Тигры в темных очках

летний воздух приятно облизывает кожу, и вечер незримыми каплями ложится на руки. земля, насытившись за день солнцем, греет спину, и вставать совершенно не хочется. миша и андрей смотрят на алеющее от заходящей звезды небо, и на душе удивительно спокойно, до странных темных мыслей о бытие. с мишей понятно: недели еще не прошло, как остервенелые бесы туманом застелили его разум, вдалбливая в голову одну простую истину. эта истина глубокими рваными порезами лежала на его предплечьях и запястьях под толстым слоем бинтов. горшенев сейчас спокойнее, сейчас никто не скребется на душе, норовя все это закончить. князев же не может понять это странное чувство усталости. он с ним раньше не сталкивался, оно такое тяжелое, придавливающее к теплой земле. желание делать привычные дела медленно ускользало, с каждым днем будто на шаг отдаляясь. андрей думает, что ему просто пора отдохнуть, вот как сейчас. просто с пивом полежать на траве, молча, рядом с самым дорогим человеком. молчать не входит, слова рвутся наружу. — мих, слушай, а ты вот реально умереть хочешь? — ровно и безэмоционально звучит его голос, устремленный куда-то в небо. он к михе не поворачивается, ловит себя на мысли, что не хочет смотреть на его забинтованные руки. — а по мне не видно, ё-мое? — тут же прыснул горшок, улыбаясь своей беззубой улыбкой. но держится она недолго, лицо у князя такое бледное и серьезное, что приходится нервно сглотнуть и отпить еще пива. тот, видимо, не шутит, хочет поговорить, а миша не любит говорить. он все никак понять не может, он то ли боится отпугнуть андрея своей пустотой внутри, то ли не считает, что это важно, то ли в этом нет необходимости. то ли не хочет никого обижать словами о том, как ему на самом деле одиноко. челюсти неприятно сводит в судороге и давит словами. — ну, не знаю, дюх, — мнется недолго, — порой очень хочу, а порой просто так тяжко и пусто, что легче становится только от боли. горшенев приподнимается на локте, пачкая его в земле, и заглядывает другу в глаза. андрей на него смотрит только сейчас, так холодно и безучастно, что начинаешь жалеть, что последняя истерика не была взаправду последней. — а ты? — спрашивает он, приподнимая брови удивленно. сам не ожидал от себя такого вопроса, не из вежливости спрашивает — какая, нахуй вежливость, — становится правда важно, какие кошки скребут на душе у князева. — а я тоже не знаю. андрей отвечает не сразу, взгляд отводит, вздыхает. — я порой думаю, что удавлюсь, если перестану писать. случись чего, и я больше не смогу, так лучше сразу... того. миша не моргает, смотрит пристально и чувствует липкую тревогу на затылке. они же не глупые подростки, что топят свою тоску в романтичных попсовых песнях. так панки не говорят просто так, это же знак, наверное? — андро, ну ты чего? как это, писать перестанешь? — он вскакивает, утягивает за собой, попутно свое пиво допивая. сажает напротив себя и пальцами ведет по щекам чужим. — ты, понимаешь, ты крутой. талантливый, оно у тебя никогда не закончится. ты еще меня переживешь, и всю попсу переживешь! ты-то не скурвишься, ты никому не надоешь, потому что, ну, ты же лучший, понимаешь, да? его несет, он тараторит, глотая комок нервов, застрявший в горле, и в глаза смотрит. князев медлит немного, но все-таки улыбается. — ты только после меня. у нас с тобой очередь и я первый место занял. — беспокойно твердит горшенев и жмет друга к груди. — ты мне обещай, что вперед не полезешь. жизнь скатывается в пыльные комки и забивается под плинтус. все меняется стремительно быстро, и веселые совместные попойки превращаются во флегматичное саморазрушение с алкоголем наперевес. все чаще андрей смурной, безыдейный, стихи не приносит, только бутылки. они копятся в квартире горшка вместо привычных расписанных бумаг и тетрадей. земля из-под ног уходит, они где-то в воздухе застревают и вместе падают во мглу без возможности схватиться ни друг за друга, ни за реальность. миша не выдерживает первым, режет себя, да так остервенело, что придется отмывать ванну. андрей тогда его вытаскивает, успокаивает, оставляет кровь на кафеле неубранной. главное сейчас — успокоить, приласкать и дать спокойно уснуть. и тот измученно засыпает, не в силах проснуться от шороха ручки, пьяного стука плеч о дверные косяки и тихого скрипа закрывающейся двери. горшенев просыпается, потому что ещё никогда телефон поутру так не разрывался. звонки, сообщения, постоянно пищит и вибрирует. хочется эту кнопочную хуйню кинуть в стену. он отрывается от подушки, смотрит помутневшим взглядом, а в квартире тишина. в предчувствие это зловещее никогда не верилось, но сейчас оно покалывало кожу, и на затылке опять ощущалась липкая тревога. миха глаза продирает, андрея нет и только записка рядом лежит. «прости, что пролез без очереди. сим завещаю всякую очередь недействительной и запрещаю ходить за мной». потайного смысла и надежды в этом нет. на телефоне сообщения от друзей, что князь пропал, они его ищут. миша искать не будет, бесполезно, ему все предельно ясно. он только думает, как хочет вспороть себе горло. впервые в жизни сначала об этом. андрей выпал из окна, приземлившись на машину. миша умер еще до того, как его тело испустило дух.