дети бродят по улицам города d-9

он проносится мимо кухни, на ходу стягивая шапку, шарф и куртку, мама что-то кричит ему вслед — об затылок ударяются слова на повышенном тоне, отпрыгивают, как попрыгунчики и бьются об стены, дробятся и эхом заполняют узкий коридор. он заскакивает в комнату, дверь — на замок до самого щелчка, который словно говорит: да, теперь ты в безопасности, ты дома. на пол падает рюкзак, испачканный в весенней грязи и мокрый из-за нароста снега, который таял по дороге, впитываясь в дешевую ткань. но его ничего не останавливает. мысли лихорадочно крутятся в голове, как белка в колесе: он знает, что нужно делать, знает, как сделать, знает, что то, что он сделает, иррационально, непонятно и не поддается ни логическому, ни научному объяснению, знает, что он вообще-то нарушает все правила, выведенные некогда и кем-то, но выведенные же. он выдвигает ящик стола, там склад из цветастых стикеров, маркеров и пухлых скетчбуков с однотонными обложками. они заполнены почти все. раньше валялись без надобности — он покупал их, открывал, закрывал. ничего не рисовалось. никто не рисовался. однообразность жизни душила, затягивая удавку на шее. на руках жглись отметины от сигарет — этим промышляла не жизнь, а чертовы старшеклассники, выбравшие его, мальчишку со выкрашенными волосами и мягкими чертами лица, как игрушку для битья. играли только по-крупному. до крови. ни до первой, слишком просто, до фонтана кровяки и растекающейся лужи под холодным телом. к этому они вели. а пока он жив: вытаскивает один из последних скетчбуков, бросает на стол и раскрывает, лихорадочно листает страницы. находит. среди страниц с грифельными эскизами лежит цветок. у него четыре лепестка. зеленый, желтый, оранжевый, красный. остальные три лепестка он расфасовал между страниц. сделал там наброски. датировал. находит. и выдыхает. берет цветок, жмурится — рука опухла и покраснела, старшеклассники-уроды и топтались на ней и снова прижигали сигареты. но ничего. не страшно. страшно, когда последний лепесток оторвется от завязи и иррациональность больше никогда не произойдет. но до этого — еще четыре лепестка. точнее — три. он отрывает лепесток и шепчет себе под нос: — лети, лети, лепесток, через запад на восток… мир толкается и пинается, как ребенок во чреве матери. его шатает по комнате, которая переворачивается вверх дном, цветасто рябит перед глазами, а затем комната давит со всех сторон, пытаясь его раздавить. мир схлопывается в одну маленькую точку — ее центр он. а потом мир взрывается. буйством ощущений, запахов и (когда он открывает глаза) цветов. на него смотрит пара глаз, темных, точно ночь, уголки глаз острые, затемненные тенями, чуть подтянутые к вискам — он сразу думает о кошках, у которых глаза с кисточками. обладатель кошачьих глаз коротко хмыкает, щурится, протягивает руку и с ленцой тянет: — ты водишь, хван хенджин. теперь попробуй найти меня. на дворе две тысячи шестой год, маленький прибрежный поселок попова, земля гор и крайняя точка россии. здесь его зовут хван хенджин и все, что ему нужно — это разгадать одну простую загадку. хенджин хватается за чужую руку, как за спасительную соломинку, и резко встает. рука совсем не болит. он мельком оглядывает себя, рассматривая бледную кожу, усеянную созвездиями родинок, а не черных пятен-прожигов. у хван хенджина длинные ноги, прямые, как палки, и короткие шорты, едва прикрывающие острые треугольники коленных чашек. на нем легкая футболка-поло, развивающаяся как флаг от сильного ветра, который толкает его в сторону мальчишки с кошачьими глазами и улыбкой, за которую хенджин готов разрезать пространство и время. его зовут ли минхо, он учится в колледже на защите в чрезвычайных ситуациях, а когда они встречаются все вместе (чаще всего по вечерам, когда солнце лижет землю, надеясь оставить на ней яркий след), то травит байки и страшилки, цитирует аристотеля и спорит с сынмином о вселенной. хенджин здесь четвертый раз: лепестки цветка, всунутого в букет, который он обнаружил в больничной палате, пестрели всеми цветами радуги и выделялся на общем фоне белых роз и гипсофил. аляповато-лишний цветок был приткнут где-то с краю, словно его впопыхах и неаккуратно вставили, лишь бы не разбудить хенджина. когда он пришел в сознание, голова продолжала раскалываться, в палате были он и еще двое парней — оба невстающие из-за переломов разной степени тяжести и спящие настолько крепко, что созвучный храп перекликал головную боль. взгляд сам преклеелся к цветку, рука коснулась лепестков, и один из них опал, провальсировав до поверхности тумбочки. хенджин взял лепесток, размял между пальцев и хрипло выдавил: — какой-то цветик-семицветик. как там… лети, лети, лепесток, через запад на восток. и мир его услышал. как слушал его каждый раз, когда лепесток оказывался между пальцев, а с языка срывались слова из детской сказки, написанной на чужую смерть. — хенджин, — зовет его минхо, цепляясь пальцами за ворот его рубашки-поло и притягивая к себе. хенджин теряется и крепко жмурится: его сейчас что, поцелуют? вот так просто? но раздается всплеск смеха — высокого и задорного, который хочется поймать в банку и закупорить. — ты водишь, балбес. я нашел тебя, теперь твоя очередь. — а, да. я понял. до десяти? — давай до двадцати, — говорит чанбин и виснет на плече минхо, наваливаясь грудой мышц и дивом мускулов, шмыгает носом — тот у него вечно течет, — чтобы мы успели разбежаться. чонину дай фору. он на футболе ногу подвернул, помнишь? чонин — маленький цыпленок с черным хохолком — машет ему рукой, широко улыбаясь. на солнце блестят брекеты, можно ловить солнечных зайчиков. рядом с ним, как два оловянных солдатика, стоят банчан и феликс — оба высокие, в джинсах, держащихся на тазоберденных косточках крепче, чем на ремне. у них обоих устало-счастливый вид — работать в доставке еды по двенадцать часов сущий кошмар. — а где сынмин? — интересуется хенджин, скорее для дела и справки, просто непривычно видеть эту шайку не в полном составе. еще непривычнее — видеть ли минхо живым. — должен подойти через час, — отзывается минхо и хлопает хенджина по плечу. — все хорошо, не беспокойся. джисон тоже подтянется. ты же помнишь джисона? джисона этот хенджин наверняка знал, но не так хорошо, как остальных. а он — из будущего, из калеченного двадцать третьего года — нет. «все хорошо» изо рта минхо звучит как ложь, но хенджин вида не подает. пока есть возможность видеть минхо, ощущать минхо и слышать минхо — живется чуточку лучше. что здесь, в прошлом, что там — в настоящем. но у хенджина одна важная цель — загадка. и каждый раз, когда он попадает сюда, кто-то перетасовывает все карты. в первый раз, когда мир выплюнул его в поселок попова, находящийся на окраине россии, отрезанном от мира проливом старка, первое, что он увидел — гроб. лакированный, выкрашенный в черный. похороны. первая опорная точка. второе, что он увидел, — были банчан, феликс, сынмин и чанбин. чонина до похорон не допустили, маленький и впечатлительный, он верил, что обязательно кто-то разбудит того, кто навечно упрятан в обитой лакированной коробке. как в сказке «спящая красавица». третье, что он увидел, — это плачущих взрослых. четвертое, что он увидел, как гранитная могильная плита была влажной из-за дождя, земля рыхлой, а надпись «ли минхо 1990-2007» выгравирована ровно над подписями «помни о себе» и «любимый сын». вторая опорная точка. пятое, что он увидел, точнее почувствовал сердцем хван хенджина — отсутствие хан джисона на похоронах. — играем? — вновь интересуется минхо. смотрит с прищуром. — да, давайте уже, — чанбин отбивает «пять» минхо и хенджину, который пытается вклиниться в события. у них игра в прятки. — считай. хенджин кивает, задерживается взглядом на минхо, запоминая и высокую переносицу, и острые скулы, бледность кожи и чуточку неправильный прикус. запоминает улыбку. кто знает, в какой временной отрезок его забросит в следующий раз и будет ли жив там минхо. в памяти отпечатываются все они. юные и острые, как лезвия. дети, рассекающие широкие улицы на краю земли. одни и те же улицы с тем, кто потом убьет минхо. все новостные сводки будут трубить об этом. полиция начнет прочесывать каждый дом, а люди начнут путаться в показаниях. потому что для кого-то ли минхо чудесный парень, для кого-то — сорванец и оборванец, а для кого-то — пополнение в коллекции, имя в списке жертв, который будут заунывно зачитывать в суде. хенджин закрывает глаза. по ощущениям сейчас июль. минхо не уедет на учебу во владивосток до конца августа. школы закрыты, и у чонина с сынмином куча свободных дней. а банчан и феликс работают, чтобы покупать им пачки чипс по восемь рублей и жвачку хуба-буба за два рубля. один хан джисон копошится в памяти, но не появляется на глаза. хенджин закрывает глаза и начинает считать до двадцати. все бросаются врассыпную. когда отсчет закончится, хенджин побежит их искать. и еще не знает, что минхо он сегодня так и не найдет.