Салем

Элоиза Бакстер имела все права зваться светской львицей. Её любили не только за длинные ноги от ушей и выразительные черты лица, но и за активное участие в жизни города. Для каждого из процветающих музеев Салема Элоиза была не менее ценной находкой, чем утерянные с времён инквизиций документы или отошедшие из-под аукционного молотка антикварные атрибуты той эпохи. Под её пышной грудью прятался вечный огонь любви к искусству и исключительно бережное отношение к истории в её первозданном виде. Она родилась в Салеме на закате девятнадцатого века. Будучи маленькой девочкой, она сильнее остальных детей полюбила городские легенды и насыщенную историю здешних мест. Поэтому, повзрослев, Элоиза без раздумий посвятила свою жизнь сохранению исторического наследия родного города. В ней отпечаталось многое от мод и привычек начала двадцатого века, поскольку тогда она, можно сказать, больше переживала свою человеческую жизнь, нежели вампирскую. Это смело можно взять за правило: первые тридцать-сорок лет после обращения особенно отличны от последующих годов в жизни любого вампира. Каждый из старших мог уверенно сказать, что юные вампиры не осознают свою истинную сущность до конца в эти годы, даже если строго убеждены в обратном. Ведь только перешагнув этот порог, только обернувшись одним повседневным утром на своё ничуть не истощённое старостью отражение спустя столько лет, можно полностью ощутить, как переключается этот механизм и перестраивается сознание. Полностью осмыслить это и понять, что ты был бы уже страшно стар или вовсе мёртв, если бы не произошёл один фатальный случай, перевернувший всё. В жизни Элоизы такой случай произошёл неспроста. Она всегда была излишне любопытна и склонна подвергать сомнениям некоторые факты, в которые принято верить. Этому она научилась у своего папы, которого, впрочем, обсуждать было бы лишним. Так или иначе, Элоиза имела страсть к погоне за исторической правдой и всегда следовала своим убеждениям, не подозревая, что однажды они подстегнут её оказаться на пороге открытия тайны, от которой стоит держаться подальше. Её человеческой сути, так или иначе, было суждено погибнуть в молодом возрасте. Подозревая о существовании вампира, она, не много не мало, желала продлить свои годы только для того, чтобы иметь возможность видеть, каким окажется будущее, до которого не суждено дожить всем людям, родившимся и живущим с ней в одну эпоху. Получив перерождение, она также очень жалела, что не появилась на свет и не стала вампиршей раньше, ведь как же ценно было бы прожить то, о чём теперь можно было лишь читать и слушать! Подлинностью её намерений являлся хотя бы тот факт, что осознанно Элоиза ни разу за век не держала во рту человеческой крови — даже донорской. Она считала это неприемлемым и придерживалась строгого «вегетарианства» — была согласна только на потребление крови животных. Конечно, вегетарианство вампиров сильно отличалось от человеческого. Элоиза слыла доброй, отзывчивой и светлой женщиной, но не жалела животных, как это делали люди, которые отказываются от мяса. В её ситуации не пить никакую кровь было невозможно, но она искренне верила в свои принципы гуманности и никогда их не предавала. Впрочем, до глубоких лирических отступлений ситуация не допускала. Элоиза жила недалеко от центра, в фамильном доме, выкупленном после смерти своей прежней семьи. И Гейдж с Форестом вынуждены были нанести ей неожиданный визит, который совершенно не сулил приятного разговора. Какой бы общительной и обходительной не слыла Элоиза в человеческих или вампирских кругах общества, конкретно с этими двумя отношения у неё были натянутыми. Будучи совсем юной вампиршей, она имела неосторожность впутаться в интрижку с Гейджем, и кончилось всё достаточно печально. Интересно, что Форест в какой-то степени был зачинщиком скандала, который прогремел в своё время на всё вампирское общество. Ничего криминального там не случилось: на тот момент Элоиза вела дела с Гилбертом и Форестом, и последнему категорически не нравилось, что у Гейджа появился к ней интерес. Лабарры были уверены, что Гейджа волнует не Элоиза, а те самые дела, которые она имеет со своими начальниками. Хотя это было не так, их союзу существовать оказалось довольно проблематично. Тем временем, Гейдж, как и всегда, был поглощён собственными проблемами, и вдобавок, был вынужден постоянно слышать от Ноэля, что его страсть к Элоизе приносит слишком много хлопот. Оказавшись под давлением, он решил, что будет разумно порвать с ней и с головой окунуться в заботы. Он правда был влюблён в неё, но, уходя, сказал об обратном, и Элоиза, разумеется, была разбита, услышав, как Гейдж называет её надоевшей игрушкой. Драма, трагедия, спектакль — всё это хворью саднило где-то под ребром. Хотя сегодня конфликт казался исчерпанным, отношения между ними не наладились, и Гейдж понимал, что бывшая возлюбленная воспримет его холодно. Ехать им пришлось на винно-красном Порше, принадлежащем Форесту, поскольку Гейдж свою машину в поместье даже не брал. Оба были не слишком довольны, но по пути успели обменяться идентично отрицательными мнениями по поводу вмешательства ведьм, оборотней и людей в расследование. — Нам нужно скинуть лишний балласт, иначе воздушный шар высоко не взлетит, — метафорично выразился Форест, постукивая пальцами по рулю. — В данной ситуации даже ты мне лишним балластом не кажешься, как ни странно. — Единственный выход — отыскать убийцу до завтрашнего полудня. Однако, если это не Элоиза, то зацепок у нас не так уж много, как и шансов избежать того, чего мы так не желаем, — задумчиво ответил Гейдж, подперев подбородок кулаком. — Впрочем… Мне даже любопытно… Как идёт расследование у полиции. — Розыск свидетелей, снятие отпечатков, изъятие записей с камер видеонаблюдения на улицах поблизости Салем Коммон, — напомнил Форест и выразительно поморщился. — Не думаю, что это позволяет им намного опередить нас, если ты имеешь в виду именно это. Всё произошло слишком скользко, чтобы проверенные методы полиции действовали как следует. — Чувствую себя полным идиотом, — утомлённо вздохнул Гейдж, а ладонь его плавно разжала кулак и переползла на лоб, в то время как вторая дёрнулась, призывая Фореста захлопнуть только раскрытые губы. — Не смей даже пытаться заявить, что я идиот и есть. Разве тебя не колышет глупость этого убийства? Она устроила публичную демонстрацию, её видело столько людей, а горячих следов не осталось. — Оставляя при себе все дерзости, которыми хотелось бы поделиться, скажу, что эта ситуация мне совершенно непонятна, — Форест плавно прокрутил руль, и машина изящно вытекла за поворот на светофоре. — Я не могу сформулировать чётких мыслей, поскольку всё слишком туманно. — Возможно, нам не помешает узнать об успехах полицейского расследования, — немного помолчав, вымолвил Гейдж. — Наши господа дали весьма условную информацию, которой с ними не так уж охотно поделился шериф Аркетт прямо на месте преступления. Но в скором времени у них должен появиться структурированный рапорт и отчёт криминалиста. Последнее нам не так уж интересно, но результаты сбора показаний могут оказаться занимательными. — Разумеется. Однако, сейчас нас ждёт мисс Элоиза Бакстер, и нужно выяснить наверняка виновна она или нет, — Форест чуть скинул скорость на очередном повороте, мысленно сверяясь с заданным маршрутом. — Воспользуешься своими гипнотическими фокусами, чтобы вытащить из неё правду. — Не выйдет, — спокойно отрезал Гейдж, чем Фореста едва ли не взаправду рассердил: увесистый укоризненный взгляд в его сторону всё-таки прилетел. — Я повторюсь. «Мои гипнотические фокусы» распространяются только на людей, оборотней, и если повезёт, то на молодых вампиров. — Вот именно! На молодых вампиров, какой является Элоиза, — Форест цокнул языком и фирменно закатил глаза. — Не говори, что ты совсем бесполезен. — Элоиза прожила практически сто пятьдесят лет. Её не зацепят такие уловки, — уверенно возразил Гейдж. — Наверняка, мне лучше знать о диапазоне своих способностей, да? Я не собираюсь позориться. В данном случае не выйдет условно занести её в удобную категорию и смело идти в дело. — Раз не собираешься позориться, — с необычно капризным вызовом затянул Форест, будто пытался уговорить его и при этом показать, что совершенно не взволнован начатой темой. — Тогда сделай всё красиво. Нет, неужели ты и правда ни на что не способен? — Есть один способ, — сдался Гейдж, вымученно покачав головой. — Но тебе придётся оставить нас наедине. Возможно, надолго. — Что-то я не вижу причин доверять тебе, — выскользнуло из уст Лабарра, да так, как обычно гороховые бобы от стены отскакивают. — Оставить тебя без контроля, а потом взять и просто поверить тому, что ты скажешь? Глупо. — Считаешь, что в моих интересах солгать тебе? — пренебрежительно хмыкнул Гейдж. — Ты можешь и посмотреть, как я буду в постель её затаскивать, если тебя подобное возбуждает. Увлекательный выйдет сеанс, учитывая то, что мне потребуется как минимум литр крепкого алкоголя на неё одну и не меньше часа на попытки отвоевать прощение. — …В постель? — Форест брезгливо высунул язык и украдкой окинул Гейджа ещё более недоверчивым взглядом. — Мерзость, какого дьявола твои мысли заняты плотскими утехами во время дел государственной важности? Не могу сказать, что не разделяю такой проблемы, однако, не в столь же ударной степени. — Держи при себе свои фантазии и привычки, — мрачно посоветовал Кавелье. — Это необходимо для того, чтобы её разум предельно рассеялся. Она не должна заметить и намёка на моё присутствие в её голове. — Поэтому ты планируешь отвлечь её намёком на своё присутствие в другой части тела? Умно, — саркастично выплюнул Форест, но после от безысходности смягчился. — Однако, логика в этом присутствует. Ничто не опускает одарённое высшей степенью разума существо до уровня животного лучше, чем секс в доле с алкоголем. Гейдж кратко усмехнулся, отворачиваясь к окну. В теле вампира от слова совсем не усваивается обыкновенная еда, а алкоголь, никотин и прочие наркотические вещества расщепляются поразительно быстро, поэтому все бессмертные кровопийцы — алкогольные тяжеловесы, которые, к тому же, невероятно быстро трезвеют. У него не так уж много шансов споить свою бывшую подружку. Кроме того, с моральной точки зрения это не очень красивый поступок. Особенно учитывая всё то, чем Гейдж уже успел ей насолить. Но появятся ли у них более веские улики против неё, если это действительно она? Всё ещё слабо верилось в то, что мисс Бакстер может быть к этому причастна, однако, долгая жизнь учит привычке подвергать сомнениям всё, что кажется очевидным. Машина притормозила возле алкомаркета. Форест заглушил мотор, с утомлением откинулся на спинку водительского кресла и прикрыл глаза. — Афина, богиня великого знанья, мудрое, словно сова, создание, — тихо и чётко зашептал Форест, погружаясь в искреннюю молитву. — Ко мне ты приди, встань рядом со мной и мудрость твою ты мне приоткрой. Дай мне увидеть, что необходимо, чтобы решить то, что неразрешимо. Да будет так. Всё, можем идти. — Постоянно забываю, что ты язычник. — выдохнул Гейдж, отстёгивая ремень безопасности, использование которого в его случае выглядело также, как попытка сделать море глубже, вылив в него пинту воды из питьевого стакана. — Учитывая мою истинную сущность, вера в нечто оккультное выглядит куда логичнее, чем поклонение христианству, — сухо ответил Форест и вылез из машины. — Да ты ведь сам был язычником, какого чёрта прицепился? — Выбора мне не давали. Такие были нравы, — кинул ему Гейдж, находясь по ту сторону автомобиля. — Хочешь поумничать — вспомни, что пуританскую церковь называли языческой лишь из-за попыток отойти от устоявшихся традиций. Господь Бог был всё тем же. — Разумеется, ты родился в глубоко верующей семье, и потому вынужден был уверовать в их религию. Вот и я точно также, только в моём случае это эллинизм, а не пуританство, — в противовес ему заговорил Форест, пока обходил автомобиль, чтобы подойти к магазину. — Пока вы позарились разрушить традиции, моя семья старалась их сохранить. Когда в Греции перешли на христианство, мои дальние прародители остались верны своей вере, что и я также сделал. И я искренне надеюсь, что сейчас, где-то в Греции, мой внучатый племянник, являющийся моему давно покойному братцу внуком в шестом колене, точно также воспевает олимпийских богов. Ещё вопросы будут или делами займёмся? — Да я ведь не задавал тебе вопросов, — чертовски улыбнувшись, отметил Гейдж. — Я лишь без особого смысла сказал, что запамятовал о твоей религиозности. А ты настолько боишься своей причастности к меньшинству, что начинаешь вилять рогами раньше, чем тореадор тебе тряпку покажет. Я ему красную строку, он мне — целый абзац, что называется. Форест тихо фыркнул, смерив низкие крылечные ступени шагами. Ему была не мила мысль расставаться с важным поручением в пользу того, что этим займётся Гейдж, но в ином случае вышло бы совсем глупо: Кавелье стоило заявиться на порог дома мисс Бакстер одному и заверить её в том, что этот визит навеян самыми тёплыми ностальгическими чувствами, а вовсе не подозрением в совершении убийства. При другом раскладе можно было бы не мечтать усыпить её бдительность. В соответствии с правилами, после тёмных именин новообращённый вампир получает новое имя, и чтобы это имя с гордостью носить до скончания времён, он обязан отречься от своей прошлой жизни, в том числе от семьи. Семья Элоизы проживала здесь с момента основания Салема, потому на обитом голубым сайдингом доме красовалась табличка с фамилией её предков. Так как она была единственным ребёнком и не успела оставить наследников до перерождения в тёмную сущность, после смерти её родителей дом перешёл во владения города и был выставлен на продажу, чем мисс Бакстер и воспользовалась, чтобы вернуться в фамильное гнездо. Технически, ей удалось и сохранить наследие семьи, и обойти ограничение кодекса Клыков без явных нарушений. Гейдж медленно оглядел ухоженный палисадник. Дом не вычурный, самый классический. Он смутно припоминал его первоначальный вид — такой, какой был ещё задолго до появления Элоизы. Самобытный, скошенный, из сыреющих досок. Конечно же, с тех пор жильё привели в лучший вид и даже сделали перепланировку. Табличка с фамилией Смит помогла освежить в памяти лязг и звон железа, который доносился с ныне канувшей в лету кузнецкой мастерской каждое утро. Кажется, её предки были довольно трудолюбивыми и скромными людьми, которые никогда не отличались чем-нибудь особенным. По крайней мере, до тех пор, пока кто-то из их потомков не стал вампиром. Два этажа, три спальных комнаты, одна из них имеет просторный балкон, расположенный над крыльцом, на котором Гейдж и застыл, стучась в двери. Он явно был не в восторге от того, что предстояло сделать, но подготовился натянуть на лицо фальшивую улыбку. Ему было не впервой пережимать собственное горло, чтобы выполнить какое-нибудь подлое поручение. Он бы с большей охотой сейчас оказался за прилавком своего антикварного магазина или прогулялся бы по побережью парка Салем Уиллоус, сводив девушку из своей постели в кафе-мороженое. Но вряд ли желания Гейджа кого-то волновали. — Господин Кавелье, — дверь была открыта с неприятным удивлением, и от Гейджа не ускользнуло то, как в синих глазах на миг проскользнуло явное недовольство. — Чем обязана Вашему визиту? У совета какие-то вопросы ко мне? — Здравствуй, Элоиза, — дабы не терять время, Гейдж легонько отвёл её плечо в сторону тыльной частью предплечья и прошёл в дом, лицом демонстрируя всё своё дьявольское обаяние. — Ты полагаешь, что сделала нечто, способное вызвать у совета недоумение? Вопрос с подвохом. Гейдж посмотрел на неё в упор, а она несколько растерялась. Но произошло это скорее только потому что он бесцеремонно зашёл в её прихожую, не дождавшись хотя бы скользкого намёка на приглашение. На Гейджа это было похоже. Если ему что-нибудь нужно — он незамедлительно даст знать об этом и покажет, что не уйдёт без желаемого. Он часто оказывался дипломатическим послом, и казалось, с такой вальяжной бесцеремонностью заявляться на любые переговоры было исключительно провальной идеей. Но, никому неведомым образом, эта чрезмерная решимость всегда давала нужный результат. — Нет. Однако, я считаю, что у Вас должна быть причина, чтобы постучаться в мою дверь. — справедливо рассудила Элоиза, поправляя домашнюю сорочку, которая очень хорошо выдала, что та не планировала встречать гостей. — Как иронично, что ты соблюдаешь формальности, обращаясь ко мне так, словно нас ничего не связывает. — невзначай отметил Гейдж, осматриваясь в прихожей, в которой кое-что поменялось с тех пор, как он бывал здесь в последний раз. — Нас ведь и правда ничего не связывает, господин Кавелье. — Элоиза нехотя прикрыла дверь, к своему сожалению догадавшись, что не получится выпроводить незваного гостя в ту же секунду. — Неужели? А как же прошлое? — Гейдж остановился против неё, невинно улыбнувшись. — Знаете, господин… Очень давно был у меня один мужчина, и помнится, когда мы расставались, он сказал мне такую фразу: «прошлое остаётся в прошлом и не имеет никакого значения для будущего». — пренебрежительно ответила Элоиза, сославшись на то, что когда-то услышала от Гейджа. Это заставило его усмехнуться. — Не допускаешь, что мужчины порой бывают жутко глупы рядом с красивыми женщинами и несут всякую бессмысленную ересь? — Гейдж состроил совершенно ангельский взгляд, открыто прикинувшись дурачком. — Например так, как Вы делаете это прямо сейчас? — гордо усмехнулась Элоиза, отступив от него на шаг назад. — Зачем Вы пришли ко мне? — Соскучился. — беспечно заявил Гейдж и в ответ на её попытку отдалиться сделал шаг вперед. Элоиза сама не заметила, как врезалась в стену узкого коридора, тактически отходя назад. Когда это случилось, ей осталось только явно выразить своё раздражение и толкнуть изящной ладонью мужскую грудь. Легко, без особого усилия, но с надеждой на то, что Гейджу на мозг капнет хотя бы одна капля совести. Полагаться на это было крайне наивно — его совесть сладко спала в глубокой коме и не собиралась содействовать. Притом, стоило заметить, что Элоиза его не боялась. Она была рассеяна или даже подавлена его визитом, но не напугана. И даже тогда, когда Гейдж ворвался в её личное пространство, она понимала, что пострадать от него может, разве что, морально. — Гейдж… — напрягшись, она ненароком растеряла из своей речи формальность, и это вытянуло из Гейджа толику иронии, которая отобразилась самодовольным оскалом на его лице. — Не ври. Что тебе нужно? — Да, так гораздо лучше. Прошу, зови меня по имени. Оно звучит бесконечно красиво, когда срывается с твоих уст, — нежно сказал он и перехватил ладонь, положенную на свою грудь, мягко сжав. — Я честен с тобой, Элоиза. Мне ничего не нужно, только сказать, что я жалею о своём крупном упущении. За все эти годы ни одна женщина не вызвала у меня столь крепких чувств. Я не могу забыть всё, что было между нами. Красивые слова, в которых нет ничего святого. Гейдж прекрасно развил своё красноречие, а женщины во все века остаются женщинами и любят ушами. Он знает самую сильную слабость любой девушки. Кем бы она ни была, какой бы сильной и независимой ей не пришлось стать, она хочет быть любимой и знать, что дорога кому-нибудь. Особенно если её сердце было разбито. — Неужели. Ты слишком нагло лжёшь мне, — Элоиза вырвала его руку из своей и довольно ощутимо отпихнула. — Уходи. Также, как ты сделал это тогда, когда сказал совершенно обратное тому, что я слышу сейчас. — Это всё превратности вечной жизни. Я полагал, что ты теперь достаточно опытна, чтобы понять меня, — Гейдж аккуратно надавил на её «благоразумность», рассчитывая, что Элоиза захочет соответствовать словам о своей опытности. — Очень сложно испытывать человеческие чувства, не будучи человеком. Тогда мне показалось, что будет разумно поставить точку в наших отношениях, но у меня было больше века, чтобы точно понять, что это ошибка. — Ты сам себя слышишь? Я ни за что не поверю, что тебе понадобилось столько времени, чтобы понять это. — вновь возразила Элоиза, не желая поддаваться провокациям. — О, нет. Большая часть этого времени ушла на то, чтобы побороть свою гордость. И вот я здесь. — умело выкрутился Гейдж. — Ладно… Сейчас это звучит более правдоподобно, — притом Бакстер усмехнулась с должной долей сарказма: она согласилась лишь с тем, что Гейдж слишком высокомерен, чтобы признавать свои ошибки. — Даже интересно, сколько лет теперь нужно на то, чтобы ты сподобился извиниться. — Я готов сделать это прямо сейчас, — смело заявил Гейдж, решив воспользоваться козырем, который неожиданно оказался среди всех его карт. — Прости меня. Я действительно сожалею. Будь мне что-нибудь нужно, я бы послал к тебе кого-то другого, но не пришёл бы лично и не стал бы рассказывать сказки о том, как мне хочется получить ещё один шанс быть с тобой, Элоиза. Ещё немного тонких манипуляций, и она сдалась, пригласив его пройти. Гейдж сразу же поставил на скатерть обеденного стола бутылку джина. На каждом светском мероприятии, где был предусмотрен алкоголь, Элоиза пила шампанское и только шампанское. Но он знал, что она ненавидит его и делает это лишь потому что хочет соответствовать образу светской леди. Изящный узкий бокал на тонкой ножке, а внутри изысканное золотистое игристое с мелкими пузырьками. Сладковатый фруктовый вкус, который контрастно отдаётся в горле лёгкой горечью и неожиданно быстро, но мягко нагревает голову. Этот напиток подошел бы ей по характеру. Но каждый раз, когда это было возможно, она отдавала предпочтение джину и скотчу. Напитку с опасно высоким градусом. Напитку, вмиг одурманивающему разум без всяких предисловий. Напитку, вкус которого нещадно обжигал горло, заставляя смахивать с глаз хрустальные слезинки. Квинтэссенции порока и беспамятства. Напитку, характер которого поразительно напоминал характер Гейджа. Довериться кровожадному служителю дьявола — отчаянный шаг, на который может пойти лишь глупая влюблённая женщина. Неужели она и правда до сих пор не остыла? Или же сладкие речи Гейджа ввели её в некий транс, в котором она подумала, будто у неё есть ещё какие-то чувства? Ведь вампиры не способны чувствовать по-настоящему, лишь бесконтрольно имитировать человеческие чувства, изображать из себя им подобных. На самом деле они не люди. Они не умеют по-настоящему думать и чувствовать. Это очень сложная и филигранная маскировка хищника, не более. Способность быть похожим. Вампиров даже сложно назвать биологическим видом, поскольку это сверхъестественно. Это гниющие, зловонные трупы в идеальной оболочке, и привлекательная внешность — одно из прочих оружий, которые позволяют приманить жертву. Вот только все ли вампиры понимают, что являются выверенным аппаратом, дьявольским механизмом, созданным оскорбить самого Бога? Далеко не все. И по боле, все как один подсознательно считают, что по-прежнему остаются людьми, а потому уверены, что не могут избавиться от человеческих слабостей. Ведь имитация людского разума в них настолько хороша, что порой самого обладателя может завести в хитрую ловушку. Гейдж полагал, что ему будет сложно. Однако, оказалось, что всё неодолимое расстояние между ними — пару часов ностальгической болтовни в доле с чистым джином, жгущим глотку как бензин. Препятствия, которые ему обойти не составило труда. Такова была цена, чтобы уложить её спиной на шёлковые простыни и снять с неё белую сорочку. Тело как фарфор, как одна из тех очаровательных кукол, которых Гейдж на днях выставил на полки антикварной лавки, перешедшей в его владения от Ноэля. Была своя правда в словах Кавелье; спустя сто двадцать восемь тысяч календарных дней, прожитых на свете, он всё также восхищался женщинами и попадал в плен их дьявольски эстетичных изгибов. И в тот момент он начинал слепо верить, что если кого-то здесь и околдовали чарами любви — то только его самого. Она слишком красива, и будто бы даже немного согревает собой холодную ядовитую кровь, что качает обросшее льдом сердце проклятого мертвеца. Её лицо, ровное и тонкое, с большими глазами и мягкими бархатными губами, словно вылито из воска и покрыто глянцем. А тело в тени мягкого света прикроватного светильника смотрится лишь рельефнее, как скульптура, созданная творцом эпохи Возрождения. И всё это без чувств, без жажды крови, которая обыкновенно заставляет его так сильно желать женщину. Но он знает зачем пришёл. — Выпей моей крови. — властно прошептал Гейдж; да, это было не предложение, это был приказ, и он подтолкнул её затылок ладонью, пихнув её лицо в изгиб своей шеи. Боль оказалась чертовски приятной и сорвала с губ Гейджа сладкий стон. Два клыка в его коже, прямо в артерии. Элоиза жадно сосала его кровь, громко сглатывая, с небрежностью разливая чёрно-алые пятна по простыням. Эйфорический треск прошёлся по его телу вместе с тем, как он терпел жгучую, поступательную боль, которая чем-то была похожа на морские волны. Когда Элоиза втягивала в себя очередной глоток, резким уколом становилось больнее, затем это ощущение стихало и повторялось вновь. Достаточно. Гейдж грубым толчком упёрся в её грудную клетку и прижал её спиной к постели, ударившись о женские бёдра своими до упора, что сопроводилось шумным стоном со стороны Элоизы. На белой коже вырос тёмный ручей. С пухлой нижней губы он пошёл по подбородку, и очертив его, спустился на шею, откуда добрался до ключиц и груди. Гейджу это показалось жутко красивым. Его руки крепко сжали тонкую талию, а зубы прикусили язык. Боль начала стихать, покуда быстро регенерировала рана, с которой спустилась ещё одна струйка крови. И голова закружилась. Он поделился своей кровью уже дважды за день, и это совершенно обесценило его сытную трапезу, которая случилась только прошлой ночью. В любом другом случае Гейдж смог бы чувствовать себя сытым ещё около недели, но после случившегося он был готов к преждевременному возвращению голода. Однако, сейчас это не было первостепенной проблемой. Испив его крови, Элоиза уже через минуту окончательно потеряла рассудок. Гейджу было любопытно подумать о том, насколько сильна степень её экстаза сейчас, но думать нужно было о другом. Элоиза хорошо пьяна, раздета и пленена его красивыми губами, с которых сорвалось столько поэтичный речей. Она оказалась в его руках, вся, целиком, будто в паутине, а он опасным пауком пронизывал каждый дюйм её покрытого туманом сознания, когда схватил её глаза своими. — Смотри на меня. — бархатно прошептал Гейдж, отрываясь от её губ, и рука поползла от оголённой талии к бедру, к которому он прижался своим. И каждый толчок в её тело выбивал из неё что-то важное, хотя он не делал это быстро. Она посмотрела. Гейдж не встретил ни одного препятствия, он почувствовал, как проникает в её голову и услышал, что там абсолютно пусто. Элоиза не думала ни о чём, а только отдавалась ощущениям, которые сносили её как океанический шторм сносит хлипкий бунгало с соломенной крышей. — Ты так прекрасна, — он придерживал её за горло, опасаясь, что она может дёрнуться, но позволил себе слабость пройтись кончиками пальцев по белой щеке. — Скажи мне, ты пила недавно человеческую кровь? — Нет. — ответила Элоиза пустым бессознательным тоном. — Ты всё также придерживаешься своей диеты? — спросил Гейдж чуть иначе. — Да, придерживаюсь. — Вчерашней ночью в Салем Коммон вампирша убила мужчину. Ты имеешь к этому отношение? — Не имею. Её мягкий голос затвердел под натиском гипноза и будто обезличился. Вместе с тяжёлым от возбуждения дыханием её признание звучало ещё более странно. Однако, не было никаких сомнений в том, что Элоиза не лжёт. — Забудь этот разговор. Я ничего не говорил тебе, и ты не пила мою кровь. — холодно отколол Гейдж, через секунду врезавшись в её губы с поцелуем. Ему было бы неприятно порассуждать о том, что он воспользовался ею. Это низко — одурманить женщину ради того, чтобы получить от неё что-нибудь. Втереться к ней в доверие, убедив её в своей влюблённости, преследуя корыстную цель. Но Гейдж сделал то, что должен был.

*

По небу Салема вновь рассыпались тяжёлые тучи. Окно в деревянной раме было распахнуто, по тесной комнатке растёкся запах благовоний. За потёртым деревянным трюмо, у замыленного от старости зеркала, сидела круглолицая девушка двадцати лет. Её бронзовые щёки были пышны и густо осыпаны крупными веснушками, глаза темны как ореховое дерево. Как шёлковые волосы, которые она заплетала в косы, пока за окном просыпалось утро. Она придирчиво смотрела на своё отражение. Тонкие пальцы взяли с края столика изящный стебелёк жёлтой примулы и осторожно вплели его в косу. Примула была выбрана к украшению не случайно — это символ чистоты, юности и свежести, а у кельтов она считалась чудодейственным цветком феи, способным вылечить от всех болезней. На дворе стояло лето, и эти первоцветы постепенно отцветали, поэтому юной ведьме очень захотелось собрать небольшой букет ранним утром. Он стоял на прикроватной тумбочке, радуя глаз, а несколько лишних цветков отлично впутались в её шоколадные локоны. В хлипкую старую дверь постучались, и мелодичный голос девушки протянул безразличное «войдите». — Доброе утро, Морана. Заканчивай с утренним туалетом и спускайся в холл. — через отражение Морана увидела блеклое морщинистое лицо Бретты Соулик, левой руки почившей жрицы Изабелл. — Какое-то собрание? — поморщившись, предположила Морана, и бросила короткий взгляд на настенные часы. — Для завтрака ещё рано. — Нет, дорогая. Тебя желает видеть симпатичный молодой человек из стаи. — загадочно произнесла Бретта, мягко улыбнувшись тонкими губами. — Из стаи? — удивлённо переспросила Морана и резко развернулась, выронив из распустившейся косы пару бутонов примулы. — С чего бы? Я никогда не водила дружбу ни с кем из стаи. Кажется, я покидаю дом Ковена столь редко, что вовсе ни разу в жизни не была знакома с каким-нибудь волком. — Это уже неважно, дитя. К нам пришёл шаман, и ему нужна сильная ведьма. Мы с Гвинервой решили представить ему тебя. Всё остальное ты узнаешь, когда спустишься, потому поторопись. — с расстановкой проговорила Бретта, и не дожидаясь реакции, закрыла за собой дверь. Бретта Соулик была той, без кого невозможно представить поместье ведьминского Ковена. Она не стеснялась запугивать незнакомцев или членов других альянсов своим холодным взглядом, но каждая ведьма знала её добродушной старушкой с тёплой улыбкой и светлыми глазами. Бретта — прекрасная домохозяйка и замечательная няня, которая всегда умела сгладить углы нелёгкой жизни молодых ведьм. Пусть мисс Соулик была далеко не такой безобидной, какой казалась на первый взгляд, а утренний запах панкейков с кухни всегда означал, что она, как обычно, встала с постели раньше всех и уже хлопотала по дому. Морана Сибли не была исключением из тех, кто подмечал доброту Бретты на контрасте со строгостью других старших ведьм. Такой — безжалостной и вечно недовольной — знали Изабелл Гарди, такой была и её вторая приспешница, от упоминания которого, порой, сотрясались стены. Да и будет верно сказать, что Морана мало где отличалась от других молодых ведьм, которые ходили в подмастерье у более опытных наставниц и потому обязаны были проживать в доме Ковена. Каждая юная колдунья имела обязательство впитать в себя понемногу от всех, у кого обучалась. Моране ближе всего оказалась Бретта. Она была ей как мать, которой Морана никогда не имела как сама Бретта не имела дочери. Впрочем, для ведьм проблемы в семье были достаточно распространённым заклятием. Многие молодые колдуньи росли, не зная отцов, оттого, что их матери не нашли себе достойного спутника, которому смогли бы доверить не только зачатие ребёнка, но и свою страшную тайну. Не так уж редко случалось потерять при родах маму и всю жизнь знать, что тому виной её ведьминская сущность. Морана была одной из тех «счастливиц», чьё появление на свет стоило роженице жизни. Своего отца она также не знала и не могла знать, поскольку для него дочь считалась мёртвой. Ковен просто не мог допустить того, чтобы обычный человек воспитывал дитя тьмы, в котором таится страшная сила от лукавого, а потому мужчина был уверен, что при родах погибла не только его возлюбленная, но и дочь. Не сказать, что из-за этого Морана чувствовала себя лишённой чего-то важного. Она не знала другой жизни и потому не хотела её. Не знала других стен, которые впору звать родным домом, не знала других родителей, кроме вырастивших её ведьм. Визит Бретты оставил её в глубоких размышлениях. Она знала, что имеет очень хороший потенциал и стремительно развивает свой тёмный дар, порой справляясь лучше других сверстниц. Однако, у неё и в мыслях не было считать себя настолько наученной и талантливой, чтобы зачем-нибудь пригодиться шаману из общины оборотней. «Гвинерва и Бретта посовещались и решили, что я подхожу? Правда?» — никак не могла взять в толк Морана, пока спускалась по скрипучей винтовой лестнице. Дом Ковена был обустроен достаточно старомодно. Крупного ремонта здесь не было уже очень много лет. С детских пор Мораны совсем ничего не поменялось, не считая спален, принадлежащих подрастающим ведьмам, аппетиты которых по мере взросления вполне ожидаемо растут и видоизменяются. В доме соблюдался порядок, в интерьере держалась атмосфера покоя, стабильности, целостности. Стены были одеты в светлые деревянные панели или тёплые обои с мелкими рисунками, мебель была сделана из природных материалов, имела плавные изгибы и держалась на гнутых ножках с растительным орнаментом. Мотивы роскошных дворцовых стилей остыли и одомашнились, сделались в этом доме мягкими и спокойными. Небольшие серванты с реликвийными сервизами и выцветшими книгами, громоздкие напольные часы с кукушкой, умиротворённые картины, подушки с ручной вышивкой, музыкальные шкатулки, статуэтки, чёрно-белые фото, живые цветы и прочие сентиментальные мелочи заполонили дом. Спустившись в холл, Морана увидела необычную картину. Гвинерва и Бретта сидели в своих креслах, в их руках оказались изящные фарфоровые кружки, под которыми они держали блюдца. Конкретно в этом не было ничего необычного, но одна значительная деталь могла сильно изменить привычный пейзаж. И этой деталью стал крупный ростом, но тонкий вширь молодой мужчина, чьи пшеничные волосы, прикрытые шляпой канотье, спускались по плечам. И волосы у него были то ли влажные, то ли чересчур лохматые, но смотрелись крайне небрежно. Куда больше Морану привлекло его лицо — горбатый нос с едва ли хоть немного углублённой перегородкой, впалые щёки, необычно контрастирующие с выпирающей их верхней частью и острыми скулами. Взгляд у него был тёмный и заметный издалека. Внешность казалась достаточно притягательной, но Морана издали учуяла его сильный энергетический фон и на миг почувствовала себя нехорошо от этой квинтэссенции. Возле этого парня, тем не менее, с огромным удовольствием крутилась Уна — совсем ещё юная ведьмочка, которой в начале сентября станет только восемь. Было видно, что Гвинерва не слишком довольна — наверняка, она уже не один раз попыталась отогнать малышку от мистического гостя, но Уна была слишком шебутной и непослушной, чтобы это действительно случилось. Сам шаман, похоже, не испытывал дискомфорта от присутствия шумной девочки, что не должно было удивлять. В менталитет оборотней на глубинном уровне была заложена беспрекословная любовь к потомству. Дети — благословение и наследие рода, которое в стае уважалось не менее старших. И, верно, единственной причиной, по которой Уне ещё не пригрозили веником из еловых прутьев, было именно присутствие шамана. Будь иначе, Гвинерва Берк не побоялась бы отлупить непокорного ребёнка веником. С Бреттой их различала не только видимая разница в возрасте, которая позволяла отметить, что Гвинерва заметно моложе. Бретта Соулик была приспешницей жрицы ещё тогда, когда Гвинерва распускалась как утренний цветок, однако, мисс Берк была гораздо жёстче и беспощаднее. Она с ранних лет училась и совершенствовалась под гнётом холодного взгляда матери, которая, казалось, никогда не бывала довольна. Теперь, когда ей стало немного за сорок, а от её матери остались только воспоминания и разорванная фотография, склеенная в рамке по кусочкам, тот же самый холодный взгляд украшал её остроскулое лицо. Нельзя сказать, что Гвинерву ненавидели. Её воспитание давало свои плоды, и молодые ведьмы нередко обращались к ней за советом. Девиз Гвинервы — цель оправдывает средства, и она всегда желала для Ковена только процветания. — Вот и она, — тепло произнесла Бретта, завидев периферийным зрением девушку, которую, видимо, здесь только что обсуждали. — Морана Сибли весьма амбициозна и очень преданна Ковену. Шаман плавно обернулся и с особым вниманием оглядел представленную ему девушку. В его взгляде отобразилось лёгкое замешательство, брови его накренились вниз, нарисовав морщину на переносице. Морана неловко ощутила, как чужие глаза раздевают её до самой сердцевины души. — Чудесная особа. Невероятно привлекательная, и наверняка, столь же талантливая, как вы о ней рассказываете. Однако, при всём уважении, я рассчитывал, что моя помощница не будет так юна. Отчего не предложили мисс Уну? Или, быть может, у вас найдутся девушки ещё младше? — пренебрежительно заговорил шаман, разливая по комнате свой низкий баритон. — Позвольте, мистер Каомханах, — напористо произнесла Гвинерва. — Уж не сомневайтесь в решении Ковена. Сейчас у нас есть более важные проблемы, чем шалости вампиров. Не ровен час, и Самайн стукнет, а к этому празднику принято готовиться заранее, так что у старших ведьм нет времени участвовать в этих играх. — К словам мисс Берк хочу добавить, что Морана заслуживает уважения, несмотря на свои юные годы. Поверьте, она способна приятно удивить ваш снобизм. — высказалась и Бретта. — Я не стану вам возражать до первой оплошности со стороны мисс… Сибли, — несколько секунд её фамилия явно повертелась на языке, пытаясь вспомниться. — Однако, я был бы рад посмотреть, отреагировали бы вы положительно, пришли мы вам сюда молодого волчонка, который едва научился обращаться. — Что, собственно, происходит? — с недобрым взглядом вмешалась Морана, постепенно подходя ближе к остальным. — Моё имя Эрин Каомханах… — только успел начать шаман, подойдя к вопросу со всей солидностью, как оказался перебит. — Великолепно. И чем же я обязана терпеть Вашу напыщенность этим прекрасным утром, мистер Каомханах? — Морана сложила руки на груди и смерила его весьма предвзятым взглядом. Она не знала, зачем шаман наведался в дом Ковена, успело только встать солнце, но была заранее огорчена тем, что успела о себе услышать. Может быть, даже сама Морана могла считать себя недостаточно сильной для чего-нибудь, но когда об этом начинал говорить кто-то совсем чужой… — Вы не осведомили её? — дёрнув бровью, спросил Эрин. Колкость Мораны, стало видно, не коснулась ни одной фибры его души. — Морана, присядь. — мягко попросила Бретта, сложив руки на коленях. Из дома Ковена Морана вышла в тяжёлых раздумьях и в компании шамана, который был ей не слишком приятен. Ведьмы, проживающие непосредственно в общем змеином гнёздышке, всегда при своём деле, и у Мораны имелся определённый распорядок, которому она намеревалась следовать, чтобы прожить этот день. Что же получается в итоге? Время вот-вот станет полдень, а она по внезапному наитию странного жребия направляется в полицейский участок в паре с оборотнем, чтобы принять участие в расследовании убийства, совершённого безумной вампиршей. Может ли предвкушение сегодняшнего дня стать ещё туманнее? — Нам стоит поторопиться, юная леди, — холодно проговорил Эрин, заметив, что Морана не торопится выходить за территорию дома — ногами перебирает столь неохотно, будто они в болото проваливаются. — Стоит добраться до участка раньше вампиров и успеть поговорить с шерифом до их приезда. — Собираетесь сыграть не по правилам? — укоризненно спросила Морана и вовсе затормозила на месте, оставшись на каменной дорожке, нарисованной от крыльца дома до пустующей дороги, по которой машины проносились в основном для того, чтобы покинуть город или же вернуться в него. — Как же я мог запамятовать, что бледнолицые упыри — ваши давние друзья, — иронически отозвался Эрин, не отрывая недовольного взгляда от девушки, поведение которой явно его неприятно терзало. — Вы не считаете их за лицемерных монстров, покуда сами находитесь по ту же сторону баррикад. Но как только конфликт с людьми дойдёт до пиковой точки, это лишь нашего племени не коснётся. — Всей ненависти в мире не соберёшь, мистер Каомханах, но я вижу, Вы очень стараетесь. — фыркнула Морана и сложила руки на груди, показывая, что не торопится потакать его планам. — Вы слишком молоды и невежественны, чтобы утверждать, что яблоко раздора выросло в нашем саду, — метафорично заговорил шаман и мысленно пустился раздражаться даже сильнее, чем внешне. — Вам не по душе мирное сосуществование с людьми, не так ли? Желаете поработить человечество, чтобы оно ходило под вашим авторитарным господством и служило лёгкой добычей. Однако, этому не бывать, и мы вынуждены сотрудничать во имя сохранения порядка. — Ваша речь так красива и так бессмысленна, — фыркнула Морана и всё же сдвинулась с места, с сильным нежеланием приблизившись к красному пикапу. — Оставьте для своих братьев меньших, меня дрессировать не нужно. Эрин на грубый каламбур ничего не ответил. Его народ старательно оберегал историю, в которой молодые ведьмы совершенно ничего не смыслили. У каждого в этом городе была своя правда, какой было удобно пользоваться. Но не всякая эта правда являлась ею на самом деле. Тем не менее, доказательная основа была слишком шаткой, чтобы влезать в длительные дискуссии. Эрин знал больше, чем Морана, но долго хвастаться этим не мог. Говорить им было не о чем. Опытный шаман из волчьей стаи, года которого медленно текли к сорока, и совсем ещё юная колдунья, не видавшая взрослой жизни как она есть. На первый взгляд могло показаться, что у них есть что-то общее — магическое начало, написанное на роду. Только вот различия менталитетов и узость культуры, принятой в их обществах, убивала всякую надежду на дружескую атмосферу. Морана практически не имела подруг, провела школьные годы на домашнем обучении. Эрин в её годы был куда разгульнее, о чём говорить бы не осмелился от гордости, но былое кануло в лету, и сейчас за рулём пикапа сидел взрослый мужчина, ответственно несущий ёмкое бремя своей природы. К тому же, ситуация с самого начала не располагала — они ведь познакомились не на танцах в парке, куда ходят для поиска новых лиц в своё окружение. Будь обстановка неформальной, они бы вряд ли заговорили и добровольно составили друг другу компанию. В участке стоял терпкий аромат кофе и несколько напряжённая атмосфера. Возле дверей ошивались дотошные журналисты, желающие добиться аудиенции у как всегда «занятого» для них шерифа. И приглашённых в участок свидетелей, поиск которых был всё равно что сбор подсолнечных семечек, рассыпанных по полу, приходилось сопровождать ради их же безопасности и конфиденциальности. Из допросной вышли двое молодых людей — отягощённая чем-то девушка и мальчик-подросток в круглых очках. Они молчали и направились к выходу в сопровождении сотрудника полиции, стараясь даже не обмениваться взглядами. — Эмбер Коллинз и Бенджамин Коллинз, — Джеймс ходил из стороны в сторону, размахивая сигаретой, которой угостился из пачки шерифа. — Показания ровно такие же, как и у предыдущих свидетелей. Отличаются только истории, в результате которых они в парке оказались. Я с ума схожу от мысли, что мне нужно выслушать то же самое ещё раз пять. — Это необходимо для протокола, — ободряюще сказал Стивен. — Но с поиском это вряд ли поможет. Неудивительно, что свидетели не могут сказать ничего путного. Ты можешь крайне долго разыскивать вампира, спрашивая про него у людей. — Снова Вы за своё, — утомлённо вздохнул Джеймс и грохнулся на стул, роняя крошки тлеющей сигареты в пепельницу. — Ваши байки очень интересны, шериф, но, при всём уважении, я планирую подойти к делу с рациональностью. — Разумеется. — колко улыбнулся Стивен, когда дверь распахнулась. — Шериф Аркетт, прибыли специальные агенты. Вы готовы принять их? — спросила строгая высокая женщина в остром пиджаке и длинной облегающей юбке. — Готовы, Роуз. — кивнул шериф и затем перевёл глаза на Джеймса, что от нежданного визита чуть дёрнулся, с интересом покосившись на Роуз. Его восковое лицо нахмурилось, нарисовало себе великую серьёзность, и даже ноги слетели со стола, заставив выгнутую дугой спину выпрямиться. Джеймс сидел в кресле шерифа как влитой, и Аркетт подумал, что с радостью уступил бы его насовсем. Жалюзи были опущены, но прозрачная дверь позволяла увидеть два контрастных силуэта, следовавших за Роуз, что ходила крайне женственно, но притом довольно стремительно — только стук каблуков, точно железный, разбавлял рабочий гул голосов и телефонных звонков. Высокий плечистый блондин в свободной белой рубахе и бежевых брюках, а рядом с ним девочка вдвое меньше его — с круглым лицом, с длинными косами, в которые завиты жёлтые цветки, в горчичном вельветовом сарафане, надетом на белую футболку и в лоферах, сочетающихся с этим сарафаном. Шериф Аркетт не был с ними знаком, но сразу разобрал, кто есть кто. Разумеется, юная дама — это ведьма, а сопровождающий её мужчина представляет собой племя оборотней. Ничем не отличаются от людей. Умело втиснулись меж них и чувствуют себя совершенно комфортно, не подавая никаких признаков странностей в своей природе. Глянув на часы, висящие на стенке, шериф спрятал руки за спину и сделал пару ленивых широких шагов вдоль кабинета. — Что-то они рано. Без четверти, — пробубнил он себе под нос, вызвав своей невнятной речью продолжительный взгляд Джеймса. — Да, многое меняется… Теперь молодое поколение выходит на передовую линию, чтобы представлять своих. Последнее он сказал уже тогда, когда в открытую Роуз дверь просочились два силуэта, что тут же попали под пристальное изучение со стороны полицейских. — Шериф Стивен Аркетт, — бегло представился Стивен, протянув крепкую загорелую ладонь в синей рубашке. — А вы?.. — Приятно наслышан о Вас, шериф. Спасибо, что бережёте наш спокойный сон и доблестно несёте службу. Моё имя Эрин Каомханах, я потомственный шаман, — их ладони скрепились в рукопожатии, а головы обменялись вежливыми кивками. — Это моя помощница от Ковена — мисс Морана Сибли. — Приятно-приятно, — кивнул Стивен и ей, не став пожимать руку, чем Морана нисколько не оскорбилась — её ладони вовсе были сложены за спиной и не старались соприкоснуться с чужими. — Сочувствую вашей утрате. Как скоро нам станет известно имя новой жрицы? — Как только — так сразу, шериф. — лаконично ответила Морана, с осторожностью оглядываясь. Для неё это всё было в новинку. Да и на фоне тесного кабинета вместе с высокими крепкими мужчинами она выглядела меньше, чем есть на самом деле. Десять футов от одной стены до другой. Белые стены, плинтуса из тёмного дерева в цвет импозантному широкому столу начальника. Длинное, но узкое окно на улицу, почти целиком прикрытое вертикальными жалюзи. Всюду стеллажи и серые металлические ящики с кольцевыми ручками под замком. Молодой черноволосый парень в кожаном кресле шерифа. — Это мой помощник. Офицер Джеймс Роджерс, — представил Стивен, заметив взгляды прибывших на молодом парне. — Он будет расследовать это дело, так что вам предстоит сотрудничать непосредственно с ним. Джеймс выправил спину только сильнее и поспешил поздороваться. Однако, что-то мешало ему встать и подойти к своим новым напарникам. Он учуял сильный подвох, когда слуха коснулись такие слова как «шаман» и «Ковен» — первое вызывало недоумение своим смыслом, а второе вовсе было ему не знакомо, но не предвещало ничего доброго. — Даже так, — неприязненно вытащил из себя Эрин, и тёмные его глаза стали лишь темнее от неудовлетворённого прищура. — Я рассчитывал, что Вы будете вести расследование?.. — Джеймс работает под моим чутким руководством, — успокоил шериф с короткой улыбкой. — Однако, не только вас касается смена власти. Мне известно про гибель верховной жрицы и про то, что чуть меньше года назад в стае сменился вожак — ныне это Алан Бейкер, молодой волк двадцати пяти годов от роду, не так ли? Вам стоит знать, что и я уже желаю отойти на покой точно также, как это сделал Долан Бейкер. Даст Господь, не так, как Изабелл. Намекал шериф на одно. Ковен лишился жрицы по действительно трагической причине, а вот прежний вожак был ещё в добром здравии и по собственному желанию передал сыну свой титул, чтобы освободиться от ответственной ноши и с чистой душой получить заслуженный отдых. Стивен о таком пока что мог только мечтать. — Вы хорошо осведомлены, — справедливо заметил Эрин. — А что насчёт Вашего дорогого приемника? — Прошу отнестись с пониманием, — прежде чем продолжить, предупредил шериф. — Для него вы — пустой звук. Я ценю Джеймса как оперативного сотрудника, он очень амбициозен и трудолюбив. Однако, в отличие от вас, людей с детства не посвящают в такие вещи, именно поэтому я буду курировать это дело, пока Джеймс знакомится со всем сверхъестественным. — Хорошо. — неохотно кивнул Эрин, ощутив, как ситуация значительно усугубляется. «Для полноты картины только не хватает новообращённого от ордена» — подумал он предвзято. Похоже, что на данный момент Эрин — голова этого расследования, поскольку в напарниках у него молодая ведьма и полицейский, которому только вчера сказали о существовании вампиров. Не то что бы команда мечты. — То есть, — вклинился наконец-то Джеймс, поднявшись из-за стола. — Вы утверждаете, что специальные агенты — это… — Шаман и ведьма. — за него закончил Стивен, демонстрируя всю серьёзность, с которой стоило подойти к вопросу. — Великолепно, — взмахнув руками, хмыкнул Джеймс. — Шаман и ведьма. Читай: двое сумасшедших без диплома, которых почему-то допустили до расследования. — Потому и допустили, потому что они не просто два актёра с улицы. — весомо заметил шериф. — Посмотрим, как ты заговоришь, когда я наведу на тебя порчу. — мрачно ответила Морана, уколовшись о иглу чужого неуважения. Джеймс встретил эту реплику с явным сомнением и полностью опустошил её от смысла в своей голове. Стивен глухо кашлянул, вскинув брови с удивлением. Поэтому он не любит работать с ними. Чуть что, так тебя сразу пугают порчей или смертельно ядовитым укусом. Даже удивительно, откуда у оборотней столько чести, чтобы ничем не угрожать. — Вы ведёте себя невежливо, мисс Сибли. — сообщил ей Эрин, не теряя явного недовольства в глазах. Сейчас ему куда больше хотелось поддержать её, нежели осудить, но рамки приличия сдерживали его негодование. — Я пришла сюда не для того, чтобы из меня делали дуру. — между тем отозвалась мисс Сибли. — Так не делайте из себя дуру. — дерзко ухмыльнулся Эрин. — Закройте свою собачью пасть, мистер Каомхахах. Или как вас там. — неуважительно бросила Морана и нехорошо улыбнулась в ответ. — Каомханах, — невозмутимо поправил Эрин. — Что же Вы мне сделаете, мисс Библи? Наведёте порчу? — Сумасшедший дом… — Джеймс утомлённо потёр переносицу и опустил взгляд в пол, всё ещё неверующий в то, что ему придётся расследовать серьёзное убийство в такой компании. — Я-то думал, что только Вы решились рассудка, шериф. Но оказывается, что это целая секта. И где же, позвольте спросить, вампиры, о которых вы столько разглагольствовали? В кабинете воцарилось неловкое молчание, которое разрушилось буквально через две секунды. Стеклянная дверь фривольно распахнулась и впустила в потемневшее резко помещение два белолицых силуэта. Надо же было Джеймсу заречься о вампирах именно сейчас. — Прямо здесь, детка. Джеймса перекосило. Двое молодых парней с фарфоровыми лицами без единого изъяна очень хорошо походили на вампиров, если их заведомо так и воспринимать. Как они могли услышать его голос через крепкую стену с толстым стеклом? — Гейдж Кавелье и Форест Лабарр, — представил шериф уже давно знакомых ему персон, которые с дня первой их встречи двадцать пять лет назад совсем не поменялись. Разве что, переоделись. — Приближённые совета первородных вампиров. Что скажешь, Джеймс? — Оставлю при себе свои комментарии. — мрачно ответил он, сильно мучаясь. — Это правильно, — согласился Аркетт. — Итак, если вы ещё не знакомы между собой, то исправьте это, и приступим к делу. Быстрое знакомство довольно стремительно перетекло в деловую беседу. Места в кабинете шерифа оказалось критически мало для такого количества народу. Сам Стивен сел в своё кресло, Джеймс остановился подле него. Морана и Форест заняли гостевые стулья, а Эрин и Гейдж остались стоять в стороне. Первый оказался удовлетворён тем фактом, что орден позаботился о предоставлении ценных кадров в лице действительно опытных вампиров, а не каких-нибудь зелёных новичков. — Убийство произошло ближе к десяти часам после полудня, в центральной части Салем Коммон. Жертвой стал мужчина тридцати восьми лет. Его звали Чарльз Хопкинс, он был обыкновенным офисным клерком. Не женат, детей нет. Жил на десятой Хэйзел-Стрит. В доме прописан только он. Мы выяснили, что у него есть сестра в Свампскотте, но на связь она не выходит. Хорошая кредитная история, по закону не привлекался, — подробно разъяснял шериф Аркетт, сложив ладони в замок. Всё это он говорил по памяти, пустив протокол по рукам. — Свидетельские показания очень слабые. Люди видели белокурую девушку среднего роста. По словам очевидцев, она была одета в чёрное приталенное платье в пол, чёрные перчатки по локоть, чёрную фату, скрывающую лицо. Сейчас оперативные сотрудники занимаются изъятием записей камер видеонаблюдения с Вашингтон-Сквер в надежде засечь подозреваемую, но сдаётся мне, что это не принесёт нам большой пользы. Свидетели поделились видео, снятыми на телефон, и на них, как назло, совершенно не разглядеть и кусочка лица этой дамы, видно только как она с упоением потягивает кровь из шеи убитого. — Мы хотели бы взглянуть на эти записи, — оторвав взгляд от папки с документами, произнёс Гейдж. — Может быть, это всё-таки чем-то поможет. — Начнём с того, что вы можете узнать кого-то из своих. — внимательно отметила Морана. — Маловероятно, — с закатанными глазами ответил Форест и покачал головой. — Однако, для начала действительно стоит ознакомиться с материалами. Шериф предоставил несколько видеороликов, которые были изъяты из телефонов свидетелей и перенесены на полицейский компьютер. Зрителями первого плана стали вампиры, так как именно им эти записи могли сказать о чём-либо. — Платье в стиле модерн. — задумчиво отметил Гейдж, когда шериф приблизил кадр и поставил запись на паузу. — Это говорит о чём-то? — незаинтересованно уточнил Джеймс, стараясь проявить весь свой скептицизм в отношении «вампиров». Это чувство его переполняло, и теперь было необходимо его выплеснуть, поэтому каждую свою реплику в присутствии этих «недолюдей» он планировал произносить с максимальной предвзятостью, на какую был способен. — О том, что девушка одета по моде начала двадцатого века, — поспешил ответить Форест, чей взгляд также внимательно прилип к монитору. — Простой крой, но с ним рюши, атласные ленты, бисер. — Присутствуют элементы готики, — со знанием поддержал Гейдж, потирая подбородок. — Только кружевного зонтика не хватает, и будет готовая леди для светского чаепития. — Вот и я об этом. Не напоминает Элоизу? — кисло ухмыльнулся Форест. — Ты ведь поклялся мне, что проверил её невиновность. — Проверил, — Гейдж потёр шею, которую почти ощутимо укололо от ярких воспоминаний. — И я всё ещё считаю, что она здесь не при чём. — Сколько угодно, Ромео. Но тогда как ты объяснишь такое сходство? — спросил Форест напористо. — Ей незачем так подставлять себя. Она вполне себе в здравом уме и рассудке. И имеет более тонкое чувство вкуса, — без заминки аргументировал Кавелье, кинув грозный взгляд на своего напарника. — Элоиза не стала бы надевать к такому платью фату. По крайней мере, не без соответствующей шляпки, что характерны для этого стиля. Я имею в виду… Элоиза из тех, кто жил во времена, когда одевались по подобной моде. Как светская леди, она бы подобрала безупречный образ, точь-в-точь повторяющий каждый модный канон того времени. Но не чем-то похожий, как здесь. Я готов поставить свои клыки на то, что эта девушка — лишь подражательница старины. К тому же, в конце можно уловить одну маленькую деталь: девушка выглядит дезориентированной и мечется как птица в клетке, после чего стремительно сбегает. — Как это связано? — непонятливо уточнила Морана. — Новообращённые вампиры мало осознают себя в моменты приливов жажды, — начал разъяснять Гейдж. — Так что, очевидно, мы имеем дело с тем, кто не ведал, что творит, но не с тем, кто долго вынашивал какие-то козни, чтобы наконец триумфально явить их миру. Тебе это незнакомо, Лабарр? Форест поджал губы и моментально умолк, словно о чём-то глубоко задумался. В его голове явной рябью всплыли чёткие воспоминания.

January, 1822

«Героические сыны геройских отцов! Пусть препояшется каждый мечом своим, потому что лучше пасть с мечом в руках, нежели видеть бедствия отечества и осквернённые святыни! Ну же! Разорвите оковы, сокрушите иго, которое возложили на вас, потому что мы — наследники Божий и сонаследники Христовы! Дело, которое вы призываетесь защитить, есть дело Самого Бога!» Каково родиться и вырасти в некогда сильнейшей цивилизации, ныне позорно подчинённой другому государству? Турецкая провинция — таково имя Греции на устах вот уже несколько столетий. До недавних пор хотя бы Крит и Пелопоннес могли похвастаться какой-никакой независимостью, но и те в конце концов подчинились турецким войскам. Всё, что слышал Алексис с детства — брань в сторону Османской Империи, забравшей у них самое важное — свободу. Год его рождения весьма трагически сошёлся с годом, когда по велению белградского паши был казнён добрый поэт и патриот. Имя его было Ригас, и оно стало очень значимым в народе. Ригас был громким деятелем греческого Просвещения и смелым сторонником освободительного движения, за что и положил голову в белградской крепости от рук турецких властей. Ходили слухи, что последними его словами была фраза: «Я посеял свободу, пусть другие придут и пожнут». Его «Военный гимн» разлетелся по всем Балканам, бойкие манифесты стали незамерзающими, поклонников Ригаса было не сосчитать в Греции и в каждой её диаспоре разных стран. Его мученическая смерть стала фатальной. Она разбудила множество патриотических голосов по всей Греции, его песни стали боевыми маршами для повстанцев, и всё, в чём рос Алексис — революционные настроения, мечты о национальном триумфе и столь желанном освобождении. Лично для Алексиса патриотизм был особенной частью жизни, поскольку в его семье было принято сильнее необходимого чтить культуру и религию предков. Стоит ли говорить о том, что жилось нелегко? Алексис Мавридис родился в Коринфе, в семье посла, и был неплохо обеспечен, однако, никакие материальные блага не могли совладать с внутренним конфликтом, что был вызван давлением на его народ. Он вырос в крайней степени свободолюбивым, прямодушным, умным и отважным юношей. Семейное ремесло призывало молодого парня часто оказываться за границей, и там он впервые столкнулся с тем, о чём ранее приходилось лишь слышать скользкие сплетни — с тайной гетерией, посвящённой продолжению деятельности Ригаса. Алексис как сейчас помнил ту поездку в Одессу, где посвящение в «Этерию» шло также хорошо, как заражение чумой во время её жутчайших смертоносных вспышек. Там он и стал членом дружеского общества. Прогнозы были многообещающие: основатели «Этерии» горели своим делом как подожжённые керосином, они строили крепкие планы и успешно собирали единомышленников, грамотно распределив между собой задачу посвящения в разных точках гнездования греческого народа. Он был осведомлён о том, что в первые пару лет существования «Филики Этерия» не пользовалась успехом, а в течение прошедшего года им удавалось заинтересовать лишь греков из России, Молдавии и Валахии. И тем не менее, в следующий год «Этерия» начала расширяться и приобретать влияние. Именно тогда в неё вступил и Алексис. Он присоединился к Братьям — к низшей ступени пирамидальной структуры «Этерии», и стал двигаться вместе с единомышленниками. Выше стояли Рекомендованные, за ними Жрецы и Пастыри, в чьи ряды Алексису также удалось пробраться заслугой своего твёрдого нрава и горячего темперамента. Имена властителей держались в строжайшей тайне. Никто не имел права спрашивать о них, их приказы не обсуждались и не осуждались. Алексис стремился не только принести пользу «Храму», служителем которого являлся, но и разгадать для себя загадку таинственной невидимой власти. Он был человек любопытный и готовый пройти любые испытания на пути к своей цели, но долгое время все его попытки были тщетны. Николаос Скуфас, человек, чьё имя отпечаталось на страницах истории как имя инициатора движения, первым же делом отправился вербовать людей в Константинополь, однако, судьба уготовила ему тяжёлую болезнь, которая в течение одного года свела его в могилу. Его похоронили со всеми почестями в православном константинопольском храме. Именно после его смерти Алексис смог приоткрыть для себя завесу тайны. Потеряв своего вдохновителя, оставшиеся основатели были озадачены поиском новых лиц для сохранения идеи и авторитета среди её последователей. Именно тогда Алексису удалось прорваться на верхушку этой пирамиды и не только утолить свой интерес, но и завладеть настоящим чувством власти. Это происшествие стало настоящей трагедией, но дело Скуфаса продолжало жить. В тот момент они могли лишь отдать ему дань уважения и довести начатое до конца. Алексис поистине восхищался Скуфасом — ведь тот был самым обычным шапочным мастером, да и тем занимался без особого успеха, однако, патриотический дух сумел посмертно превратить его в героя. При жизни он стал важной частицей революционного движения, но и после его смерти пламя не угасало. Россия, страна, в которой и зародилась «Филики Этерия», была с ними за одно, хотя это было принято не афишировать. Помощь приходила из самых неожиданных мест: не только из России, но и из западной Европы, из обеспеченных греческих общин Великобритании и США. С тех пор, как Алексис стал частью «Этерии», его жизнь действительно обрела смысл. Он готов был идти напролом ради своей родины и её народа. Время полетело очень стремительно, и Алексис слепо верил в то, что каждый сделанный им шаг имеет смысл, ведь именно эта тяжёлая дорога привела его государство к тому, что было сегодня. Всё больше надежд на освобождение. Совсем недавно всегреческое народное собрание объявило о суверенитете своего государства, в ходе которого было сформировано временное правительство и объявлена новая столица — Коринф. Это, конечно, не значило, что война окончена. Обстановка лишь сильнее накалялась с каждым прожитым днём. Турецкие войска ослабевали, но не сдавались. К тому времени, как грекам удалось отвоевать подавляющую часть территории, турки избавились от паразитирующего их территории правителя — Али-паши, и это позволило им сконцентрироваться на утолении греческих восстаний. Однако, войско Греции крепчало и даже обзавелось небольшим флотом, который нанёс плотный удар противнику при Митилене. Греки жестоко мстили. Македония и Крит сдались под натиском Османской империи. Тогда турецкие войска переместились в Аргос, Навплию и… Коринф. Ожесточённые сражения охватили столицу. Стук копыт вражеской конницы, лязги мечей в ночи и при свете дня, крики умирающих солдат — вот отпечатки молодости Алексиса. Молодости, которую без единого упрёка совести сожрала война. А он был готов. Он присоединился к повстанцам, со всей доблестью и отвагой мчался на противника, прямиком в широко разинутую зубастую пасть врага. За идею, за родину, за свободу и честь. Он готов был пасть от меча, но не от ущемления чужеземцев, которые изнасиловали его родину копьями и затянувшимся на столетия гнётом. Экипировка повстанца обязывалась быть хитрой и в то же время классической. Первое ради возможности приберечь козырь для наступления противника, второе — ради сплочения войск. За основу нарядов была взята традиционная одежда горцев, притерпевшая изменения от европейских влияний. Укороченный красный мундир, пышная белая юбка-фустанелла и царухи с аляповатыми пучками шерсти, прикреплёнными к верхней стороне ботинок. Лишь первый элемент одежды напоминал солдатский. Остальное -– удобство и дальновидные ухищрения. Чуть позже юбка-фустанелла станет знаменитым символом бравой греческой гвардии, и при её пошиве будет насчитываться ровно четыреста складок, невзначай отсылающих к количеству лет, что Греция провела под гнётом османского владычества. Но сегодня это просто комфортный атрибут отважного бойца. В причудливые же пучки шерсти на ботинках традиционно прятались небольшие лезвия, способные сильно удивить наступающего врага. Такое изобретение было спровоцировано тем, что греческим солдатам запрещалось иметь оружие — турки всячески старались препятствовать сражениям против себя. Алексис чувствовал себя комфортно в этой униформе и носил её с непомерной гордостью. Внешний облик отличал его от многих эллинов — ясные голубые глаза, белокурые волосы, очень аккуратное, почти девичье лицо. Всё это заставляло многих сомневаться в прочности его человеческих качеств, хотя бы потому, что время от времени его путали с женщиной. На протяжении многих лет Алексис бесчисленное количество раз сталкивался с необходимостью доказывать свою важность и всегда справлялся. Его миловидная внешность была обманчива. На поле боя он оказывался неизмеримо жесток и смел, чем превосходил некоторое количество солдат, с которыми сражался на одной стороне. И тем не менее, его человеческие качества всегда безотказно действовали на соотечественниках: Алексис бы никогда не прошёл мимо нуждающегося в помощи повстанца. Единственное, в чём он был плох — умение различать те ситуации, когда действительно стоило помочь и те ситуации, когда стоило пройти мимо ради своего же блага. Лёжа с зияющей дырой в груди, выкашливая из своих нежных губ клубы крови и при каждом невольном вздрагивании тихо скорчиваясь от пронзающей тело боли, он всё думал о том, как закончится эта война без него. Алексис не сомневался, что Греция одержит вожделенную победу, но был сильно огорчён тем, что не сможет этого увидеть своими глазами. Он не думал о том, что не прожил свою обычную человеческую жизнь. Не думал о том, что не обзавёлся женой, потомством и завидным двором. Не думал о собственной боли, старался о ней не думать. Он знал, что для него всё кончено. Для него, но не для целой Греции. — О, великий воин, д-дух мятежный — сын ве… Кх-ха! Вечной войны… — обессиленно шептал Алексис, расстелившись на смертном одре, чувствуя, как стоящее в небе знойное солнце перестаёт светить для него и согревать его. — П-приди на землю, откликнись на призыв… П-почёт тебе и поклонение. Кх-х-ха! О, храбрый Арес! Всели свой м-мятежный д-дух в… В сынов человеческих… Открой им разум, п-пробуди в… Кх-ха! В них дух воина. Ты знаешь сам, во имя ч-чего! Славься, в-великий воин В… Кх-х-х-х… Алексис не успел дочитать молитву богу войны. Дух покинул его искалеченное тело, оставив за собой лишь мёртвого юношу, труп которого безразлично или с некоторой долей сожаления прошла не одна пара ног. Лишь один силуэт задержался возле его бездыханного тела, с подозрением оглядев опустевшую улицу. Гилберт фон Лабарр явился сюда странной волей судьбы. Желая укрепить влияние своего государства в обществе и получить с этого некоторую выгоду для себя, он привёл в Грецию отряд помощи. Бессмертная, неубиваемая сволочь, питающаяся кровью людей — разве не идеальный вариант для возглавления похода на войну? Ко всему прочему, для него эта война была не первой. Рождённый в Испании в не самое удачное время, он стал пикинёром и присоединился к сражению против племенных народов, густо населявших ныне живую и стремительно разрастающуюся Америку до колумбовских времён. Словом, Гилберту было не привыкать ночевать в каютах военных кораблей, пересекая бурные волны между континентами. Не привыкать смотреть на безжалостные схватки двух народов и даже принимать в них участие. Но Гилберт сильно сомневался, стоит ли ему плыть сюда… Похоже, всё было не зря. Этот юноша зацепил его внимание не столько в качестве еды, сколько в качестве невиданной диковинки. Греческий воин — совсем ещё молодой парень, пожертвовавший жизнью во имя родины. Дело стало даже не в том. Он выглядел как огранённый алмаз во всём этом уродливом вальсе смерти за жизнь. Такое нежное лицо, уничтоженное гримасой боли, раскиданные по лицу белые локоны, запачканные в крови, и чистые голубые глаза. С застывшим в них ужасом, но такие чёткие и яркие, словно водная гладь, в которой отражается синий небосвод. Он был слишком прекрасен, чтобы расстаться с жизнью с раной от копья в груди. Гилберт не успел разочароваться, но быстро обеспокоился. Он чуял, что тело ещё совсем тёплое, видел, что дыра в груди кровоточит, расширяя постеленную под спиной алую лужу. При одном только взгляде на этого хрупкого шёлкового юношу Гилберт захотел подарить ему весь мир или даже чуть больше, но чтобы сделать это, он должен был успеть преподнести ему самый первый из этих подарков. «Лишь бы не было поздно» — подумал Гилберт и пугливо огляделся, чтобы убедиться, что поблизости действительно никого нет. Он склонился над телом, приложил холодную ладонь к остывающему лбу. Нежно поддел затылок, избавив его от красного воинского головного убора, скрывавшего пышные светлые локоны, что, растрепавшись и смешавшись с кровью, больше стали походить на птичье гнездо. И впился клыками в мягкую шею, стойко пропахшую потом. Его кровь оказалась приторно сладкой и очень мягко осела на языке вместе с уверенностью в том, что вкус этой крови, человеческой крови, запомнится навсегда. А навсегда это очень, очень долго. Несколько капель яда попало в вену через рифлёные клыки. Забавно, что вампиры в определённых моментах чем-то очень схожи со змеями, будто бы была в этом какая-то специальная задумка. Пары капель хватило, чтобы мёртвое тело бросило в жар и затрясло от конвульсий. Парень резко задёргался и без памяти вцепился в крепкие плечи Гилберта, широко распахнул глаза и челюсти. Гилберт отстранился, выдохнув с облегчением, и с ненормальной долей упоения смотрел за тем, как юноша рвётся в мучительной агонии и кричит от парализующей тело боли. «Голос у него красивый» — подумалось фон Лабарру. В голубых глазах не было ни капли разума, только нечеловеческое страдание и неосознанный ужас. Его тонкие руки, что с бешеной силой хватали Гилберта за плечи до заметных синяков, вмиг ослабли и в следующую секунду вовсе повалились на землю, будто не было у них хозяина. Юное тело по-прежнему мелко тряслось, но в горле уже не было воплей, а голова свалилась набок с широко распахнутыми глазами. Его веки вскоре опустились, и юноша вновь остался без сознания. Но Гилберт знал, что дело сделано. Он поддел воина за подмышки, без особых усилий взвалил на плечо и принял решение спрятать его в одном из разрушенных зданий на самой окраине Коринфа. Очнувшись в белокаменных обломках античного храма, Алексис не мог предположить, что пролежал здесь бездыханный двое с лишним суток. Последнее, что он помнил — свою смерть. В голове не возникло ни единого вопроса по поводу того, каким тогда образом он пришёл в себя, почему здесь и куда делась фатальная рана, лишившая его жизни. Самочувствие очень хорошо соответствовало полученным ранениям. Невыносимая ломота и тяжесть в костях, словно его скелет теперь весил вдвое больше, пустынно пересохшее горло, провалившийся желудок, дикий зуд по всему телу, идущий откуда-то изнутри, будто бы из самых его вен и артерий. Когда он попытался встать, к прочим симптомам прибавилась странная тошнота, головокружение и инородное чувство голода. Убивать Алексис поднялся на негнущиеся ноги и бесконтрольно повалился на колени. По заброшенному залу храма разлетелся истошный вопль. Больно. Страшно. Холодно. Отвратительно. Что-то заставило его трясующиеся руки порвать на себе и без того разодранный жилет и пихнуть себе в рот кусок ткани. На ней осталась его человеческая кровь. Высохшая, запёкшаяся, а он всё равно жевал куски жилета и трясся от непонятной лихорадки. Жалкое зрелище. Он даже не мог подумать о том, зачем пытается высосать затвердевшую кровь со своих одежд. Я голоден Очередная попытка встать вновь не увенчалась успехом, но что-то тянуло Алексиса шевелиться. Он напряг конечности, что совсем не слушались, и попытался встать на четвереньки. Крыша горевшего когда-то здания была уничтожена наполовину, и через огромную дыру в неё падали солнечные лучи, выглядывающие из-под тяжёлых облаков. Алексис оказался брошен на другой половине зала и тонул в тени, но его почему-то всё равно резко бросило в жар, который очень скоро вновь сменился холодом. Убивать Он пополз в сторону обвалившегося выхода, на месте которого раньше были огромные величественные двери. Раз… Два… Три… Ему казалось, будто ползком он уже одолел не меньше километра, но на деле результаты оказались крайне печальными. Алексис повалился на пол без сил, тяжело дыша, и тихонько заскулил от неутихающей боли. Кровь Только три слова: «убийство, кровь, голод». Алексис не мог развернуть свои мысли более красноречиво и как следствие не мог их проанализировать. Кажется, сейчас им руководили только инстинкты. Убивать Сил не было совсем, зуд изводил его, пока тело крупно дрожало от озноба, от резких смен температур где-то глубоко внутри. Он заплакал, отчаявшись найти спасение от этого недуга. Кровь. Кровь. Кровь. В нос резко ударил стойкий запах железа. Алексис сам не понял, как без особых усилий вскочил на ноги. Его сильным порывом ветра, в одну крошечную, ничтожную секунду сдуло к выходу из храма. Снаружи начал капать дождь, но его это не могло остановить. Взгляд помутнел, затянулся непонятной пеленой, а ноги сами шевелились, развивая нечеловеческую скорость. Он учуял что-то нужное не меньше, чем в сотне метров от себя, и упорно двигался навстречу этому. Люди. Там были люди. Пять, шесть, семь человек. Или меньше. Или больше. Он не мог сосчитать, мог только чувствовать, что в каждом из них, где-то внутри, есть нечто, безумно необходимое ему для того, чтобы избавиться от своей болезни, съедающей всё тело. Для того, чтобы просто выжить. На огромной скорости Алексис сбил с ног высокого крепкого мужчину, что вёл за собой лошадь, повалил его на вымощенную камнем дорогу, придавив весом своего тела, и хаотично вцепился зубами прямо ему в лицо. Крики рассыпались по улице, разлетаясь эхом во все стороны. Мужчина беспомощно сопротивлялся, брыкаясь, но руки Алексиса прочно прижимали его к земле, а удлиннившиеся клыки, выскочившие изо рта, беспорядочно терзали смуглое лицо, снимая кожу, швыряя её в разные стороны вместе с кусками мяса. На помощь соратнику тут же бросилось ещё двое одарённых мышцами мужчин, но Алексис с потрясающей лёгкостью раскидал их в стороны, заставив каждого отлететь не меньше, чем на метр и с хрустом костей удариться о землю. Тогда на подмогу бросились ещё трое, и Алексис беспощадно растерзал каждого из них. Остальные кинулись бежать, брошенные хозяевами лошади с диким ржанием сорвались на галоп, спасаясь от кровожадного монстра. Уличная дорога была затоплена кровью, на расстоянии по несколько метров друг от друга лежали взрослые мужчины с разорванными одеждами, венами и артериями. И застывшим ужасом на лице. У одного из них оказалась оторвана рука, у другого разошлась кожа на лице, из которого торчали порванные зубами куски мяса и нервы. Именно по этим явным следам Гилберт нашёл своего приемника. Алексис догнал каждого из них, из некоторых даже почти не выпил крови — просто разорвал, сделал несколько глотков и кинулся догонять следующего. Им овладел первородный гнев, который целиком и полностью вытеснил из головы любые отголоски разума. Тут не было ничего от человека кроме симпатичной оболочки — только страшное чудовище, без всякого смысла уничтожающее всё на своём пути. Гилберт перешагивал трупы с некоторой гордостью и не мог налюбоваться на парнишку, что оседлал обезжизненное тело и вперился клыками в его запястье, жадно высасывая кровь. По мере того, как голод утихал с приходящими в организм литрами заветной горячей жидкости, густо стекающей с подбородка на воинскую экипировку, взгляд фокусировался, а в голову возвращалась доля сознания. Алексиса схватила жуткая истерика, едва только до него дошло, что он только что, наделённый невиданной силой, жестоко убил толпу случайно подвернувшихся людей. Голова начала кипятиться от того, как осознание смешалось с непониманием собственной сущности. Что это? Милость олимпийских богов, подаривших ему величественную силу, которой он не смог воспользоваться правильно? Наваждение в лихорадке? Дурной сон? Боль в теле волнами отступала, с каждым прибоем становясь всё тише и незначительнее, а паника усиливалась и вмиг довела его до слёз. — Не подходите! Не подходите ко мне! Я чудовище! — завопил Алексис, увидев сквозь пелену своих рыданий медленно приближающуюся фигуру. — Я чудовище похлеще Вас. — мужчина этот без тени страха подошёл к нему и протянул свою руку, а Алексис пугано отшатнулся, свалившись с трупа, вид которого навевал на него страшную панику, и попятился назад. — Нет! — закричал он, что было силы. Гилберт с тяжким вздохом сделал ещё шаг вперёд, а Алексис попятился дальше и вдруг врезался спиной в стену заброшенного здания. Его рыдания стали только сильнее, он прижал к себе колени и уткнулся в них лицом, навзрыд рассыпаясь в воющих стонах отчаяния. — Юноша, прошу, не отвергайте меня. Я способен Вам помочь. — привлёк его голос сверху. Алексис трясущейся головой поднял взгляд, взглянув на него снизу со своей ничтожной высоты. Его сиюминутно перемкнуло, стоило только глазам коснуться этого высокого бледного и жутко привлекательного мужчины. Облака начали расступаться. Он вновь протянул Алексису руку, и Алексис без осознания протянул свою в ответ, почему-то слепо поверив в то, что может довериться иностранному незнакомцу, так бегло говорящему на его языке, пусть даже с сильным акцентом. Только Алексис поднялся, чувствуя, как чужая ладонь держит его ладонь, облака выпустили солнце на небосвод, и Алексис моментально завопил от резкого приступа боли, который прошёлся по всей его коже. — Что же Вы наделали… Позвольте… Гилберт живо стянул с безымянного пальца левой руки крупный перстень и втиснул его на тонкий палец Алексиса. Перстень был ему велик и опрокинулся вниз своей выгодной стороной с огромным драгоценным камнем, но Алексиса тут же перестала третировать боль. Гилберт коротко скорчился, зашипев. Он забрал эту боль себе. — Прошу, давайте вернёмся обратно. Туда, откуда Вы сбежали. И я Вам обязательно всё объясню… — шипением попросил он, явно силясь не терять лица, пока оно начинало краснеть и дымиться под солнечными лучами. — Я не знаю, откуда я сбежал. — признался Алексис озадаченно. — Я знаю. — в свою очередь ответил ему мужчина. Гилберт торопливо двинулся в сторону храма, развивая высокий предел скорости, а Алексис послушно последовал за ним, с удивлением отметив, что способен также быстро передвигаться. — Моя вина, — стук строгих лакированных туфель по расколотому мраморному полу разносился по залу и методично ударялся о стены. — Я не ожидал, что Вы так скоро придёте в себя, потому имел смелость оставить Вас без присмотра. — Вы исцелили меня? — Алексис забился в самый угол, пытаясь стереть с рук кровь белоснежным платком загадочного незнакомца. — Если Вам угодно так выразиться. Как Ваше имя? — он притормозил против юноши и опрокинул на него свой взгляд. — Алксис, — живо представился тот и поспешил дополнить свою короткую мало внятную реплику, почти съеденную нервами. — Алексис. Алексис Мавридис. А Ваше?.. — Гилберт фон Лабарр, — в ответ назвался мужчина, расправляя манжеты белоснежной рубахи в рукавах. — Могу ли я… — на секунду Гилберт поколебался, размышляя о том, стоит ли сразу опустить формальности. — Право, Вы так очаровательны. Могу ли я звать Вас просто Лекс? — Всё, что угодно, господин, — уважительно кивнул Алексис. — Но прежде… Я хотел бы знать… Вы — бог? — Прошу прощения? — натурально удивился Гилберт, не ожидав, что гормоны, попавшие в кровь юноши вместе с ядом, сработают настолько сильно. — Мне это льстит, однако… Я не бог. — Не поймите превратно, — Алексис омрачнел и с явным напряжением потёр виски, пытаясь переосмыслить мистическую ситуацию, в которую его затянуло. — Я… Я не знаю, как выглядят боги в действительности. Но я точно помню, что умирал от копья, и проснувшись здесь… Я овладел странной силой, все раны на мне исчезли, а после появились Вы и взялись утверждать, что спасли меня от гибели. Выходит… — Мне нравится знать, что Вы умны, — Гилберт заинтересованно сложил руки за спину и краешками губ улыбнулся. — И даже в такой передряге стараетесь холодно рассуждать. Однако, я должен признаться, что нахожусь по другую сторону. Алексис немного подумал о значении этих слов. Эллинизм, где принято делить богов на Олимп и подземное царство, очень мало распространён среди греческой нации, а уж найти последователей этого религиозного строя среди иностранцев… Невозможно. Стало быть, ему стоит рассуждать, отталкиваясь от распространённого повсеместно христианства, а это значит, что Гилберт назвал себя слугой дьявола. Что было очень правдоподобно, учитывая вектор неосознанных действий Алексиса по отношению к тем мужчинам, смерти которых по-прежнему крепко сидели у него в груди сплошным комком. Столкнувшись с протяжным молчанием и целым веером вопросов в голубых глазах, Гилберт решил продолжить. — Я научу Вас всему, что Вы должны знать. Со временем. Я также буду заботиться о том, чтобы Вы не испытывали голод, и регулярно снабжать Вас пищей, однако, на протяжении определённого периода Вам придётся избегать солнечного света. — последовательно распинался фон Лабарр. — Зачем мне избегать солнечного света? — непонимающе спросил Алексис. Тогда, когда его обледневшая кожа начала обжигаться о солнечные лучи, Алексис не смог распознать причины, по которой он испытал боль. Даже если не учитывать того факта, что он был жутко испуган и дезориентирован, а также испытывал явный внутренний дискомфорт с самого своего пробуждения, можно было точно сказать, что это не самая очевидная догадка. — Он смертелен для таких, как мы. Я не уверен, что до Вас доходили слухи о салемских ведьмах, однако, они действительно существуют и вполне успешно зачаровывают обереги от солнечного света. Такой как раз на Вашем пальце, — взялся объяснять Гилберт. — В будущем и у Вас такой появится, и тем не менее, сейчас Вы должны возвратить мне мой перстень, поскольку он нужен мне, чтобы выйти к людям и завершить кое-какие дела. Глаза Алексиса не полнились от понимания. Он уронил взгляд на перстень, что болтался на его среднем пальце как плохо набитое пугало на палке. Но притом, Мавридис без раздумий снял с себя украшение и передал его владельцу, за что тот благодарно кивнул. — Эта вещь по праву принадлежит Вам, — опустив голову, заговорил он, чем сильно привлёк любопытство Гилберта. — Вы даровали мне спасение от смерти, и я не могу молить Вас о большем. Однако, как мне быть? Ведь здешний климат редко уберегает от солнца, но мне необходимо быть там, снаружи. — Чего Вы желаете? — услужливо спросил Гилберт, склонившись над Алексисом. — Быть может, я могу достать то, что Вам необходимо? — Я желаю возмездия. — Алексис поднял потемневший взгляд, вскинув подбородок. — Возмездия? — переспросил Гилберт со странной интонацией и чуть нахмурился, приподняв чужой подбородок пальцами. — Возмездия, — чётко повторился Алексис, покорно застряв в его руках. — Пару сотен лет моя страна находилась в рабстве Османской Империи, и сейчас у нас наконец-то появился шанс на освобождение. Я не могу покинуть свою войну из-за солнечного света. Не могу ждать той поры, когда стану достоин артефакта, о котором Вы говорите. Я лучше умру, нежели буду отсиживаться в катакомбах, как последний трус. Гилберт задумчиво поджал губы, размышляя о том, может ли он изредка позволять Алексису носить свой артефакт. В том, что парню можно доверять, он не сомневался ни секунды. Этот юноша уже никуда от него не денется, не посмеет бунтовать и предавать его. Но эта вещь настолько ценная, и готов ли фон Лабарр одолеть свою гордость, чтобы отсиживаться в тени, пока его драгоценный приемник беснуется на воле против вражеского народа? Послушно ждать его возвращения, делить с ним свою дражайшую реликвию, то, что ценно ему также, как сама его сущность, за безоговорочной важностью этого аксессуара? — Вы получите своё возмездие. Даю слово. — приняв эту мысль, пообещал Гилберт. Он просто не смог ответить иначе, не смог отказать ему, глядя в эти большие голубые глаза. Что-то странное обуяло его разум, пустив по нему лёгкую дымку. Гилберт был очарован безо всякой магии. Он почувствовал, что может быть не просто важным и ценным для кого-то. Он почувствовал, что может не отвергать этого. Храбрый, доблестный солдат. Совсем ещё молодой — не более двадцати годов от роду, а уже такой отчаянно бойкий, преданный своим принципам, верующий в благую цель. Ко всему прочему, хорошо вытренированный и далеко неглупый. Гилберт ни секунды не сомневался, что сделал правильный выбор. Он обошёл условие договора ордена, обратив Алексиса, поскольку не имел права создавать нового вампира, предварительно не получив добро от де Шевреза. И то, что Лестат находился на расстоянии целого океана, значило только то, что пребывая здесь, Гилберт теряет всякое право обращать кого-либо, но не то, что он может позволить себе сделать исключение. Фон Лабарр рисковал своей головой, спасая мёртвого солдата, поскольку если тот не получит одобрение Лестата, — а он уже будет иметь предвзятое отношение к Алексису, когда узнает, что тот без его соглашения получил вампирскую силу, — всё сложится очень печально. И тогда, пару дней назад, он весьма недальновидно руководствовался одной вещью: ему стало жалко, что пропадёт такая красивая юность. В тот момент он не мог полагать, что до своей смерти Алексис был достойным человеком, мог оценить только внешние данные, которые вовсе не позволяли ожидать от него многого. Но только ли в его внешности было дело? Разумеется, нет. Давняя обида сыграла с Гилбертом злую шутку, чего он даже не осознал в тот самый роковой момент. Всё дело было в том мальчишке, Томасе Уильямсе. Сегодня он гордо носил полученное на тёмных именинах имя Гейдж Арлен Кавелье, и с тех самых пор миновало уже почти полтора века, но, как бы странно то ни звучало, проблема была именно в Томасе, а не в Гейдже. Ведь Ноэль совершенно гадко и подло умыкнул у него из-под носа этого юношу, в то время как Лестат поручал Гилберту обратить его. Кавелье всегда страдал от некоторой сумасбродности, и этим Гилберта раздражал. Он решительно не понимал, почему это качество в Ноэле так подкупало Лестата всякий раз, однако, когда случится тот инцидент, де Шеврез встал именно на сторону Ноэля. Читайте: не стал никак его наказывать за самовольность и велел Гилберту успокоиться. Гилберт всегда был беспрекословно верен Лестату и любым его распоряжениям. Стал его союзником раньше, чем Ноэль. И в отличие от вышеупомянутого, не позволял себе никаких вопиющих вольностей. Но сам Лестат вполне очевидно был куда больше расположен именно к Ноэлю, чем фон Лабарра сильно оскорблял. Мало того, эта ситуация с Томасом никак не могла оставить Гилберта в покое. Каждый день он наблюдал за тем, как юный вампир расцветает под руководством Ноэля. Гейдж, ещё будучи человеком, имел очень завидные качества: он был хорошо образован, обладал острым умом, твёрдым характером и принципиальной верностью своим взглядам. Вампирское проклятье только усилило все его хорошие черты. Он стал не только близким другом и верным помощником Ноэля, но и весьма достойной единицей вампирского общества. Открыл в себе особую способность управлять человеческим разумом, что было очень почётно. А Гилберт смотрел на это и не мог прекратить предполагать, как всё сложилось бы в том случае, где Кавелье не опередил его. Сейчас это могло быть его талантливое чадо, его гордость и его заслуга — ведь, право, Гилберт бы справился с воспитанием отрока ничуть не хуже Ноэля. Всё это в моменте заставило Гилберта без особых колебаний пойти на то, на что он пошёл, обратив Алексиса. Теперь его обида была частично отомщена, и он становился спокойнее от того, что уже сейчас может гордиться сделанным выбором. Алексис имел все шансы не только рано или поздно догнать Гейджа, но и превзойти его. Хотя бы потому что юный Томми после укуса очнулся спустя неделю, а Алексис пришёл в себя всего через два дня. Несмотря на то, что сегодня популяция вампиров была критически мала, минули времена, когда у древних было довольно внушительное количество подданных. Это позволило вампирам как следует исследовать свою природу и подметить, что количество дней, проведённых без чувств в процессе обращения, прямо сказывается на контроле жажды. Таким образом, чем быстрее новообращённый приходит в себя, тем проще в будущем ему будет справляться с жаждой. Усреднённое количество времени для большинства вампиров — три-четыре дня. Нужно ли объяснять, что Гейдж пролежал без сознания дольше положенного, а Алексис — меньше? Это всё были мелочи, которые постепенно стирались по мере взросления вампира: сегодня Гейдж умел довольно неплохо себя контролировать, но времена, когда он без конца мучился от голода, остались в памяти Гилберта и вызвали в нём короткий укол иронии. Быть может, судьба-злодейка не так уж бесчестна и никогда не совершает напрасных решений, а Гилберту просто стоило дождаться часа, когда и он сможет отыскать своё ненаглядное клыкастое дитя, которое по право будет принадлежать только ему. На миг старые обиды даже показались фон Лабарру смешными: раз уж Ноэля тогда что-то заставило посчитать, что Томаса должен обратить именно он, значит, так оно и было. Не говоря уже о том, что сам Гилберт при взгляде на Томми не испытал такого горячего желания подарить ему вечную жизнь, какое поселилось в нём при встрече с Алексисом.

Nowadays

Форест едва заметно закусил губу, обнаружив, что упустил добрую часть обсуждения, пока летал в своих воспоминаниях. Разумеется, Гейдж не был осведомлён о той трагедии. Ему неоткуда было узнать про восемь убитых в порыве голодного наваждения мужчин — это осталось между Гилбертом и Форестом, а Кавелье скорее всего имел в виду именно само ощущение первородной жажды, которая настигает абсолютно каждого вампира в начале его пути. И всё же, сам того не зная, он навлёк на Лабарра целую цепь давних воспоминаний. — Я сейчас говорю о том, что раньше с обращениями было немного иначе. Сегодня у наших подопечных есть всё, что необходимо, но нам никто не позволил вырасти в теплице. Наши старшие обходились с нами достаточно жестоко, чтобы мы могли в полной мере ощутить весь ужас перехода. И я убеждён в том, что более юные вампиры не осознают всей серьёзности этого, — старательно распинался Гейдж. — Это могло заставить кого-то из молодых обойти неясный им запрет и обратить ту девушку без уведомления Совета. — Ожидаемо. Сложно справиться с ответственностью, когда ты её не осознаёшь, — понимающе подхватил шериф и потряс зажжённую сигарету над пепельницей. — Это имеет смысл. — Где гарантии, что это не ошибка одного из вас? — испытующе спросил Эрин, оглядев Фореста и Гейджа. — Мы бы не допустили такой идиотской оплошности, — парировал Форест и гордо сложил руки на груди, ткнув шамана укоризненным взглядом. — И будет Вам известно, совет первородных не просто так состоит из трёх персон. Мнение господина де Шевреза достаточно независимо, чтобы моментально казнить того, кто облажался, и мы по-прежнему ходим по свету лишь потому, что не имели неосторожности разочаровать его. — Это весьма слабые аргументы. У меня нет причин верить вам. — ответил ему Эрин. — Мистер Каомханах, Вы не имеете права оглашать обвинения без доказательств. — строго заметила Морана. — Вы, юная леди… — Мисс Сибли права, — тут же перебил шериф, не позволив потенциальной гадости прозвучать. — Личная неприязнь не является причиной для предъявления обвинений. — Уточню, — подал голос Джеймс, которого, кажется, вовсе не замечали от того, как тихо он себя вёл. — Я по-прежнему не верю в существование концепции заражением вампиризма через укус или нечто подобное, а оттого эти двое в моих глазах вовсе никак не могут быть преступниками, но сама ситуация с точки зрения уголовно-правового кодекса требует огласить, что любой гражданин остаётся невиновен при неимении улик об обратном. Так что осторожнее делайте заявления, мистер Каомханах. Клевета тоже преследуется по закону. — Давайте мы отойдём от личных обид и вернёмся к делу, — призвал Стивен, затушив жирную сигарету о дно пепельницы. — У нас тут всё-таки не дискуссионный клуб по интересам. — Солидарна. Так вы утверждаете, что вампирша может вовсе не осознавать происходящего? — Морана обронила взгляд на Гейджа, который только пожал плечами. — И Вы не представляете насколько, мисс Сибли. Раньше даже к осознанию своей сущности было прийти гораздо проще, поскольку разум очень легко начинал верить в существование потустороннего, — несколько философски развернул Гейдж. — Масс-медиа настолько извращает сознание, что легенды о сверхъестественном, становясь обыденностью, всё же обретают совершенно иную окраску. Верит ли сегодня в Бога кто-то настолько искренно, чтобы не изумиться при встрече с паранормальным? Смею предположить, что да, но это превратилось в частный случай. Если бы произошедшее случилось в те времена, когда я ещё был человеком, красавицу бы жгли на главной площади, единогласно окрестив нечистью. А сегодня люди решили, что это всего лишь театральная постановка, и наблюдали за убийством, не смея вмешаться от восторга. — Что иронично, мистер Кавелье, культ ведьмовства в Салеме — дело рук людей, — высказалась Морана с некоторой неприязнью. — Они доводят дело до абсурда, притворяясь колдунами, и собственноручно создают нам почву для процветания. Я не уважаю самоназванных «ведьм» с их псевдопрактиками и показательным колдовством, в котором нет ни капли магии. Однако, стоит отдать должное, это весьма удобно, что сегодня горожане не хватают в руки факелы и не выходят на охоту. Они убеждены, что это убийство — дело рук поехавшей, которая идентифицирует себя как вампирша. И тем самым, мы оказываемся защищены от вспышки охоты за нечистой силой. — Как же затруднительно вас слушать, — рвано вздохнул Джеймс, запустив ладонь в свою чёрную чёлку. — О чём вы все говорите, являясь такими же шутами? Я всё жду момента, когда мы сможем адекватно обсудить расследование, а в итоге получаю аналогичный обсуждаемому спектакль с выдумками о жизни в прошлых эпохах и жалобами на недобросовестных магических мошенников. — Если Вам сложно, — Форест заскрипел зубами, поднявшись со стула, опрокинул руки на стол и в упор уставился на Роджерса. — Можете покинуть кабинет. Только Джеймс собирался возразить что-то на эдакую наглость, как Форест сделал резкий выпад вперёд и чудовищно зашипел, распахнув пасть с длинными хищными клыками. Его голубые глаза налились кровью, лишившись всего человеческого, а на бледной коже паутинами выскочили чернеющие вены. Для Джеймса комната провалилась в беспробудную темноту, в глазах напротив он увидел саму смерть. Всего секунда этого зрелища заставила Джеймса с резким криком отшатнуться и удариться спиной о шкаф. Его изнутри перевернуло, изничтожило в клочья, он впервые в жизни ощутил себя хрупкой беспомощной добычей плотоядного зверя. Форест, как ни в чём не бывало, сделался прежним голубоглазым красавцем с изящным лицом, гордо вскинул подбородок, расправляя пиджак, и плавно опустился обратно на стул. Джеймс нашёл свою руку у себя на груди в области застучавшего набатом сердца, которое едва не остановилось от ужаса. — Мистер Лабарр, не слишком ли Вы… — Стивен обернулся на перепуганного Джеймса и только махнул рукой, мысленно подытожив, что это весьма действенный способ доказать Джеймсу, что это не ролевая игра, а суровая реальность. — Я пойду… Попью воды… — прохрипел Джеймс и пополз спиной по стене в направлении выхода, стараясь не пересекаться с Форестом и вовсе не смотреть на него. — Продолжим без него. Ему нужно время, — на коротком вздохе сказал Аркетт, когда дверь за офицером захлопнулась. — Итак, верно ли я понимаю, что мы имеем преимущество в том, что вампирша не имеет артефакта? — Нет, — Форест ещё секунды три пилил взглядом закрывшуюся за Джеймсом дверь и только после реплики шерифа обернулся на него. — Погода нынче дождливая. Она может бояться высовываться при свете дня из-за того, что окружающая действительность представляет для неё угрозу. Однако… Я бы не надеялся на лучшее. — Стоит проверить леса и заброшенные здания, — наконец-то вмешался Эрин. — Либо… Хуже всего для нас, если обративший её упырь уже обнаружил свою потерю и надёжно спрятал её. Я бы предложил обойти всех вампиров в городе и обыскать их жилища. — Самое главное, чтобы она оставалась в пределах Салема, — отметил Гейдж, сделав акцент на том, что это немаловажная деталь. — Если она сумеет добраться до Свампскотта, Марблхэда, Пибоди или Беверли, то у нас будут проблемы. — Согласен. Дел с полицией соседних регионов нам не нужно, — утвердительно кивнул шериф, потирая седую бороду. — Как вы полагаете, сколько времени у нас в запасе? — Критически мало. В данной ситуации, время — роскошь, которая нам непозволительна, — прямодушно высказался Гейдж, нахмурив чёрные брови. — Это была не первая кровь. В противном случае, большинство свидетелей оказались бы разорваны просто от того, что находились в поле досягаемости её обострённых чувств. Тем не менее, юным вампирам нужно питаться довольно обильно и делать это каждый день, в крайнем случае — через день. Смею предположить, что она была спрятана и голодала какое-то время. Возможно даже, что прародитель подкармливал её донорской кровью. Однако, не мог добыть её в достаточных количествах, не вызвав подозрений у кровавого фонда ордена. Поскольку, согласно правилам, каждый вампир имеет право получать донорскую кровь в строго отрегулированных количествах. — Что бы помешало ему похищать живых людей в качестве подкормки? — после непродолжительного монолога спросила Морана. — Шериф, быть может, заявления о пропажах людей прольют свет на эту тайну? Форест и Гейдж с неприятным оттенком взглядов переглянулись. Им, конечно, не хотелось говорить о пропавших людях, поскольку в поместье находилось двое новообращённых вампиров, которые исправно получали своё питание в нужных дозах. Бралось это питание, разумеется, не из воздуха. «Зачем ты вообще об этом заговорил, идиот?» — пронеслось в голове Фореста, когда Гейдж начал старательно оправдываться. — Конечно, новообращённым вампирам из фонда полагается куда больше крови, — его голос торопливо разрезал нить диалога между Мораной и шерифом, к которому она обратилась. — Но только если это санкционированное обращение. А по поводу Вашего вопроса, мисс Сибли… В теории возможен и такой исход. Но, во-первых, я не думаю, что этот нарушитель взял бы на себя ещё и каждодневное похищение горожан. Во-вторых, я уверен, что он этого не делал, поскольку в ином случае, сытая или почти сытая вампирша вряд ли сбежала бы. А если бы на побег у неё были другие причины, то она бы не стала делать того, что сделала. Очевидно, она была голодна, и это лишило её рассудка, заставив прорваться на волю в поисках утоления этого чувства. Если бы ей не удалось сбежать, она бы элементарно разорвала саму себя от жажды. На какие-то секунды кабинет окунулся в молчание, в котором только Форест тяжело хмыкнул, про себя думая о том, что Гейдж-таки неплохой дипломат и оратор, способный очень быстро подчистить за собой следы собственной оплошности. Оглянувшись по сторонам, Лабарр отметил, что их коллеги действительно прочно отвлеклись от человеческих пропаж и переключились на анализ крайней речи Гейджа. — Тогда имеет смысл полагать, что убежище, в котором её держали, находилось неподалёку от Салем Коммон? — выслушав его, подумал Стивен. — При всём услышанном, я не могу представить, чтобы она послушно и терпеливо прошла какое-то внушительное расстояние в поисках действительно подходящей жертвы. — Если пользоваться обстоятельствами, то это предположение вполне логично, — на бледном лице Гейджа отрисовалась явная задумчивость, его взгляд укатился куда-то в сторону, а губы поджались. — Однако… Если обративший эту девушку вампир держал её в самом сердце города, тогда он самый изысканный дебил, который только сыщется в пределах Массачусетса. — Она вполне могла, — тем временем сказал Форест. — Как уже упомянул м… Мистер Кавелье, — при произношении чужого имени он выглядел так, словно проглотил только что жабу. — Кровь была не первой. Мы не знаем, сколько дней она живёт в своём новом обличии, но рассудок вернулся к ней довольно быстро. — Ну да, — усмехнулся Эрин, сложив руки на груди. — Всего-то после полного опустошения кровеносной системы убитого. Несомненно, достаточно быстро. — Пошалите своими колкостями на иной публике, — мерзко улыбнулся Форест, будто просил его о великом одолжении. — Я лишь рассматриваю все имеющиеся варианты. Его тон, как и всегда, был звонким и надменным. Пожалуй, это лишь прибавляло экстравагантному образу Фореста женственности и некоторой стервозности. Впрочем, его повадки сейчас не особенно бросались в глаза, покуда все головы были заняты размышлениями на более серьёзные темы. — Что можно сказать точно: она была спрятана где-то неподалёку. Определённо не в северном или южном районах, где было бы гораздо разумнее прятать нечто, что плохо поддаётся контролю, — высказался Гейдж в нужной степени осуждающе. — Быть может, её держали в пределах кладбища на Ховард-Стрит? Но и то безумно глупо, поскольку оно находится слишком близко к центру. — Стоит обыскать это кладбище, — мысленно прикинув маршрут между двумя точками, шериф полностью перенял точку зрения Гейджа. — О, Боги. Так ведь между Ховард-Стрит и Салем Коммон один поворот, музей Ведьм, да пешеходный переход. Она вполне могла прийти оттуда, ибо под вечер на Ховард-Стрит могло быть не слишком оживлённо, да и экскурсии в музее к тому времени уже проводить заканчивают. А в Салем Коммон как раз было достаточно многолюдно. — Нельзя упускать из внимания эту догадку. Как и тот факт, что она могла побояться возвратиться в прежнее укрытие и бежать так далеко, как говорят инстинкты самосохранения, — вымолвил Кавелье на коротком вздохе, пока мозг прикидывал непомерные масштабы предстоящей работы. — Так или иначе, следующего её появления стоит ждать очень скоро. Она рискнёт собственной безопасностью тогда, когда голод донесёт до неё, что терять нечего. — Я предлагаю организовать поисковые отряды из оборотней и вампиров, — высказался Эрин. — Я обсужу это с мистером Бейкером, и он назначит группу молодых волков, которые обыщут леса и зоны заповедников. Вампиры же смогут провести поиски в пределах города. — Было бы куда рациональнее собрать смешанные группы, — скорректировал Аркетт. — Чтобы грамотно распределить силы. — Не имеет смысла, — возразил Эрин, покачав головой. — Даже не потому что мне неприятны вампиры. Мы не способны развивать столь же быструю скорость, что и они, в человеческом обличии. А огромный волк в городе — ещё одна общественная тревога. — Как и сверхбыстрый человек, — внимательно подметил Гейдж. — При лишних свидетелях никто из нас не сможет работать в полную силу. Если размышлять с самой логической точки зрения, то нам нужна смешанная группа с представителями каждой стороны. Скажем, патрульная полицейская машина, в которой будут шериф, офицер и прелестная мисс Сибли, пока волки и вампиры будут исследовать окрестности. — Сугубо для засвидетельствования, — кивнула Морана, догадавшись, к чему тот клонит. — Ситуация крайне двоякая, и составить чёткий план не представляется возможным. Но я склоняюсь к тому, что это дело касается каждого и делиться на междусобойные группы неуместно. — Я лишь хочу, чтобы каждый занимался тем, в чём он хорош, а не напрасно подвергал себя опасности во имя галочки, — холодно сказал Эрин. — Впрочем, я понимаю. Со стаей вы не считаетесь. — Вы слишком высокомерны, мистер Каомханах, — лениво фыркнул Форест. — Собаки очень даже полезны в делах полиции, так что место в расследовании вам обеспечено. — Да как Вы… — Отставить! — резво перебил шериф. — Ещё подеритесь. Мы всё решили. Вы все можете быть свободны до первого звонка из полиции. И будьте готовы получить этот звонок в течение дня. К закату специальные группы будут интегрированы в город. Было видно, что перепалка искала своего выхода с обеих сторон, только Морана заинтересованно наблюдала за происходящим с присущей ведьме хитростью в глазах. Ей даже было жалко, что спор не развился до крайней точки. Но оставляя ребячества, можно было вполне твёрдо заявить, что таких эпизодов в расследовании быть не должно. Какие бы конфликты не были похоронены под тонким слоем цветущей почвы договора Крови, сейчас стоило присыпать их ещё одним слоем земли сверху и в этот слой зарыть немалоизвестный «топор войны», поскольку трудились они ради общего блага. Участники дискуссии вежливо распрощались с шерифом. Морана не спешила покидать кабинет первой, пока это настойчиво желал сделать Эрин. Гейдж нехотя ждал, пока Форест со всем своим изяществом поднимется со стула и последует за ним, чтобы они ради галочки покинули участок вместе, по пути обменявшись изысканными оскорблениями, а потом совершенно спокойно разбрелись по своим делам. — Ещё кое-что, — уже с распахнутой дверью вспомнил шериф. — Оденьтесь менее вычурно. Губ Эрина коснулся иронический смешок, когда выразительный взгляд начальника полицейского участка переместился на него. — Вас это тоже касается, мистер Каомханах, — заставив его моментально погасить ухмылку, строго сказал Аркетт. — Вы трое выглядите так, будто выпали с книжных страниц, и в данном случае это не комплимент. Меньше всего претензий у меня к мисс Сибли, однако, не сочтите за грубость, я бы посоветовал Вам надеть что-то более практичное. — Мне вполне удобно в этом. — возразила Морана, пока другие молча проглотили неприятные замечания. — В таком случае, не смею Вас упрекать, — уважительно кивнул Стивен, и стоило только Форесту пожелать вклиниться, махнул рукой. — Остальных даже слушать не хочу. Вы — участники полицейского расследования, а значит, находитесь под моим руководством и обязаны слушаться. — Из вежливости мы прислушаемся к Вашим пожеланиям, шериф, — не позволив Форесту вмешаться, Гейдж с притворной мягкостью улыбнулся, всем своим видом дав понять, что на самом деле за аккуратными словами скрывается явное пренебрежение. — Однако, не возлагайте слишком много надежд на своё влияние. За других говорить не решусь, но Вам прекрасно известно, что орден Клыков Вам не подчиняется. — Коли пожелаю, вовсе в бальном платье явлюсь, — капризно влез Форест, притом тоном до страшного уверенным и высокомерным. Его руки сложились на груди, а подбородок взлетел выше прежнего, пока Гейдж был совершенно расслаблен и свой скептицизм демонстрировал обидной улыбкой. — Смертные совсем страха не знают. С этими словами Лабарр горделиво покинул помещение, а Гейдж демонстративно вышел за ним следом. Шериф только покачал головой и поторопился прогнать оставшихся визитёров перед тем, как отправиться на поиски Джеймса. Стивен надеялся, что тот успел прийти в себя и готов выслушать план действий.