воспоминаний. Её тело движется по инерции, словно отдельно, не подчиняясь разуму. Словно по привычке Незуко открывает дверь и садится внутрь, не оглядывая пространство вокруг себя в своей излюбленной привычке, потому что сейчас наплевать. Она не сразу замечает, что такси так и стоит на месте, не двигаясь. И только через несколько минут осознание заставляет её поднять глаза на водителя, а губы едва размыкаются, чтобы сказать хоть единое слово, произнести единый звук. Однако она не успевает сказать даже одного слова, чтобы назвать адрес. Потому что пронзительный сапфировый взгляд не оставляет её, рассматривая каждую черту лица, словно вспоминая. Они ведь уже встречались. Повисла тишина остались взгляды, сказавшие уже очень много. Водитель всё также рассматривает её, убеждаясь что это именно она, а не его очередной сон или фантазия. Лёгкая улыбка касается мужских губ, а чуть грубоватый голос разрушает тишину. — Я думал, что больше не увижу тебя. И сейчас ей всё равно, что он без её разрешения перешёл на ты, ведь сейчас это так неважно, она ничего не отвечает, только смотрит в его синие глаза, утопая в них всё сильнее и сильнее… — Хотел увидеть, чтобы поблагодарить… Её голос спокойный и отстранённый, как тогда при их первой встрече. Незуко устало улыбнулась и дрожащими руками потёрла переносицу. Глаза казалось потеряли огонь, горящий в них, что-то внутри перегорело. — Нет. Незуко слегка вздрогнула и, будто мороз прошёлся по её коже, опаляя ледяным дыханием. Удивление в глазах не укрылось и от взгляда парня, расслабленно прикрывшего глаза. Тяжёлый вздох следом прокатился по машине, а улыбка вновь коснулась усталых губ. — Я просто хотел снова увидеть тебя… Незуко опустила голову вниз, собираясь с мыслями. Этот вопрос казалось, снова вернул её в реальность, разум прояснился, а на душе стало легче. Незуко знала, он поймёт и сама не находила причин, почему ей спокойнее с ним. — Зачем? — тихий вопрос, сорвавшийся с её губ, а в голосе уже ни следа той холодности, от которой можно замёрзнуть и в жаркий день. Просто искренние слова, фразы. Так легче. — Не знаю, — он ответил честно, потому что сам не знал ответа на её вопрос. Быть может, это была благодарность или какое-то чувство щемящей жалости к этой девушке, которое нельзя было описать одним словом. — Мы так и не познакомились с тобой, хотя ты сделала для меня намного больше, чем десятки моих знакомых. — Незуко, — девушка ответила просто, не говоря много слов, потому что сама этого не любила, считая пустой тратой времени. — Гию, — улыбнувшись, ответил он, заводя машину. Ему хотелось многое сказать этой девушке, однако печаль, пролегшая в её глазах, остановила его. Гию не хотел утруждать её своими суждениями. Он просто знал, что ей нужно высказаться, потому что Незуко слишком много копит в себя, хочет казаться сильной, но даже этот образ порой рушится на тысячи осколков. — Ты такая же, как и при нашей первой встрече. — Жалкая? — её голос с лёгкой дрожью произнёс неприятное для неё слово, такое чужое, которое она когда-то выкинула из своей жизни из-за несоответствия своему образу. Но Гию лишь покачал головой, склоняя её набок и смотря за дорогой, которая непрерывно несла их всё ближе к дому, в который так никому и не хотелось. — Нет… — сказал он чуть громче, зная то, что она услышит. Тихая пауза, а потом снова его спокойный голос произносит. — Измученная. — Мне плохо, — честно отвечает она, приникая лбом к холодному стеклу. Делая новый вздох, словно виток жизни. — И больше нет сил молчать об этом. Фраза обрывается, и она не знает, что сказать дальше. Привычка таить себе эмоции не позволяет рассказать всего, но и груз всего этого не позволяет больше молчать. — Ты замужем за богатым отпрыском? — своевременно спрашивает он, не давая ей времени понять того, как он понял это. Его размеренный, безэмоциональный тон успокаивает, расслабляя. И ей становится чуть легче. — Я видел кольцо на твоём безымянном пальце, ты слишком хорошая для богатой особы и слишком грустна для весёлой жены. Я не психолог, Незуко, я не буду лезть в твою душу, однако знай. Всегда, когда тебе будет плохо, одиноко и больно — в любое время дня и ночи, позвони мне. Просто если не с кем поговорить. — Тебе жаль меня? — бесстрастно спрашивает она, сжимая рукой край своей куртки, словно пытаясь собраться с мыслями, прийти в себя, войти в свой ледяной образ, что получается с трудом. Слишком много эмоциональных потрясении. — Нет, в который раз за сегодня я говорю тебе это слово? — Его губы лишь слегка тронула улыбка, а прозвучавший вопрос заставил улыбнуться и Незуко, так чисто и искренне. — Я серьёзно, Незуко. Я знаю, какого это быть одному, против целого мира. Но ты помогла мне, вытащила из того ада, в котором я жил, подарив надежду на завтра. Почему же я не могу помочь тебе? Гию говорил это искренне, без каких-либо увёрток и потайного смысла, он просто хотел помочь, сделать её жизнь чуть легче, потому что он верил, что Незуко просто не повезло, он не знал её истории, но глаза, привлекшие его ещё в первую встречу, эти глаза, которые забыть он не сможет, они были наполнены добротой и невинностью, а ещё невыразимой болью. Он затормозил, ведь они подъехали к нужному дому. На минуту замолкло всё, и казалось сложно было услышать что-то, кроме тиканья часов. Незуко уже не думала о разговоре с Санеми, почему-то видеть его сейчас было тяжело, но Незуко понимала необходимость этого разговора, нужного им обоим. Щелчок двери, опущенный вновь взгляд, раскатистый выдох. А потом лишь тихое, на выдохе, но такое нужное, важнее тысячи слов: — Спасибо… И звук её удаляющихся шагов и всё, что ему остаётся это снова наблюдать, как она уходит. Кажется, это входит у него в привычку — смотреть на её удаляющуюся фигуру, думать о ней. Однако его взгляд опускается на заднее сиденье — сумка хозяйки, одиноко ожидающая её. А Гию лишь встаёт, выходя из машины, чтобы вернуть пропажу хозяйке, а может, просто увидеть её ещё раз. Но Незуко даже не думает об этом, такие мелочи не остаются в памяти, вылетая будто пуля из пистолета. Думать. То, чего сейчас хочется меньше всего. Говорить. А есть ли хоть какой-то смысл? Надеяться. А есть ли та самая надежда? Незуко почти подходит к подъезду своего нынешнего дома, ставшего адом. И каждый шаг приближает её к этому, пока её глаза не замечают такую знакомую до боли фигуру. Незуко запомнила её ещё в день свадьбы, сложно забыть ту, что стала причиной бессонных ночей Санеми и ещё большей ненависти к жене. Эти красивые чёрные волосы и фиалковые глаза — всё это не сотрёшь из памяти. Незуко не знает чего ждёт, она видит Санеми, стоящего рядом. Они жестикулируют руками и о чём-то говорят, будто спорят, но она не может разобрать их слов. Чего она ждёт? Сложно ответить. Незуко просто смотрела на то, что происходит в стороне, и с каждым их движением становилось всё хуже и хуже, словно что-то разрывалось внутри, но ни один мускул на её лице не дрогнул, она продолжала носить свою маску. Ей просто хотелось, чтобы он оттолкнул ту девушку от себя. Незуко не знала причину этого желания, но что-то внутри, где-то там, где находится душа молило об этом. Однако… Всё не всегда получается так, как мы того желаем. Секунда. И его губы ловят податливые уста брюнетки, медленно, изучая, а руки зарываются в её волосы. Только вот Незуко ещё помнит, как те самые губы терзали её рот, кусали до крови её губы, грязно, пошло, мерзко. И эти картинки одна за одной поочерёдно всплывали в её голове… Воспоминания той ночи. А те самые руки Санеми, прижимающие к себе сейчас брюнетку, сдавливали руки Незуко до боли, оставляя не прошедшие до нынешних пор синяки, везде: на лице, руках. Так, чем же она это заслужила? Что такого сделала? Дышать стало тяжелее, будто доступ воздуха перекрыли, а перед глазами всё также калейдоскопом различных стёкол мелькали те самые удары, поцелуй. Всё смешалось, и казалось, что всё это сейчас просто сведёт её с ума. Голова шла кругом, а перед глазами всё плыло: здания, люди, улицы. Рефреном отдавались в голове слова Санеми, те самые страшные обрывки… Она держалась, но слёзы всё-таки хлынули из глаз, сбивая дыхание, мешая нормально дышать, что итак давалось с большим трудом. Однако через минуту глаза, застланные слезами, всё же различили знакомый силуэт, который Незуко сейчас была ужасно рада видеть. Гию стоял перед ней, держа в руках её сумку, но сейчас это было совсем неважно. Его взгляд, обеспокоенный и встревоженный, остановился на фигуре Незуко, видневшейся в нескольких десятках шагов. Она ничего не сказала. А просто смотрела на него своими бездонными глазами, утопая в омуте сапфирового взгляда. Незуко лишь подбежала к нему, сокращая расстояние между ними, срываясь на бег, а потом девичьи руки легко, в одну секунду, обвили его талию, теснее прижимаясь к его горячему и крепкому мужскому телу. Гию стоял, как громом поражённый, пытаясь понять, что произошло, однако сейчас это было неважно, потому что крепкие мужские руки сжали её талию сильнее, притягивая ближе к себе, чтобы чувствовала себя в безопасности, утыкаясь носом в его плечо. А чуть грубый голос снова успокоил: — Тише, тише… Всё хорошо, я здесь, я рядом с тобой…