Когда уйдем со школьного двора

Декабрь Арсений не любил. В декабре в школе никто нормально не работал. Кроме него, конечно. Все остальные — от беспрестанно напевающей Джингл Беллс, но знающей только две строчки песни Екатерины Владимировны до первоклассника Коли, чья ортопедическая обувь украсилась праздничными наклейками — казалось, вообще никак не участвовали в учебном процессе. Ученики и учителя были какие-то суматошно-мечтательные, строили планы и загадывали желания, обсуждали подарки и планы и совсем не думали о том, о чём, по мнению Арсения Сергеевича, полагалось думать — о конце четверти и контрольных работах. У Арсения Сергеевича было три способа отмечать Новый год: с родителями, с Серёжей и его самый любимый — сказать родителям, что он с Матвиенко, сказать Матвиенко, что он с родителями, и сидеть дома с Цинциннатом. Ни один из вариантов не включал в себя планирование и предпраздничную суету. Всего этого ему хватало в школе. Кроме того, декабрь был месяцем бенефиса Аллы Андреевны — по праву, конечно, кому ещё как не завучу по воспитательной работе заниматься организацией школьных праздников, но раздражала она от этого не меньше. «Арсень Сергеич, забираю ваш класс на репетицию», «Арсень Сергеич, дайте мне двух крепких мальчиков», «Арсень Сергеич, почему седьмой «Б» не выучил текст», «Арсень Сергеич, скидываемся на корпоратив». В этом году, к счастью, обошлось без «Ну Арсень Сергеич, будьте нашим Дедом Морозом, ну хотя бы для началки, ну пожалуйста». Потому что, очевидно, в школе появился ещё один высокий мужчина. — Доброе утро, а я вас везде ищу! — сказал этот самый высокий мужчина, влетая в его кабинет без стука. — Как вам? — он поднял руки и покружился на месте, тут же задел шкафчик с личными делами учеников, ойкнул и затряс ушибленной рукой. — Что именно? — сухо уточнил Арсений, стараясь не улыбаться. Антон Андреевич был в костюме Деда Мороза: длинная красная шуба, отороченная блестящим мехом и украшенная россыпью снежинок. — Мой новый лук, конечно, — фыркнул Антон Андреевич. — Я просил костюм Снегурочки, но он бы мне был коротковат. Хотя и в этом, — он чуть распахнул подол и выставил ногу, обтянутую чёрными тайтсами, — неплохо вроде. — Это же не полный лук, — наигранно задумчиво ответил Арсений, глядя на выставленную коленку. — Вы без бороды и шапки. — А вам для полного погружения в фантазию нужно прям детальное соответствие? — заулыбался Антон Андреевич. Арсению Сергеевичу для полного погружения в фантазию достаточно было прикрыть глаза. — Сотка за мысли, — быстро сказал Антон и выставил указательный палец. — Антон Андреевич, я — должностное лицо. — Я тоже, а между двумя должностными лицами не считается, — он подмигнул. — Ладно, я потрачу сотку, а вы же мне что-нибудь про ШМОС расскажете, знаю я вас. — ФГОС, — автоматически поправил Арсений. — Я так и сказал! — крикнул Антон Андреевич, выходя за дверь. Отношения с Шастуном складывались странные. Начать стоило с того, что странно было, что у Арсения Сергеевича вообще с кем-то складывались отношения. Почти прямое признание в ориентации Шастуна не смутило, а, казалось, только больше заинтересовало, что, конечно, наводило Арсения на мысли, которые он даже думать боялся. Он старался думать другие: Антон Андреевич просто был толерантный и дружески над ним подшучивал. Антон Андреевич так дружелюбно общался со всеми, а с некоторыми даже перебарщивал — вон, с Идой Васильевной почти каждую перемену о чём-то болтает и смешит её чуть ли не до икоты. Или, может, Антон Андреевич намеренно вводил его в заблуждение, втирался в доверие, чтобы, получив открытое признание, использовать это против него. Эта мысль, конечно, была совсем уж параноидально-шизофреническая, но не стоило забывать, в какой стране они жили. Решив не относиться к этому серьёзно, Арсений Сергеевич тем не менее малодушно собирал все эти разговоры и знаки внимания, чтобы потом, когда всё это закончится, перебирать в памяти, как Антон Андреевич говорил ему, что он самый красивый если не во всём Петербурге, то «уж на Петроградке точно», как кинул в него на педсовете записку «Начальник в попе чайник» (которую Арсений Сергеевич совершенно позорно хранил в ящике стола), как иногда становился неоправданно близко, так, что Арсений спиной чувствовал исходящее от его тела тепло, наклонялся и говорил на ухо какую-нибудь удивительную чушь вроде: «Сегодня в столовке вкусные пирожки» или «Я заметил ваши розовые носки, огнище». Голос у него при этом был такой неприлично интимный, будто речь шла вовсе не о пирожках и носках. Он одёргивал себя постоянно, напоминая, что Антону Андреевичу было не место в его школе — пусть теперь и не из-за того, что он был плохим педагогом (с этим Шастун справлялся и за первые две четверти стал педагогом вполне средненьким), а уже именно из-за того, что он начинал нравиться Арсению. Вместо планов на Новый год Арсению Сергеевичу стоило бы планировать, что он будет делать с этой неожиданной симпатией, но пока он решил довериться старой стратегии: игнорировать. Иногда хотелось, конечно, притвориться глухим, но вряд ли бы это сработало на данном этапе. * — Арсюш Сергеич, — Алла Андреевна, обвешанная мишурой, заглянула в кабинет. Весь класс моментально побросал ручки и подскочил. — Сидите, сидите, мои хорошие, — замахала она рукой. — Арсюш Сергеич, иди сюда! — Алла Андреевна, у меня урок, — строго сказал Арсений и поправил очки. — Да какие уроки, завтра концерт уже, они все о дискотеке думают! Правда, зайчатки? — «зайчатки» в лице одиннадцатого класса нестройным хором согласились. — Давай, иди сюда. — Что может быть таким срочным? — недовольно, но тихо спросил Арсений, выходя из кабинета и прикрывая дверь. — Деньги на корпоратив, — Алла Андреевна потёрла пальцами. — Как договаривались, в пятницу. Только не начинай это своё «я не пойду, я не хочу»! В этом году Арсений Сергеевич, кстати, хотел пойти. Не из-за перспективы приставаний подвыпивших коллег, а из-за возможности увидеть Антона Андреевича вне школы. Не маму же ещё раз просить его на чай пригласить. Но для вида он всё равно поморщился. — Сколько? — со вздохом спросил он. — Ну ты страдалец, конечно, будто на гуманитарку собираю, — фыркнула Алла. — Пять тысяч, — и, получив в ответ обещание скинуть на карту, ушла, пошуршивая мишурой и напевая себе под нос «Новый год к нам мчится, скоро всё случится». Арсений Сергеевич почти против воли допел мысленно припев до «если Дед Морозу песню дети не запоют» и вернулся в класс. — Чё, Арсений Сергеевич, корпоративчик? — хитро спросил Щербаков, который сидел за первой партой у двери и явно всё слышал. — Того самое? — он щёлкнул пальцами по шее. — «Того самое», Алексей, будут ваши родители, когда увидят ваши четвертные оценки. Упражнение дописали? — «Того самое» завтра мы будем, — шёпотом сказал Щербакову Нурлан. — Спасибо, Сабуров, что подсказали, за кем мне на дискотеке надо будет внимательнее следить, — хмыкнул Арсений. — И вашего классного руководителя я тоже предупрежу. — Фу-у, ну нет, вы, что ли, будете, — раздалось со всех сторон. — Ну бли-и-ин, Арсений Сергеевич! * Надзирателем на дискотеках Арсений Сергеевич был уже много лет подряд: почти единственный в коллективе без семьи, а значит, и без особой необходимости быть вечером дома, он обычно следил за старшими классами — девятым, десятым и одиннадцатым, — у которых была возможность повеселиться в актовом зале с восьми и аж до половины одиннадцатого. Представления о веселье у детей не менялись уже которое десятилетие: танцевать под ужасную долбящую музыку, бегать в туалет выпить и покурить, зажиматься в коридорах и орать «А мой мальчик едет на девятке». — «По автостраде вдоль ночных дорог! Я кружилась с ним на танцплощадке, а ты и дальше будешь одинок», — подпел подпирающий стенку рядом Антон Андреевич. Конечно, его тоже поставили следить за детьми, потому что кроме Арсения Сергеевича, кто ещё мог подойти для такой работы, как не другой одинокий учитель. — Специфические музыкальные вкусы, Антон Андреевич. — А то вы не знаете эту песню, — фыркнул Антон. — Знаю, конечно, — пожал плечами Арсений, оттолкнулся от стены и, чуть пританцовывая, пропел: — «Он носит кожаную куртку — это класс, а на твоих ногах палёный адидас», — Антон Андреевич рассмеялся. Выглядел он сегодня как мечта старшеклассницы: белые спортивные штаны, розовое худи и такое количество колец и цепей, что Арсений Сергеевич перестал придумывать шутки про сравнение с ёлкой только после того, как Антон предложил полежать под ёлочкой. — Вы хорошо двигаетесь, — сказал Антон, провожая хмурым взглядом парочку из десятого «А». — Я занимался танцами в детстве. — Так давайте потанцуем? — Антон Андреевич кивнул на толпу дергающихся подростков. — На школьных дискотеках я и в детстве не танцевал особо, — покачал головой Арсений Сергеевич, не без внутреннего содрогания вспоминая школьный опыт: редкие и неловкие медленные танцы с девочками, которые приглашали его сами, а отказывать Арсению было неудобно. Но он всегда смотрел поверх девчачьих макушек, выискивая в толпе Ваню из параллельного класса — с Ваней хотелось танцевать на самом деле, но это, конечно, была одна из первых вещей, которые Арсений хотел, но никогда бы не смог получить. Он скосил взгляд на Антона Андреевича, который, покачиваясь, пел про слёзы, которые льются на рейве. В полумраке актового зала, освещённый бликами разноцветных гирлянд, он казался красивее всех предыдущих увлечений Арсения вместе взятых. От мысли о том, как он бы танцевал с Шастуном под какое-нибудь «я в глазах твоих видел снег в океане, этим снегом с тобой никогда мы не станем», в груди стало тепло, и совсем чуть-чуть перехватило дыхание. В этом чувстве лёгкой влюблённости не было, пожалуй, ничего плохого, размышлял Арсений Сергеевич, отправившись на очередной рейд в школьные туалеты. Если, конечно, оно не пойдёт никуда дальше. А оно не пойдёт. Нет, абсолютно ничего плохого в том, что он ещё несколько месяцев полюбуется Антоном Андреевичем, проживёт все эти бабочки в животе, трепет в груди и просто даст себе немного почувствовать. Без каких-либо перспектив, кроме разве что перспективы вспоминать это до конца своей одинокой жизни. — Джарахов! Ивлеева! Быстро на выход! — из туалета раздался хохот и звон бутылок. — Марш в зал, или сейчас домой отправлю! К десятому классу страх перед администрацией почти у всех школьников трансформировался в уважительное подыгрывание: вы на нас орёте, мы делаем вид, что боимся. Поэтому, хотя Джарахов и Ивлеева вышли из туалета, опустив глаза в пол, и пробормотали что-то извиняющееся, уже через пару шагов оба снова рассыпались звонким смехом. Арсений зашёл в туалет, вытащил из-за унитаза в последней кабинке две бутылки водки и пакет апельсинового сока и пошёл обратно в зал со своей добычей. — О, отвёртка! — радостно воскликнул Антон Андреевич. — Водка хоть не палёная? — Не факт, — Арсений показал ему этикетку «Гжелки» и убрал алкоголь в пакет, который уже был полон бутылок с портвейном и водкой — вкус у детей был непритязательный, лишь бы подешевле и быстрее давало в голову. — Я, кстати, думал, что вы будете строже к этому относиться, — Антон кивнул на пакет. — Это всё равно невозможно остановить. К тому же они после дискотеки пойдут ещё гулять и напьются и на улице тоже. Всё, что я могу сделать, — это минимизировать количество выпитого в школе. — Ах, да, нажраться после дискотеки и играть в бутылочку и кись-брысь-мяу, — мечтательно произнёс Антон Андреевич. — Вы в такое, наверное, не играли? — Конечно, нет, Антон Андреевич, я сразу родился завучем, — смешливо ответил Арсений. На самом деле, он действительно ни во что подобное никогда не играл, ведь все эти игры были рассчитаны на то, что участники хотят с кем-то поцеловаться и готовы сделать это публично. А Арсений, конечно, никак не мог себе такого позволить. — Я бы хотел познакомиться с вами в школе, — сказал вдруг Антон Андреевич. — Вы и познакомились со мной в школе. — Вы такой душнила, что это даже смешно, — улыбнулся Антон. — Я имею в виду, чтобы мы были одного возраста и учились хотя бы в одной параллели. Но, наверное, — он прервался, чтобы окликнуть Щербакова, который изображал сексуальный акт в танце с Ирой Мягковой, и двумя пальцами изобразил жест «я слежу за тобой». — Наверное, если бы это был я со школьными мозгами, ничего бы у нас не получилось, я тогда не любил умных зануд. Вы бы меня, Арсений Сергеевич, раздражали. А я бы, наверное, в вас влюбился ещё хуже, чем сейчас, подумал Арсений Сергеевич. Но вместо этого ответил: — Я бы вас тоже презирал. Страшно. — Ого! — хохотнул Антон. — А сейчас как, презираете? Дети на фоне подпевали абсолютно не педагогичному «забери пьяную домой» и что-то ещё про «ток не ругайся сильно», на носу у Антона Андреевича был зелёный блик гирлянды, и смотрел он так ласково и чуть-чуть будто тревожно. — Нет, — улыбнулся Арсений Сергеевич. Из коридора раздались звуки рвоты. * Местом для проведения новогоднего корпоратива был выбран бар «Цапли», в котором они отмечали Восьмое марта в прошлом году. Это был всего один, пусть и довольно просторный, зал на первом этаже бизнес-центра. Обитые велюром кресла и диваны, небольшая сцена для караоке, бар с неоновой подсветкой и сезонные украшения — искусственная ёлка у входа, снежинки на окнах и украшенный гирляндами задник сцены. Ничего сверхъестественного, но вполне уютно и, главное, близко к школе — на Добролюбова, прямо напротив сквера, окружавшего небольшой собор. От дома Арсения до бара было всего пятнадцать минут на такси, поэтому он успел после рабочего дня зайти домой, насыпать корм Цинциннату и переодеться в по-новогоднему красные брюки и по-арсеньевски мрачную чёрную рубашку. Цинциннату, конечно, немедленно захотелось, чтобы он взял его на руки, поэтому расстались они недовольные друг другом — кот без поглаживаний, Арсений, сопровождённый его мрачным взглядом. Учителя напивались быстро — бокала по три «за нас, девочки», «за окончание учебной четверти» и «чтобы Щербаков не остался на второй год», и они уже были игривые, танцевали развязнее, смеялись заливистее. Главной опасностью корпоративов всегда были медленные танцы, во время которых у большинства педагогов руки медленно сползали на ягодицы Арсения, и ему постоянно приходилось их подтягивать выше. Хотя в этом году было полегче, у педсостава появилась новая жертва — Антон Андреевич. Его задницу они почему-то не трогали, но так нежно поглаживали спину и плечи, что в какой-то момент Арсений не выдержал и, накинув пальто, вышел на крыльцо бара. В спину глухо неслись завывания Екатерины Владимировны про «медлячок, чтобы ты заплакала». На улице падал привычный питерский снегодождь, никаких праздничных пушистых хлопьев. Хотелось тоже погладить спину Антона Андреевича. И домой. В идеале — погладить и убежать домой. Арсений Сергеевич уже настолько смирился, что его жизнь развивается по законам романов Джейн Остин, что, когда за спиной хлопнула пластиковая дверь и раздалось «Уй, блядь, скользкая плитка», он даже не удивился. — А помните благословенные времена, когда можно было курить в помещении, — сказал Антон Андреевич, доставая пачку сигарет. — Чтобы пассивные курильщики тоже могли заработать рак лёгких? — скептически уточнил Арсений. Шастун замер с сигаретой во рту. Арсений Сергеевич посмотрел, как она приклеилась к нижней пухлой губе, и снова повернулся к проспекту. — А, извините, — пробормотал Антон. — Да курите-курите, Антон Андреевич, — хмыкнул Арсений. — Сегодня я не такой принципиальный. — Только в отношении курения? — Шастун щёлкнул зажигалкой. — Или это в целом удачный день для меня? — Так и быть, не буду у вас сегодня спрашивать, убрали ли вы в подсобке. — Там темно и страшно — лампочка перегорела. — Такой взрослый, а темноты боитесь. — Нет, ну, — Антон Андреевич затянулся. — Некоторые вещи в темноте я делать люблю, но уборка — точно не одна из них. А вы чего-нибудь боитесь? — Ничего особенного, — Арсений зябко повёл плечами. — Как и все: потери близких и болезней. — А вот ваша мама рассказала, — заулыбался Антон, — что в детстве вы боялись публичных выступлений и постоянно лажали на концертах. Арсений Сергеевич закатил глаза: что ещё могла мама рассказать Шастуну, если они обсуждали даже подобное. Татьяна Арсеньевна после чаепития приобрела неприятную привычку в каждом разговоре с сыном спрашивать, как там Антон Андреевич, что, вкупе с подозрительной откровенностью, наводило на мысли, что Антон ей очень понравился. Маму он не винил, но кого-то обвинить в происходящем всё равно хотелось. — Я боялся не столько публичных выступлений, — с небольшим вздохом заговорил Арсений, — сколько реакции одноклассников. Я был не очень популярен в школе, и каждое моё выступление, как и любое проявление способностей и знаний, вызывало у других… раздражение, пожалуй. Меня беспокоили не сами выступления, а то, как меня будут дразнить и задирать после. — Я, конечно, говорил, что мы с вами в школе вряд ли бы подружились, но все равно сложно представить, чтобы вас кто-то дразнил, — после небольшой паузы сказал Антон. — Ну вы же справляетесь. Шастун в ответ только фыркнул, помолчал, докуривая, а потом вдруг спросил: — А у вас в школе прозвища не было? Что-нибудь вроде Арсений-отличная-задница-Сергеевич? Арсений закашлялся: дело, конечно, было в пассивном курении. — Что, простите? — выдохнул он, но быстро сообразив, что не готов услышать объяснение, попытался перевести тему разговора: — А у вас в школе прозвища не было? Что там рифмуется с Шастун? Колдун? — Арсений Сергеевич, ну вы будто не со школьниками работаете, — хохотнул Антон. — С Шастун лучше всего рифмуются пиздун и пердун. Но звали меня обычно Шастом. — Потому что вы не пердели? — усмехнулся Арсений. Господи, что он несёт, это уже почти уровень Екатерины Владимировны, которая лапает в танце Аллу Андреевну и подпевает Земфире. Надо было пить меньше. — Пердел, конечно, я же нормальный человек, — вскинул брови Антон Андреевич. — Почему мы вообще об этом говорим? Как-то не романтично. — А должно быть романтично? — спросил Арсений и прикусил язык. Возможно, надо было не меньше пить, а не пить вообще, потому что в присутствии Антона Андреевича пузырьки выпитого шампанского трансформировались в глупые вопросы. — Ну конечно, — от такого тона — низкого и, казалось, чуть вибрирующего, глупые вопросы и мысли генерировались в десять раз быстрее. — Ночь, снежинки падают, мы с вами тут одни. — Мы с вами много где были одни, — пробормотал Арсений, глядя, как бликует отражение светофора в луже. Проехавшая машина расплескала красные огоньки. — В моём кабинете, в спортивном зале. — Это у меня тоже в списке фантазий, — кивнул Шастун. — Шуточки ваши, — ответил Арсений, стараясь, чтобы голос не звучал растерянно. — М-м-м, шуточки, — с улыбкой согласился Антон Андреевич. Остаток вечера он избегал его так тщательно, что в какой-то момент, когда Шастун попросил передать ему соус, Арсений ответил на жестовом языке. Но механизм по избеганию работал с перебоями: вместо того, чтобы скорее уехать, Арсений Сергеевич остался, смотрел на Шастуна, когда тот не видел, и думал мрачные мысли. Своего апогея мыслительный процесс достиг уже дома. Стоя в коридоре и прижимаясь лбом к висящему на вешалке пальто, которое пахло табачным дымом, Арсений Сергеевич вдруг испугался. А что если это были не шуточки.