Когда уйдем со школьного двора

Проблема была не в том, что Антон подрочил на Арсения Сергеевича ещё в конце августа. Да и то, нельзя было сказать, что дрочил он прямо на него, не настолько летом всё было запущено. Антон смотрел порно — и даже не гей, хотя и этим он не брезговал, и пара лайкнутых роликов у него в профиле была — и в момент, когда оргазм был уже близок, что, конечно, совпало с желанием оператора снимать крупным планом лицо актрисы, Антон прикрыл глаза и вдруг представил Арсения Сергеевича с его поджатыми губами и острыми коленками в прорезях джинсов. Так что технически он ещё тогда подрочил на Арсения Сергеевича. Но это было не особо осознанно, без замирания сердца и вообще бездуховно. Проблема была в том, что теперь Антон дрочил на него духовно. Что оказалось гораздо приятнее, но вместе с тем вызывало вопросы, требующие немедленных ответов. Например, как выглядит Арсений Сергеевич без одежды? Стонет ли он в постели? И вообще он в этой постели сверху, снизу или нормальный человек? Нравятся ли ему поцелуи в шею? В общем, всю поездку на Розу Хутор он только об этом и думал. Думал и дрочил. К моменту выхода на работу Антон практически вернул себе свой две тысячи седьмой — спермотоксикоз, мысли о сексе каждую минуту и невыносимое желание видеть объект своей симпатии. Объект симпатии странным образом не попадался на глаза. Утро девятого января было непривычно солнечным, школа была особенно пустая — будто она тоже отдохнула от детей — и всё ещё вся в новогодних украшениях. Шастуна сначала вызвала к себе директриса, чтобы обсудить начинавшийся с этого календарного года электив по баскетболу, который он согласился вести. Екатерина Владимировна почему-то очень много говорила о платных образовательных услугах и их правовом регулировании, и у Антона возникло ощущение, что она перепутала его с бухгалтером. В итоге он не успел до звонка заглянуть в кабинет завуча и чуть ли сам не опоздал на первый урок. На перемене перед вторым уроком у него тоже не получилось поймать Арсения Сергеевича, потому что в конце занятия он отправил Гудкова отнести мячи в подсобку, Гудков уронил на себя мешок с гантелями (кто вообще додумался хранить гантели в мешке) и Антон всю перемену проторчал с ним в медпункте. Гудков был в порядке, только много хихикал, но он всегда так делал, так что было сложно определить, получил ли он какие-то серьёзные повреждения. Взяв с Саши обещание сказать Арсению Сергеевичу, что он сам себя ударил гантелей по башке, а в подсобке царит идеальный и совершенно безопасный для любых посетителей порядок, Антон прибежал на следующий урок только через пятнадцать минут после его начала. К счастью, это был урок с десятым классом, и они не убивались в спортзале, а просто курили в окно. То есть, по сути, убивались, но медленно и в отдалённой перспективе. Такое Антону подходило. В общем, к первой большой перемене Антон уже заебался, поэтому, когда Ида Васильевна отловила его в рекреации начальной школы и спросила, как он отдохнул, Шастун с удовольствием открыл телефон и начал показывать ей фотографии — было приятно вспомнить, что ещё пару дней назад он катался на сноуборде и тусил со взрослыми людьми, которые хихикали по поводу, а не от травм головы, и Антону не надо было контролировать их никотиновую зависимость. Через пару минут его плотным кольцом окружили другие учительницы началки, которым спустя пару рабочих часов явно тоже захотелось посмотреть на взрослых дееспособных людей. — Ой, а там правда тепло так, что ли, что можно в одних штанах кататься? — покачала головой Наталья Андреевна. — Ты там не простыл, Антошенька? — Да куда простыл, загорел даже, — фыркнула Ида. — Ну крутой, а! Я б тоже в одних штанах катала, если бы так выглядела. Но ты такие фотки, главное, вконтакте не выкладывай, дети найдут, родителям покажут, потом проблем не оберёшься. — Какие фотки? — раздалось из-за спины Антона. Арсений Сергеевич был так хорош спустя почти две недели разлуки, что у Антона вспотели руки больше привычного и пришлось перехватить телефон. В начале учебных четвертей он почти всегда выглядел чуть более официально, чем обычно, и сегодня, в бордовом костюме-тройке и чёрной рубашке, Арсений Сергеевич был, конечно, в десять раз лучше, чем какой-нибудь Хью Грант в «Реальной любви». Хотелось стоять перед его дверью и молча показывать ему куски ватмана с надписями вроде «Поебёмся?», «Выеби меня?», «Что угодно, я на всё согласен?» и просто «??????». — Мои, с каникул, — Антон развернул телефон экраном вперёд и неловко ткнул его в направлении Арсения. — В Сочи был. А вы как отдохнули? Арсений Сергеевич вперил мрачный немигающий взгляд в его фотографию. Антон вдруг осознал очевидную вещь: даже если Арсений Сергеевич был геем (в чём он был уверен на девяносто девять процентов, а один оставшийся был из-за того, что Шастун подозревал, что у него отъехала крыша и восприятие уже никак не соответствует действительности), это же вовсе не значило, что Антон ему нравился. Он же сам Позу пару месяцев назад затирал что-то такое, только тогда Антон говорил, ну, о том, что это ему самому необязательно должен нравиться Арсений Сергеевич. Теперь-то с собой всё было понятно. — Отдохнул, — сухо ответил Арсений Сергеевич, поднимая глаза с фотографии на него. — Ида Васильевна права, такие фотографии лучше не публиковать в открытых соцсетях. — Я закрою соски эмодзи, — пообещал Антон максимально серьёзно. — Сомневаюсь, что это спасёт ситуацию, — ещё серьёзнее ответил Арсений Сергеевич и, кивнув коллегам, развернулся и пошёл к лестнице. Кончики ушей у него были красные. * План был прост и надежён, как часы casio, которые мама купила в ларьке в переходе, когда Антону было восемь лет. Часы до сих пор работали, но все эти годы время неизменно показывали рандомное. Антон даже как-то целый день потратил, наблюдая за ними почти безотрывно: никакой логики в смене часов и минут не было, просто после восьми пятидесяти девяти вдруг наступало четырнадцать двадцать восемь. План был примерно такой же. Чтобы удостовериться в том, что Антон нравился Арсению Сергеевичу, нужно было просто с этим Арсением Сергеевичем проводить больше времени вместе. А так как на любое предложение встретиться вне школы Арсений бы явно ответил отказом (даже если Антон бы ему нравился, а скорее — особенно если Антон бы ему нравился), то Шастун решил работать с тем, что есть. — Драсьте, — негромко сказал он, останавливаясь в дверях. До звонка оставалось пару минут, и Антон специально пришёл в это время: чтобы успеть объяснить, зачем он здесь, и чтобы у Арсения Сергеевича осталось как можно меньше времени, чтобы его выгнать. — Антон Андреевич? — Арсений поднял взгляд от журнала — вот уж у кого точно не было проблем с этими ебучими книгами учёта детей. Антон постоянно забывал взять их перед уроком, вернуть после и заполнить вовремя. Его заметки в телефоне множились бесконечными «28.11 6 А, отст петров пупкин лупкин ромашова 4 васильев три», которые он, если честно, непонятно зачем записывал: расшифровать эти записи, искалеченные автокорректом, он не мог уже через урок. Оценки детям Шастун выставлял по ощущениям — это когда смотришь на фамилию, представляешь наглую рожу Щербакова и понимаешь, что выше тройки он не заслуживает. Через несколько вразнобой поставленных троек он вспоминал, что Щербаков вообще-то вполне спортивный мудила, и лихорадочно пытался втулить в оставшиеся клеточки четвёрки и пятёрки. Арсений Сергеевич таким занимался вряд ли. Он наверняка отмечал посещаемость каждый урок, стройным столбиком выставлял отметки и никогда не оценивал четвертную работу учеников исключительно на основании общих вайбов. — Я э-э-э… пришёл, — Арсений выжидающе приподнял бровь. — Набраться опыта. Посмотреть на методически одарённых коллег. — Я прошу прощения, а эти методически одарённые коллеги, они сейчас здесь, с нами в одном кабинете? Знание устаревших мемов чек, излишне радостно подумал Шастун. Не всё потеряно. — Конечно, как раз смотрю на одного. — Антон Андреевич, о таком нужно предупреждать заранее… — начал было Арсений Сергеевич, но его прервал звонок, а Шастуна пропихнула в класс толпа детей, рвущихся на урок русского языка. Арсений поджал губы и нахмурился, но было уже поздно — Антон уселся за последнюю парту третьего ряда и покорно сложил руки. — Открываем тетради, пишем число и «Классная работа», — получилось, очевидно, чуть более грозно, чем обычно, потому что шестиклашки втянули головы в плечи и молча зашуршали тетрадками. Антон честно старался фиксировать какие-то моменты урока, потому что в конце Арсений Сергеевич явно устроит ему допрос с пристрастием. Урок был хороший: дети, несмотря на подозрительную дисциплинированность, отвечали и вовлекались, исправно склоняли неопределённые местоимения и даже вполне уверенно отвечали у доски, расставляя дефисы и соединяя слова. Но гораздо лучше у Антона Андреевича получалось фиксировать другое: подчёркнутую жилетом талию, стройные ноги, крепкую задницу. Длинные пальцы, которые Арсений Сергеевич каждый раз тщательно вытирал от мела. С детьми он чаще улыбался и шутил, и Антону нравились и морщинки возле глаз, и тихие мелодичные смешки, и то, как уже в следующую секунду Арсений Сергеевич хмурился, снова становясь строгим и немного пугающим. Ещё ему нравилось, что Арсений Сергеевич явно чуть нервничал, периодически бросая нечитаемые взгляды на Антона: кончики ушей снова были трогательно красными, мел несколько раз выпадал из рук, а во время объяснения теории он, кажется, потерял мысль, откашлялся и раздражённо зыркнул на Шастуна. В чём-то Антон его понимал: если бы на него смотрели с мыслями, как бы перегнуть через парту, стянуть эти узкие брюки и вылизать задницу, он бы тоже смущался. И не то чтобы он был экспертом в вылизывании задниц или вообще хоть раз это делал, продолжал размышлять Антон, наблюдая, как Арсений Сергеевич проводил самостоятельную работу, чтобы проверить правописание частиц с местоимениями. Весь опыт Антона с задницами сводился к их лапанию. Арсений Сергеевич явно заслуживал большего. — Оценки выставлю в электронный дневник вечером, домашнее задание на доске. Теорию не просто прочитать, а быть готовыми ответить на следующем уроке, — Арсений Сергеевич, в отличие от Антона, умел заканчивать занятия как раз к звонку, и, как только он договорил, дети начали спешно собираться. Антон никуда не спешил и даже не поднимался из-за парты, пока последний шестиклассник не выскочил в коридор. Тишина в кабинете была какая-то напряжённая. — Было очень полезно, — заговорил Антон, вставая. — В самом деле? — пробормотал Арсений Сергеевич, перекладывая на столе листочки с самостоятельными работами. — Я выучил, наконец, правило про «кое, то, либо, нибудь». — Антон Андреевич, вы сюда пришли русский язык для шестого класса учить или оценивать методическую составляющую урока? Антон Андреевич сюда пришёл пялиться на охуенного мужика, но говорить об этом было пока рано. — Совместил приятное с полезным, — улыбнулся он. — Может, у вас есть какие-то замечания или предложения? — А мне разве можно вам делать замечания? — негромко спросил Антон, подходя ближе к учительскому столу. Руки Арсения Сергеевича замерли над бумагами. — Вообще нет, но давайте попробуем. — Ну… Вы мел многовато роняли. Арсений резко поднял голову. У него чуть подрагивали крылья носа, а губы были сжаты в недовольную упрямую линию, но взгляд при этом был не злой, а скорее… цепкий и изучающий. — Ваше присутствие меня немного отвлекало, — сказал Арсений Сергеевич, разжав недовольный рот. — Почему? — максимально невинно спросил Антон. — Вы же там мистер учитель две тысячи двадцатого, на ваши уроки постоянно смотрят. — Вот именно, — Арсений Сергеевич не сводил с него взгляда, и этот интенсивный зрительный контакт мешал Антону формулировать мысли, потому что в голове кто-то будто пищал на одной ноте. — Смотрят на мои уроки, а не на меня. Писк в голове перешёл на ультразвук. — Большое упущение с их стороны, — улыбнулся Антон. Арсений Сергеевич как-то жалобно вздохнул и прикрыл глаза. Сразу стало легче соображать. Соображения были скудные: Арсений Сергеевич нравился ему до слабеющих коленок. — Антон Андреевич, — заговорил Арсений, не открывая глаз. Потом сжал пальцами переносицу, повторил ещё раз его имя, фыркнул, и сказал: — Всё, просто идите, мне надо готовиться к следующему уроку. Антон хотел было пошутить что-нибудь про один-ноль в свою пользу, но, судя по туману в голове, это было бы неправдой. * Если честно, журнал он испортил даже не совсем преднамеренно. Мысль-то у него такая возникла: после того, как Ида Васильевна рассказала, что любое исправление карается школьной администрацией и приводит к полному переписыванию журнала провинившимся, а отвечает за всё это Арсений Сергеевич, Антон сразу подумал, что это отличный повод пообщаться с завучем. Провести несколько минут наедине в его маленьком завучевском кабинете, в котором, где ни встань, окажешься рядом. Но эту мысль он быстро отмёл: пять минут с Арсением Сергеевичем — это, конечно, пять минут с Арсением Сергеевичем, но вот переписывать полгода оценок и фамилий всё-таки слишком высокая плата, которую Шастун пока не был готов принести на алтарь своего увлечения. Это были очень здравые рассуждения, которые никак не помогли ему, когда он поставил двойку, предназначавшуюся выебистому Мусагалиеву, идущей на медаль Ирочке Мягковой. Если бы это был кто угодно другой, Антон бы просто окружил двойку кучкой пятёрок и четвёрок и вообще бы не парился — он уже так делал. Но про Ирочку предупреждали на педсоветах — оценки медалистов проверялись серьёзнее, могли (хотя и не всегда так делали) потребовать и журнал, чтобы просмотреть текущие оценки, а последний учебный год был особенно важен. Перспектива похода к Арсению Сергеевичу с объяснениями и просьбой выдать новый журнал уже казалась не такой привлекательной. Одно дело было проебаться в чём-то не очень серьёзном, типа чего угодно с десятым классом, на который всем, кажется, было кристально похуй — ни ОГЭ, ни ЕГЭ, прекрасный год безвременья и почти полного отсутствия обязательств, как у детей, так и у их педагогов. А другое дело — то, что произошло. Тут Антон даже сам чувствовал, что накосячил. Ира Мягкова была приятной ученицей, но такой задолбанной своей учёбой, золотой медалью и олимпиадами, что Шастуну было обидно ещё и из-за того, что он её мог подставить и усложнить и без того стрессовую ситуацию. Уже занося руку, чтобы постучать в дверь кабинета завуча, Антон совсем немножко надеялся, что сейчас Арсений Сергеевич скажет, что двойку можно замазать корректором и написать какое-нибудь «Исправленному верить». — Да? — Арсений Сергеевич сразу тяжелым взглядом посмотрел на журнал одиннадцатого «А», который Антон прижимал к груди то ли в приступе нежности и сочувствия Ирочке, то ли пытаясь защититься. — Что опять, Антон Андреевич? Антон хотел было возмутиться, что никакое это не опять, но прикусил язык: Арсений Сергеевич имел право раздражаться, потому что за последнюю неделю, выискивая возможности пообщаться с завучем, Шастун действительно к нему заходил слишком часто: с вопросами после педсовета (это были важные вопросы про новые носки Арсения Сергеевича, на педсовете их задать было невозможно), с просьбами о помощи молодому неопытному педагогу («Как думаете, должен ли я как-то комментировать романтические отношения между учениками? А если они ошибаются в выборе партнёров?») и прочей ерундой. Ерунду было придумывать сложно, но желание видеть Арсения Сергеевича и — особенно — его реакцию на прогрессирующе безумные вопросы Антона («Если мне предложили пиццу из столовки и попросили зачесть норматив по прыжкам через козла, это считается за взятку?») было сильнее. Так что в целом у Арсения Сергеевича, конечно, был повод недовольно спрашивать «Что опять?», но мог бы и побольше радоваться появлению Антона. — Я тут… — он отлепил журнал от груди и неловко помахал им в воздухе. Арсений Сергеевич отследил это движение с тревогой. — Немножко ошибся. — Немножко ошиблись, — повторил Арсений Сергеевич, откладывая ручку и поднимаясь из-за стола. — Немножко ошиблись в журнале одиннадцатого класса? — Ага, — кивнул Антон. — И вы не поверите, кому я поставил двойку. — Не поверю? — Арсений обошёл стол и медленно, будто крадучись, подходил к нему. — Почему же не поверю, Антон Андреевич, — он понизил голос, и, хотя это звучало очень секси, Антону стало как-то не по себе. — Поверю. Скажите. — Ире Мягковой, — скороговоркой выпалил Шастун. Арсений Сергеевич замер в полуметре от него. — Ире. Мягковой? — Ага. — Поставили двойку? — Да. — В журнал? — Да. — По ошибке? — Угу. — Вы… — Арсений Сергеевич зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, они, казалось, стали ярче от того, какой он стал злющий. — Вы вообще хоть иногда включаетесь в реальный мир, Антон Андреевич?! Или живёте в непрекращающейся дереализации? — Использовать реальные психологические проблемы для оскорблений, ого, Арсений Сергеевич. Ну, такое. — Это вас сейчас должно меньше всего заботить! — рявкнул Арсений Сергеевич. — Поставить двойку медалистке! — Но я перепишу журнал… — робко начал Антон, но Арсений быстро его перебил: — Да какая разница! Сегодня перепишете, а завтра что? Снова поставите? С вашей внимательностью никаких журналов не напасёшься! — Да я и сам могу его купить. — Купить? Нам их присылают, где вы найдёте такую же партию с точно таким же наполнением?! Нет уж! — Арсений выставил указательный палец и ткнул им Антону в грудь. — Журнал для переписывания я вам выдам! — Ну и отлично! — тоже повысил голос Антон. — Чего тогда орать! — Потому что я не знаю уже, как до вас достучаться! На педсоветах вы мои носки рассматриваете! — он ещё раз ткнул пальцем в грудь Шастуна. — На уроках просто пялитесь! — и ещё раз. — На переменах задаёте дурацкие вопросы про курс булочек из столовой к оценкам! Вы когда работать нормально будете? — на этот раз палец попал в ключицу, что было больновато. Пальцы у Арсения Сергеевича были сильные и — Антон скосил глаза вниз — красивые. Он мог бы сейчас этими пальцами схватить Шастуна за ворот худи, притянуть к себе и поцеловать, например. Антон медленно перевёл взгляд с руки на губы Арсения Сергеевича, которые, на самом деле, были довольно близко. Получился бы отличный поцелуй, полный злости и раздражения. Немного такой агрессивный. С прикусыванием губ. Стонами в рот. Возможно, с прижиманием к двери. — Так, — неожиданно негромко сказал Арсений Сергеевич. — Антон Андреевич. — А? — Прекратите. Антон моргнул и посмотрел в глаза Арсения Сергеевича. Глаза были непривычно тёмные. И уже даже не злющие. Совсем не злющие. Скорее такие, как у человека, который тоже думает о всяких там стонах в рот. — Немедленно прекратите, — ещё тише повторил Арсений Сергеевич. — Я ничего не делаю, — ответил Антон. — Вот и не делайте. — И не делаю. От того, как ужасно хотелось поцеловать Арсения Сергеевича, покалывало губы. — Я сейчас вам дам журнал, и вы пойдёте к Варваре Юрьевне, чтобы она заполнила фамилии детей и названия предметов, — Арсений медленно сделал шаг назад и повернулся к одному из шкафов. — Всё остальное — даты, оценки, темы уроков — вы переписываете сами. Понятно? — Понятно, — кивнул Антон, с сожалением наблюдая, как Арсений Сергеевич наклонился, чтобы достать новый журнал. — Больше журналов не дам, — добавил тот. — Так что никаких ошибок. — Никаких ошибок, понял, — ещё раз кивнул Антон и, забрав журнал, вышел. В коридоре он прижался лбом к закрытой двери и только тогда выдохнул. Вот же блядь.