Когда уйдем со школьного двора

Арсений Сергеевич всегда ценил безопасность и предсказуемость и всё существование построил в соответствии с этими ценностями. Он хорошо знал свои роли в межличностных отношениях — внимательный сын для родителей, строгий, но добрый учитель для детей, верный, хотя и немного скучный друг для Серёжи, высокопрофессиональный, но отстранённый завуч для коллег, глухой и не понимающий устную речь мужчина для тех, кто проявлял к нему романтический интерес. Антон Андреевич Шастун в эту систему никак не вписывался. Более того, он делал небезопасным место, которое Арсений привык считать своим вторым домом — и речь была не о таком «втором доме», о котором слезливо говорили выпускники на каждом последнем звонке, обещая непременно вернуться. Нет, Арсений вполне буквально здесь вырос: первый раз через порог школы номер тридцать три он переступил, когда ему было чуть больше года — бабушка, тогда директриса, часто брала маленького Арсюшу с собой на работу, особенно в каникулярное время, когда некому было за ним присмотреть. Арсений знал стены школы так же хорошо, как стены своей квартиры (и поэтому, кстати, ни одна новая царапинка, ни одна надпись «Е. В. В. сука» не ускользала от зорких глаз завуча), он видел, как педагоги взрослели и старились, провожал их на пенсию и даже уже пару раз ездил на похороны. Вот например, Павла Алексеевича, на смену которому пришёл Шастун, Арсений впервые встретил ещё молодым мужчиной лет тридцати пяти. Павел Алексеевич, правда, и тогда не был похож на потерянного четвёртого брата Скарсгардов. Антон Андреевич дестабилизировал привычную обстановку. Тем, как занимал почти весь дверной проём, хотя двери в школе были высокие, и тем, как заливисто смеялся с детьми и учителями, и тем, как кусал губы, стоя посреди коридора и заполняя журнал, и тем, как смотрел на него — чуть смешливо, но задумчиво, будто думал над ребусом, где из чайника, кофе, буквы В, ноты си и бильярдного кия надо было разгадать имя композитора. Дети его полюбили быстро, но физрукам в этом плане было куда легче, чем учителям серьёзных предметов, всего-то надо было давать чуть больше свободы в спортивном зале и не орать, если не получалось перепрыгнуть через козла. Но любовь детей не была показателем педагогического мастерства. Она даже не была показателем профпригодности. И пусть с рабочими программами Антон Андреевич кое-как выкрутился (хотя Арсению и самому не надо было, чтобы они у него были совсем ужасными, личная неприязнь это одно, а проверка комиссией минобра — другое), это ведь всё равно не делало его педагогом. Но кроме оформления рабочей документации Арсений знал ещё один прекрасный способ вывести из равновесия практически любого учителя. — Открытый урок, Антон Андреевич. — О, я знаю, что это, — с довольным видом закивал Шастун. — Какая радость. Но это не вопрос из анкеты на первую учительскую категорию, — Антон Андреевич усмехнулся. То, как он стал воспринимать большую часть высказываний Арсения как шутки, начинало немного напрягать. Они стояли в рекреации третьего этажа, в половину восьмого утра за окном было сумрачно, а внутри школы тихо — детей ещё не впустили. В электрическом свете ламп было хорошо видно синеву под глазами Шастуна. Он потянул носом и беспардонно заглянул в кружку Арсения. — А вы где берёте кофе, Арсений Сергеевич? Кофе Арсений брал из кофемашины, спрятанной в шкафу его кабинета, но рассказывать об этом не собирался. — Прекратите меня отвлекать от темы разговора, — строго сказал Арсений. — По итогам первой четверти вам неплохо бы провести открытый урок, чтобы администрация могла оценить, насколько вы соответствуете занимаемой позиции. Но мы все, конечно, понимаем, что педагог вы молодой, неопытный, поэтому начнём с малого: я посещу несколько ваших занятий, дам вам рекомендации и замечания, а потом на их основе и с помощью методических рекомендаций вы распланируете открытый урок. Ссылки на методрекомендации я пришлю, — Антон Андреевич одними губами произнёс что-то вроде «Опять грёбаные ссылки». — Давайте начнём… — он открыл ежедневник и просмотрел распечатку со своим расписанием, — прямо сегодня, у меня как раз окно на четвёртом уроке. У вас кто в это время будет? — Понятия не имею, — Шастун пожал плечами и вдруг заулыбался: — Это получается, вы так мне внимание будете уделять? — Что, простите? — Ну, вы придёте на мой урок и будете смотреть на меня? — Антон Андреевич. Я приду на ваш урок смотреть на то, как вы проводите занятие, выполняете требования федерального стандарта и раскрываете содержание обучения. — То есть всё-таки на меня, — кивнул Антон. — Личное внимание! Пойду прихорашиваться! — и уже скрывшись за поворотом, крикнул: — Не опаздывайте, Арсений Сергеевич! Господи, какую профпригодность он собрался у него проверять? Антон Андреевич явно был идиотом. * Через пять минут после начала четвёртого урока Арсений Сергеевич был готов признать, что идиотом был он. Немного утешало, что Шастун тоже был идиотом — судя по тому, как он вёл урок: ни цели, ни задач, просто «Э-э-э, бежим три круга» и «Откуда вы достали фитболы? Ладно, давайте не будем их насиловать, а попробуем упражнения на пресс». Но Арсений Сергеевич оказался глупее. Он согласился смотреть на Шастуна. Сорок пять минут подряд. И потом же придётся прийти ещё несколько раз. Антон Андреевич был… интересный. И дело было даже не столько во внешности — хотя всё это тоже, и проклятые ноги, и особенно место у самой кромки шорт, где какая-то мышца бедра красиво вырисовывалась, когда он показывал, как выполнять упражнения на фитболе, и изящные руки, которые без колец и браслетов казались голыми, и длинная шея, которая открывалась, когда он запрокидывал голову, смеясь с детьми и над детьми. Но большую часть привлекательности Антона Андреевича составляло что-то невербальное: то, как внимательно он слушал учеников, будто не было ничего интереснее, чем пересказ «катки в майнкрафте», как чуть сутулился — это Арсению было знакомо, в молодости он тоже стеснялся своего роста, как участливо смотрел на тех, кто не мог выполнять упражнения и выдыхался через несколько секунд, как увлечённо начинал орать «Давай! Давай! Ура! Давай!», когда ребёнку, бежавшему последним, оставался десяток метров до финишной черты. И как периодически бросал взгляды на Арсения Сергеевича, проверяя, смотрит ли он. Рядом на скамейке томно вздохнула девятиклассница Женя Михеева — младшая дочка завуча по воспитательной работе. — Так, Михеева, — Арсений нахмурился, обратив внимание на её внешний вид. — Что с футболкой? — А что с футболкой? — нагло, как и все дети учителей, ответила Михеева. — Вы ещё ниже её натяните, чтобы мы ваш пупок увидели. — Ну Арсе-ень Сергеич, это просто такая модель. — Ни за что не поверю, что в детском отделе «Зары» начали продавать майки с вырезом, — Арсений аккуратно прихватил пальцами ткань на плечах ребёнка и вернул футболку в исходное положение, при котором грудь была закрыта полностью. — Вы почему вообще на лавочке прохлаждаетесь? — Плохо себя чувствую, — протянула Женя. — Горло что-то болит. — Значит, после урока в медпункт, а сейчас вставайте и вперёд заниматься, горло и пресс никак не связаны. Пробурчав что-то недовольное, но невнятное, Женя встала и нарочито медленно побрела к группке одноклассников, которые толпились у фитболов. Когда подошла её очередь, она закатала майку снова, но на этот раз открывая впалый живот и, сверля глазами Антона Андреевича, легла на фитбол. — А я что-то пропустил? — Шастун развёл руки. — Мы теперь все так ходим, Евгения? — он задрал свою майку и похлопал по животу. — Ну это чё такое? Тазовые косточки, пронеслось в голове Арсения Сергеевича. Тазовые косточки. Лучше бы он не выпендривался и взял на должность физрука того первого кандидата, от которого воняло алкоголем так, что Арсений сам чуть не захмелел. Всё было лучше, чем узнать, что у Шастуна был мягкий живот, хотя и явно облагороженный какими-то мышцами, и выпирающие тазовые косточки. У Арсения они тоже были. И вообще у всех людей. Нормальное анатомическое явление, подумал он и заставил себя уткнуться в ежедневник. На странице его неаккуратным — не для доски — почерком было написано только: «Антон Андреевич». Какое же позорище. Конец урока он помнил смутно, но, несмотря на пустоту в ежедневнике, замечаний и без того набралось достаточно. — Ну, и как я вам? — весело спросил Шастун после того, как дети ушли переодеваться. — Отвратительно, — честно ответил Арсений. — Во-первых, структура урока. — Какая? — Вот именно. Никакая. Вы должны начинать с обозначения темы урока, потом описать конкретные этапы, затем провести эти этапы, что там это у вас в физкультуре? Упражнения, бег, что хотите. Потом дать обратную связь и выставить оценки. Я очень сильно упростил, но, надеюсь, понятно? — Понятно, — буркнул Антон. — Для открытого урока всё будет чуть сложнее, там и к теме занятия надо будет детей подводить, и междисциплинарное взаимодействие учитывать, но пока давайте остановимся на самом простом. Тема, упражнения, — Арсений выставил ладонь и начал загибать пальцы, — обратная связь, оценки. — А вот обратная связь, — Антон Андреевич постучал по его согнутому среднему пальцу, и Арсений приложил какие-то запредельные усилия воли, чтобы не дёрнуться. — Её надо давать целиком в конце или можно после каждого упражнения? — Можно после каждого, — кивнул Арсений и опустил руку. — В целом от урока ощущение, что диплом вы купили. Хотя зачем кому-то покупать диплом Воронежского педагогического… — Вот не можете без оскорблений, да? — улыбнулся Антон. — А как же профессиональная этика, Арсений Сергеевич, ай-яй-яй. Ладно, ставлю два, но пока карандашом, — Арсений приподнял брови. — Когда вы в следующий раз ко мне приходите? * Механически начитывая изложение своему седьмому «Б» — тексты Паустовского про природу он за столько лет работы знал лучше, чем собственные паспортные данные, — Арсений Сергеевич уныло размышлял о незавидном положении, в котором он оказался. Антон Андреевич тут, конечно, был почти ни при чём. Просто с Арсением это рано или поздно должно было случиться: должен был появиться в его окружении относительно привлекательный мужчина, чтобы он от него, как говорили дети, «поплыл». Арсений просто надеялся, что ему повезёт и что в школе, в которой количество мужчин, не считая его, сохранялось неизменным вот уже лет двадцать (физрук, трудовик, водитель и охранник), эти самые мужчины будут так же неизменно относиться к одному типажу — возраст в районе шестидесяти, усталое птозное лицо, если и не алкоголизм, то точно любовь к выпивке, и та особая манера речи, когда чувствуется, что человек после каждого слова хочет добавить «ну нах бля», но сдерживается. И хотя, конечно, привлекательные мужчины Арсению встречались вне школьных стен, но он с ними даже никогда не знакомился — смотрел издалека, а потом полдня проводил в размышлениях и бесконечных а-что-если-бы. А с Антоном Андреевичем он не только познакомился, он ещё и видел его каждый день. А-что-если-бы разрастались в геометрической прогрессии. — Осеннее солнце светит низко, и от деревьев падают на землю густые тени… — Арсений прервал размеренное чтение, чтобы цыкнуть на Гудкова, который тыкал ручкой в соседку по парте. Гудков в ответ закатил глаза, будто своим изложением Арсений мешал ему работать над настоящей целью урока — доводить одноклассницу. Надо было постараться жить дальше, решил Арсений Сергеевич, возвращаясь к тексту изложения. Встретиться на этих выходных с Серёжей, перечитать что-нибудь старое и хорошо знакомое, сходить на обед к родителям, словом, притвориться, что ничего не происходило, и тогда оно, может быть, перестанет казаться таким всепоглощающе ужасным. Он дал детям десять минут, чтобы записать услышанное, и, сев за рабочий стол, открыл почту. В ящике висело три непрочитанных: рекламный спам от сайта с курсами для учителей, письмо из минобра с требованием отчёта по выпускникам и сообщение от Shast00n@gmail.com, по которому Арсений кликнул с удивившей его самого скоростью. Запрос на встречу через гугл календарь. «Присоединиться в Google Meet Свидание?? понедельник 9 октябрь 2023 ⋅ 09:40 – 10:25 (Москва, стандартное время - Москва)». — Арсений Сергеевич, вы здоровы? — взволнованно спросил Гудков. — Вы чё-та красный. * В плохих стихах Яши Чернышевского октябрь занимал три места в строке, заплатив лишь за два, Арсений Сергеевич же чувствовал, что его октябрь разрастался до лет так двадцати пяти игнорирования своих сексуальных предпочтений и платить теперь приходилось своим психическим здоровьем. Если перестать думать цитатами из Набокова, то выходило всё гораздо приземлённее и пошлее: Арсений определённо находил Антона Андреевича физически привлекательным. Он смирился где-то на третьем уроке, который пришёл наблюдать. Антон Андреевич приветственно похлопал его по спине, чуть задержал руку между лопаток, и даже через три слоя ткани — рубашку, жилет и пиджак — Арсений почувствовал тепло его ладони, и так захотелось, чтобы он оставил там свою руку, захотелось прижаться сильнее, что Арсений, конечно, тут же сказал: «Что за панибратство, Антон Андреевич» — и, крепче перехватив журналы пятых классов, убежал на скамейку. На спине всё ещё ощущалось прикосновение, и Арсений Сергеевич просто сдался и смотрел. И смотрел. И смотрел. После этого урока он начал замечать Антона Андреевича везде: в коридорах, на педсоветах, в столовой, иногда ощущая его присутствие ещё до того, как видел высокую фигуру. Накопленная библиотека образов, к сожалению, никуда не исчезала, оставалась в его голове и грозила выместить оттуда тексты любимых произведений, расписание уроков его класса и знания о том, какие цветы любит мама. Он думал о ногах Антона Андреевича, когда проверял тетради, думал о плечах Антона Андреевича, когда шёл домой, думал о животе и тазовых косточках, когда бегал, думал о лице Антона Андреевича, когда собирался на работу. Всё это начинало казаться нездоровым, но Арсений, во-первых, прекрасно знал, что это были лишь бесплодные фантазии, а во-вторых, надеялся, что в какой-то момент Антон Андреевича станет так много, что он пресытится и остынет. К тому же очень помогало, что Шастун по-прежнему оставался идиотом, совершенно не подходил для педагогической работы и, судя по тому, как много времени проводил с классной руководительницей второго «А», был гетеросексуален. Последнее не только успокаивало, но даже немного радовало, потому что, если бы Антон Андреевич интересовался мужчинами, с Арсением бы случилось форменное гумбертовское безумие, все эти «огонь моих чресел» и «адская печь сосредоточенной похоти». * — А зачем мы туда вообще идём? — спросила Алла Андреевна, перекатывая во рту жвачку. Аллу Андреевну — заместителя директора по воспитательной работе — Арсений очень не любил. И дочери её, одна из которых школу уже закончила, а вторая училась в девятом, ему тоже не нравились. Все они были чрезвычайно феминными и любили притворяться прелесть какими дурочками, хотя на деле до дурочек им было так же далеко, как Арсению до влечения к женщинам. — Арсений Сергеевич хочет, чтобы мы посмотрели на нового коллегу, ну чего ты, — закатила глаза Екатерина Владимировна. Арсений открыл было рот, чтобы сказать, что вообще-то «смотреть на нового коллегу» было прямой обязанностью административного состава школы, но Алла Андреевна заговорила раньше: — Ну это же просто физрук, — протянула она. — Всегда, конечно, приятно посмотреть на молоденького мальчика, но мы так скоро и технический персонал проверять начнём. — Учитель физкультуры такой же педагог, как и мы с вами, — сухо сказал Арсений, хотя Аллу Андреевну, которая вела технологию у девочек, он к себе приравнивать не хотел. — Ой, а что, Арсень Сергеич, это ваш протеже-е-е? — захихикала Алла Андреевна. В детстве Арсений мечтал стать супергероем человеком-невидимкой. Но теперь он бы хотел вместо невидимости получить способность уничтожать взглядом. Сейчас от Аллы Андреевны с её глупым хихиканием осталась бы аккуратная кучка пепла. — Скажешь тоже, протеже, Алка, — директриса подцепила острыми ногтями локоть завуча. — Арсений Сергеевич его уже второй месяц терроризирует, я каждое утро ожидаю, что на столе увижу заявление на увольнение по причине «задолбал ваш Попов». — Так у нас полшколы хочет по этой причине уволиться, Катюш! — снова засмеялась Алла Андреевна. Это, кстати, было преувеличением — Алла Андреевна имела склонность гиперболизировать вообще всё. На самом деле Арсения недолюбливала примерно четверть всех учителей, в то время как остальные наоборот относились к нему даже чересчур дружелюбно — особенность женского коллектива, где достаточно не быть алкоголиком, чтобы получить одобрение. Арсений Сергеевич не единожды отказывался от внеуставных отношений, регулярно пресекал попытки флирта, а во время школьных корпоративов многократно убирал руки пьяненьких учительниц со своей задницы. Антон Андреевич, между прочим, мог бы снизить концентрацию женского внимания на завуче, потому что коллеги и его явно находили привлекательным (ха-ха, мрачно подумал Арсений, вот и первый случай, когда он согласен с англичанкой Ириной Валерьевной, как обидно, что сошлись они не в том, что на детей нельзя орать). Даже стало немного жаль, что в конце года Шастун уйдёт. Спортивный зал был заполнен шумом лупящего по огромным окнам дождя. Ещё сонные дети — а для открытого урока Арсений «одолжил» свой седьмой «Б» — жались на скамейках и зевали чуть ли не по очереди. Вчера Арсений Сергеевич попытался было настроить их на бунтарский лад, аккуратно намекнув, что физруку даже будет полезно, если на открытом уроке ему устроят нестандартную педагогическую ситуацию, но дети неожиданно агрессивно возмутились: не хотели подводить «такого хорошего и веселого Антон Андреича». Арсений, конечно, виду не подал, что ему неприятно, просто устроил им словарный диктант, за одну ошибку в котором моментально выставлялась двойка в журнал. Это учителям можно было перебегать из лагеря обожающих Арсения Сергеевича в лагерь сохнущих по Шастуну. Седьмой «Б» должен был сохранять лояльность. — Доброе утро! — громко крикнул Антон Андреевич, заходя в зал с парой волейбольных мячей в руках. Дети моментально слетели со скамеек, в три секунды выстроились по росту и, хоть и немного вразнобой, проскандировали: — Доброе утро, Антон Андреевич!!! Ах вы маленькие перебежчики, подумал Арсений, и немедленно запланировал сделать шесть вариантов заданий к их контрольному диктанту, чтобы шансы на списывание стали не просто нулевыми, а отрицательными. Открытый урок прошёл на удивление гладко — Арсений часто видел, как педагоги с многолетним стажем начинают запинаться и краснеть, стоит кому-то прийти на их занятие, но Антону Андреевичу внимание, кажется, даже нравилось. Он вполне адекватно справился со структурными элементами урока, хотя, конечно, тут ещё дело было в мастерстве Арсения Сергеевича, который объяснил всё подробнейшим образом. Урок был посвящён командной работе, поэтому после разминки, которую неплохо, хоть и паясничая, провёл Гудков, дети самостоятельно поделились на вполне сбалансированные команды, назначили арбитра и сыграли две партии в пионербол — удивительно укоренившееся в школьных уроках физкультуры наследие советских времён. Впрочем, как Арсений понял, критически оценивая способности своих детей, волейбол для них был бы слишком сложен, и возможность ловить мяч руками, а не отбивать его, действительно помогала. Некоторым. Победила, конечно же дружба — с таким уроком Антон Андреевич на «Учителя года» податься бы не смог, никакой интриги и эмоционального напряжения. Ну, кроме того напряжения, что генерировали Гудков с Хрусталёвым, которые явно были не согласны с результатами игры, но Шастун довольно педагогично отправил одного относить мячи, а второго — проводить растяжку. За пять минут до звонка Антон Андреевич подвёл совместно с детьми итоги урока (хотя, конечно, они были совершенно дурацкие в духе «Норм побегали» и «Топовая подача была, Наташ»), выставил оценки и отправил детей переодеваться. Господи, это был отвратительно нормальный урок. Средненький, не выдающийся, но вполне приличный. Арсений Сергеевич поджал губы. — Ай молодец, Антон Андреич, — Екатерина Владимировна хлопнула в ладоши. — И ровненько, и красивенько, и детки послушненькие! — А уж с этими детками — это настоящий подвиг, — хихикнула Алла Андреевна и стрельнула глазками в Арсения. Вот на неё почему-то Арсений седьмой «Б» науськать смог, а на Шастуна — нет. — Хорошо, что в коллективе появляются не только симпатичные мужчины, — она беззастенчиво ущипнула Антона Андреевича за бицепс, — но ещё и толковые педагоги! Алла Андреевна не смогла бы отличить толкового педагога от пня в лесу, но Шастун-то об этом не знал, поэтому расплылся в благодарной улыбке. Они ещё пару минут обменивались комплиментами и любезностями, после чего директриса и завуч ушли. Арсений Сергеевич терпеливо ждал, постукивая носком ботинка по полу. У него был список замечаний по уроку, ему надо было продолжать кампанию по претворению жизни физрука в бесконечный цикл унижений, рабочих бумажек и орущих детей. Но Антон Андреевич заговорил первым: — Спасибо, — сказал он, когда Екатерина Владимировна и Алла Андреевна скрылись в коридоре. — За что? — нахмурился Арсений. — Я, знаете, сначала думал, что вы меня уволить хотите. Или довести, чтобы я сам уволился, — Арсений Сергеевич перестал дышать. — А потом понял, что вы просто такой человек. Неприятный немножко. Но вы же мне и с рабочими программами помогли, а если бы я просто от старого физрука их взял, то ни фига бы не врубился в учебный процесс. И к открытому уроку вон сколько меня готовили. Специфически, конечно, с пассивной агрессией и оскорблениями, но мне это даже нравиться начинает, — Антон подмигнул. — Я пришлю список замечаний по уроку вам на почту, — почти не разжимая губ, ответил Арсений и резко развернулся, чтобы уйти. — А как же, — ехидно прозвучало ему в спину, — «да не за что, Антон Андреевич»? Или хотя бы «Я вовсе не собираюсь вас увольнять»? Не забудьте это тоже в своё письмо добавить! Он же совершенно не собирался Шастуну помогать, это была продуманная акция террора, и только такой придурок, как Антон Андреевич, мог за это поблагодарить.