Начало вращения

То, что происходило, было больше на ад. Сталкивающееся друг с другом оружие, крики, тела, которые заполонили всё пространство в округе. Сюэ Фан пугал сейчас Цинцяо. Эта его безумная улыбка… Он не зря назывался призраком Висельника. Очень многие были повержены именно благодаря его сетям. Когда наёмники ворвались внутрь — они стали основной преградой, рубящей всем головы. Но очень быстро преграда на пути врага была разрушена одним из нападающих. Оглушительный вой раздался над Долиной, и все поджилки затряслись. Жун Сюань остался жив после обвала. И, походу, был в ярости. «Мы оказались меж двух огней, и неизвестно, какой из них добьёт нас раньше», — сглотнула Цинцяо. Когда она уходила из своей деревеньки, то не ожидала, что сможет хоть что-то обрести, за что нужно будет бороться. Нельзя сказать, что её все тут любили, нет, но её и не ненавидели. Она стала среди них своей. Отвергнутая тем миром, по ту сторону ворот, Цинцяо нашла своё пристанище здесь. Пускай это не Цюфэн её защищал, а Сунь Дин. Но и вместо резкого и порицающего «зелёная лисица» она слышала: «Лапки, лисичка, перебирай быстрее лапками, пока не отрубили, как учил Хозяин! А то кто потом будет Висельника стращать? Я один не справлюсь, так что, давай, лисонька, сохрани свой хвост!». И не Цюфэн готовил то мерзкое варево, которое она с трудом проглотила, но которое насытило её. Многоликий хотел наверно сделать просто кашу, но сварил похлёбку, и от неё скручивались внутренности. Если огонь можно назвать диким и жидким, то тогда она приняла именно его. Однако… даже малая толика этого жуткого и мерзкого варева — хотя здесь наверно поспособствовал и короткий желанный сон — подняла её на ноги сразу. И ноги, которые ранее казались чугунными, послушались тихого: «Мэйлин, ты нужна нам, нарви листьев ядовитых каких-нибудь да побольше. Смажем сети Висельника и отправим в Диюй их всех». Не Цюфэн защитил её от летящего в лицо оружия, а Сюэ Фан. «Твоё сердце, госпожа, раз не достанется мне, то уж сохрани его для себя!» Не Цюфэн кинул ей стальную нить, а Цзюсяо, который явно невзлюбил её за то, что Хозяин стал ей помогать. И она вместе с Цзюсяо отправила на тот свет не меньше пятерых, натянув серебристые нити до предела, ещё сильнее ранясь. — Молодец, Лю Цинцяо! — крикнул ей он, — а теперь давай остальных! Преданность или смерть! — Преданность или смерть! — в том же духе ответила она ему и затянула на шее одного из врагов нить, стараясь не замечать того, что произошло с ним потом. Точнее — не предавать этому значения. Сейчас старый мир хотел уничтожить этот. И она не желала ему больше подчиняться. Старый мир уже забрал родителей, любимого человека, но главное — возможность жить спокойно, не стыдясь своего уродства. Шрама, который скрывала сейчас тончайшая маска, но который пульсировал как если бы обожги щёку ей только вчера, а не много лет назад. Тот мир не принял её. Зачем же ей покоряться ему? К Сунь Дину боялись соваться, но, не видя иных вариантов, бросались на него со сталью наперевес, когда тот выбирал себе цель. Он выглядел в этих шкурах и нанесённом ею боевом раскрасе как воин-варвар, восставший из Диюя и мстящий теперь за свой народ. Ей казалось, когда мельком и с облегчением замечала того в поле зрения, будто за ним стоял дух предыдущего Хозяина, хоть последнего она никогда и не встречала. Наньцзянское изогнутое, пускай и покорёженное, оружие напитывалось кровью врагов и словно ликовало и танцевало в руках призрака, позволявшего получить своё возмездие. И кажется Скорбящий Призрак был прав, когда говорил, что одна из самых больших вещей в мире, которых боится охотник, что он сам станет добычей. Потому что Сунь Дина и его людей боялись нападающие настолько же сильно, насколько и Многоликого. По сути эта была просто бойня. Цинцяо, после семи человек, которых не стало благодаря её рукам, перестала считать. Создавалось впечатление, что этому ужасу не будет конца и края. Всё расплывалось перед глазами, плясало бордовым и алыми пятнами. Вот ей ранили щеку, задели ногу по косой, где-то она сама запнулась о труп, в другой раз напоролась сапогом на торчащий в руке убиенного нож и взвыла: короткое лезвие прорвало сапог, её кожу. Вонзилось прямо в пятку, прошивая морозным болезненным чувством прямо до кончиков волос, заставляя кричать… Одна ладонь ловко перехватила её и оттащила в сторону от гущи сражения. Синмин. А она уже замахнулась на него с дрожащим лезвием, но тут же осеклась. — Реакция хорошая, если выживем — поспаррингуемся. Цела? — Нога… Времени осматривать не было, и Би Синмин, быстро приподняв конечность, тупо дёрнул назад за рукоять. Цинцяо бы свалилась, не окажись под боком Сунь Дина. Он же и придержал её. — Лисичка, я же просил лапы беречь… — Перевяжем потом. Или зашьём. Постарайся не помереть, иначе Чжоу-шисюн мне голову открутит, — как сквозь плотную дымку услышала она. Струящийся по лицу пот и мерзкий озноб не желали уходить. — Пошёл к чёрту, малец, я сам тебе её отвинчу! Взглянув на Скорбящего Призрака, Цинцяо заметила его суровое выражение лица. — Мы уже у него, господин Сунь! — тот быстро встретил чью-то атаку меча своим. А потом в ворота ворвалось нечто. За грохотом внутри Долины было не разобрать шума от таких массивных ног снаружи, но Цинцяо вообще не знала, что такие высокие люди существовали в принципе. На голове великана сидел карлик. На кого показывал карлик, на тех великан и нёсся. Цинцяо видела как наёмники разбегались кто куда. Потому что великан их просто швырял друг в друга — как в камешки играл. Его мощь была невообразима. А его гасило с гирей попросту уничтожало всё на своём пути. Он пришел к ним на помощь? Переглянувшись с Сунь Дином она поняла, что тот тоже был в замешательстве. Однако суровое лицо быстро исказила насмешка. — До чего мы дожили… призраков спасают одни из самых нелюбимых героев цзянху. Варвар бы оценил эту иронию. Карлик и Великан… кому рассказал бы… а, впрочем, мне и некому рассказывать, — загрустил резко тот. — Кто из вас Многоликий? — визгливо вопросил карлик. Хозяин Долины к тому моменту был на каменной поляне перед залом Яма, где пряталась Цзю-Цзю с ребёнком, и только-только расправился с ещё одним из нападавших. И его самого подкосило вниз. Ударившись о камни коленями, он поднял упавшую сталь и попытался встать, опираясь на неё как на палку. — Здесь я. И ты пришёл по наши души? — Больно они мне нужны! — расхохотался мерзко карлик, восседающий на шее молчаливого гиганта. — Этот Фэн Сяофэн ненавидит героев цзянху, ненавидит и призраков… — Нахрена он тогда припёрся? Столько ли идти сюда ради того, чтобы просто это сказать?! — это Цзюсяо, отбившись от наёмника, яростно развернулся в сторону карлика. Но тот разговаривал только с Хозяином Долины, а не с его подчинёнными. — Однако шавок нового императора я ненавижу больше! Что тому сделал новый император никто не узнал, однако после этих слов великан взревел и, следуя указательному жесту карлика, помчался с гасилом наперевес на людей в чёрных одеждах. И те побежали.

***

Цзышу не сразу понял, что бой остановился. Что их противники окончательно и бесповоротно повержены. Он видел носящегося за ними великана с карликом и припоминал, что назвавшийся Фэн Сяофэн был… если он не ошибался — самым странным из живущих героев цзянху. Хвалу воспринимал с недоверием, считая, что над ним потешались, а за оскорбления мстил не щадя никого. Возможно ли такое, чтобы новый император как-то сумел оскорбить Фэн Сяофэна? За холмами Долины занимался рассвет, окрашивая их золотящимися лучами и выхватывая ими тёмные фигуры, у которых не было шанса против настигавшего их великана. Ещё одна тёмная ожесточенная ночь ушла. Наступал новый день. День, который он сумеет увидеть глазами, почувствовать кончиками пальцев… Дрожь сотрясла всё тело, когда он коснулся залитой кровью земли. Затем ещё одна. Чжоу Цзышу вновь поднял глаза к небу и печально рассмеялся. Вкус жизни оказался пропитан солью от пота, таким необходимым дуновением ветра, ласкающим подставленные под его касания лицо и волосы. Оружие, вновь выпавшее из рук, зазвенело, соприкоснувшись с камнями. — Шисюн! — позвал где-то рядом Лян Цзюсяо, однако не имелось сил подняться с такой тянущей вниз земли. Но он был рад услышать его голос и множество других. Живых. Как прекрасно встречать рассветы. Как сладок воздух, проходящий через наполняющиеся им лёгкие. Как тепла земля, которую начал согревать один из лучей встающего на горизонте солнца. Такие обыденные моменты ценишь только когда пребываешь на пороге смерти. Цзышу не мог до конца поверить, что всё закончилось. Они разбили наступление противника. Выдержали. — Многоликий, — подошёл вдруг неожиданно вменяемый Жун Сюань и поднял его на ноги. Те с другом держали, поэтому Цзышу покрепче вцепился в ссохшиеся, но сильные руки. — Ты мог погибнуть, дурной мальчишка. Зачем ты приказал меня заточить? — Чтобы был кто-то, кто сможет меня поддержать потом, — хрипло прошептал он ему и был готов к подзатыльнику. Но его не последовало. Жун Сюань проворчал, вздыхая: — Если это воспитывал в тебе твой учитель, то я хочу набить ему морду. — Сначала набей тому, кто его обучал. Победишь своего учителя — тогда и суйся к моему. Жун Сюань чуть заметно вздрогнул, а Чжоу Цзышу надрывно захохотал. Это был один из немногих лучших дней в его жизни. Ведь он остался живым в этой бойне. Всё ещё. Даже несмотря на то, что завершилась она не благодаря ему одному. Но он был всё ещё жив. А значит… — Ты ненормальный, — покачал головой господин Жун. — Кто бы говорил... Не я мучаюсь от галлюцинаций и искажения ци из нас двоих. — Когда-нибудь я тебя вздёрну, Многоликий. Но сегодня Отдыхай. Ты…— обвёл взглядом Жун Сюань то, что осталось от нападавших, — заслужил передышку. Я пробрался через завалы в Зал Яма тайными ходами, и твоя похлёбка… Напомни никогда не подпускать тебя к котлам. Мы выиграли только потому, что никто больше не хотел пробовать эту отраву, рецепт которой ты наверняка забрал из Диюя. Поздно ночью Цзю-Цзю, в истрепавшемся платье, убаюкивала сына и что-то тихонько напевала, сидя в удаленном конце Зала Яма после битвы. Многие пришли туда, не в силах сидеть в одиночку. Кто-то зализывал раны, кто-то, не вынося тягостного чувства, желая быть полезным, убирал трупы, чтобы потом их вынести подальше за пределы. Чжоу Цзышу застал отчаянно зевающего Цзюсяо, который следил за беспокойным сном Би Синмина. Часть собравшихся бездумно шёпотом подпевала Цзю-Цзю: «Вишен в месяце шестом себе нарвём. Поедим бобов мы в месяце седьмом. Финики поспеют в месяце восьмом, На десятый месяц рис в полях мы жнём, Чтоб весною дедов угостить вином, Чтобы жить подольше старикам седым, Дыни в месяце седьмом всегда едим. Тыквы поспевают в месяце восьмом. Семя конопляное в девятом соберём, Запасли растопки, натаскали дров. Будет сыт хозяин, будет он здоров». Сама Цзю-Цзю увлечённо смотрела на безмятежно спящего мальчишку. Наблюдая за ней, Цзышу невольно озадачился вопросом: а пела ли ему самому родная мать, когда он был младше? Так же нежно ли касалась лица, убирая прядку волос и кротко улыбаясь при виде по-детски раскрытых во сне губ? Мама... Его матери уже давно не было. И при всём желании он не мог вспомнить её лица. Не мог понять, больше ли он походил на неё или нет. Память отобрала у него улыбку, форму носа и блеск её глаз, как и отцовскую фигуру. Отвернувшись от тихо напевающей Цзю-Цзю, он заметил Лю Цинцяо, которая смачивала руки влажной тряпкой: её лицо искажалось от боли, а волдыри на ладонях вздулись, стали ещё больше и краснее, чем ранее. Нога была перевязана по низу. Почувствовав незнакомую тревогу — не как во время битвы или при бегстве из поместья, другую — Цзышу невольно двинулся к ней. — Господин? — та обеспокоенно подняла голову. — Давай помогу. Присев, бережно обрабатывая тонкие руки, он прислушивался всё ещё к пению: «…финики поспеют месяце в восьмом, на девятый мы…». Возможно Цзю-Цзю стоило бы петь для благородной публики, а не прозябать тут с ними. — Она красиво поёт, — робко озвучила Цинцяо, — спасибо, господин, с вами лечить руки быстрее, чем… — Отдохни, — неловкое ощущение поселилось в груди. Ни смущение, ни стыд, ни отвращение, нет. Именно неловкость — оттого, что что-то его задело за живое. И потому он ушёл проверять остальных. Цзюсяо всё ещё зевал и попеременно чуть ли не наваливался на Би Синмина, но вовремя успевал открыть глаза. — Иди спать, — приказал Цзышу. — Но я ещё могу… нужно проследить за Синмин-гэ… — Худшее позади, Цзюсяо. Всё закончилось. Цзюсяо выглядел так, будто заснуть под песню Цзю-Цзю было чем-то неправильным. И Чжоу Цзышу его полностью понимал в этом. Он тоже был отягощён этим желанием просто лечь и расслабиться. Хотя многие призраки так и сделали: прямо на полу. Сюэ Фан зарылся с носом в свой плащ, скрючившись в позе эмбриона, Развратник заснул сном покойника, сложив руки на груди и использовав накидку вместо валика-подушки. Сунь Дин, сидя, подпирал спиной стену и клевал носом. Лю Цинцяо подобралась ближе к Цзю-Цзю и уложила свою голову ей на вытянутые ноги. Только вырвавшийся из оков Жун Сюань ходил мрачнее тучи, как и сам Цзышу, но молчал и не буянил, просто буравил всех взглядом. Скрестил руки на груди с непонятными эмоциями на лице: что-то между удивлением и непониманием. — Хорошо, шисюн, — Цзюсяо тихо охнул, потому что Би Синмин обнял его за туловище и закинул ногу, — я постараюсь поспать. Уже почти у выхода из Зала, не находя себе места от тревожности, лижущей спину языками пламени, ему пришлось обернуться. Жун Сюань оторвался от стены и, пройдя немного, протянул руки Цзю-Цзю. — Могу я… подержать его? Во всполохах редких огней свечей лицо ребенка Цзю-Цзю сияло наивностью и спокойствием. «Так похож на отца этим. Но лицо как у матери», — улыбка незаметно для самого Цзышу исказила его губы. Он встрепенулся, когда уловил, что Жун Сюань забрал ребёнка. Сам Цзышу не любил детей. Ни их плача, ни глупых вопросов, ни того, что за ними нужен был глаз да глаз. Но этот… он, как и Цзюсяо, забрался к нему в сердце дальше, чем он предполагал и хотел. А Жун Сюань нёс его так осторожно, будто тот был каким-то хрупким, ломким. — Мы с Юэ Фэн всегда хотели ребёнка, — поравнялся он с поражённым Цзышу. — Нечего так удивляться… Хозяин, — немного с издёвкой в тоне сказал он, — всё же я… живой. Посижу с ним, пока она не отдохнёт достаточно. Но завтра точно нужно всем разбрестись по своим комнатам. Не дело это… — обвёл господин Жун глазами всех, — что мы гурьбой ютимся на камне тут. Прочистив горло, Цзышу кивнул. Когда Жун Сюань отошёл и сел рядом с ребёнком, потихоньку укачивая его на руках, он всё же смог взять себя в руки и рискнул приблизиться к Цзю-Цзю. — Господин Многоликий? — Тише. Разбудишь Цинцяо, — присев рядом с ней, он толком не знал как начать разговор. И даже стоило ли его начинать. Просто вдруг понял, что хотел оказаться рядом с ней в этот самый момент. — Ложитесь, — сказала она, хлопая по коленям, спрятанным длинным платьем. Лечь? Он? — Я не маленький. — Они, — Цзю-Цзю кивнула в сторону остальных призраков и осталась невозмутима, — тоже. Цзышу подумалось, что она вообще забыла с кем именно разговаривала, и потому успел раскрыть рот для возражения, как её пальцы прижались к щеке и поднялись чуть выше, к нижнему веку. — Ты спишь ещё меньше, чем мой ребёнок. Ты ненамного младше меня, Многоликий. А сделал за последние дни так много… даже я уже выдохлась, хотя просто сидела с ним и боялась. За пару-тройку сяоши никто ничего не натворит. Отдохни. Оглядевшись, он понял, что из бодрствующих остались только они с Цзю-Цзю и Жун Сюань, как-то по-особенному качающий сына Лао Мэна. Несмотря на то, что это казалось полнейшей глупостью, он подобрал под себя ноги, положил под голову ладони и прижался к чужим коленям. — Почему ты позволила ему взять мальчика? — он хотел было оглянуться на неё, но не стал. Было тепло. А Цзю-Цзю нервно испустила смешок. — Потому что, когда он выбирался из завалов и снова был не в себе, увидев меня с ним, как-то быстро пришёл в себя. Пока я его не окликнула, он что-то бормотал о некой Юэ Фэн… Цзышу озарило открытием, и он даже приподнял голову, но её тонкие пальцы начали нежно и почти невесомо поглаживать волосы. Ласково. И он опустился обратно. Стало невыносимо тепло. В груди — жарко, и лицо пекло, хотя смущения всё ещё не было и в помине. Все матери так относились к своим детям? Все ли гладили их перед сном? А старшие сёстры? У него не было теперь никого, чтобы спросить об этом. Цзю-Цзю чуть слышно снова запела: «вишни мы себе нарвём». Под её тихий голос он проваливался в забытье. И может обычной семьи у него уже давно не было, но в своих усталых видениях он видел старика Циня, который учил его обращаться с деревянным мечом, смешного Цзюсяо, перемазавшегося красками, Би Чэнфена, который залечивал его ранения после беспощадных тренировок. Мин Хуана, ещё совсем маленького, только пришедшего к ним в поместье, который боялся громких звуков днём и тишины — по ночам. Мин Хуана тогда по очереди успокаивали все старшие ученики. Потом его эстафету перенял Си Цзынъи… К этим образам добавились новые. Цинцяо со сверкающими глазами и новой заколкой в волосах, Жун Сюань, качающий дитя. Развратника, плюющегося от приготовленной Цзышу похлёбки. Сунь Дина, любящего подтрунивать над Хэй Учаном на пару с Сюэ Фаном. Вэнь Кэсина… Его смеющиеся глаза и поддразнивания во время приготовления той же рыбы тоже отдавали этим непривычным теплом. Как и выволочка за то, что он перекрыл себе когда-то меридианы и ничего ему не рассказал. И последний, и один из самых важных образов теперь — Цзю-Цзю, сладко и ладно поющая обычную деревенскую песню вместо колыбельной. Не только для своего сына. Для них всех — призраков.