Начало вращения

Цинь Хуайчжан часто выбирался за пределы поместья. И его всегда провожали верные подопечные ребята. Один лишь Цзышу вечно сидел за книгами или тренировал тело будто воин, готовящийся к последней битве. Ему было искренне жаль этого мальчишку. Ведь, когда родителей того не стало и их объявили изменниками, он специально помчался на лошади к ним в усадьбу, чтобы успеть спасти трёх птенцов семейства Чжоу. Но спас по итогу только одного. — Это… это мои… — шёпотом начал совсем маленький Цзышу, расширившимися в страхе глазами смотря на три изломанных тела. Четвёртое, женское, лежало с белым куском шёлка, обёрнутым вокруг шеи. Его успели снять с крепления у потолка над кроватью. Как сказали стражники, они нашли мальчишку, сидящим на коленях перед матерью. — Тише, Цзышу, — Хуайчжан глянул с опаской на переговаривающихся охранников вдали у выхода из поместья, — они думают, что ты — немой. Молчи, как и молчал, — он положил ему руку на плечо и с силой сжал, — ты всё сделал правильно. Пойдём. Цзышу потом очень долгое время отказывался говорить в принципе. Будь то по делу или нет. Лишь однажды, на Цинмин, он решился попросить помянуть родителей и братьев как полагалось, но… — Прости, А-Шу, я не смогу тебя отвезти к их могилам. Их… — говорить о таком было тяжело. Ещё тяжелее понимать, что ты должен быть честным. Потому что его подопечный был вправе знать, — их не хоронили. Всё, что от них осталось… Их останки отдали дворовым псам на растерзание с глумлением. Чтобы даже в посмертии те не обрели покоя. Цинь Хуайчжан не знал, чем императора Хэлянь Пэя прогневало именно семейство Чжоу, что дошло до такого. — От них ничего не осталось. Ни костей, ни плоти, ни праха. Если ты хочешь, мы могли бы… — он хотел предложить сделать поминальные таблички, чтобы тот мог отдать им дань уважения хотя бы так. — Тогда ничего не надо, — голос юного ученика сел. — А-Шу? — растерянность, вот что почувствовал Цинь Хуайчжан. — Ничего не надо. Простите что побеспокоил, наставник Цинь, — склонился в глубоком поклоне мальчик, развернулся и деревянной походкой направился в сторону тренировочных манекенов, с ещё бо́льшим упорством потом отбивая руки, ноги. Глядя на него сердце тревожно сжималось. Он всё равно сделал таблички, как и предлагал, и повёл других своих, таких же обездоленных учеников, чтобы те могли как-то проститься с родными. Цинь Хуайчжан понятия не имел, правильно ли поступил. Ребята жгли ритуальные деньги, по очереди молились. Но Чжоу Цзышу, увидев это, просто понаблюдал за всеми, а когда пришла его очередь… остальные этого честно не заметили, успокаивая в который раз разревевшегося Мин Хуана, а Цинь Хуайчжан не стал его окликать — мальчик ушёл под плакучую иву на территории поместья и сидел там до глубокой ночи, пока не продрог. Зайдя после в его комнату, Хуайчжан всучил ему рюмку нагретого вина, от которого ребёнок закашлялся, но быстро уснул. На следующий день после Цинмина Хуайчжан распорядился, чтобы того не будили в самую рань, как это было у них заведено, а дали проспаться до вечера. Больше они подобного разговора не заводили. И всё стало почти как прежде. Цзышу никогда не провожал его. Но однажды, когда Цинь Хуайчжан вернулся раненым, он был самым первым из тех, кто его встретил, заставил остальных быстро натаскать лекарств, подготовить комнату, принести сменные вещи и долго-долго его выхаживал. Его юный ученик так рано повзрослел, ещё толком не успев побыть обыкновенным ребёнком. «Цзянху суров — с горечью думал Цинь Хуайчжан — на то это и цзянху». — Почему ты никогда не провожаешь меня, хотя так положено правилами? — решился спросить он у него сам один раз, прежде чем пойти к главным воротам и попрощаться с остальными. Цзышу перестал доламывать очередной манекен. Его техника летящих шагов была почти безупречна. Глава поместья Времён года считал, что его самая большая удача в жизни — встреча с ним. Который подавал уже сейчас большие надежды. Утерев пот со лба, Цзышу надлежаще поклонился. — Простите, мастер Цинь. Я просто не люблю прощаться. Но мне очень нравятся новые встречи… с дорогими мне людьми. Как всегда просто отбрехался обычной фразой, улыбнулся Цинь Хуайчжан, смотря на всю невозмутимость Цзышу. Подойдя, он обнял его, отчего тот вмиг остолбенел. — Не нужно прятать свои чувства от меня, мальчик. Ты можешь перед своими собратьями всё скрывать, если тебе так легче, но не передо мной. Твой дядя-наставник тебя всегда выслушает. — Как… уважаемый понял? — Если бы я не мог тебя понять, то разве мог бы считаться твоим учителем? Между учителем и учеником в нашем мире, А-Шу, есть особенная связь. Как у родителя к своему дитя. Вина ученика всегда ложится на плечи учителя. Твоя боль — моя. Рана, нанесённая тебе, болит и у меня, — конечно он говорил образно, но внимающий ему со сложным лицом Цзышу кажется начал понимать. И возможно доверять чуть больше, чем ранее. Во время долгой поездки после этого разговора ему в одной деревеньке, неподалеку от Долины Призраков, повстречалась девчушка, лишившаяся родителей и красоты своего лица. Совсем юная, не понимающая, почему те, кто ранее был добр к ней, сейчас лишь насмехались и издевались. Жестокость людей обратилась к ней со всем присущим непониманием, боязнью и непринятием. Забившись под маленьким мостиком через ссохшихся почти ручеёк, она не смела показываться из-под него. Честно, он бы и не заметил её, если бы не отточенный слух мастера боевых искусств. Только лишь взглянув, он не сумел сдержать чувств и отшатнулся при виде её раны: свежей. Ей было наверно пару дней, она ещё не до конца успела покрыться заживляющей коркой и местами страшно гноилась. Пол лица как у юной богини, сошедшей с небес, а другая — как у страшной демоницы. Девочка глянула на него с таким горьким пониманием, что сделалось совестно. Вот он сам — тот, кто в жизни добился лишь навыка маскировки, тихих шагов. Бельмо на глазу учителя, хоть, как выяснилось впоследствии, всё же имеющее какой-то толк. «Но от рисовой кадки проку больше. Она хоть накормить может, а ты только сирот собираешь вокруг себя и учишь наряжаться уродцами», — такую оценку ему дал Е Байи, когда он при встрече рассказал, что создал свою школу и там уже появились многообещающие ученики. Но его искусство могло не только уродовать или просто прятать. Оно способно было и украшать. И, возможно, ещё и дарить надежду. Цинь Хуайчжан еле переборол вполне естественную неприязнь и минутное чувство омерзения, которое, как он надеялся, не сильно отразилось на его лице. — Вижу, юной госпоже выпала тяжкая судьба. Как тебя зовут, дитя? Услышав, что её имя Лю Цинцяо, он невольно содрогнулся. Маленькая девочка называла себя зелёной лисицей, как если бы ребёнка называли демоном с рождения, и тот бы считал, что «демон» — это и есть его имя. Он бы хотел выходить это дитя, позаботиться. Но не смел забрать её с собой не зная, что ещё могло повстречаться ему на пути в поиске сведений о пропавшем несколько лет назад Жун Сюане, которого искал его наставник. — Что хочет господин от этой ничтожной? У Цяо-Цяо ничего нет. — Я могу помочь тебе подлечить рану, чтобы не болела и не гноилась, и научить маскировать её. Непонятно было как эта девочка сумела ему довериться. Как она ещё не растеряла доброты после того, что с ней сделали. Порой Цинь Хуайчжану казалось, что те, кто мнил себя праведниками и истиной в человеческом облике, на деле были не более чем демонами Диюя. Тем сильнее поражало что вот она, Долина Призраков, совсем рядом — перейди только мост, поднимись вверх к хребту Цзиншу по кем-то когда-то проторенной извилистой дороге, обойди подножную деревеньку у Фэнъя, ещё немного пройди вверх и постучи в величественные и пугающие ворота. Но маленькой девочке причинила такой непоправимый вред не она, а жестокие жители родной деревни. Цинцяо не имела сильных меридианов: он на всякий случай проверил, пользуясь случаем, циркуляцию ци. Она по уровню развития духовной энергии была как Лян Цзюсяо. Вычищать её нагноившуюся рану пришлось скрупулёзно, отчего Лю Цинцяо кривилась, но не проронила и слезинки, хотя и впилась до побеления пальцами в колени, прикрываемые платьем. «Хорошая выдержка», — по привычке отмечал он потенциал, невольно продолжая сравнивать со своими оставшимися в поместье учениками. При должном усердии из неё можно было бы сделать неплохого мастера боевых искусств даже с малой толикой духовных сил. С Цзюсяо же получилось, хотя тут... стоило признать, что он не питал особых надежд на юного ученика Ляна. Если бы за него не взялся Цзышу... Может Цзюсяо только и делал бы, что помогал другим освоиться в поместье. Он провел с ней около двух недель, рассказывая о странствиях, об ингредиентах для лепки маски лучшего качества. У них был почти полноценный обмен: она дарила ему кров, а он ей покупал еду и давал знания. И она их схватывала на лету. Только сама выделка изделий ей всё же поддавалась с трудом. На рынке в деревне он приобрёл самые лучшие краски и дорогие кисти. Он специально выбирал те, которые было бы удобно держать именно её тонкими, как ивовые прутики, пальцами. И приплатил, чтобы у кончика кисточек сделали хорошее металлическое крепление. Когда он засобирался проститься, то в её тёмных глазах волной плескалась обида. Ведь за это время они говорили обо всём на свете. Практически стали семьёй, в которой он выступал отцом, а она — любящей дочерью. — Вы бросаете меня? — спросила Цинцяо без упрёка, но с пониманием во взоре. И он бы провалился на тысячу ли под землю, если бы посмел обмануть. Живя в мире, где всем заправляли власть, деньги, сила и секреты, будучи тем, кто вызнавал эти секреты и продавал, Цинь Хуайчжан как никогда ясно осознал всю ценность искренних моментов. И их разрушающую силу. И он не смог бы защитить её от правды: она её знала. Худшее, что можно было сделать — это солгать. — Я задержался дольше, чем планировал… — ему было стыдно смотреть в глаза юной госпоже Лю. Она не побоялась одинокого странника, который, в благодарность за кров, учил её своему искусству. Но он собирался её оставить. — Ничего, господин Цинь. Цяо-Цяо понимает. Как много могла понимать девочка, вряд ли ходившая куда-то дальше этой деревушки? Считалось, что просветлённый человек — тот, кто прочитал множество трактатов и сдал императорский экзамен. Или тот, кто за годы практик совершенствования духа сумел постичь бессмертие, отринув всё мирское. Понял ли бы его такой человек — Хуайчжан не знал, но во взгляде юной Цяо-Цяо увидел разочарование. Сокрушившее его душу почти полностью. Люди в деревеньке частенько обзывали её лисицей, поплатившейся за свои злодеяния и завлекательные чары, но лишь эта «лисица» не побоялась чужака и отнеслась к нему как к обычному путнику, искавшему временное пристанище. Была милосердной. И для этого не нужно было иметь какие-то чары. Сжав её плечо на прощание, он ушёл, сгорая внутренне со стыда. И пообещал себе, что, когда в следующий раз будет проходить рядом, обязательно заберёт девочку под своё крыло. Его поместье полно мальчуганов, но в нём не было ни одной женщины. А они тоже хороши в боевых искусствах. Но вот он вновь перешагнул знакомый мосток. Почему-то ему казалось, что из-под него, как и ранее, выйдет эта девчушка. На знакомую тропинку, заросшую по бокам кустарниками, наложились воспоминания, как та вышла, потёрла ладошкой свою вспухшую щёку и охнула, как он сам устыдился, когда так долго разглядывал её шрам, как шарахнулся от неожиданности назад. Но сейчас к нему никто не вышел. Только ветерок был похож на тот, что он чувствовал ранее, мелкие редкие камешки, попадавшиеся под ногами, казались знакомыми. Как и сама тропа, что не претерпела никаких изменений… и, тем не менее, всё было другим. «Стоило забрать девочку с собой». Жители деревни так же, как и в прошлый раз, косились на него, но не более того. А старый дом Лю Цинцяо оказался заброшенным. Возможно она и жила в нём некоторое время, как он ушел, но это явно не продлилось долго. Перед порогом раскрытых настежь покосившихся дверей дома Цинь Хуайчжан заметил маленькие полусгнившие обломки с чёткими кольцами потускневшего от времени тонкого металла. Это были сломанные кисточки. Те, которые он ей дарил.