Начало вращения

Маршрут, исхоженный почти вдоль и поперёк за столько лет, не претерпел много изменений. Разве что к Долине Призраков он сильно не приближался когда-либо. Снежные ветра и поля сменились пожухлой от зимы травой, пробивающимися почками на деревьях и непостоянной погодой, от которой бросало то в жар, то в холод. Очередной за долгие месяцы постоялый двор встретил Цинь Хуайчжана, далеко ушедшего от горы Чанмин, возбуждённой толпой слушателей, которая охала и ахала от каждого слова странствующего сказителя. — …именно так, уважаемые! Сам не видел лично, но слышал от других героев, как то поместье разрушили. Говорят, — старик поперхнулся воздухом от излишней словоохотливости и смочил губы вином, — что это точно было Поместье Секретов! Всё дыхание вмиг будто спёрло. В мире озёр и рек существовало только одно Поместье Секретов. — Трупы всех учеников развесили на кольях. Но говорят, что парочка юношей оттуда могла выжить... Подняв на этого сказителя глаза, еле сдерживаясь при толпе, чтобы не обезглавить его, вещающего такие страшные вести как потешную байку, Цинь Хуайчжан невольно сжал ладонь на рукояти меча. — А кто отдал приказ, да и за что? Все же знают, что ещё совсем недавно эти герои кучи золота не жалели, чтоб разузнать о своём соседе! Сговор, не иначе! Ох уж эти благородные герои! — крикнул кто-то из сброда собравшегося здесь, и Цинь Хуайчжан тут же перевёл внимание на говорившего. То был какой-то пьяница да забулдыга, из любителей выпить побольше да порассуждать о том, как другим вести свои дела правильнее. — Возглавляли всё, как мне известно, люди из Альянса Героев: глава школы Эмэй, старый Юй из Хуашань, новоиспеченный глава Дунтина, Гао Чун!.. — тоже не преминул добавить кто-то. Старина Гао и остальные решили изничтожить их, понял Хуайчжан. Крепкие узы дружбы его с ними не связывали, лишь поверхностное знакомство, да возможно пара дел в давние времена, за которыми те обращались. Но всё же, такое рвение к уничтожению… Как гром среди ясного неба прозвучали следующие слова сказителя: — Так глава Времён года убил наследника клана Чжао в Долине Целителей! А ученик из школы Эмэй, гостивший там, видел это собственными глазами, узнал его по особенной технике движений ног и поспешил доложить своему главе. На самом деле ещё неизвестно... Но старого сказителя никто уже не хотел слушать. — Тогда они получили по заслугам! — Да и продавали чужие секреты! Гореть им всем в Диюе за это! Практически каждый, находящийся внутри грязного обшарпанного постоялого двора, посчитал своим долгом поглумиться над незавидной судьбой восемьдесят одного ученика поместья. Мрачный Цинь Хуайчжан выслушивал это, цепляясь за стойку, за которой даже лавочник, нет-нет, да внимал каждому мерзкому высказыванию, в сотый раз протирая грязной тряпкой столешницу. Отчаянно желая, чтобы всё услышанное было просто каким-то дурным сном, от которого он очнётся в своём поместье… Но крики толпы, которая уже даже не собиралась слушать сказителя, а продолжала громко отстаивать свою точку зрения, будто разрушали его изнутри. Единственное, что он мог бы сделать — попытаться отыскать учеников, каждого из них. Живыми... или нет. Он не нашёл в себе сил, способных переломить его нежелание остаться в этом заведении на ночлег. И возвращаясь обратно в родное поместье долгими месяцами не находил покоя. В одних деревеньках были такие же сказители, очерняющие его детей. В крупных городах — уличные спектакли, где показывали бравых героев, рубящих головы юным мальчишкам, и преподносилось это как возмездие. В конце почти каждой такой постановки в последней сцене был артист, изображающий самого Хуайчжана как демона, которого закалывала мечом толпа праведников. Он подсмотрел один раз такое представление и остался с незаживающей раной в душе. Толпа аплодировала и улюлюкала артистам на подмостках, а он видел свой оживший кошмар: серое небо, горящее здание и его несмышлёныши, пытающиеся выбраться и спастись. Боялся ли Цинь Хуайчжан смерти? Нисколько, если речь шла о нём самом. Но его ученики, тот же Чжоу Цзышу, Си Цзынъи, Мин Хуан, Лян Цзюсяо, Би Синмин, Би Чэнфэн… В каждом населённом пункте, сквозь дурноту и собственный страх, он прислушивался к слухам в затаённой надежде, что кто-то из учеников объявится. Хотя и понимал, что для них это был бы один из худших вариантов. Надежда. Он цеплялся за неё, потому что — помимо имени, мешочка с монетами и меча наставника — у него больше ничего не имелось. Ни былого самоуважения, ни гордости, ни статуса. Как оказалось, в такой ситуации подобные вещи вообще не имели никакого значения или влияния. — И что уважаемый глава Цинь забыл тут в такое неспокойное время? Это же ведь ты, верно же? Я видел, как ты менял маску в гостинице… — сказал невысокий грязный старик, неприятно усмехаясь, — каково это? Быть отступником, которого ненавидит весь цзянху? Поделом твоим сорванцам: неизвестно, что бы ты из них воспитал. Отняв взгляд от чарки вина, Хуайчжан дезориентировано уставился на говорившего. Тот был значительно старше него. С приметным посохом... Хуайчжан узнал его. Поговаривали, что именно Жун Сюань убил его сына. И велика вероятность, что именно так и было, судя по его куцым сведениям о тех далёких временах. Он знал как тот выглядел благодаря умершим десяти ученикам, приславшим до своей смерти весточку. Именно после той разведки, когда все силы были брошены на поиски пропавшего Жун Сюаня и его следов, Цинь Хуайчжан лично занялся расследованием для Е Байи, всё еще скорбя по погибшим юным дарованиям, которые так и не вернулись с последней миссии. Перед ним — управитель провинции, господин Си. Который не остановил сговорившихся и, после нападения на поместье, не призвал никого к ответу. Просто отослал, скорее всего, доклад Его Величеству. — Управитель Си так светится счастьем, и дерзости его — через край. Гляжу, смерть сына теперь не столь печалит его отца. А всего восемь лет прошло. Неужто родительские чувства так недолговечны? Стукнув посохом, тот одной чистой силой разломал его стол. В заведении было малолюдно, но молодой служка, который сегодня работал тут, всё ещё стоял в ступоре, расширенными от ужаса глазами смотря на них. — Цинь Хуайчжан! Имей совесть! — Совесть, как известно, очень хорошо продаётся, управитель Си! — позволить какому-то наглому старику наступать на свою больную мозоль и поносить дурным словом его учеников? Да ни в жизни! — Сколько тебе заплатили? За сколько продался ты, что никто из Альянса Героев всё ещё не понёс наказания? Хуайчжан был безродным. С одним единственным учителем. Основал когда-то школу. Через его руки проходили такие секреты, которым другим не снились. И у него всегда была только одна цель: дать дом своим ученикам. Ради этого он не гнушался слухов. Напротив. Сделал так, чтобы его лика никто не видел, а встретиться с ним лично и его подопечными, умеющими вызнать любую тайну, боялись. Не этому старому пню его судить! Тому, кто даже ничего не предпринял, хотя должен был. Он достал гибкий меч, блеснувший остриём. — Дерись как мужчина! Это меч даже держаться не может нормально! — расхохотался тот и понёсся в атаку. Меч и посох столкнулись, резанув сразу ощущением чужой внутренней силы. Разлетелись в разные стороны искры. Служка выбежал наружу звать стражу. И топот в их сторону подтверждал, что из этой заварушки Цинь Хуайчжану будет трудно выбраться. Но ещё один замах оружием не дал времени на раздумья. Его разбирала неимоверная злость. Как этот презренный смел насмехаться над его загубленными детьми? Какое он имел право?! Ворвавшаяся стража оценивала ситуацию слишком медленно, настолько, что управителю Си пришлось крикнуть им: — Это глава Времён года! Неужели не видите!? Цинь Хуайчжан стиснул зубы до скрежета. Бороться против троих… У него давно не было практики. Он пнул управителя Си по колену, тот отшатнулся, а Цинь Хуайчжан понёсся на первого из стражников, что был ближе всего к нему. Кулаком с приложенной ци пробил его горло, летящими шагами обернулся с ним по оси и толкнул в другого, сбивая того с ног и накалывая убитого им на меч противника, как овцу — на вертел. Жун Чанцин делал первоклассное оружие: он развернулся с ним в руке, повернул гибкую сталь, замахнулся и рассёк чужой меч как масло. И лишил жизни второго стражника. Выдохнув — глянул на управителя со снисхождением. Тот отступил ещё на пару шагов назад. Первая ошибка, отметил Цинь Хуайчжан. Никогда нельзя было показывать врагу своего страха. — Без толпы героев за спиной, что ты из себя представляешь? Надо отдать ему должное — глава провинции переборол себя и покрепче ухватился за посох, выставляя ногу вперёд для резвого нападения. Но Цинь Хуайчжан был готов. Опоясывающее движение вокруг чужого горла как хлыстом — и тот замер. — За мной придут и другие, — сказал управитель Си прописную истину. — Но ты этого уже не увидишь. Удачно встретиться с сыном. — Ты такое же отродье как Жун Сюань, вот ты кто, Цинь Хуайчжан! — затрясся в подобии праведного тот. — Скажу больше: у нас с Сюань-гэ был один учитель. Не дожидаясь очередной гневной реплики, — хватило и полыхнувшего ненавистью взгляда, — он дёрнул рукоять гибкого меча на себя и разорвал противнику горло. Позади послышался писк. Как от мыши, которая пряталась от хищника. Медленно обернувшись и стряхнув кровь с лезвия, Цинь Хуайчжан увидел того самого служку, который и позвал стражников. Лично перед ним этот юноша, запросивший пощады, ни в чём не виновен. Но… — Только мёртвые не болтают. Кому как не мне, продающему чужие секреты, это знать? Очередной раз кровь обагрила стены постоялого дома. Чувствуя отвращение к себе, потонув в море мыслей, Цинь Хуайчжан побрел нетвёрдой походкой на выход, с невидимым туманом перед глазами. В какой-то момент его перестали волновать другие люди. Поел ли он сам или выпил что-то: многие вещи потеряли смысл, а в чём-то и вовсе забывались. Хуайчжан лишь единожды с тех пор испугался: подумал, что ушёл не туда, когда не узнал местность перед глазами. Однако это было именно то место, куда он так долго стремился. То, что осталось от поместья. Проломленные снаружи ворота: на них осталась приличная дыра с множеством щепок, а сруб дерева, которым их пробивали, лежал тут же, на ещё серой местами земле. Но взгляд неумолимо притягивало другое. Младший ученик Мин болтался в петле на одном из кольев. И таких кольев было пятьдесят девять. Цинь Хуайчжан узнал почти каждого: кого по родинке на запястье, кого по острому подбородку. Тому же Мин Хуану досталось не так сильно, как многим другим. Его тело хотя бы было относительно целым, несмотря на прошедшие два года с трагедии. В отличие от… Глянув на одного из убиенных, у Цинь Хуайчжана судорожно дёрнулось горло. Быстро приблизившись, его трясущиеся морщинистые руки потянулись к опущенному вниз подбородку. Тихий хрип тяжело вырвался откуда-то из глотки, когда он его приподнял: от лица мало что осталось. Но кто-то постарался, чтобы все тела не сильно пострадали от времени и их не истерзали дикие животные. Однако... Их так и не предали земле. Он не знал сколько прошло времени, мгновение или вечность, прежде чем сумел заставить себя пойти дальше ворот, во двор. Раздробленное лицо было с трудом выпущено пальцами. Истерзанные одежды первого ученика, оставшись позади, продолжили так же, как и до его прихода, колыхаться на морозном ветре, на незаметно покачивающемся остывшем теле. Такие же как и земля, стояли посеревшие и почерневшие двери в поместье: где-то совсем обугленные, с характерным от них запахом, а где-то ещё сохранился привычный их цвет. Поражённые огнём узорчатые створки, отделяющие одну комнату от другой. Цинь Хуайчжан тягостно прошёл внутрь и поднял голову наверх: крупный снег неспешно падал через пролом крыши, съеденной пламенем, укоряюще мерцая на холодном утреннем свету. Где-то на полу лежала грязная тряпица: нагнувшись, подцепив её пальцами — понял, что она была частью одежды и принадлежала кому-то из учеников. Сохранившая смазанные отпечатки, которые всё равно не сообщили бы, кому именно принадлежали. С невольной дрожью в теле он толкнул дверцу в главный зал, в котором ещё совсем недавно звучал детский смех: та отодвинулась вначале, но, накренившись на бок и подняв пыль с уже наметённым снегом вперемешку с сажей, рухнула. На поверку оказалось, что её внутренняя часть вся была в чёрных следах, оставляющих на руках тёмные пятна. Где-то, испугавшись, мяукнула и быстро убежала прятаться кошка. Кроме неё и Цинь Хуайчжана в поместье больше никого не было. Его детище умерло, не успев дать плоды. Всё дело его жизни стояло разрушенным чьим-то нечистым умыслом. И вот он остался посреди пепелища, руин и падающего снега: одиноким стариком. Природу, как и прежде, не волновали людские тревоги. Земля и небо совершенны, оттого и безразличны к человеку. Они просто забирали обратно то, что у них одолжили люди за время своего существования. Потому и пара досок, скрипнув под ногами, провалилась вниз. За такой недолгий срок они успели частично прогнить. Цинь Хуайчжан не был праведником, но пытался сделать свою и чужие жизни лучше. В итоге всё обернулось лишь крахом как для него самого, так и для его учеников, от многих из которых не осталось даже целых тел. Полностью раздавленный, он нашёл в себе силы грустно усмехнуться: у его учителя на деле вовсе не оказалось достойных учеников. Жун Сюань, тот, что был умел и во многом превосходил Хуайчжана, стал безумцем и отступником, вором и позором всего мира боевых искусств. А сам Хуайчжан не смог защитить даже тех, о ком взялся заботиться. Подставил их своим безрассудством и обострившимся вдруг чувством справедливости. Лицо маленького мальчишки, обнимающего своих родителей и потом глядящего этим опустошённым, повзрослевшим за пару мгновений взглядом… стоило ли оно того? Можно ли измерить ценность трёх единиц жизни по отношению к восьмидесяти одной? Что было бы, пройди Цинь Хуайчжан мимо? Он жалел своих учеников, но вряд ли бы сделал иной выбор. По языку разлилось горькое отвращение к самому себе за невозможность спасти ещё и их. Пройдя по всему поместью он так и не смог выстроить картину того, почему пришли за его детьми. Ведь они ещё ничего толком не сделали в этом мире. «Разве цзянху будет считаться с тем, ребёнок ты или умудрён сединами?» — сам себе возразил он. В нём теплилась надежда, что не все они погибли. Что тот же Цзюсяо, Би Синмин, Би Чэнфен, Си Цзынъи и остальные ещё были живы. Вид оставшихся на полках в оружейной сабель и мечей тоже выбил почву из-под ног. Он провел пальцами по запылившемуся оружию. Раннее Цинь Хуайчжан хотел преподнести в качестве подарка своим ученикам некоторые из тех клинков и мечей, полки с которыми сейчас пустовали. На них остались лишь несколько самых покорёженных: тех, что были присланы ему знакомыми и родственниками бывших его подопечных, когда тех не стало. Всё остальное отсутствовало подчистую. И было вынесено явно не членами школы, потому что личная оружейная Хуайчжана крылась в секретной части библиотеки, которая тоже стояла почти голая: полупустые полки, сломанные стулья и столы, ворох полусожжённой бумаги. Только пепел, сожаления и горечь — вот что ему осталось. «Простят ли мне когда-нибудь это предательство они, раньше времени прибывшие в обитель Яньло-вана?» — в душе ответа не находилось. Но был укор и приговор, вынесенный самолично. Как учитель, он подвёл своих подопечных. Цинь Хуайчжан обошёл каждую комнату и закуток. Больше всего разрушений, естественно, было в его собственных покоях. Даже несчастную кровать перевернули и разломали на части, будто её нутро могло содержать какие-то тайны. Многих свитков на том, что когда-то было столом, не оказалось. Хуайчжан подумал, что, как иронично, ведь самые главные секреты он прятал всегда в своей голове. Ворвавшимся сюда следовало броситься на его поиски сразу, как стало понятно, что тут его не было. Взгляд зацепился за круглое сломанное медное зеркало: там отразилась его искривленная и закутанная в дорожный плащ маленькая, усыхающая от возраста фигура, стоящая в когда-то целой комнате. Когда-то давно он был высок, молод и силён. Но сейчас, под стать своему единственному творению, был почти на исходе жизни. В ящике стола не нашлось привычных баночек и мазей с маскировкой и для её снятия. В этом чувствовалась скорее рука кого-то из подопечных. Ему отчаянно хотелось, чтобы так оно и было. Некогда тёплые родные стены из тёмного дерева казались чужеродными, холодными и посеревшими. Что-то, наполняющее их душевностью, исчезло, оставив только неприглядный вид и осколки разбитых воспоминаний. Он вернулся в свой дом, которому отдал целых долгих двадцать лет жизни. Но того, что делало это место домом, больше не было. Комнаты учеников так же пустынны, но полностью разграблена была только та, что принадлежала Чжоу Цзышу, цвету надежды Цинь Хуайчжана. Надежды и уверенности. Трактат по основам техник ци, который его юный ученик бережно везде носил с собой, лежал потрёпанным и с вырванными страницами. Но, среди разбросанного на полу вороха, пропавших листов не обнаружилось. «Цзышу… ты не позволил врагам узнать тайны нашего совершенствования», — глубокое чувство гордости взметнулось в груди подобно яркому пламени. Трясущейся рукой Цинь Хуайчжан прикоснулся к столу, выдвинул ящик. И там — та же картина, как и в его собственной комнате. Пустота. Но помимо неё — начертанный в спешке кинжалом знак: три цветка в тонком круге. Его раньше точно не было. Ласково проведя по нему пальцами, Хуайчжан скорбно улыбнулся. В храме предков у них пару лет назад появилась безымянная табличка, чтобы каждый мог помолиться за своих близких, знали ученики их или нет. Отдельно от них были другие. С именами уже погибших на миссиях. Через месяц Цинь Хуайчжан последний раз заглянул внутрь, воскурил благовония, поклонился табличкам, которых стало на пятьдесят девять больше, и оставил разрушенное поместье. Он лично похоронил каждого из учеников.