Салем

С раннего утра за окном было слышно пение ветра. Солнце с ночи так и не показалось, его спрятали тяжёлые облака, из которых ближе к обеду посыпался мелкий дождь. Длинное помещение, окружённое песочными стенами, пропиталось запахом кофе и периодически сотрясалось от телефонных звонков. Практически на каждом сером столе на железных ножках горел монитор компьютера. Часы, висящие над дверью в кабинет шерифа, показывали практически двенадцать — приближалось время ланча. Дверь офиса открывалась и закрывалась, пропуская через себя озабоченных работой людей в форме, от быстрых шагов которых время от времени покачивался крупный государственный флаг с пятьюдесятью белыми звёздочками на синем фоне. Казалось, в крохотном тихом городке вроде этого основные обязанности полицейских — смотреть телевизор, скучать и считать минуты до окончания своего дежурства. В большом городе, где через каждые пару кварталов находится зловонный мусорный райончик с негласной пометкой «гетто», то и дело случаются грабежи, разбои, кровопролития… Пригороды отличаются своим скромным характером и спокойным укладом жизни. Но так считает только тот, кто не выбрал быть полицейским в маленьком городе. Кто-то устало считал телефонные звонки от мисс Мэйсон. Старушка мисс Мэйсон жила на Окленд-Стрит, и так уж вышло, что окна её дома выходили прямиком на аптеку. Каждый божий день эта добропорядочная женщина звонила в полицейский участок, чтобы заявить, что там торгуют каннабисом, и никому из дежурных ещё не удалось объяснить ей, что это уже пару лет как легально. Кто-то внимательно просматривал камеры видеонаблюдения из Хоум Депо, ведь буквально пару часов назад несколько подростков украли со стенда продаж целую раковину и даже сумели успешно скрыться прежде, чем сотрудники магазина заметили пропажу. Кадры были достаточно уморительными, чтобы пересмотреть их аж несколько раз и ради этого отложить звонок в стояющую неподалёку от Хоум Депо старшую школу Салема. На этот раз свезло — дело можно было раскрыть довольно быстро, узнав, кто из учеников этой школы сегодня прогулял занятия без уважительной причины. Кто-то утомлённо перебирал бумаги о недавней драке в пабе «Roadhouse» на пятьдесят пятой Пуласки-Стрит и недоумевал, что в этой ситуации более странно: то, что в Пибоди прошлой ночью дозвонились до полиции Салема или то, что новенький сотрудник, не раздумывая, ломанулся пересекать границу города, чтобы разнять двух перепивших мужчин, не поделивших проститутку. А кто-то бесконечно просматривал улики, которые успел собрать за половину суток, минувшую с демонстрационного убийства. В общем, каждый был занят своим делом. Шериф Аркетт нашёл черноволосую макушку офицера Роджерса возле пробковой доски. Вооружившись строительным степлером, он старательно прикреплял к ней фотографии с места преступления и периодически прихлёбывал стоящий на тумбочке кофе. — Доброе утро, Джеймс. — мягко поприветствовал шериф Аркетт и остановился возле него, сложив руки за спиной. — Доброе утро, шериф. Взгляните, — движения Джеймса выглядели кривоватыми, он был взбудоражен и занят глубокими размышлениями; Стивен подметил, что руку, указывающую на доску, схватил лёгкий тремор, и догадался, что всему виной избыток кофеина в крови. — Я всю ночь… — Ты не покидал участок с ночи? — переспросил Аркетт, получив в ответ кроткий кивок. — Я знаю, что это дело может перейти к капитану Уайту, если я в ближайшее время не покажу удовлетворительных результатов, — торопливо объяснился Джеймс, почёсывая розовую щёку. — Это нонсенс, мистер Аркетт. Подражатели вампиров… — Пройдём в мой кабинет, сынок. — осадил его мистер Аркетт, мягко подтолкнув в сторону прозрачной стеклянной двери, на которую бледно-жёлтыми буквами была наклеена надпись «ШЕРИФ». Офицер Джеймс Роджерс — молодой сотрудник полиции с большими голубыми глазами и огромным прилежанием к работе. Черты его лица были сложены так, словно ему нравились рычащие в ночной тиши байки и нагло шлёпать по задницам незнакомых девчонок, бессовестно ухмыляясь, когда те оборачиваются и кричат ему вслед звонкое возмущённое «придурок». Однако, его характер совершенно не соответствовал дерзкой мимике и жирной улыбке, которая обычно получалась у него, как только он пытался выразить искреннюю радость. Джеймс был чуть невротичным, суматошным, да и в целом будто бы чувствовал себя несколько потеряно в жизни, в которой находился каждый день. К примеру, сколько бы он не корпел над чистотой своего стола, а творился там всегда эпический погром. Сколько бы не сортировал бумаги в алфавитном порядке, а всякий раз отдавал их в руки начальника перемешанными, и на одной из них в обязательном порядке находилась кофейная клякса. Сколько бы не выходил из дому пораньше, а всё равно получал штрафы за опоздание. В свой первый рабочий день он умудрился поставить на рубашку шерифа кремовое пятно, поскольку врезался в него в коридоре с пончиком в руках. Когда его отправили выписывать штрафы за неправильную парковку, карманный принтер для их печати вышел из строя, будучи ещё выключенным. Однажды Джеймс выбежал из патрульной машины на крики старушки, у которой пытались своровать сумку, и карикатурно поскользнулся на банановой кожуре. Не говоря уже о том, что когда ему удалось добраться до места преступления, старушка, оборонявшаяся от грабителя, со всей силы дала тростью ему под подбородок, и Джеймс ещё неделю работал с выбитым зубом. Таких нелепых ситуаций с ним происходило столько, что было уже поздно пересчитывать. Притом с этими качествами он держал при себе трудолюбие, терпение и полную самоотдачу делу всей своей жизни. Джеймс мог бы давно уже получить хорошее повышение, но присущие ему неуклюжесть и рассеянность заставляли коллег иногда задаваться вопросом о том, как этого парня вообще приняли в академию и выпустили оттуда с дипломом. Они были уверены: это случилось разве что только оттого, что он не оставлял попыток добиться своего и всем этим надоел. Да, упорства Джеймсу было не занимать, и это очень сильно его вытаскивало. Было заметно, что от природы робкий и неуверенный в себе парнишка нередко превозмогает собственные недостатки, перешагивает через свои слабости, чтобы достичь поставленной цели. Он ошибался чаще других и создавал вокруг себя нелепые ситуации, но никогда не опускал руки и постоянно напоминал себе, что каждая неудачная попытка приближает его к успеху. За это его ценили и уважали, ведь мало кто способен так терпеливо совершенствоваться и ни на секунду не сворачивать с заданного маршрута, какие бы препятствия на нём не встретились. Шериф Аркетт был заслуженным сотрудником и занимал своё место не просто так. Когда-то он тоже был молод и неопытен, однако, в противовес Джеймсу, сразу схватывал налету и редко встречался с какими-либо осечками. По карьерной лестнице Стивен Аркетт продвигался очень хорошо, и к сегодняшнему дню заслужил безоговорочное доверие и уважение в глазах коллег. Многие равнялись на него, и Джеймс Роджерс не был исключением. За свои многочисленные заслуги он получал множество похвал: повышения, сертификаты, премии, наградные медали. Но эти наградные медали, конечно же, имели обратную сторону. По сей день Стивен не считал благословением тот факт, что именно он был выбран наследником тёмной тайны. Он долго оберегал её и всегда помнил, что настанет день, когда придёт время переложить эту ношу на чужие плечи. В коллективе было много ребят, которые показывали отличные результаты в раскрытии дел, однако, это было не то, на что первым делом смотрел шериф Аркетт. Он присматривался к человеческим качествам каждого из них и нашёл то, что ему нужно, именно в растяпе Джеймсе. Прямо говоря, Аркетт тянул его как только выходило и не мог нарадоваться, когда видел, что Джеймс действительно преуспел в чём-нибудь. До помощника шерифа он не дотягивал ни по званию, ни по своим умениям оперативного сотрудника. Но всё же негласно Джеймс занимал это почётное место — многие замечали, что шериф Аркетт особенно тепло относится к нему и прикладывает много усилий к тому, чтобы натаскать его во всех аспектах профессии полицейского. Быть может, это немного нечестно по отношению к действительно ценным кадрам с более внушительной выслугой и хорошим багажом разоблачённых злодеяний. Но этот мир гораздо сложнее и совсем не похож на тот, в котором всё в кристально чистой гармонии разложено по полочкам. Стивен не мог допустить и того, чтобы капитан Уайт взял расследование на себя, потому что это сильно усложнило бы момент сотрудничества с вампирами. Ему нужно было как можно скорее ввести Джеймса в курс дела и донести до него почему именно он должен заниматься расследованием. Подготовиться к такому диалогу было сложно. Весь остаток ночи, который Аркетту всё же было позволено провести в своей кровати, он не мог сомкнуть глаз. Стивен бесконечно прокручивал в своей голове длинное вступление, возможные варианты реакции на внезапное признание, основанные, в основном, на том, что Стивен сам чувствовал, когда узнал про существование того, что всю жизнь считал вымыслом. И всё складывалось не так уж радужно даже в перспективе. — Это дело необычное… — начал Стивен, поджав губы, и неловко почесал бороду. Аркетт явно старался собрать всю свою волю в кулак, чтобы начать нелёгкий разговор о существовании вампиров и достойно выдержать, что юный офицер сейчас же назовёт его сумасшедшим. Он остановился возле своего рабочего стола, на котором было немного не прибрано, и поглядел на Джеймса, что несколько насторожился повисшей в воздухе загадочностью. — Так и есть, — отозвался Джеймс наконец-то. — Всё случилось прямо на глазах у людей, а они приняли это за театральную постановку. Это преступление поистине устрашает. Сами подумайте, шериф. Нужно быть поехавшим психом, чтобы изображать из себя вампира и рвать людям глотки зубами. — Поехавшим психом или настоящим вампиром, — усмехнулся Аркетт, плавно опустившись в удобное кресло шерифа. — Присядь. Я расскажу тебе сказку. — Сказку? Насколько сильно вы не выспались, шериф? — с подозрением спросил Джеймс, аккуратно присаживаясь на скрипящий стул. — Говорят, что почти все люди после смерти попадают в ад. Также говорят, что ад не бесконечен, — начал шериф совсем уже издалека, стараясь заготовить почву для шокирующего признания. — И так уж получилось… Что грешникам нужно куда-нибудь деваться. Конечно, души занимают гораздо меньше места, чем люди… — Вы точно… Не сочтите за грубость, шериф, Вы точно хорошо себя чувствуете? — обеспокоенно спросил Джеймс. — Не перебивай. Просто старайся вникать в то, что я говорю. — спокойно попросил Аркетт, понадеявшись, что уважение подчинённого позволит ему продолжать хотя бы до ключевого момента. — Хорошо, шериф, простите. — послушно кивнул Роджерс, заставив себя дать ему шанс полностью высказать свою мысль. И тогда, — подумал Джеймс, — быть может, это обретёт какое-то логическое заключение. — Для нас Америка — великая, любимая страна. Но что Америка есть на самом деле? — как ни в чём бывало продолжил Стивен, заставляя философские шестерёнки в голове молодого сотрудника заскрипеть и завращаться. — Ведь до нас здесь жили совсем другие народы, отделённые от прочего общества двумя океанами. Однажды один мореплаватель, имя которого нам, впрочем, даже незачем упоминать, наткнулся на эти земли, и всё вдруг в мире перевернулось. Новый Свет, новая жизнь, новые надежды. Так думали люди, даже не подозревая, что совершили невероятную глупость — распахнули ящик Пандоры, распечатали проклятую печать… — Я не слышал эту сказку раньше. — нахмурился Джеймс, изобразив очень сложное лицо, будто он действительно старался припомнить такую историю, но не мог. Конечно же, не мог. Ведь эту сказку можно услышать от родителей, только появившись на свет с кровью полуволка или зачатком тёмной магии внутри. Обычные родители, которые растили Джеймса, не могли рассказать ему такую сказку, нет, потому что они её не знали сами. — Разумеется, — вторил Стивен своим мыслям, болезненно улыбаясь. — Где же отыскать таких сказок на широкую публику, когда они сказками не являются. — Я совершенно не понимаю, о чём Вы говорите, — сдался Джеймс, погрузившись в отчаяние. Не спавший больше суток, он уже с трудом мог сохранять здравый рассудок, и на миг ему даже почудилось, будто сейчас он видит всё это, взаправду уснув за собственным рабочим местом. — А главное: какое отношение к делу это имеет? — Прямое, Джеймс. Если бы ты меня не перебивал… — Аркетт замялся и с глубоким вдохом продолжил. — Я ведь не на ходу выдумываю. Эта история принадлежит народам, заселявшим Америку задолго до того, как её заполонили люди из Старого Света. — Вы имеете в виду индейцев? — аккуратно уточнил Джеймс, боясь ошибиться и стать ещё глупее в глазах шерифа. С научной точки зрения, его ответ не мог быть ошибочным, но было у Джеймса небеспочвенное ощущение, что шериф имеет какую-то свою правду. Правду, которая может быть не связана с доподлинно известными историческими фактами. — Не только индейцев, но и их в том числе. Индейцы, они, знаешь… Тоже хранят свои секреты, но обо всём лучше говорить по порядку, — неторопливо рассудил Аркетт, неважно махнув рукой и тягостно вздохнув. — Попробую донести иначе. Очевидно, сказочник из меня не очень. Тридцать с лишним лет назад я пришёл работать в полицию и был немногим юнее тебя. Тогда я впервые услышал эту историю. В отличие от тебя, сразу же дослушал её до конца. Да и, знаешь, тот, кто ею со мной поделился, был куда лучшим рассказчиком, чем я… Но в тот момент я не поверил услышанному, как не поверил бы любой нормальный человек. Не поверил и тогда, когда мне показали на них пальцем. И тогда, когда я имел возможность увидеть, что они действительные монстры, способные делать то, что не способен делать никто из нас. — Шериф… — мягко надавил Джеймс, боясь даже предположить, каким будет умозаключение, которого он не мог дождаться. — Прошло очень много дней и годов с тех пор, которые я помню так, словно всё было вчера, — спокойно продолжил говорить Стивен, будто и не слышал, что его окликнули. — Никто из тех, на кого мне показал тогда ныне покойный шериф Гонсалес, до сегодня совершенно не испортился старостью. Тогда я был молод, и они были молоды. Сейчас я оброс сединой и морщинами, а они всё также молоды. Мистер Гонсалес давно уж удобрил собой землю, попав в неё от старости. А ведь он тоже когда-то был молод, и они!.. Они тоже были молоды вместе с ним. Годков через пятнадцать, если свезёт, то чуть больше, меня не станет. Лет через пятьдесят-шестьдесят и ты, вслед за нами, окажешься на смертном одре. И тогда ты поймёшь, что твоя жизнь подошла к концу, что ты состарился. А они — нет. Они не состарились, и их жизнь продолжается также, как она шла, пока старел шериф Гонсалес, пока старел я, пока старел ты… Все мы, простые смертные люди. — …Вы хотите сказать, что вампиры существуют, и один из них убил мистера Хопкинса? — с явным недоверием спросил Джеймс, выдержав паузу, необходимую для того, чтобы скептически обдумать всё услышанное. Всё это время он теплил внутри надежду, что шерифу просто захотелось странным образом пошутить, и что в самом деле он не старается преподать это со всей серьёзностью, какая была на его лице и в его голосе. — Я понимаю, что это звучит глупо в твоих ушах. И не готов тебя осуждать. Люди они такие. Людям свойственно ценить свои верования и убеждения, отказываясь заменять их на новые. — понимающе сказал шериф Аркетт, с кряхтением поднимаясь из кресла. — Боюсь, дело не в том, что я чересчур консервативен, — совсем тихо пробормотал Джеймс, неловко потирая ладони. — Просто… Вы заявляете, что нечто неестественное совершенно естественно. Если существуют вампиры, то, может, и драконы не вымысел? — Кто знает? Наверняка, китайские монахи тоже имеют секреты. Хотя я сильно сомневаюсь, что их секреты такие огромные и огнедышащие, — беззаботно усмехнулся шериф, похлопывая ладонями по карманам штанов в поисках связки ключей. — Легенды можно поделить на две больших категории: на те, которые были созданы, чтобы быть легендами и на те, которые назвали так лишь потому, что большинству не захотелось верить в их правдивость. — Вы производите впечатление умного, опытного и начитанного человека, — вдруг сказал Джеймс, не поднимая тяжёлого взгляда. — Я никогда не сомневался в том, что любое сказанное Вами слово — слово, представляющее закон. Закон… Как что-то правдивое, непоколебимое, не вызывающее никаких сомнений. Но вот… Буквально только что Вы сказали, что бессмертные упыри, притворяющиеся людьми ради того, чтобы быть среди них и питаться их кровью, действительно существуют. И это звучит так, будто… — …Будто старческий маразм начал жрать мой мозг раньше положенного? — с крепкой улыбкой закончил за него шериф Аркетт, когда Джеймс отчего-то прервался; видимо, решив, что не стоит озвучивать свою мысль, дабы не грубить. — Не стесняйся в выражениях, Джеймс. Я прекрасно знаю, как выгляжу со стороны, говоря такие вещи, и готов к любой твоей реакции. Но хочешь ты этого или нет, — он ловко отпёр ящик в своём столе и небрежно кинул на стол толстую папку в потрёпанной жёлтой корочке. — Всё действительно немного сложнее, чем ты привык думать. Джеймс ничего не ответил. По лицу его было сложно считать какую-нибудь эмоцию. Он сейчас сильно напоминал мальчика, который очень устал слушать несвязные рассказы своего обезумевшего дедушки. Точно, в голубых глазах читались воспоминания: вот он, маленький Джеймс в синем джинсовом комбинезончике с оторванной пуговицей. На дворе начало девяностых годов и редкое знойное солнце, которое не так часто навещает Салем. Его родители уехали на выходные, чтобы побыть наедине и отвлечься от повседневной рутины, оставив сына на своих родителей. Джеймс сидит на ковре в гостиной дедушкиного дома и жужжит, изображая рёв мотора игрушечной машинки в своих руках. Его бабушка на кухне запекает макароны с сыром и строгает зелёный салат, а дедушка, тихо читавший газету в продавленном кресле, вдруг натыкается на какую-то страшную заметку в новостях. И начинает громко, убеждённо твердить, что-то о ведьмах или вампирах — о том, что они представляют опасность для человечества. Бабушка выходит из кухни с мокрым полотенцем и даёт дедушке неслабого подзатыльника, веля ему «не пугать ребёнка». Ему это показалось совсем странным. Он уверен, что уже лет десять точно не находил в своей голове это воспоминание. И вот оно неожиданно пришло к нему, готовое уже было завалиться в самые недра сознания и никогда оттуда не высовываться. У Джеймса была самая обычная семья: в меру религиозная и консервативная, в меру открытая новшествам, но помнящая и бережно хранящая историю этого города. Он неоднократно был в музеях и слышал про инквизиции, там родители говорили ему — «будь терпеливым к тем, кто немного отличается от тебя, будь честным и справедливым, имей своё мнение и никогда не поддавайся натискам общественности». Во времена пуританской церкви, — гласила мать-история, — две девочки заболели странной болезнью с неизвестными симптомами. Они истошно кричали, калечили себя и катались по полу с пеной у рта. И тогда люди решили, что среди них поселилась нечистая сила, которая захватила юных бедняжек. Жестокий кровожадный кукловод Дьявол завладел их душами через чужие руки — это колдовство, злые чары, греховное дело. Так начались первые разговоры о ведьмах, которые скоро повлекли за собой необузданно жестокие убийства. Но были ли это дела ведьм? Всем известная концовка этой истории была прозаична: никаких ведьм не существовало и не существует. Те девочки, с которых взялся весь переполох, были больны неисследованной тогда болезнью или вовсе притворялись. Ведь, странно, они сами признались, что солгали, когда свидетельствовали против тех, кого впоследствии казнили как «ведьму». Никто уже не мог ответить точно, ведь с тех событий минуло несколько сотен лет. Популярная мораль трагических событий закралась во все экскурсии, которые сегодня проводили для туристов и коренных жителей, желающих поглубже окунуться в историю родного города. Важнейшие качества для человека: образованность и толерантность, вот о чём были все эти рассказы. Как любой ребёнок, Джеймс впитывал в себя всё, что в него старались вложить. Он образовывался, он составлял свою личность по кусочкам на протяжении всей жизни, хватаясь за лоскутки информации. Социализируясь в обществе, в котором имелись определённые постулаты. И благодаря этим постулатам, Джеймс знал, что верить в мистических тварей — это, как минимум, странно. Даже верил в Бога он по-своему: для Джеймса религия, которую он вероисповедовал, была скорее собирательным образом. Энергией чего-то светлого и дарящего надежду в тёмные времена. Энергией, которой люди присвоили лик для простоты обобщения в своём разуме. Верил ли он сейчас услышанному хотя бы каплю? Нет, точно нет. Он странно поглядел на шерифа, затем плавно опустил взгляд на упавшую на стол папку, в которой спряталась целая кипа бумаг. На первый взгляд, это была самая обычная папка с документами. Но стоило только шерифу раскрыть её ближе к концу, Джеймсу на глаза попался заголовок «Вампиры», и он сразу же отвёл взгляд. — Я вижу здесь другие закладки, — отметил Джеймс наблюдательно, сложив руки на коленях. — О чём рассказано в тех разделах? О ведьмах? Оборотнях? Лохнесском чудовище? — Ты почти угадал. Обо всех них, кроме последнего, — невозмутимо ответил шериф Аркетт, отлично понимая, что Джеймс лишь насмехается. — Несси — неприятность шотландцев, не наша. Очевидно, о Несси шериф говорил не всерьёз. Хотя Джеймсу и показалось, что, уверовав в вампиров, человек обязан придерживаться и других теорий заговора вроде морских чудовищ или зелёных человечков. Это всё вызывало раздражение, а потому, весь вскипячённый, Джеймс не мог просто сидеть и молчать, когда шериф перестал говорить. — Как же так вышло, что только Вы и покойный шериф Гонсалес видели, что эти вампиры не стареют? — недоверчиво спросил Джеймс. — Это проклятый город, сынок. Проклятый город, в котором некоторые знают слишком много способов запутать чужое сознание. — без утайки произнёс Стивен. — Простите меня, шериф, но это бред. И я не стану читать сборник сказок, когда должен заниматься расследованием убийства, — твёрдо выковал Джеймс, нервно потряхиваясь. Явно было, он понимал, что нагрубил, и начал стыдиться за это раньше, чем слова слетели с его губ. — С Вашего позволения… — Конечно, иди, — вздохнул шериф Аркетт, решив не давить, дать ему пережить эту мысль и покрепче о ней подумать. — Скоро я представлю тебе специальных агентов, которые будут заниматься расследованием вместе с тобой. — ФБР? — удивлённо спросил Роджерс у самого выхода из кабинета шерифа, и его брови характерно этому удивлению взлетели вверх. — Да, сынок, ФБР. — усмехнулся шериф Аркетт напоследок.

*

Если бы потребовалось описать интерьер вампирского особняка наиболее кратко и ёмко, то слово «готика» стало бы самым подходящим. Панельные потолки находились так высоко от полов, -которые были застелены в основном либо тёмным деревом, либо породистым мрамором, — что выглядели темнее, чем было на самом деле. Что в совершенстве соответствовало общему антуражу. В кругах долгожителей погоня за современными тенденциями не была любимым занятием. Вопреки тому, что приходилось быть в курсе всех веяний нынешней жизни, многим было сложно расставаться со своей консервативностью и выбрасывать прочь всё то, что высоко ценилось в былые времена. Гейдж обладал достаточно просторной комнатой с крупными стрельчатыми окнами, что шли от пола и вверху увенчивались переплетениями с готичным орнаментом. Окно, у подножия которого стояла роскошная, почти что королевская кровать с особой задумкой насыпанными к изголовью подушками, было полностью застеклено непрозрачным витражом. Никакого определённого рисунка там изображено не было, только аккуратная градация приглушённых оттенков цветов радуги. Что смотрелось и необычно, подчёркивая эксцентричный нрав владельца спальни, и вместе с тем достаточно сдержанно, под стать его положению в обществе. Богатое убранство реставрировалось крайне редко, поскольку поддерживалось в практически идеальном состоянии. Вампирам, прожившим в своём обличии, по меньшей мере, полвека, было всегда приятно возвращаться в место, где всё по-старому. Ещё относительно недавно новизна добавлялась в быт достаточно плавно, но последнее столетие отметилось рекордным количеством научно-технологических прорывов. Поэтому общество и окружающие его атрибуты менялись так стремительно, что крупицы времени слишком ощутимо утекали сквозь пальцы. Иногда Гейдж приезжал в этот дом по внезапному веянию и оставался здесь на какое-то неопределённое время — может, на день или на два, на неделю, на месяц или на год. Но основную часть своей жизни он провёл в разных точках Салема. Он покупал и продавал жильё, приобретая себе дома или квартиры, соответствующие моде сегодняшних дней. Были в ордене Клыков замечены молодые вампиры, которым нравилось косить под старых, облачаясь в старомодные камзолы и перенимая аристократическую стать. Были и настоящие староверы, которые не желали кем-то казаться, а следовали обычаям, полученным в далёком прошлом. А Гейдж считал, что должен следовать по течению и меняться вместе с новыми веяниями, ведь столетиями жить по давно устаревшим порядкам, в его понимании, было смертельно скучно. Ему было приятно менять обстановку, позволяя себе прочувствовать ритм эпохи, которая плавно сменила предыдущую. Также приятно, как и временами позволять себе, всё-таки, возвратиться в прошлое. Пожить в тех годах, которые давно уже не вернуть. Первозданный вид помещения, сохранившийся с последнего ремонта — несомненно, огромное достоинство. Но были в стремлении удержать старину и свои недостатки, о которых Гейдж задумался только тогда, когда распахнул шкаф после жаркой схватки с Лабарром. Никаких скелетов, но скромный букет костюмов, давно вышедших из моды. Гейдж тяжко вздохнул, вытащив из шкафа неестественно длинные бледно-жёлтые клетчатые штаны и белую рубашку. Самое нейтральное из обнаруженного. Последним взгляд упал на классические диско-туфли на деревянной платформе, и это заставило Гейджа улыбнуться со странной ностальгией. Разумеется, он это не наденет. Его обувь, к большому счастью, сильно не пострадала и без лишних капризов позволила владельцу привести себя в надлежащее состояние салфеткой и обувным воском. — Вас двоих невозможно вытащить из детского возраста. — сказал Ноэль, вошедший в комнату после короткого стука. — Не стоит, Ноэль, — деликатно оборвал Гейдж, не желая выслушивать подобных заявлений. — Форест первым начал фамильярничать. — О том и речь. Перекладывать вину на другого — сугубо детское пристрастие, — всё же высказался Ноэль, плавно опустившись в кресло и сложив ладони в замок. — К слову, о фамильярах. — Не было в моей речи слов о фамильярах, — умело проигнорировав дельное замечание, зарёкся Гейдж, пока за зеркалом расправлял на себе давно уже не ношенную рубашку, чудом не ставшую обеденным деликатесом моли. — Научись грамотно использовать словоформы, потом пообщаемся. — Ты даёшь мне больно много советов, будучи младше меня почти на два века, — по-доброму прищурился Ноэль. — Мне ведь нужно как-то сообщить, что делом заинтересовались ведьмы. — Так скоро? — Гейдж обернулся на него через плечо и аккуратно выгнул брови. — Ты не выходил за порог, Ноэль. — Век технологий, — напомнил Кавелье-старший, нарисовав на лице ухмылку. — Тебе ли об этом не помнить, ведь именно ты настоял на том, чтобы я обучился использовать сотовый. — Давай без нежных предисловий. Иначе я начну припоминать все твои оправдания, которые слышу, когда спрашиваю, почему ты назначил мне личную встречу вместо электронного сообщения, — цокнув языком, Гейдж развернулся к собеседнику всем корпусом, сложил руки на груди и продемонстрировал тяжёлый хмурый взгляд. — Я сделаю вид, что обрадован тем, что ведьмы отреагировали так скоро. Чем это чревато? — Боюсь, что пока вы мерились своими… Способностями, — мерзко улыбнулся Ноэль и двусмысленно кашлянул в кулак. — И ведьмы, и оборотни изъявили острое желание принять участие в поиске вампирши. Каждая сторона пришлёт своего «агента» для расследования. Люди также желают подключиться и настаивают на том, чтобы стать ведущей стороной. Аргументируют они это тем, что убили их сородича, а значит, им и вести дело. — Вздор. — сухо прокомментировал Гейдж и отвернулся обратно к зеркалу, стараясь примерить пиджак для усложнения своего не слишком внушительного образа. Пиджак совершенно не пошёл, и это вызвало лёгкое разочарование. После таких-то новостей. Да и может выглядело неплохо, но с жёлтыми штанами кроя восьмидесятых годов прошлого века вряд ли можно было здесь и сейчас сочинить достаточно респектабельный наряд для сотрудничества с ведьмами, оборотнями и людьми одновременно. — Вздор или нет, а вашего с Форестом визита ожидают в полицейском участке. — смиренно доложил Ноэль. — Ты позволил им? — бросив намерение облагородить свой внешний вид, Гейдж молниеносно возник перед Ноэлем и навис над ним грозовой тучей. — Я не уверен, что мы способны возразить. — мягко вымолвил Ноэль и плавно опустил ладонь на грудь младшего, чтобы показать Гейджу, что его недовольство давит слишком сильно. — Это немыслимо, Ноэль, — твёрдо высказался Гейдж и нехотя дистанцировался. — Я могу себе представить сотрудничество с ведьмами. Готов смириться с душком псины возле себя, так как оборотни не виноваты, что кажутся мне очень вонючими. Но скажи мне, Ноэль, ты серьёзно не смог поспорить с людьми? Это же опасно, чёрт возьми. Несколько людей в форме против вампира, который убил человека на глазах у толпы! Звучит ровно так, будто это кончится чьей-нибудь смертью. — Ты знаешь, каковы они, люди, — с хрипотцой отсмеялся Ноэль, опустив руку на подлокотник, а другой поддев подбородок и уставившись на Гейджа странно весёлыми глазами. — Быть может, Томми, ты начинаешь забывать, что тоже когда-то был человеком? — Я более не Томми, — особенно холодно поправил Гейдж, и тёплый тембр голоса его оттенился этой абсолютной хмуростью. — Разве тебе самому неясно, насколько это глупая затея? Я очень не люблю обесценивать человеческие жизни, и потому смело заявляю, что человек — это просто сосуд с кровью. Для той вампирши — это просто сосуд с кровью. Самое идиотское, что могут сделать люди, желая не допустить большего количества жертв — это сунуться в дело, в которое они так сильно хотят сунуться. Я был человеком, но теперь я вампир, и это совсем другое. Я способен противостоять другому вампиру, в отличие от них. А Томми — лишь коротенький абзац в длинной истории Салема, и абзац этот остался далеко позади, в самом начале книги. Так что брось эти напоминания. — Метафорично, Гейдж. А я прошу тебя зреть в саму суть, — осторожно отколол Ноэль, потешаясь чужой серьёзностью. — Сколько бы страниц мы не перелистнули, из памяти не сотрётся косой очерк минувших дней. Люди глупо, отчаянно бесстрашны и особо рвутся взять под свой контроль всё, в схватке с чем имеют совершенно проигрышное положение. Быть может, теперь ты другое существо. Не так важны сантименты, мой дорогой абсолютно устрашающий Гейдж Арлен Кавелье. Однако, давай теперь вспомним, каков был Томас Уильямс и почему тебе так важно вспомнить, что Томасом Уильямсом был ты.

September, 1692

Мрачное утро поднялось по горизонту мертвенно тихо, не желая беспокоить чьих-либо сновидений. По спящему заливу сплошной стеной гулял туман. Добравшись до берега, он объедал сосновые ветви и крыши домов, что обступили главную площадь поселения. Площадь, по которой призывным кличем растёкся звон колокола. — Жители Салема! Мы собрались здесь этим холодным осенним утром, чтобы свершить суд над Офелией Эванс, обвинённой в ведьмовстве!.. Вокруг эшафота собрался обеспокоенный народ. На помосте перед толпой возвышался тонкий мужчина с седой бородой, заплаканная черноволосая девушка и несколько крепких мужчин, что прочно держали её с обеих сторон под хрупкие руки. — …В эти тяжёлые времена мы вынуждены слишком часто разочаровываться в наших близких! Даже сейчас среди невинных горожан, собравшихся здесь засвидетельствовать суд над ведьмой, прячутся верные слуги дьявола. Взволнованные словами инквизитора, люди стали оглядываться друг на друга и шептаться. Кто же ещё из добропорядочных соседей окажется ведьмой? Жена сапожника? Сестра пекаря? Или лекаря? Дочь судьи? А может быть, сам судья, который вынес приговор одной из «своих», чтобы скрыть собственные злодеяния? В этой разношёрстной толпе странным образом затерялось трое хорошо одетых, явно городских молодых мужчин, что прибыли в Салем совсем недавно. Они, каждый с разной присущей себе степенью безразличия, не переглядываясь, следили за развернувшимся действием. — …Салем стал цитаделью греховных деяний! Наше святое пристанище, которое мы основали в надежде на новую светлую, чистую жизнь! — громогласно продолжил инквизитор, свысока оглядывая своих заинтересованных слушателей. — Я наставлю на путь истинный каждого грешника, а всякого, кому неугодно будет подчиниться, предам адскому пламени! Не ведающие чести, не ищущие искупления, вы, все до едина, сгорите раньше, чем пустите по миру наш народ! Ведьмы… Они так верны своему тёмному владыке, что не способны покаяться в собственных деяниях. И что же мне остаётся? Снести их головы на плаху! Охота будет продолжаться до тех пор, пока не станет повешена последняя ведьма, помяните моё слово! Господь благословит меня на эту кровь, и лучше уж я повешу десять невиновных, чем сохраню жизнь одной ведьме! — Я не ведьма! Прошу вас… Размятые слезами, её слова улетели в пустоту. Мускулистые руки подтолкнули вперед, и инквизитор, грубо перехватив тонкую девичью шею, ловко накинул на неё крепкую петлю. Толпа порвалась на две части. Некоторые в смешанных чувствах наблюдали за происходящим и обеспокоенно молчали, другие неистово скандировали, требуя скорее повесить ведьму. И в этом истошном кличе народа затухали всякие мольбы осуждённой Офелии Эванс помиловать её. Церемония казни неотвратимо близилась к кульминационному моменту. — Нет! — оглушительно раздалось вместе с тем, как ступени помоста затряслись от торопливых шагов. Голос принадлежал кудрявому темноглазому юноше, что явил себя горожанам, бесстрашно вбежав на эшафот в самый разгар проведения казни. — Томас… — ошарашенно прошептал преподобный Ричард, крепче сжав в кулаке верёвку, в которой уже болталась пленница. — Она не ведьма! Ты не смеешь казнить её! Две одинаково тёмных пары глаз сцепились в немой схватке, и молодой парень медленно, с угрозой приближался к инквизитору, пока притихший народ наблюдал за неожиданным витком сюжета в безобразной картине происходящего. — Томми, помоги мне! Я не виновата! Я не хочу умирать! — взмолилась Офелия, завладев мимолётной надеждой на спасение в лице своего жениха. И только рука Томаса Уильямса дёрнулась в попытке освободить девушку из петли, как инквизитор с усилием отпихнул его в сторону, не позволяя даже приблизиться к осуждённой. — Что ты творишь, глупец? — едко выкинул преподобный Ричард Уильямс, сильно недовольный такой бессовестной выходкой. — Не верь ей, она околдовала тебя! — Она. Не. Ведьма! — настойчиво повторил Томас, остро не желая повиноваться. — Я требую её помиловать! — Приговор вынесен судом, и своим дерзким поведением ты ничего не порешаешь! Сейчас же уходи прочь, не смей меня позорить! — разозлённо прорычал преподобный Уильямс и схватил сына за плечи в попытке вытолкать его с помоста. — Ты должен быть моей опорой, — уязвлённо выплюнул он уже гораздо тише; так, чтобы одному только Томми то было слышно. — Ежели ты не годишься в качестве опоры, тогда проваливай и не будь хотя бы препятствием! Каждое их слово и действие летело на съедение толпе как кусок мяса летел в пасть голодной собаке. Они были грубы друг с другом и каждым выброшенным словом лишь распаляли конфликт пуще прежнего. Томас сопротивлялся попыткам изгнать себя, он наотрез отказался покидать эшафот без своей возлюбленной — живой и здоровой возлюбленной. Он жаждал справедливости, а преподобный горел не только первородной яростью, но и стыдом за своего отпрыска перед народом, потому лишь громче велел ему проваливать и лишь сильнее сжимал его плечи в этой схватке. В какой-то момент словесная перепалка, обременённая физическим сопротивлением, вышла на самую что ни на есть настоящую тропу войны. — Ты не сын мне больше, если сейчас же не исчезнешь! — процедил Ричард прямо в чужое лицо, которое приблизил к своему, когда грубо схватил парнишку за пышные кудри. — Я убью её, и мне плевать, хочешь ты этого или не хочешь. Есть то, что важнее твоей глупой юношеской влюблённости! В руке Томаса невзначай блеснул охотничий нож, незамеченный практически никем, кроме пары шумно ахнувших зевак. Разогретый злобой и обидой, Том глубоко полоснул этим ножом по схватившей его руке. Казалось, он хотел поделиться с отцом той болью, которую испытывал сам от его слов и поступков. Но у Томаса был иной замысел. Инквизитор Уильямс болезненно зашипел, языком толкая обратно в глотку все проклятья и недобрые выражения, которые так захотелось высказать в ответ на предательство родного сына. Он отпустил его и тотчас схватился за порезанную руку, рана на которой сплошь разливала по древесному настилу густые кляксы крови. — Охота на ведьм, — неровно дыша, явно изнемогая от переполняющей нутро ярости, смешавшейся с резким приливом адреналина, воскликнул Томас и посмотрел в лицо напуганной толпе. — Что она такое? Вы все сходите с ума, готовые перегрызть глотки невинным людям вокруг себя! — завладев вниманием публики, Томас показательно топнул подошвой ботинка по скрипучему деревянному помосту, тем самым сделав выпад вперёд. — Эти доски впитали несметное количество крови невинных! А сейчас… Сейчас по эшафоту течёт кровь истинного убийцы! Того, чья рука причастна ко всем неоправданным смертям, отобравшим у нас по меньшей мере уже пятерых человек, никто из которых не являлся ведьмой! — Этот парень сумасшедший… — покачав головой, прошептал один из тех мужчин, что выделялись на фоне большинства горожан дорогими одеждами и невиданной аристократической статью. — Не имея при себе ничего страшнее ножа, лезет прерывать судебный процесс и толкать горячие речи на плахе… — Это крайне занятно… — усмехнулся стоящий посредине мужчина, поправляя белоснежные перчатки на своих ладонях, одной из которых он в ту же секунду махнул в призыве покинуть толпу, имеющую слишком много лишних ушей. Они отдалились от уродливого спектакля, который показывал эшафот. Откровенно говоря, там никогда не было ничего красивого и приятного, но горожане всё равно собирались подле него и смотрели как безмозглые на то, как одного из них лишают жизни. Глупые ведомые пешки — такими было очень хорошо управлять, но очень страшно, ведь, безумные, все вместе они могли бы сотворить множество ужасных вещей. Таких, например, как поддержание казни молодой девушки, целыми днями сидящей за пряжей и мечтающей о скором замужестве с симпатичным сыном пастора, живущим в соседнем доме. — Нонсенс, — затянул тот мужчина с неестественно длинной улыбкой, и расправив руки, вышел вперёд, к лесу, пируэтом разворачиваясь к своим спутникам. — Какова ирония, господа? Сын преподобного порезал его, пока тот казнил ведьму! — Мне неясно Ваше воодушевление, господин де Шеврез. — кашлянул второй, тот, что был ниже всех их. — Ноэль, разуй глаза. Мальчишка жаждет мести, но в его руках клинок и глупая, глупая молодость, которая не позволяет ему всадить этот клинок прямо в сердце своему обидчику. И какова удача, — де Шеврез продолжал идти к лесу спиной, улыбаясь всё шире. — В этом заплесневелом рыбацком городке есть те, кто может помочь ему. И те, кому сможет помочь он… Ох, как же удачно мы возвратились в Салем спустя столько лет! Здесь всегда жарко и по родному попахивает жареной ведьмой. — Глупо, — возразил третий, имя которого вполне можно было разгадать — разумеется, это был Гилберт. — Глупо прельщать столь молодого юношу, которым властвуют отроческие влюблённость и бунтарство, честью стать одним из нас. Поверьте, мой господин. Его вмиг тут остепенят, и весь порох из пороховниц будет исчерпан. — Неужто? А я полагаю, эта мысль дельная, и я знаю, как ей стоит развиваться, — вдруг заговорил Ноэль и тоже чуть воодушевился, не став, правда, пускаться в странный вальс, подобно Лестату. — Ведь ведьмы уже выполнили свою часть договора, а нам нужно выполнить свою. И кто будет нам полезен также, как юный сын преподобного, затаивший на него такой неведомой силы обиду? — Верно, Ноэль! — закивал Лестат, обрадовавшись, что его мысль была понята. — Такое золото нельзя пустить на чайный сервиз, из него непременно стоит ковать прелестный перстень! — Однако, — вновь возразил Гилберт. — Будет ли он покорным? Ведь иметь дерзость изувечить собственного отца… Какие нравы владеют этим юношей? — Разумеется, он будет покорным, — щёлкнул пальцами Лестат и улыбнулся ещё шире, когда показалось, что это вовсе сделать невозможно. — Будет в ногах ползать, ежели именно ты испробуешь его крови. Не так ли, Гилберт? — Не понимаю, о чём Вы говорите. — немного сбито с толку вытянул Гилберт, но не позволил удивлению выползти на белокожее лицо. — Ты смешон как королевский шут, — Лестат притормозил ровно в тот момент, когда за его спиной оказалось дерево, и театрально расхохотался, схватившись ладонью за живот. — Ты ведь не полагал, что мне целый век будет неизвестно о твоём даре подчинять себе сознание обращённых тобой вампиров? Не превратно, что ты стремишься иметь козыри в рукавах. Однако, мне солгать не выйдет, Гилберт, оставь это для иной публики. Для наивных юнцов, что не ведают жизни. Я всё о тебе знаю, и ты используешь свой талант, чтобы он подчинялся приказам. Тут Гилберт всё-таки смешался. Тому послужила и наголо вскрытая тайна, которую он так оберегал, и то, что её засвидетельствовал Ноэль, который тоже сильно удивился, хоть того и не показал. В это время на эшафоте двое служителей закона схватили непокорного юношу и по приказу судьи бросили его за решётку. Его смелая попытка помешать повешению девушки, окрещённой ведьмой, не удалась. — Томми!.. Не покидай меня, Томми, молю! — бросаясь в слёзы и вместе с тем теряя веру в своё спасение, кричала Офелия. — Прости… Прости меня, милая! Я люблю тебя! И всегда буду любить! — отчаянно пытаясь вырваться, отвечал ей Томас.

Nowadays

От неприятных воспоминаний Гейдж поморщился, словно его настигла лёгкая головная боль. Офелию он давно уже не любил, на отца не злился, несправедливых казней не видел. Но одно только упоминание давно минувших дней его подкосило так, словно ему предсказали тёмное будущее, а не напомнили о пережитом прошлом. Возле кресла, в котором расположился Ноэль, встал сервировочный столик на крупных колёсиках. На этом столике Гейдж оставил бутылку вина и полупустой бокал, который поместился в его руку с особенным изяществом. Коллекционировать хорошее вино было его увлечением, привезённым из тура по Франции. Вино радовало его всегда, но именно во время путешествия Гейдж медленно начал превращаться из любителя выпить в тонкого ценителя, и сегодня его винный погреб стал настоящим поводом для гордости. Впрочем, сейчас вино ему казалось не старым-добрым хобби, а мнимым успокоительным, которое могло хоть немного поправить виляющие мысли. Помимо хорошо известных пережитых событий, Гейдж впервые услышал в этой истории и то, чего раньше не знал. — Позволь уточнить, — Гейдж стоял возле окна, спиной к Ноэлю, элегантно придерживая бокал тремя пальцами за тонкую хрустальную ножку. — Ты имел неосторожность упомянуть, что Гилберт обладает вампирической способностью. И что способность эта заключается в умении преломлять психику вампирам, которых он обращает, заставляя их относиться к себе определённым образом. Скажем, обожать без памяти и во всём подчиняться… — Была ли это неосторожность, — с тонкой усмешкой отметил Ноэль, сильно притихнув. — Это страшная тайна, Гейдж. — Я догадался, Ноэль. Исходя как минимум из того, что слышу об этом впервые за триста тридцать лет, — Гейдж плавно повернулся к нему, раскинув руки, и одну из них, ту, что с бокалом, подтянул к своему лицу, чтобы сделать ещё один глоток красного полусладкого. — Значит ли это, что Форест — жертва его способности? — Гилберт очень искусен в своём мастерстве… Я смею полагать, ему подвластно множество фокусов. Обращённые им вампиры могут испытывать разные чувства — обожание, любовь, уважение, безразличие, неприязнь… Мне неясно, что именно сделал Гилберт с Форестом, — плавно перечислял Ноэль. — Ты мог также заметить, что Лестат поручил обратить тебя именно Гилберту. Однако, это сделал я. — Этот вопрос был следующим на очереди, — ответил ему Гейдж, задумчиво уставившись в лицо напротив. — Спасибо, что избавил от необходимости озвучивать его, но теперь я жду разъяснений. Вопреки распространённым мифам, для вампира иметь индивидуальную способность было огромным и достаточно редким везением. Лестат, к примеру, в этой лотерее ничего не выиграл. Хотя ходили слухи, вся его личность — есть один большой дар, неестественно преумноженный после обращения. Дескать, невозможно быть столь безжалостным и жестоким без помощи тёмных сил. Гейджу досталась привилегия управлять человеческим разумом. Хотя многие опытные вампиры частично обладали даром гипноза, речь скорее шла о харизме хищника, умении звучать убедительно и искусно лгать. Что касалось Гейджа, у него действительно был ярко выраженный дар издеваться над человеческим сознанием так филигранно, как не может ни один другой вампир. Пока другие хвастались умением втираться в доверие и заставлять не отошедших от потери крови людей верить в то, что их оцарапала соседская кошка… Гейдж скромно и непринуждённо велел своим обидчикам пойти и окунуть голову в мусорный бак, что они с радостью бросались делать. Форест открыл в себе дар телепортации через мир теней — стоит ему зайти в лишённый света переулок, и он может поразительно быстро появиться в нескольких кварталах оттуда. Очень редкая способность, учитывая то, что фокус с проникновением в тонкий мир, для тех же ведьм, практикующих подобное — опасный обряд, который категорически запрещено проводить без компаньона-демона, помогающего не заблудиться в стране теней. Но ни Ноэль, ни Гилберт никакими исключительными способностями не обладали. По крайней мере, так было принято считать. — Изначально, припоминая тебя как Томми, я не планировал делиться этим секретом. Но я посчитал, что ты достаточно благоразумен, чтобы эта информация помогла тебе отнестись к Форесту со снисхождением во время расследования. — медленно и с расстановкой объяснил Ноэль. — Тогда я навестил тебя в темнице, и сейчас ты сбит с толку, услышав, что это должен был сделать Гилберт. Если тебе любопытно, что пошло не по плану — это был я. Я пошёл не по плану. Тогда я сам впервые слышал о способности Гилберта и ума не мог приложить, какого зомби он намерен создать. Наверняка, кого-то вроде тех, кто в слугах бродит сегодня по поместью. Мне стало тебя жаль, и я тайком опередил его, чтобы ты смог остаться тем, кем являешься. Чтобы у тебя не украли твой разум, твоё мнение и твоё «я». Фореста обратили совсем другим путём, и он, вроде как, не похож на зомби. Но в любом из возможных случаев, я лишь призываю тебя прекратить ваши постоянные распри. Никто не идеален, и ты не исключение. Но ваша совместная работа может быть плодотворной, если каждый разговор не будет перетекать в дуэль. И разумеется, я хочу, чтобы ты не поднимал эту тему с Форестом. Ему знать не стоит. — Мне жаль его, — задумчиво ответил Гейдж, глазами потерявшись в собственных мыслях, что стало заметно по тому, как его взгляд расплылся по комнате. — Но я буду молчать. Разумеется, Гейдж не стал бы пакостить ради того, чтобы просто задеть Фореста. Не в его стиле было распространять сплетни и бессмысленно козырять чужими секретами. Любая ценная информация оставалась ценной до тех пор, пока владелец умел ею правильно распоряжаться. А Гейдж свято верил в то, что правильно распоряжаться информацией — это держать её при себе до самого крайнего момента и оберегать от пустого обнародования. Как только выйдет свободная минутка, Гейдж обязательно как следует обдумает всё это с разных сторон, но в ближайшее время у него и так будет достаточно мыслей, которыми придётся отобедать, и мысли эти, стоит полагать, будут тяжёлыми.