Начало вращения

Время тянулось бесконечно долго. Утро наступало, его сменял день, потом приходил вместо него вечер, и длинная и относительно спокойная ночь встречала на очередном закутке, не нанесённом на карты угодий. Цзюсяо продолжал упорно двигаться вперёд. Возможно его братья нашли прибежище в Долине Целителей. Возможно те их сдали остальным героям цзянху. Впервые в своей жизни Лян Цзюсяо настолько боялся других людей. Быть изгоем — непривычно и очень болезненно. У него ранее всегда был кто-то рядом: учитель Цинь, старший шисюн Чжоу, шисюн Би Чэнфен… Они могли остановить его от глупостей или же дать ценный совет или урок. Они — причина, по которой он ещё что-то делал. Внутри он был слаб и выл от страха. Но он не имел права посрамить имя мастера Циня. Ведь его поместье Времён года стало ему, брошенному собственными родителями на произвол, семьёй. Несуразной, возможно чрезмерно строгой из-за брата Чжоу. А доброй и мягкой — благодаря учителю Циню. Всё, что имел Цзюсяо, было получено их стараниями. Благодаря им у него появился шанс на жизнь. И потому их мнение всегда было важным для Лян Цзюсяо. Своей добротой к людям он чувствовал себя обязанным им. Ведь все они показали ему, какой может быть настоящая семья. К чему надо стремиться. Они, семьдесят девять учеников, Цинь Хуайчжан и Чжоу Цзышу — его счастливое воспоминание. Они — его свет во тьме, его тепло в немилых ледяных ветрах. Они — причина, по которой он продолжал стремиться к чему-то дальше, и порой даже ползти по земле, чтобы отплатить за всю ту любовь, которую ему подарили. Ведь поместье Времён года — то место, где он научился любить. Принимать себя, быть сильным, идти сцепив зубы. Но конкретно сейчас ему больше не к кому пойти за советом. Теперь не было рядом взрослых, которым можно довериться. Лян Цзюсяо просто смотрел, не в силах вымолвить и писка, когда Би Чэнфена уводили под руки призраки. И только спустя шичень сумел взять себя в руки и медленно двинуться дальше, вдоль реки, прислушиваясь к течению вод, звуку каждой колышущейся травинки в округе. Всё ещё не веря, что так просто потерял ещё одного шисюна. Но, говоря начистоту, что он ещё мог сделать, кроме как смотреть? Его навыки владения цигуном и ци были самыми худшими, из-за чего Чжоу Цзышу заставил его однажды переписывать трактаты о техниках до боли в руках и лишил сна и еды. А найдя Цзюсяо, который просто отключился от изнеможения в библиотеке за столом — перенёс на кровать, уложил, запер в комнате и наказал никому не общаться с ним до тех пор, пока материал не был усвоен. Он честно всё зазубрил. Но ничего не понял. И Чжоу Цзышу взялся обучать его заново, лично. Однако даже это не помогло. Когда мастер Цинь устал от этого противостояния своего первого ученика с самым никчёмным, то просто решил проверить пульс Цзюсяо и циркуляцию ци. «А-Шу, не мучай его больше. Он… не все птицы могут летать высоко. Журавлю позволено взмывать к небесам, но той же курице это не под силу. Зато она приносит пользу на земле», — сердце подслушавшего этот разговор Цзюсяо сжалось: он ни на что не был способен. Но… «Даже если у него будет лишь одна рука и одна нога, я добьюсь от него результатов», — Цзышу, услышав наставления мастера, пошёл им наперекор и удовлетворился только тогда, когда Цзюсяо повторил, хоть и коряво, за ним связку шагов и мнемонические стихотворения. Он тратил на него кучу времени, не забывая при этом заниматься и другими обязанностями. Цзюсяо в нём души не чаял. Равнялся на него. И чувствовал необходимость быть полезным ему. Потому что тот не опустил руки, услышав приговор мастера Циня. Сейчас же от него толку было даже меньше, чем от тощей ощипанной курицы: ни подушку не набить перьями, ни запечь. Мысленно Цзюсяо усмехнулся: что бы сказал Чжоу Цзышу, увидев, через какие канавы он перебирался, как разодрали всю его одежду мелкие сучки деревьев, лишь бы добраться до остальных собратьев? Ничего воодушевляющего. Но его шисюн… порой его безразличные глаза искрились мимолётным чувством радости. Даже если он больше никогда не сможет вновь это увидеть… Цзюсяо воскресит это в памяти, когда остальные дорогие его сердцу люди окажутся в безопасности, и он будет знать, что приложил к этому руку. Путь, который должен был занять три недели, растянулся шесть. Порой хотелось отрубить эту ногу, которая постоянно мешалась и болела, хоть это и было глупо. Он безумно боялся боли. Абсолютно любой: будь то тумак по коленке или та же сломанная голень. «Рано или поздно боль проходит, Цзюсяо», — говорил Чжоу Цзышу во время тренировок, когда он тянул себе то одну мышцу, то другую. Но сейчас было совсем по-другому. Становилось стыдно. За своё бессилие. За неумение применить знания, которые ему каждый день давали. За то, что он был больше обузой, чем помощью. От напряжения всё тело пульсировало и было будто деревянным. Левая нога, здоровая, с трудом поддавалась, потому что пользовался он в основном ей. Правая, укушенная, отвратительно распухла сбоку, и пальцы вздулись и приобрели почти чёрный оттенок. На неё уже даже сапог не налезал, пришлось оторвать ещё часть униформы, чтобы примотать его к ней. На ци она реагировала слабо: становилось лишь немногим легче. А сил постоянно её поддерживать не было вовсе. В голове всё плыло от усталости, и даже при ходьбе казалось, что ещё чуть-чуть, и она покатится вниз, не удержавшись на шее: настолько он был истощён. Сделав ещё пару шатающихся шагов, Цзюсяо запнулся о лёгкий незаметный выступ, упал на поросшую травой землю под раскидистой ивой и беспомощно заплакал. Небо безмолвно взирало сверху, проливая редкие слёзы дождя в сумерках. И ничем не помогало. Лян Цзюсяо чувствовал себя разбитым. Неосознанно укрывшись тонким промокшим ханьфу с головой, он впал в беспокойный сон. Вздрагивая от падающих сверху капель и ворочаясь из-за неясных шорохов и других ночных звуков. Каждое последующее утро он старался преодолеть самое максимальное расстояние, которое мог выдержать. Пока ноги не подкашивались от бессилия. Так один из дней он застал уже у подножия какой-то зелёной долины и её деревеньки. Тропа от неё уходила вдаль и ввысь, теряясь среди деревьев, окутанных туманной серебристой дымкой. Улыбнувшись, Цзюсяо в очередной раз подпрыгнул на левой ноге вперёд, что отдалось болью в правой. Завертевшийся перед глазами мир утонул в траве, а потом и в темноте. Чей-то добрый голос позвал кого-то, но кого? Цзюсяо не знал, говорили ли что-то, ему ли, или он совсем уже одичал от отсутствия разговоров с кем-либо, и чужая речь теперь — просто игра воображения и не более. — Ты живой вообще, малец? Эй! — какой-то старческий голос. Взволнованный. — Кто ж в такую рань ходит-то!? «Нельзя ни за что говорить, откуда я, даже если это мне мерещится», — подумал Цзюсяо и звуки, как и зрение, пропали.

***

Нагретый воздух. Тепло как от очага. Запах тёплого сена и овощного бульона. Мягкость одеяла. Шерсть под боком, которая забивалась в нос и щекотала… Шерсть? Цзюсяо распахнул глаза и уставился на линялый бело-серый клок праздно лежащей неподалеку овцы. На душе стало чуть спокойнее, и он осмотрелся: обыкновенная овчарня. Стены из камня и бамбука, крыша из соломы и извести… Стойкий аромат сушёной травы витал в воздухе, как и несколько землистый, в чём-то приятный. На звучно отворившуюся дверь он чуть вздёрнул голову, невольно задрожав. — Как он, господин? — знакомая манера речи. Как у Би Чэнфена, вот только… нет, как у его младшего брата. «Синмин-сюн!» — сердце зашлось где-то в горле. — Пока не знаю, ещё не просыпался. Не представляю, как он сюда вообще смог добраться. Зря на ногу наступал: немного неправильно срослась. У меня дочь вот тоже, эх… Будет болеть в любом случае. Чаю нормального попьёт неделю-две, отлежится, и отёк спадёт… Ты своих братьев накормил? — Да, спасибо. Ваш бульон всем очень понравился. — Это дочь варила. Если будете дальше помогать, то можете ночевать тут и в её мелкой таверне. Я с ней договорюсь. — Искренне благодарю… Боднув плечом, старик, сам чём-то напоминающий одну из овец — возможно взмыленной седой шевелюрой и низеньким ростом? — раскрыл дверь полностью и вошёл внутрь. Следом за ним засеменил Би Синмин. — Уже очнулся, шиди? — он улыбнулся так ласково, что у Цзюсяо увлажнились глаза от бурлящих чувств в груди. — Наконец-то, мы все очень волновались. Отдав плошку супа с куцо нарезанными овощами, спасший его старик, пробормотав пожелания выздоровления, оставил их наедине. От аппетитного запаха во рту скопилась слюна. Би Синмин, вздохнув, присел рядом. — Ешь, А-Сяо. Потом мне всё расскажешь. Это была самая вкусная еда спустя столь долгое время. Пока он скитался, то питался лишь тем, что попадалось по пути. Коль спуск к реке был не крутым — он, сползая вниз, рыбачил, запуская ножом в проплывающую на мелководье рыбу, а потом всеми силами лез обратно, цепляясь на неровные выступы. Но делал он это нечасто — было слишком болезненно. Если спуск был уж слишком ухабист или резко кренился к низу — Цзюсяо ел травы, стремясь набрать как можно больше про запас в рукава. Чтобы потом у очередного спуска напиться вдоволь и спокойно поесть. Через некоторое время на травы он попросту не мог без отвращения смотреть. Горячая ладонь Би Синмина легонько коснулась взъерошенных волос. — Не торопись. Никто у тебя ничего не отнимает. Не слушая его, Цзюсяо старался как можно быстрее всё впихнуть в себя и даже пока ничем не давился. Пока он ел, ему поведали, что двадцать учеников, включая самого Синмина, благополучно спаслись. — Всё это время мы ждали, что кто-нибудь объявится. Уже на следующей неделе собирались уходить… Но, раз ты появился, то мы выходим тебя и только потом двинемся в путь. — Куда? — отхлебнул супа последний раз Цзюсяо и широко уставился на Синмина. Тот воззрился на него так, будто он сказал что-то странное. — Искать мастера Циня и Чжоу-шисюна с Чэнфен-гэ, конечно. Цзюсяо помрачнел и опустил голову вниз, отодвинув от себя глубокую тарелку. — Я никого из них не встретил по пути сюда… Он до сих пор не смог смириться с тем, что Чжоу Цзышу больше не было. Каждую ночь во сне он видел как сам падал, оборачивался, и вместо шисюна оставалось лишь неподвижное окровавленное тело. Если бы Лян Цзюсяо произнёс что-то из этого вслух, то ему пришлось бы признать его смерть. — Я уверен, что мы сможем их найти. Вести уже должны были дойти и до главы, если он не ушёл в какую-нибудь совсем безлюдную глушь. — А ты не знаешь, куда..? — в Цзюсяо засветилась надежда, но под нахмурившимся взглядом Би Синмина она тут же погасла. — Только Чжоу-шисюн знает. Остальным мастер не сообщил. Отдыхай пока, — поднялся Би Синмин с насиженного места на стоге сена, — господин Ли был очень добр, пустив нас к себе. Вечером повидаешься с остальными собратьями. А я пока, — ухмыльнулся он, — пойду отрабатывать хлеб. Вечер Цзюсяо безбожно проспал, продрав глаза только в районе часа быка. Пара овец жевала, пофыркивая и похрюкивая. Другие три угла в овчарне заняли спящие собратья, но в темени практически было не различить кто есть кто. Оставленная плошка была остывшей, и на неё пыталось позариться животное, но кто-то заботливо обернул её ханьфу, придавив какими-то камнями и по бокам. Его никто не стал будить, дополнительно накрыв подбитой мехом накидкой. Он снова поел. И веки тут же потяжелели. Братья все следующие дни наперебой спрашивали как он добрался, что по дороге происходило, видел ли кого-нибудь ещё. От того, сколько говорил, уже спустя пол сяоши Цзюсяо хотелось замолчать — связки решили сдать именно в этот самый момент. — В любом случае, Цзюсяо, я рад, что ты теперь с нами, — заключил в медвежьи объятия его Би Синмин. К нему присоединился и самый младший ученик среди них: Си Цзынъи, ему было почти семь лет, не больше. Он забрался к Цзюсяо под бок, разомлел от тепла и задремал. Произошедшее всё ранее казалось дурным сном. Вот они — двадцать человек, включая Синмин-гэ. Рядом. Пускай все кто в овечьем меху, кто с замызганными землёй и травой коленями, уставшие или плохо спавшие. Но они — семья. Его единственная семья. И теперь — рядом. «Больше я вас не подведу». По окончании недели он сумел начать слабо ходить. Да, он мог бы вместе со всеми уйти с помощью цигуна, силы немного восстановились, но Синмин-гэ воспротивился этому. — Мы останемся ещё на неделю. Я попрошу господина Ли… Нельзя сказать, что ему стало удобнее передвигаться. Отёк с ноги немного спал. Он пробовал ходить на двух ногах, но после того, как перенапрягся и взвыл, тот же господин Ли уложил его обратно и послал кого-то за лечебным отваром к целителю в дальнее селение. Целительница неожиданно пришла сама осмотреть его. Увидев её, Лян Цзюсяо разучился как-либо разговаривать. Он много чего читал в своей жизни. Хоть Чжоу-шисюн настаивал, чтобы это были трактаты о техниках, сердце Цзюсяо больше тяготело к чему-то более простому и понятному: стихам. Но разом все их позабыл при взгляде на вошедшую. Когда-то мастер Цинь рассказывал им обо всех мало-мальски известных людях. Эта улыбчивая женщина — изящна как цветок. Тоненькие ниточки серебра опутывали её волосы, как иней — зимнюю сливу в саду их главы. Она была одной из них, этих, как казалось Лян Цзюсяо, почти мифических людей. — У тебя нет жара, циркуляция ци незначительно понижена… тонус мышц слишком сильный. Ты переворачивался и вставал, используя всегда здоровую ногу? А бедро правой напрягал, чтобы подняться? Я поставлю тебе акупунктуру на один кэ... А потом дам пару отваров…. Сейчас посмотрю… — во взятой с собой корзине она принялась искать нужное. — Целительница Гу, мы вам что-то должны? — Нет, просто моего сорванца встретите как — отправьте ещё за парочкой трав, он сегодня должен был кузнецу относить лекарства, но я с ним не пересеклась, — целительница передала старику Ли свиток с названиями. — Я слышал, что, — старик Ли замялся, глянув мельком на лежащего недоуменного Цзюсяо с лёгким сомнением, — что происходит там, на ваших территориях. У меня есть старый дом. Не такой большой как ваш, но вы могли бы с Жуюем глянуть на него и переделать под свои нужды. Всё равно часто мотаетесь сюда из-за меня. Подняв голову, целительница замерла, будто что-то выискивая на морщинистом, обеспокоенном вдруг лице старика. — Да… это очень мило с вашей стороны, господин Ли. Мы наверно ещё не… Хотя Жуюй как раз… Ох, ладно, сейчас надо заняться другим. Овцепас Ли как-то понятливо кивнул. — А остальные как? — перевела она целиком внимание на Цзюсяо и подмигнула лукаво. — Твои собратья на редкость выносливые, не каждый терпит мои иглы подолгу. Зажмурившись, Цзюсяо ожидал уже, что первое тонкое острие колюще вопьётся в ногу, но на удивление его просто погладили по голове. — Не волнуйся. Это не так страшно как кажется. Хотя… вы с моим А-Сином в чём-то похожи: он тоже не любит лекарские иглы. Называет их изощрённой пыткой. «Кем бы ни был этот «А-Син», я с ним полностью согласен!» — Лян Цзюсяо потом вскрикнул, когда последняя игла впилась в скованное болью бедро. Одна из знаменитейших целительниц своего поколения, самая красивая женщина в Сычуани, хлопотала над ним, пока он сам мог разве что обливаться потом и издавать невнятные звуки. Старик Ли предложил проводить женщину до дома, и та не воспротивилась. — Пока, А-Сяо! — нежно улыбнулась она на прощание. — Пей отвары и не напрягайся пару дней. Тогда сможешь нормально ходить. — До встречи, целительница Гу, — насколько мог, Цзюсяо приподнялся с импровизированного спального места и попытался поклониться. — Целителей любят только тогда, когда больны, А-Сяо. В обычное время их считают мучителями, стараются к ним не соваться. Так что лучше нам не встречаться. Та засмеялась напоследок перед тем, как скрыться в проходе, ведущим на улицу: уголки глаз приветливо изогнулись, но их не портили даже еле заметные прорезавшиеся морщинки, как и лёгкая седина в тёмных густых волосах.