Зовите меня Бес!

      Костер на крутом склоне Одинокой пылал, один для двоих. Подсушенный за день хворост не давал дыма, а жаркий огонь был хорошо спрятан от чужих, возможно, враждебных взглядов.       Счастливые гномы крепко спали на пороге своей мечты; хоббит, проявивший чудеса смекалки, довольно посапывал, засунув мохнатую ногу в заветную дверь, хоть и была она приперта камушком весьма основательно.       Бес смотрел не на огонь, не на гномов и даже не на молчащего до поры до времени собеседника. Он всматривался вдаль до боли в глазах — в еле различимые, печально мерцавшие огни Города-на-Воде, которые бежали к Тириону трепетной рябью Долгого Озера.       Рука сама нащупала кулон тонкого плетения, и Эсгарот полыхнул памятью о той, с кем он даже не простился — а подарок принял! Принял и не смог оставить.       Осознание того, что Лиса словно и не покидала его, внезапно испугало Ланнистера больше, чем предстоящий визит к Золотому Дракону.       Тирион смотрел на изменчивую воду, купающую лунный свет, а видел прощальную улыбку Тауриэль — вот только прекрасная эльфа понятия не имела, что эта улыбка — прощальная.       Тирион ужасался тому, что зачем-то торопил Торина с отъездом без предупреждения, перебирая и находя нелепыми все свои тогдашние отговорки. А ведь мог бы провести с эльфой еще хотя бы один день!       Тирион смотрел на Эребор, а видел… Он задумался, почему это она одна, когда всегда было две, причем гораздо более совершенной формы — и между ними ему было очень удобно, засыпая, класть голову… а просыпаясь, касаться губами, вдыхать родной запах, слышать звонкий, беззаботный смех и отчаянно нежные слова любви, а потом… Много всего было «потом», чего уже точно не будет.       Даже здесь, на отрогах Одинокой Горы, в бедной неприкаянной голове Тириона не было ни одной доброй мысли. Мало того, вспоминая все дни пути по воде Долгого Озера и по пеплу Драконьей Пустоши, он внезапно понял, что ни разу не съязвил и никого не поддел, а это было и вовсе скверно. Даже слетевшему к Торину Роаку, заговорившему по-человечьи, не удивился. Даже вовремя появившемуся дрозду и последнему лучу солнца, подсветившему замочную скважину. Даже открывшейся двери в том месте, где ее, казалось, никогда и не было. Даже повышенному вниманию всего отряда.       Жизнь скользила мимо, перестав радовать.       Удивлялся Тирион только мерзлой пустоте, которая образовалась в груди и только ширилась с каждым прожитым днем.       Торин, молча сидя напротив, выжидающе пошебуршил палкой в костре.       Тирион, вынырнув из раздумий, вспомнил, что сам позвал гнома поговорить.       Поговорить… Мысли опять убежали, куда хотели. Поговорить нужно было с ней. Нужно было убедить ее, что случившееся — всего лишь мимолетный каприз лесной принцессы. Может, тогда Тириона не глодало бы чувство вины, как варг — кости незадачливого фермера. Что это было именно оно, Ланнистер не сомневался. Но вина виной, а он позвал Торина для другого.       — Я уже много сказал тебе о Драконе, об орках и о превратностях судьбы, — медленно начал Тирион, когда молчать дольше стало уже невозможно. — Но и умолчал тоже о многом. Я… хочу быть честным до конца.       «Хотя бы с тобой», — додумалось, но не произнеслось, но Торин поднял бровь, словно понимая и подбадривая его.       — Тебе придется поверить мне, — вздохнул Тирион. — Потому что просто так отпустить меня с живым огнедышащим драконом нет никаких оснований.       Торин молчал. Но в этом молчании Тириону было странно тепло и спокойно. Теплое молчание словно давало понять, что в этой вере со стороны Торина Тирион мог бы и не сомневаться, и никакие основания или доводы рассудка гному не нужны. И Тирион заторопился, боясь не договорить вовсе или боясь еще больше: Торин ответит не то, что казалось Тириону нереально возможным. Что он увидел в потемневших глазах гнома.       — Я никому не позволю причинить им вред, — кивнул Тирион на мирно сопящих Фили и Кили.       Торин кивнул слегка иронично, словно это и не требовало подтверждения.       — В том видении было: Смауг завладевает моим сознанием, и тогда… все погибнут, — и Торин недоверчиво склонил голову, словно говоря: вот уж полнейшая чушь! Тирион продолжил: — Да, было и наоборот. Было, что… мы останемся там оба.       Теперь Торин молчал сочувствующе и огорченно, словно такой расклад, даже при убийстве Смауга, проклятия рода Дьюрина ему не нравился совершенно. Причем, как показалось Тириону, совсем уж непонятно почему Торин намекал: смерть Беса расстроит не только гнома. Пустота в груди стала не такой невыносимой.       — Как рассудит эта реальность, — окончил Тирион, — не знают даже Семеро и Валар, вместе взятые.       Торин опять молчал, но теперь его молчание было подбадривающим и немного ироничным. Гном поджал губы, что означало улыбку, словно говоря: «Эй, побратим! Ты уделал Трандуила, чего не удалось даже мне. Ты вернул трон наследнику Гириона. Ты завалил Азога! Ты завоевал дружбу гномов, уважение Элронда и любовь лесной девы. Что для тебя какая-то золоченая ящерица, пусть у нее и длинный язык? У тебя он хитромудрее!»       — Я вернусь через две недели, — окончил Тирион утверждающе, сам почти поверив в произнесенные слова.       Торин кивнул, словно его возвращение подразумевалось само собой. Тирион, еще сомневаясь, но уже ясно читая тревогу в глазах гнома и прямой вопрос, не может ли Торин что-то сделать для него, а возможно, и пойти вместе с ним туда, в самые недра горы, куда гному путь точно в один конец, озвучил просьбу:       — Продержись. Гости ждать не заставят.       Король гномов кивнул еще раз, будто это знание тоже не подлежало сомнению, и эту долю работы и ответственности он брал на себя.       — Если не выйдет, ты поймешь, — и Торин повел плечом: как это у его брата что-то может не выйти?       Бес решил, что молчание Торина ему нравится чуть ли не больше, чем разговоры с Торином.       Он осторожно встряхнул и поднял отчаянно зевавшего хоббита, стараясь не разбудить гномов. Две тени исчезли в двери, ведущей ко всем сокровищам Одинокой Горы и к его владельцу.