дети бродят по улицам города d-9

— я бы убил за тебя. у минхо на этой фразе окончательно сбивается дыхание. кристофер улыбается настолько беспечно, будто сообщает о погоде: я бы убил за тебя, минхо, но это сделает солнце, ведь сегодня обещали плюс тридцать пять градусов, пожалуйста, береги голову! бан кристофер чан улыбается настолько беспечно, словно это не он только что сломал руку одному и разбил голову битой другому. словно это сделал минхо, а он, бан кристофер чан, просто проходил мимо и решил сказать о том, что убил бы за ли минхо. но проблема в том, что кристофер сообщает об этом так легко и беспечно, потому что действительно в состоянии так сделать. потому что он так уже делал — и не раз, минхо уверен. — о чем ты говоришь, — выдыхает минхо и прячет дрожащие пальцы в карман толстовки. та, пропахшая потом после тренировки и пропитанная кровью двух идиотов, решивших расквитаться с ли в темном переулке. у минхо до сих пор в горле саднит, а пальцы начинают неметь — шок наползает волнами, парализует, вколачивает в асфальт. валяющиеся в ногах придурки подвывают и ползут, как гусеницы. минхо отшатывается в сторону, словно боится оставить на них след — полиция загребет тогда и его, будет допрашивать, обзвонит всех родственников, доберется до родителей. — что ты, блять, говоришь, чан, ты с ума сошел? — я бы убил за тебя, — с расстановкой, словно ребенку, повторяет бан чан. — и если надо — убью, ты только скажи. у бан чана полыхают искренностью глаза и огнем — волосы. они выкрашены в ядерно-красный, и минхо на секунду думает, что краска выжрала серое вещество в этой черепной коробке, окислилась, а теперь потихоньку разъедает и череп, но проблема в том, что бан кристофер чан — всезнайка, отличник, в здравом уме и лишь совсем немного ебанутый. и вся его компашка — тоже. это ему по секрету сказал джисон еще в конце второго курса универа, пока ли сворачивал свою шею и разглядывал цветастый ворох волос с задних рядов — почти все лекции чан спал, а на семинарах блистал знаниями так, словно у него на веках весь материал за год отпечатан. в университете о нем шептались и тихо восхищались: где вы еще встретите отличника с послужным списком разбитых носов идиотов, которые посягали на их территорию? их — это условность, весь район хондэ был закреплен за шайкой чана лишь на словах, но отстаивался кровью и сломанными костьми. минхо в это не лез, джисон, однажды побывавший в этом и выползший со сломанными ребрами, повторять отказался. их — это условность, перетекающая даже на людей: чан защищает студентов как какой-нибудь человек-паук-ваш-дружелюбный-сосед, а здесь ваш-дружелюбный-однокурсник. у вас украли кошелек? бан чан и его шайка разберется. избили в подворотне? бан чан и его шайка разберется. вас пытались поставить на колени и заставить отсосать, потому что язык ваш реагирует быстрее, чем мозг? бан чан разберется, минхо, он за тебя убьет. он за тебя человеку голову проломил. — они же тебя не тронули, верно? снизу начинают активно мычать. это тот, с пробитой головой, едва размыкающий губы и, вероятно, умоляющий вызвать ему скорую. но телефон минхо превратился в щепки еще полчаса назад, когда эти два бугая прижали его к каменной кладке, выпотрошили содержимое рюкзака и топтались на телефоне и тетрадях с такой радостью, словно выиграли самый большой куш во вселенной. ли минхо не стоил и половины их радости. ли минхо вообще мало чего стоил в этой жизни: может быть короткой улыбки, смазанного поцелуя, недолговечной дружбы, яркой, но короткой карьеры. минхо всегда принижал свои заслуги, отдавал лавры другим, потому что с детства его пичкали этим треклятым «ты и гроша ломаного не стоишь, не зазнавайся», поэтому он научился не выделяться, сливаться, стал хамелеоном, меняющим окрас под стать окружающей среде. он даже, наверное, тень перестал отбрасывать. но у него появилась другая — с полыхающим взглядом и пожаром в волосах. — минхо. они. тебя. тронули? — снизу мычат, когда чан ставит биту идиоту на спину, вдавливает в позвоночник, словно хочет позвонки покатать туда-сюда. — ответь. — нет, — сипло выдает он, опуская взгляд. под его ногами распластавшееся широкое тело, которое изломано и кровоточит. под его ногами асфальт в каплях крови, под его ногами земля, целый мир — и если тот осмелится тронуть минхо, бан чан и мир уничтожит? — не успели. они ничего не сделали. — но они хотели, — резонно напоминает чан, одним голосом влепляя смачную оплеуху. — они хотели поставить тебя на колени и долбиться в твой рот по очереди. эти отморозки иногда вылавливают тут мальчишек, издеваются над ними, снимают на видео и шантажируют. мы пытались отловить их две недели. — двоих-то? — прорезается смешок. это нервное? ему страшно, потому что его пытались принудить к минету, или ему страшно, что бан чан так спокойно об этом говорит, словно каждый день видит подобное? это же хондэ, это центр молодежной культуры, тут один из лучших университетов искусств в стране, в котором они, на минуточку, с бан чаном студенты. они с разных потоков, но общие лекции есть, поэтому они знают друг друга. поэтому чан заметил ли минхо, у которого нет тени. — их больше, отлавливаем по очереди. — потрясающе. мне нужно раскланяться и сердечно тебя отблагодарить? спасибо, бан кристофер чан, сделай так, чтобы завтра полиция не пришла по мою душу, чтобы узнать, на кой черт ты разъебал человеку голову. если все сказанное тобой правда, то просто… блять. у минхо саднит горло, болят пальцы — на них, наверное, тоже есть кровь, нужно будет отмыть руки, содрать с них кожу, наклеить новую, лишь бы забыть, как они сжимали чужие плечи, впивались в кожаную куртку, как царапали кожу у основания шеи. если все, что сказал чан, правда, минхо и правда не повезло. такие, как ли минхо, не отсвечивающие, не имеющие тени, сливающиеся со стенами, не должны притягивать подобные неприятности на свою шкуру. они должны быть тихими, потакать чужим прихотям, должны снимать с головы лавровый венец и передавать другим, но минхо дал осечку, язык среагировал быстрее, выплюнул ядовитую фразу, а дальше дело за малым: темный переулок, зубоскальные ухмылки, четыре крепкие руки и за полночь. дальше — попытка укусить, смачный удар в челюсть, хлынувшая из носа кровь, звякающая пряжка ремня. дальше — росчерк биты, визг, огонь в глазах и на голове. дальше — это бан чан перед минхо. у минхо саднит где-то между ребер, ноет и тянет, он едва ли стоит на ногах, когда осознание бьет в затылок: его ведь действительно могли изнасиловать. тут мало людей по ночам, камеры фонят и вообще не на всех улицах висят, его могли снимать, а потом шантажировать. с ним могли сделать вещи и куда хуже. это получается, что чан его спас? этот сумасбродный всезнайка с задних рядов, отвечающий на семинарах, словно автоматную дробь выдает? этот придурок, который считает хондэ своим районом и защищает его собственной кровью? этот придурок, который за минхо готов уби… — тебя никто никогда не тронет, — чужой шепот разбивается о лицо, чужая ладонь оказывается на затылке, притягивает ближе, заставляет столкнуться лбами: глаза в глаза, нос к носу, бан чан смотрит из-под сползшей на брови банданы так, словно под залог отдает собственную жизнь: на, бери, минхо, распоряжайся ей как хочешь, он тебе свое сердце на блюдечке принес, он для тебя тенью стал, ты теперь не обезличен, ты теперь не хамелеон, ты — человек. его. — я за тебя в порошок сотру. хондэ по сравнению с тобой ничто. минхо смотрит в чужие глаза, а пламя лижет, цепляет, сжирает заживо. это он-то важнее хондэ? третьекурник-никто. он уже было хочет ответить, хочет сказать «спасибо», хочет, может быть, поцеловать, может быть самую малость прижаться к губам и «спасибо» это в самую суть бан чана выдохнуть, только чана оттягивают назад под язвительно-снисходительное: — голуби воркующие, здесь недалеко свистит полицейская тачка, рассасываемся по разным углам. встретимся завтра на лекциях, минхо, хорошей ночки. у хван хенджина в волосах голубая лагуна, у ли феликса рядом с ним — расплавленное золото, а у чанбина — крыло ворона, не хватает только ким сынмина и чуточку сумасшедшего ян чонина. ах да, они все — чуточку ебанутые.