Когда уйдем со школьного двора

Цинциннат недовольно мявкал возле предмета мебели, на который Арсений Сергеевич уже больше трёх недель не смотрел. Кот загнал туда какую-то из своих игрушек и теперь требовал, чтобы глупый хозяин немедленно её достал. Арсений вздохнул и, старательно глядя в пол, подошёл к книжному шкафу и вытянул мышку на веревочке. Цинциннат одарил его взглядом, в котором читалось: «И чего выпендривался?» — Мне сложно! — огрызнулся Арсений. Если бы коты умели закатывать глаза, Цинциннат бы их сейчас закатил, но вместо этого он только фыркнул своим смешным маленьким носиком, схватил в зубы мышку и ушёл, недовольно качая хвостом. Жизнь Арсения Сергеевича была разложена по полочкам, личной жизни была отведена пыльная антресоль, и до поцелуя с Антоном Андреевичем он был уверен, что она там и останется. Он был уверен, что всё останется на уровне шутливого флирта, что Шастун со временем станет лишь приятным и чуть болезненным воспоминанием. Он придумал себе десятки отговорок и путей отступления, но всё это стало неважным в тот момент, когда Антон Андреевич прижал его к книжному шкафу и поцеловал. Господи, как же это было правильно и хорошо. Как же хотелось ещё. После того, как на них упала книжка, Антон Андреевич посмотрел на него совершенно безумными глазами, сказал: «Арсений Сергеевич, ну вы пиздец, простите», в два глотка выпил кружку чая и ушёл. Где-то спустя час Арсений понял, что Антон Андреевич поступил правильно: в тот момент он был готов вообще на всё, если бы Шастун остался, и это Арсения бы испугало. Оно его и испугало. И пугало до сих пор. Арсений Сергеевич со свойственной ему дотошностью придумал не меньше сотни сценариев, в которых всё у него с Антоном Андреевичем шло не так: начиная от вполне объективных реалий жизни в гомофобной стране и заканчивая ссорой из-за того, стоит ли класть рис в крабовый салат. Антон Андреевич, казалось, понимал его чувства и в школе вёл себя иначе: перестал приходить чуть ли не на каждой перемене в его кабинет, не приносил булочки из столовой и вообще каким-то неуловимым образом уменьшил своё присутствие. Арсений, оказывается, привык видеть его в коридорах и на лестницах, привык сталкиваться с ним в дверях и сидеть рядом на педсоветах, а теперь это всё пропало, и он невольно начал подозревать, что все эти пересечения не были случайностью. Потом он начал подозревать, что Антон Андреевич намеренно его избегает (а значит, конечно, жалеет о поцелуе), но тот отловил его двадцатого марта по пути из школы домой — Арсений никак особо не отмечал свой день рождения, а просто оставил коллегам торты и пирожные в учительской — и подарил книгу. — Привет вашим родителям, — сказал Шастун самую не романтичную фразу, и Арсений Сергеевич уже было выдохнул, как тот добавил: — Я до сих пор удивлён, что они не пираты. — Что? — непонимающе нахмурился Арсений. — Откуда у них тогда такое сокровище, — усмехнулся Антон Андреевич и поцеловал его — быстро, всего на пару секунд прижавшись к губам. — Хотите, помогу тетрадки до дома донести? — спросил он, отстранившись. — Возле школы! — прошипел Арсений Сергеевич. — Всё, понял! — улыбнулся Шастун и, развернувшись, быстрым шагом пошёл в сторону метро, наступил в лужу, громко ругнулся и исчез за поворотом. Арсений Сергеевич засунул книгу под мышку и, как идиот, которым он, очевидно, становился, приложил пальцы к губам. Было понятно, что это значило. Антон Андреевич давал ему время и ждал. От этого одновременно стало и легче, и тревожнее. Он перестал игнорировать шкаф, вернул на место «Комета прилетает», которую до этого трусливо запихал на полку с детективами, и даже стал сам иногда выискивать Шастуна, когда выдавалась свободная минута. Но минут таких выдавалось мало — начались ВПР, близились ГИА и ЕГЭ, надо было готовить аттестаты, принимать потихоньку подтягивающихся первоклашек и вместе с тем продолжать вести уроки и готовить себя и детей к годовым контрольным. Екатерина Владимировна к концу учебного года всегда сатанела, и не то чтобы она сама не хотела ездить в минобр — она как раз-таки была полна яда и решимости, — но сами чиновники образования робко просили приезжать Арсения Сергеевича. А это приводило к ещё большему количеству приказов, за исполнение которых он отвечал лично, и к ещё большему количеству пропущенных занятий, которые пропускать было нельзя. В общем, Арсений очнулся только где-то в апреле. Где именно, он не знал до момента, пока уже довольно тёплым апрельским вечером не зашёл в учительскую, чтобы вернуть стопку журналов началки, которые он проверял ещё вчера, но сегодня весь день проторчал в минобре и не успел вернуть, и не обнаружил там Наденьку, которая наводила порядок. — А что за праздник у нас, а я и не в курсе, Надежда Олеговна? — спросил он, наклоняясь и поднимая фантик от конфеты. — Так день рождения Антона Андреича, — ответила Наденька, заталкивая в пакет из Дикси коробки из-под тортов. — Мы ж в вотсапе писали. — А я замотался, — вздохнул Арсений, растерянно рассматривая крошки на столе. — У меня там для вас очередной запрос по Мягковой с её медалью кстати, — сказала Наденька и, запихав, наконец, весь мусор в пакеты, вышла из учительской. Очередной запрос, раздражённо подумал Арсений и побрёл к своему кабинету. Если честно, ему уже хотелось предложить Ире Мягковой отказаться от притязаний на медаль, что там ей эти пять баллов к ЕГЭ дадут, она и без них справится. Но мысли эти были мелочные и неправильные: Ира медаль заслужила, а школе это было нужно для рейтинга, да и в следующем выпуске медалистов можно было не ожидать. Да какая медаль, остановил себя Арсений Сергеевич и замер у двери с табличкой: «Заместитель директора по учебно-воспитательной работе». День рождения Антона Андреевича. Он про него смутно помнил, потому что неприличное количество раз открывал личное дело Шастуна по совершенно надуманным поводам, но в суматохе последних недель это, конечно, вылетело из головы. А ведь Антон Андреевич про его день рождения не забыл и даже книжку в подарок выбирал явно вдумчиво — красивое издание «Приглашения на казнь». А Арсений забыл. В общем, совсем как у Набокова, героем романа был дуб. С третьего этажа сбежали дети, судя по крикам и мату в основном мальчики. Эхо их топота ещё звучало в коридоре, когда Арсений понял: у них только что закончился электив по баскетболу. В большом спортивном зале никого не было, зато из малого доносились звуки ударов мяча о паркет. Арсений Сергеевич тихо скользнул в открытую дверь и сел на скамейку. Закатное апрельское солнце заливало в высокие окна, окрашивало спортивный зал в жёлто-золотистые цвета, подсвечивало в косых лучах медленно кружащиеся пылинки. Антон Андреевич, казалось, его не замечал: сосредоточенно набивал мяч, делал броски то совсем близко, то отходя на несколько метров. Арсений поставил локти на колени, опёрся подбородком на ладони и просто смотрел. С наступлением весны Шастун снова начал носить шорты, и, хотя мягкие спортивные штаны Арсению казались меньшим преступлением против школьного устава, сейчас он был не против. В Антоне Андреевиче ему нравилось решительно всё. И худые ноги, и широкие плечи под безразмерной толстовкой, и ловкие длинные пальцы, и кудряшки, в которых бликовало солнце, и лицо, которое Арсений сейчас видел лишь вполоборота: нахмуренные брови, сосредоточенно поджатые пухлые губы. Но это всё Арсению Сергеевичу понравилось ещё в августе, это всё ему бы понравилось, даже если бы он случайно встретил Шастуна на улице. Но то, что он успел узнать об Антоне Андреевиче за эти месяцы, ему нравилось гораздо больше. И чувство юмора, и быстрый ум, и тактичность, которой он от него совсем не ожидал, и лёгкость, которой у Арсения совсем не было, но иногда так хотелось. — А я вот в школе от физкультуры часто был освобождён, — сказал Арсений. Антон Андреевич поймал мяч и обернулся без каких-либо признаков удивления: значит, знал, что Арсений тут сидит. — Ну, я так и думал, — улыбнулся он. — Хотите продолжить навёрстывать школьный опыт? — спросил Шастун и кинул в него баскетбольным мячом. Арсений еле успел увернуться — мяч впечатался в стену у его плеча. — Это что, Антон Андреевич, покушение на должностное лицо? — Арсений поднялся со скамейки. — Да не собираюсь я на вас покушаться, — фыркнул Антон. — Совсем? — уточнил Арсений, и Шастун неверяще вздёрнул брови. — И нет, отвечая на ваш вопрос про школьный опыт, я ничего больше навёрстывать не хочу. Хочу всё новое, — тише добавил он, глядя, как Антон Андреевич медленно подходит, — и взрослое. — Ну, с частью про взрослое я справлюсь, а вот насчёт нового не так уверен. — Тут можете не переживать, — тихо сказал Арсений, чувствуя, как в грудной клетке разливается тепло. — Мне всё будет в новинку. Антон Андреевич замер, остановив поднятые руки над его плечами, и озадаченно нахмурился: — Почему? Потому что раньше было только с женщинами? — Нет, — вздохнул Арсений. Как бы неловко ни было, это стоило сказать. — Ни с женщинами, ни с мужчинами. — То есть у вас, — на щеках Шастуна расползался трогательный румянец, и Арсению стало чуть-чуть смешно: вроде бы это он должен был смущаться, но он всё давно отрефлексировал. — То есть у вас никогда не было отношений? Ну какой хороший, в первую очередь об отношениях думает. — И секса, — кивнул Арсений. — Ну, Арсе-е-ений Серге-е-евич, — протянул Антон и прикрыл глаза ладонью. — Как-то нехорошо, что это меня одновременно пугает и возбуждает? — спросил он, чуть расставив пальцы и хитро глядя из-за них. — Это было бы не очень хорошо, если бы мне было пятнадцать, Антон Андреевич. — Не боитесь? — Антон отнял руку от лица, поднёс её к щеке Арсения, но снова остановился в нескольких сантиметрах. — Нет, — честно ответил Арсений. — А вот вы, кажется, переживаете. Антон Андреевич явно собирался ответить что-то ещё, но Арсений уже понял, что тот может болтать, не останавливаясь, поэтому взял его за затылок и притянул к себе. Он думал об этих губах больше полугода, а с марта они и вовсе заняли лидирующие позиции в его мыслительном процессе, поэтому он сначала прошёлся маленькими, краткими поцелуями по верхней и нижней губе, лизнул кончиком языка, а когда Антон, наконец, разобрался, что делать со своими руками, и обхватил его, прижимая ближе, Арсений открыл рот, углубляя поцелуй. Антон Андреевич целовался медленно и тягуче, и от этих ласковых, но сильных прикосновений языка Арсений закипал, будто уже варился в котле, предназначенном для педагогов, которые завели неуставные отношения на рабочем месте. Он обхватил руками его щёки, погладил пальцами эти смешные уши, сейчас такие горячие, что можно было не смотреть, чтобы понять, что они красные, и чуть прикусил нижнюю губу, тут же снова возвращая язык в рот Шастуна, проходясь по зубам и облизывая его язык. Большим пальцем он коснулся уголка его губ, чувствуя, как соприкасаются их рты, и от этого ощущения внутри стало невозможно горячо и совсем перестало хватать воздуха. Арсений на секунду отстранился, чтобы вдохнуть, и снова вернулся к поцелую, заставляя Шастуна поддаваться и целовать агрессивнее, сильнее, ближе — это у Антона Андреевича поцелуев было бесчисленное множество, он мог никуда не спешить, у Арсения их было суммарно меньше десяти, поэтому он планировал получить сразу всё и всеми своими чувствами. Он успевал жадно ловить тихие влажные звуки их поцелуя, ощущать запах Антона Андреевича — пота, дезодоранта и чего-то, что явно было его собственным, но пока ещё Арсением неопознанным. На вкус Шастун был как что-то хлебобулочное явно из столовой и табак, на ощупь — невозможно горячий, хотя было сложно понять, это он нагревал Арсения, или сам нагревался об него. Он даже приоткрыл глаза, чтобы запомнить этот момент и этим органом чувств, но так близко увидел, конечно, только то, что глаза у Шастуна были закрыты и светлые тонкие ресницы чуть подрагивали. На вестибулярный аппарат можно было не обращать внимания: голова кружилась так, будто он находился в невесомости. Он мягко обхватил губами язык Антона Андреевича и почти сразу отпустил, снова прихватывая его губы, выдыхая в рот. Шастун тоже вздохнул и отстранился. — Арсений Сергеевич, — сипло пробормотал он. — Арсений Сергеевич. — Да? — прошептал Арсений. — У вас какой-то вопрос? — Много, — совсем жалобно сказал Антон Андреевич. — Но все нецензурные. И вопросы, и мысли, и следующие действия тоже. Всё совершенно не подходит для школы. — Разумно, — кивнул Арсений, с сожалением убирая руки с затылка Шастуна. — Меня пугает, что разумные вещи предлагаю я. — Ой, ну прям уж пугает, Антон Андреевич? — фыркнул Арсений, поправляя задранную рубашку. — Вы сейчас договоритесь, Арсений Сергеевич. — Ладно-ладно, — Арсений поднял руки ладонями вверх. — Прекращаю. — Вы домой? Арсений покачал головой: ему надо было закончить с документацией по ВПР и забрать письмо по Мягковой в секретариате. А хотелось совсем другого. Он посмотрел на красные губы Антона Андреевича и грустно вздохнул. — Ну чего вы, — подбодрил его Антон Андреевич, хотя выглядел совсем не как человек, который способен кого-то поддержать: глаза всё ещё безумные, с расширившимися зрачками, румянец во всю щёку и, Арсений быстро взглянул, вставший член. Нет, надо ему снова запретить ходить в шортах. Хотя бы попытаться. — У нас с вами ещё будет время и возможность для… этого вот всего. — Конечно, — дипломатично ответил Арсений и прокашлялся. — Пойдёмте, — вздохнул Шастун и подтолкнул его к выходу. — Вы работать, а я — домой. Хоть кто-то из нас изобразит подобие нормального рабочего графика, — он выключил свет в малом зале и закрыл дверь. — У меня нормальный рабочий график, — сказал Арсений, дожидаясь, пока Антон, гремя ключами, закрывал вход в главный спортивный зал. — Меня всё устраивает. — Вы приходите раньше всех и уходите позже всех, — Шастун подёргал дверную ручку, проверяя. — Это чтобы что? Не думать ни о чём, кроме работы? — Вот вам бы о работе побольше думать, — насмешливо огрызнулся Арсений, мельком глянув, как Шастун положил ключи в карман шорт. Член у него всё ещё стоял. — Вы в подсобке навели порядок? — В подсобке? — как-то недовольно спросил Антон Андреевич и снова вытащил ключи. — А давайте покажу, Арсений Сергеевич. Внеплановая инспекция для тех, кто думает только о работе. — Ну, ладно? — растерялся Арсений. Подсобка была в паре метров от спортивного зала — неприметная дверка без табличек и опознавательных знаков. — И если вы думаете, что я не знаю, что на Гудкова обрушились в вашей подсобке гантели, то вы ошибаетесь. Вообще-то, именно из-за таких случаев, Антон Андреевич, я вас с августа и прошу убрать… — Да-да, — перебил его Шастун, открывая дверь и пропуская Арсения в темноту подсобки вперёд себя. — С августа просите меня убрать в подсобке, написать кучу мозговыносящих бумажек, заполнять журналы сразу на уроках, не есть в столовой с детьми, не носить шорты, не бренчать цепями, как какое-то привидение… — Кентервильское, — вставил немного обалдевший Арсений, пятясь в подсобку. — «Без привидения этот замок не стоит ни цента больше, чем я за него заплатил». — Чего? — Шастун закрыл дверь, и в маленьком помещении стало темно, было скорее слышно, чем видно, что Антон к нему приближался. — Фразочки эти ещё ваши. Арсений отступил назад и упёрся спиной в полки. На полках что-то громыхнуло. — «Смотрите, смотрите, сухое миндальное дерево расцвело»? — Арсений Сергеевич, — вдруг совсем близко, выдохнув на его висок, сказал Шастун. — Какое нахуй сухое миндальное дерево, — и широко лизнул его ухо. — Потому что маленькая, — начал было Арсений и запнулся, когда Антон обхватил губами мочку уха. — Потому что маленькая Виргиния его, — Шастун провёл губами от его уха к уголку челюсти, остановился, чтобы поцеловать, — его пожале-ела. Антон Андреевич рассмеялся, утыкаясь носом в сгиб его шеи, а потом вдруг обхватил руками его задницу и приподнял, усаживая на полку. Арсений обхватил ногами его талию, притягивая ближе, и выдохнул сквозь сжатые зубы, когда член Антона Андреевича прижался к его. — Никогда так, — сказал Арсений, сжимая руки на плечах Шастуна и потираясь о него всем телом, — никогда так не делал. — Не зажимались в подсобке? — Не тёрся членом о чужой член, — честно ответил Арсений и потёрся ещё раз. Даже через несколько слоёв ткани член Антона Андреевича ощущался просто потрясающе, и он потянулся было рукой, но Шастун перехватил его запястье. — Арсений Сергеевич, я начинаю сомневаться, — он вернул его руку себе на плечо, — что у вас никогда ничего не было. — Это почему? — Арсений наклонился, прижимаясь губами к шее Антона Андреевича, к местечку, где чувствовался мелко и быстро бьющийся пульс. Господи, настоящий живой мужик держит его за задницу почти на весу. Он прихватил губами кожу, Шастун вздрогнул и крепче сжал пальцы. — Потому что вы какой-то слишком активный и… бля-я-ядь, перестаньте вылизывать мою шею, я так не могу осмысленные предложения составлять. — Да всё просто, Антон Андреевич, — воспользовавшись замешательством, Арсений всё-таки сполз ладонью по груди и животу Шастуна и сжал его член сквозь шорты. Антон Андреевич издал какой-то полузадушенный звук. — «Годы затаённых страданий научили меня самообладанию сверхчеловеческому», а теперь это всё, м-м-м… — Пошло по пизде? — подсказал Антон, прижимаясь ртом к его щеке. — Теперь надо реализовать всё, что хотелось, — поправил Арсений, повернулся и поймал его губы своими. Он целовал его и поглаживал член, и снова вернулось ощущение правильности происходящего, в этот раз подгоняемое возбуждением и знанием, что Антон Андреевич даст ему столько времени, сколько нужно. Пока это время работало странным образом — оргазм начинал казаться чем-то вполне реальным и довольно скорым, хотя он даже не трогал свой член. Зато его касался член Антона, и господи боже, какой он был твёрдый, и горячий, и явно большой, и как же Арсений любил члены, как Шастун вообще мог подумать, что у него что-то было с женщинами. Он крепче сжал его бёдрами и притёрся ближе, и поцелуй становился хаотичнее, они просто прижимались друг к другу открытыми ртами, сталкиваясь зубами и языками. Когда Арсений кончил, Антон Андреевич, кажется, испугался. Схватил крепче, перехватывая под рёбрами, и чуть отклонил голову, настороженно всматриваясь в лицо. — Да ладно? — протянул он и вдруг рассмеялся, целуя его нос, щеки, глаза, брови и лоб. — Больше не сомневаюсь в вашей неопытности, Арсений Сергеевич. — Ой, идите в жопу, Антон Андреевич, — выдохнул Арсений, прижимаясь лбом к его лбу. — Теперь точно домой идти придётся, — он сморщил нос и чихнул. — Может, теперь вы, наконец, уберётесь в подсобке? — Теперь это будет гораздо сложнее, — всё ещё посмеиваясь ответил Шастун. — У меня моментально вставать будет, как только я сюда зайду, — он прижался к его щеке и тихо добавил: — Вы мне ужасно нравитесь, Арсений Сергеевич, ничего не могу с собой поделать. В трусах было мокро и неприятно, Антон Андреевич благородно одолжил своё худи, чтобы завязать на поясе и хоть как-то спасти ситуацию. Ни о какой работе, конечно, не могло идти и речи, что значило, что с ВПР придётся продолжить работать дома. Когда Арсений Сергеевич зашёл домой, почти с порога начиная раздеваться, Цинциннат вышел его встретить, смерил недовольным взглядом и вернулся в гостиную, где улёгся на пол возле того самого книжного шкафа. Аккуратно сложив худи и положив его на спинку дивана, Арсений Сергеевич подумал, что это теперь был его любимый шкаф. И смотреть на него больше не было страшно.