Салем

Едва только сбросив звонок, Форест вырвался из-за стола и второпях покинул забегаловку, всем своим видом показывая, как ему неприятно в ней находиться. Гейдж, что удивительно, даже ни с кем не попрощавшись, устремился за ним. Оставшиеся за столом несколько рассеянно переглянулись. — Вот так просто? — подозрительно спросил Джеймс, замерев взглядом на бойко хлопнувших входных дверях. В его глазах читалось явное непонимание; только что они были группой, расследовавшей запутанное дело, а сейчас двое вампиров, поскупившись на объяснения, отделились от остальных и рванули прочь. Мало того, что это было просто невежливо. Джеймс подумал, что это натуральное издевательство — за эти двое суток он понял, что не может расстаться с успокоительными, а дело, перевернувшее его жизнь, завершилось так рвано и скомкано. — Они знают своих, — устало вздохнул шериф, потирая лоб. — Остаётся только надеяться, что мы ещё их увидим. — Не говорите, что ждали чего-то другого, — покачав головой, Эрин раздражённо захлопнул книгу и сел на освободившуюся скамью. — Они были здесь, пока им нужна была информация и способы её найти. Мы им больше ни к чему. Как я и говорил всю свою жизнь… Вампиры совершенно бесчестны и в этом крайне предсказуемы. — Дальше… — хрипловато крякнула Морана и тут же прочистила горло. — Что будет дальше? — Они заберут её в поместье, закуют в цепи и проведут суд, где выдвинут и приведут в исполнение смертный приговор. — пустым тоном сказал Эрин, приоткрыв для молодой ведьмы завесу тайны чужого дома. Его глаза, как и глаза Джеймса, по-прежнему не могли отлипнуть от двери, которая стала финальным аккордом в бесцеремонной сцене исчезновения членов ордена Клыков. — Я имею в виду… Что будет с полицейским расследованием? Если они решили сами арестовать её. — поправила себя мисс Сибли. — Дело будет закрыто в связи со смертью убийцы. Опустим подробности бюрократической лжи, — кратко вздохнул Стивен и сытый отодвинул от себя поднос с остатками еды. — Мы не можем бороться с вампирами. Речь идёт и о том, чтобы требовать от ордена Клыков предоставить нам преступницу, и о том, чтобы держать её за решёткой — из нашей тюрьмы она точно сбежит раньше, чем начнётся суд. — Какова вероятность, что они будут покрывать её? — с опаской поинтересовался Джеймс. — К счастью, нулевая, — ответил ему Эрин, отпустив задумчивый взгляд гулять по скрытому оконным стеклом виду спящей улицы. — Как бы негативно я не отзывался о вампирах, вынужден признать, их законы, достаточно жёсткие и бескомпромиссные, соблюдаются отменно. К тому же, согласно договору Крови, на суде должны присутствовать вожак или его советник и верховная жрица или одна из её приспешниц. Вампиры ещё непременно объявятся. И хотя они не позволят нам вмешаться в суд, его проведут достаточно честно, чтобы мы остались удовлетворены. — Это… В том числе, касается и ведьм с оборотнями, — отметила Морана и пожала плечами, тем самым как бы выделив очевидность обстоятельств. — Это необходимо для свидетельства соблюдения принимаемых мер. — Оборотней и ведьм тоже казнят за провинности? — почему-то удивился Джеймс. — Какие у вас… Жестокие и бесчеловечные меры. Мне кажется, совместив усилия всех сторон, вы могли бы оборудовать что-то вроде тюрьмы для нарушителей. — Тюрьмы актуальны в человеческом обществе. Но и они, как правило, не слишком часто помогают донести до преступника, что он был не прав, верно? Ведь многие выходят и совершают преступления снова, — усмехнулся Эрин, потирая подбородок в философской задумчивости. — Иногда маргинальные слои общества оказываются невероятно изобретательны в своём намерении избежать судебного наказания. Или в характере совершаемых преступлений… Что уже говорить о тех, кто имеет большую силу, чем человек? Ведьмы, оборотни и вампиры, нарушающие законы, могут быть слишком опасны. — Тюрьмы занимаются изоляцией опасных людей от общества, и за время этой изоляции дают им шанс исправиться, — подключился шериф Аркетт. — Это происходит, когда человек оказывается в неволе и каждый вечер перед сном отнимает по одному прожитому дню от срока, представляя, что мог бы сделать за всё это время, продолжая находиться на свободе. Они жалеют себя, скорбя по невосполнимой потере — драгоценному времени жизни, ведь с каждым днём старость становится всё ближе. Будет ли заключение такой же страшной мукой для вампира? Год, два, десять или двадцать лет. Даже сто. Он будет тосковать, но знать, что не потеряет так много, верно? Ведь он выйдет таким же молодым и полным сил, а смерть не станет к нему ближе. А если осудить его навечно… Что ж, вечности, полагаю, будет вполне достаточно, чтобы, в конце концов, найти способ сбежать. Особенно, если за всё это время рядом окажется кто-то в похожей ситуации. — Я также спешу напомнить, что смертная казнь — не наказание, — дополнил вдруг Эрин. — Более мелкие нарушения, чем это, могут прощаться или наказываться менее строго. Но, лишая кого-то права жизни, мы скорее избавляем себя от опасности, чем наказываем. И к тому же, даём другим замечательный пример того, чем грозят попытки выйти за рамки дозволенного. — Не все согласятся. Но смертная казнь — не худшая мера в отношении того, кто отнимал чужие жизни за так, — категорично высказался Аркетт, и утомлённо вздохнув, поглядел на свои наручные часы. — Спасибо за сотрудничество и быструю поимку убийцы. Думаю, что пора расходиться. Джеймс, подвезти тебя до дома? — Да, шериф, спасибо. — охотно согласился Джеймс, почувствовав, что хочет оказаться в стенах своей квартиры как можно скорее. Казалось, даже философские беседы о нарушении закона и праве на жизнь не заставили его задуматься, таким измотанным он был. — Вам тоже спасибо за совместную работу, — Эрин чуть наклонил голову, вежливо благодаря шерифа, а затем посмотрел на Морану. — В свою очередь, мисс Сибли, я бы мог подвезти Вас. Нам по пути. — Не откажусь. — Морана вымученно улыбнулась и приготовилась прощаться с сотрудниками полиции. Обменявшись ещё парочкой дежурных фраз, состоящих из благодарственных речевых связок и прощаний, они начали расходиться. Сейчас они находились в Салем-Нэк, прибрежном районе, расположенном на торчащем из материка полуострове. Джеймсу нужно было на границу центра и северного района. И хотя шериф жил в противоположной стороне, Роджерсу было не стыдно напрягать его сделать крюк по городу. Он был жутко вымотан. Как и Морана, которая решила не быть слишком гордой в этот раз — её дом находился в противоположном конце города, что, в её степени усталости, звучало так, будто прежде, чем попасть в собственную постель, она обязана обогнуть земной шар. Когда они покинули закусочную, вампиров уже и след простыл. Две машины разъехались в разные стороны без особого сожаления, зная, что больше не придётся пересекаться. — Такое облегчение… — решила заговорить Морана, не удержав в себе радость от успешного завершения дела. — Даже не верится, что обряд сработал. — Мне тоже, мисс Сибли, — не отводя взгляда от пустой дороги, Эрин тихо хмыкнул. — Вынужден признать, что я недооценивал Вас. — Неужели? — с толикой гордости улыбнулась Морана, обернувшись на своего спутника. — Я не знавал ни одной ведьмы младше полувека, что могла бы провести этот обряд. Даже с фамильяром, — признался Каомханах и легонько покачал головой. Если бы его взгляд находился в зоне досягаемости Мораны, она могла бы воспользоваться своей проницательностью и уловить в его глазах едва заметный огонёк восхищения. — Должно быть, Вы гордитесь своими предками. Быть потомком госпожи Самайн времён великой инквизиции — это большая честь. Морана обрывисто вздохнула. Госпожа Самайн — иное обращение к верховной ведьме. К сильнейшей из всех ныне живущих ведьм. Морана не знала, что в её роду такие были. И больше её удивило не то, что не знала она, а то, что знал Эрин. — Удивлены? — с магической ловкостью уловил Каомханах. — Быть может, последовательницам Изабелл Гарди невыгодно держать Вас в курсе, но Сибли — далеко не последняя фамилия в истории Салема. Не думайте, что обряд не удался. Ни моя поддержка, ни кровь вампира не сработала бы, не будь в Вас столько затаённой силы. То, что духи отозвались на Вашу просьбу и отпустили к нам покойного хотя бы на несколько минут — уже великое чудо. — Действительно? — аккуратно спросила Морана. В груди странно укололо, и радиус действия беспокойства стал значительно увеличиваться, охватывая рёбра целиком. — На Вашем месте, Морана, я бы не хвастался перед верховными ведьмами своим успехом. Вы можете меня не слушать и можете не воспринимать меня всерьёз только оттого, что я дико неприятный и надменный человек. Но я более чем уверен, что пока Вас нет в резиденции Ковена, они боятся Вашего приезда и рассчитывают услышать, что Вы провалились, — с присущей себе лёгкостью он отдавал слуху Мораны столько ранящих её слов и притом продолжал воздушно улыбаться. — Большой талант — не только иметь великую силу, но и уметь притаить её в себе, когда необходимо. Попробуйте сказать им, что покойник не пришёл на зов. Они окружат Вас сожалениями и заботой. Но тайком, поверьте, будут радоваться. А Вы, тоже тайком, сможете узнать себя сама. — Мне слабо верится, что… Неужели, это правда настолько хорошо известно всем, кроме меня? — уязвлённо спросила Морана, с обидой поджав губы. — Нет, мисс Сибли. В этом городе очень много лжи, тайн, злого умысла. Не думаю, что Вам будет впору спорить со мной после того, как я скажу, что мой народ наименее подвержен духу беспощадного соперничества, — Эрин чуть сбросил скорость и ненадолго замолчал, думая, как лучше сформулировать свои последующие слова. — Не без исключений, разумеется. Однако, даже свергая вожака, — что, к слову, огромная редкость, — мы делаем это не ради заполучения власти, а ради блага стаи — потому как если вожака возможно свергнуть, то он не в состоянии вести за собой целую общину. Вами, созданными под сатанинским началом, гораздо чаще движет зависть, личная выгода, эгоизм. Мы храним настоящую историю, чтобы помнить своих предков и не совершать ошибок прошлого. Для нас нет ничего ценнее правды, какой бы она ни была. Мы помним своих героев, помним своих предателей и не клеймим их родственников. Вы же способны жертвовать драгоценностью опыта предков в угоду себе. Поверьте, каждый волк, даже будучи потомком когда-то свергнутого вожака, может рассказать своё семейное древо вплоть до десятого колена, а иногда и гораздо дальше. В моей семейной книге сохранились записи о тех, кто жил более тысячи лет назад. А Вы, мисс Сибли, сохранив такую громкую фамилию, не знаете даже той, кто правил родом ведьм три века назад. Это не Ваше упущение, но усилия тех, кто, будучи Вашими воспитателями, не посчитал нужным передать Вам знания о Вашем происхождении. — …Спасибо, Эрин. Я обязательно свяжусь с Вами. — после минуты молчания в честь своего вмиг исчезнувшего покоя, ответила ему Морана. — Я рад знать, что Вы благоразумны и упорны. — Эрин кратко улыбнулся, после чего по салону разлетелось молчание. Для Эрина оно было любопытным, ему было интересно поразмышлять о том, чем сейчас занят разум Мораны. Для самой же Мораны это молчание было тяжёлым и волнительным. Родной район был всё ближе, но теперь он не казался таким родным. Она чувствовала себя обманутой и потерянной. В её голове смешивались воспоминания, мысли, сомнения. Всё это могло бы выглядеть как хитрое сплетение непроходимых ветвей, и вдруг, по одной ниточке, Морана добралась до следующей. После нескольких минут непроглядной тишины, она заговорила снова. — Как думаете… Мистер Кавелье знал ту мисс Сибли? Госпожу Самайн, — Морана с дискомфортом поёрзала по сидению, ощущая себя загнанной в железную клетку с колючими прутьями. — Разумеется, знал. Но почему вам это любопытно? — с интересом осведомился Эрин и даже на секунду отвлёк взгляд от дороги. — Сегодня я узнала его возраст, и сопоставив это с тем, что Вы сказали, сделала вывод, что он родился примерно в то время, когда жила она. –призналась Морана, немного волнуясь о мыслях собеседника. — Конечно. Готов поспорить, он лично когда-то отвесил ей глубокий поклон за плодотворное сотрудничество. Вот только я не думаю, что он захочет помогать Вам. — сурово предположил Эрин, посчитав её надежды крайне наивными. — Мне кажется, что он… Другой, — совсем тихо, стыдливо произнесла Сибли. — Не поймите превратно… Я впервые в жизни общалась с вампирами. И тем не менее, мне кажется… Будто… Большинство из них такие же, как и Форест Лабарр. И лишь единицы — такие же, как Гейдж Кавелье. — Знаете… — Эрин на пару секунд погрузился в задумчивость, что стало ясно по длинной паузе в речи. — Форест Лабарр очень похож на своего названного отца — господина Гилберта фон Лабарра. Такой же высокомерный и чопорный А Гейдж Кавелье очень похож на своего. На господина Ноэля Кавелье. Он такой же своевольный, сам себе на уме. Но кое-что их объединяет: все они ходят под лучами ордена Клыков и повинуются своему бездушному владыке. Я советую Вам быть осторожнее, когда Вы решите доверять одному из носителей… Клыков. Их сегодняшний уход только укрепляет мои слова. Морана решила прислушаться. Эрин почти вдвое старше, и будучи просвещённым шаманом, точно знает больше неё. Тем не менее, за собой Сибли оставила право поступить иначе. Она ещё не ведала, как будет располагать неожиданным признанием Эрина дальше, но точно знала, что ей нужно многое обдумать, прежде чем перейти к действиям. Приехав домой, она, даже после обнажившейся правды, всё равно страшно удивилась тому, что верховные ведьмы дождались её возвращения. Это было неприятное удивление, поскольку оно только укрепило сомнения в надёжности тех, кто до сегодняшнего дня прочно считался семьёй. Морана поступила так, как велел ей Каомханах. Эмоционально наврала об эпическом провале и хмуро сообщила, что ничего и никогда не желала также сильно, как сейчас желала лечь спать, чтобы оборвать наконец-то такой долгий день. Её пожалели. Бретта пообещала к пробуждению изготовить для Мораны лечебную настойку, которая восстановит «зря» затраченные силы. Гвинерва же сочувственно погладила её по плечу и только сказала, что Морана не должна винить себя за несостоявшийся спиритический сеанс, ведь на такое способны только взрослые, опытные ведьмы. Они, казалось, были обрадованы хорошими новостями о том, что, вопреки всему, команде удалось отловить преступницу. Но Морана знала, что их радость обусловлена не только этим. Несмотря на то, что голова была перегружена беспокойством, Морана заснула, стоило только ей прильнуть затылком к подушке и сомкнуть веки. Джеймс был измотан ничуть не меньше, хотя и не проводил обряд самолично. Тем не менее, в отличие от Сибли, добравшись до дома, он не смог уснуть. Ветхий трёхэтажный домик на Норт-Пайн-Стрит дышал на ладан, но Роджерс не был требователен к своему жилью. Он арендовал тесную квартирку на верхнем этаже вот уже несколько лет и успел как следует обжить её. Сейчас он мог позволить себе переехать в дом с жилищными условиями получше, но его всё устраивало. Маленькие счета, неплохое расположение относительно места работы, — всего минут пятнадцать пешком до полицейского участка, — шаговая доступность к набережной реки Норт, отделяющей центральный район от северного. Джеймс быстро ополоснулся в душе и уже в халате сел за рабочий стол, на котором загорелась тусклая лампочка светильника. Еще покидая отделение морга, Джеймс знал, что дома не ляжет спать, как бы сильно того не хотелось организму. Он должен был наконец-то распахнуть эту папку, которую так небрежно принял из рук шерифа несколько дней тому назад. Хотя дело было закрыто, и очень хотелось верить, что вновь сотрудничать с нечистью придётся ещё очень нескоро, ознакомиться с этими файлами было необходимо. Не говоря уже о вспыхнувшем чувстве ответственности. Когда Джеймс выходил из машины и прощался с Аркеттом, услышанный ответ его не меньше, чем поразил до глубины души. — Спокойной ночи, шериф. — устало бросил Джеймс, вылезая из салона. — Спокойной ночи, детектив Роджерс. — с тёплой улыбкой отозвался Стивен. — Прошу прощения?.. — оторопело ляпнул Джеймс, ощутив, как замёрзла грудная клетка. — Как только дело будет закрыто, я подготовлю документы о твоём тестировании на повышение. Ведь это ты застрелил преступницу, когда мы ловили её с поличным, помнишь? — в его тоне отразилась толика хитрости, а лицо Джеймса вмиг застыло от изумления, оставаясь при своём выражении даже после того, как машина шерифа скрылась за поворотом. Толстая охровая папка с файлами, раскрывшись, легла на стол. Первым, на что наткнулся Джеймс, был закрытый в целлофановый файл старый как мир лист, на котором едва проглядывались выцветшие прописные чернила. Заглавие заставило Джеймса вспомнить о загадке, которую он успел не единожды услышать от своих союзников — договор Проклятой Крови. «Отныне и во веки веков, эта бумага окроплена тремя каплями крови проклятой и чернилами руки человеческой — кровью вампира первородного, кровью жрицы верховной Ковена ведьминского, кровью предводителя стаи оборотней и согласием человека, посвящённого в дела тёмного города. И каждый, в чьих венах течёт нечеловеческая кровь, повинуется знать и чтить кодекс, а в случае предательства обязуется быть умерщвлённым.» Джеймс едва мог отчленить буквы от засохшей, пожелтевшей бумаги. Писали, похоже, пером. Ниже он увидел список положений договора, прав и запретов, которыми облагались его стороны. Среди всего этого чётко было прописано, какую защиту получают члены кланов нечисти, кому подвластна какая территория и за что предусмотрены особо жестокие наказания. Как он понял, все пункты уместились на одном листе. Договор был небольшим, но ёмким, и каждое из положений, несмотря на реверсивное построение предложения, было предельно ясным. Следующие три страницы были посвящены типам объединений. Ковен ведьм, орден вампиров, волчья стая. Не было сомнений, заметки были составлены человеком, не считая приложенных со скрепками сложенных листов, тоже от времени жёлтых, на которых были отдельно изложены правила каждого из кланов. Джеймс листал страницу за страницей, погружаясь в параллельный мир, осознание которого по-прежнему казалось неподвластным. Сможет ли он примириться с этим? Очевидно, придётся, ведь у него нет иного выбора.

*

Возвращаясь немного назад, к закусочной, откуда только-только вышло двое вампиров, можно было услышать жаркие споры. Ведь они были единственными, кто нарушал покой утренней улицы. Форест стремительно отдалялся от громоздкой вывески, а Гейдж широко шагал за ним следом. Оба они были погружены в свою собственную драму, пытаясь доказать друг другу параллельные точки зрения. — Ты точно в здравом уме и сознании? — вдогонку ему бросил Гейдж. — Тебя совсем не научили хотя бы иногда, в особо важных ситуациях, прежде всего думать, а потом уже делать? — Что тут думать? — категорично отправил ему Форест, не сбавляя шага. — Всё ясно как белый день. Это Элоиза. — Спешу тебя огорчить, но это не она. — твёрдо возразил Гейдж, наконец-то нагнав его, поравнявшись с ним. — Да что ты, — хмыкнул Форест надменно и с прищуром оглянулся на Гейджа. — Приди в себя, Кавелье. То, что ты не можешь оставаться беспристрастным, когда дело вдруг коснулось твоей подружки, не говорит о том, что она невиновна. Все улики указывают на неё. — Её не зовут Луиза, мать твою, — весомо аргументировал Гейдж сквозь сжатые зубы. — Я вполне беспристрастен, не обвиняй меня в отсутствии того, чего сам не имеешь. Тебе важнее всего ублажить своё эго, показав, что ты был прав, но не всегда всё будет по-твоему. — Луиза и Элоиза звучит недостаточно похоже? Она могла сказать ему это имя, он мог расслышать неправильно, шаманишко мог расслышать неправильно, но это, чёрт подери, была она, — продолжал настаивать Лабарр, притом активно жестикулируя. — Вампирша на видеозаписях была подозрительно точно одета в то же самое, что носит твоя ненаглядная Элоиза, у неё такая же причёска, а теперь ещё и сходство в звучании имени. Не говоря уже о том, как губительно на вампиров влияет вегетарианство. Питаясь кровью животных, несложно прийти к такому же чувству жажды, как у новообращённых, потому что ненормальный рацион сводит с ума и подталкивает к разрушительному поведению — это закон. Мы должны питаться кровью людей, а не кровью животных. И каждый вампир, который идёт против природы, в итоге оказывается проучен. — Это ложь, — отскочило от зубов Гейджа. — Я не уважаю эту диету, но кровь животных не сводит с ума. Делает слабее — да. Блокирует развитие вампирических сил — да. Учащает чувство голода — да. — Она не насыщает в полной мере! — жарко поспорил Форест, не позволив Гейджу продолжить его мысль. — Чёртов болван. От голода недалеко до безумия. — Ты забыл о том, что под гипнозом она не призналась в своей виновности. — выслушав вполне сбалансированную и полную стойких тезисов речь, Гейдж оперировал последним аргументом, который считал наиболее веским. — Конечно. Заметь, я даже не буду ставить под сомнение твою надёжность, обвиняя тебя в том, что ты с ней заодно и покрываешь свою дорогую возлюбленную. Я просто задам тебе другой вопрос: а ты уверен, что твой гипноз сработал? — пытливо спросил Форест и даже остановился, чтобы поставить руки в боки и смерить Гейджа уничижительным взглядом. — Сам же говорил, что твоей силы будет недостаточно, чтобы воздействовать на неё. Или теперь у тебя кишка тонка признать, что тебя обвели вокруг пальца? Гейдж ему ничего не ответил. Его зубы свело от злости. Форест — настоящий потомок змея-искусителя, не иначе. Другим не объяснить, как тот посмел сперва уговаривать Гейджа использовать гипноз, а затем ещё и попрекать тем, что тот должен был осознавать свою слабость! Форест самодовольно хмыкнул, и отвернувшись, пошагал дальше. Он намеревался отойти от неприятного разговора как можно дальше, прежде чем его заберёт машина. Гейдж остался стоять на месте, проваливаясь в размышления, пока в кармане беспокойно вибрировал телефон. У него было достаточно поводов подумать. — Слушаю. — холодно сказал он позвонившему, продолжая взглядом буравить отдаляющийся силуэт Фореста. — Мы едем за Элоизой Бакстер, — торжественно зазвучал голос Ноэля. — Я горжусь вами обоими, вы справились достаточно оперативно. Лестат велел тебе явиться на суд к сегодняшнему вечеру. До заката. Ты и сам знаешь, но я посчитал необходимым передать. — Хорошо. — также бесцветно и коротко согласился Гейдж, после чего, не дожидаясь никакого ответа, сбросил вызов. Гейдж ощутил давящую тяжесть внутри. Его охватили сомнения, которые перекликались с лёгким чувством тоски. Происходящее не предвещало ничего хорошего. Не было ощущения, будто это развязка, к которой всё должно было прийти. И его поражало, что все вокруг охвачены такой праздничной радостью. Слова Фореста лёгким молоточком ударили по хрупкому, стеклянному равновесию Гейджа, и это пустило незначительную, но заметную трещину. Теперь он не мог быть уверен в том, что твёрдая почва под ногами — не болото, плавно затягивающее в свои склизкие недра. Вместо того, чтобы отправиться домой, Кавелье, задумчивый, побрёл в сторону пляжа. В пасмурном, дождливом прибрежном Салеме их насчитывалось как минимум несколько. Ни один из них не считался эталоном курортного пляжа; туристов, приезжающих в Салем в летний сезон, никогда не манило на побережья также, как гостей тихоокеанских берегов в Калифорнии. Однако, в Салем туристы приезжали не за тем же, за чем приезжали в Калифорнию, так что в таком стечении обстоятельств не было никаких странностей. Местных жителей любого оплота туристических приключений от приезжих отличал иммунитет к восхищению окружающей средой. Тем не менее, равнодушные к дразнящим громкими названиями сувенирным лавкам, здешние горожане находили что-то прекрасное в совершенно иных местах. Вроде скудных на вид каменистых пляжей, обнимающихся с грубыми холодными водами, что на волнах приносил океанский ветер. Солнце медленно поднималось от горизонта, теснясь за облаками. В это время суток здесь обычно не бывало совсем никого. Ещё пару часов, и поблизости появятся силуэты сонных владельцев собак, выгуливающих питомцев близ массачусетского залива, но сейчас ни души. Только крохотные крабы, которые до безумия обожают цепляться к голым ногам любителей поплавать. Не стесняясь запачкать изысканный костюм, Гейдж осел на песок подобно туману и уткнулся взглядом в теплеющий горизонт. Что-то внутри неприятно трепетало. Внутренний дискомфорт медленно, но планомерно нарастал, пока к горлу не подступил ощутимый комок. Гейдж едва донёс содержимое желудка до мусорного бака, стоящего возле пешеходной дорожки, проложенной над пляжем. Он схватился за этот мусорный бак рельефными ладонями, и его моментом вывернуло от дурнопахнущего аромата из соседнего контейнера. Ещё несколько секунд его организм с утробными звуками извергал из себя всё то, что уже несколько веков было не положено включать в диету. И только после этого Гейдж, наскоро вытащив из кармана одноразовый платок и утерев им губы от кусочков сгнившей еды, посмотрел внутрь бака и ужаснулся. Он взглянул на другие контейнеры, окружающие его. Этот предназначался для пластиковых отходов, но не для пищевых. На фоне всего его существа, было очень смешно винить себя за неправильное распределение мусора, но он это делал. Подняв глаза, которые, подсвечиваясь первыми солнечными лучами, обрели яркий янтарный оттенок, Гейдж увидел пробегающего мимо мужчину с поводком. Тот смотрел на него с осуждением. — Может, стоит меньше пить, парень? — бросил он ему через плечо и повернул голову обратно, как ни в чём не бывало вернувшись к пробежке. — Может, — сквозь зубы выдал Гейдж, и когда бегун с собакой совсем отдалились, зарычал и зло пнул песок, хаотично поднявшийся в воздух. — Просто замечательно… Но в чём была его вина? Он просто не успел проконтролировать, куда устремилась его рвота. Приятного в этом процессе мало. Как же вообще так получилось? Мир сложился так, что некоторые девушки любили следовать давним традициям и баловать своих возлюбленных гастрономическими изысками. Райли не вошла в список исключений. Гейджу нужно было утолить жажду после энергозатратного дня, и когда Райли пригласила его на ужин, не упомянув, что этот ужин приготовит собственными руками, Гейдж не отказался. Может, он вёл себя немного странно, когда воздерживался от заказа еды в ресторанах. Может, выглядел так, словно вывел девушку в свет на последние деньги, пока она сидела рядом, объедаясь роскошными блюдами, а он бесстрастно попивал вино. Но в тот вечер он планировал сделать то же самое, и узнав постфактум того, что она приготовила ужин, Гейдж уже не смог сказать, что он не голоден. Он действительно был голоден, только ему нужно было не мясо по-французски, которое сейчас засоряло контейнер для пластиковых отходов. Сейчас Гейдж чувствовал себя так, будто абсолютно все невзгоды этой Вселенной решили клином сойтись на нём одном. Вот только что, к примеру, его вырвало в контейнер для пластиковых отходов прямо на глазах у какого-то парня, а сегодня вечером он должен будет обезглавить девушку, с которой вроде как находится в отношениях. И ему будет крайне тяжело сделать это даже учитывая то, что в голове поселилось так много сомнений насчёт того, была ли она искренна с ним. «Может, мне пора начать писать мемуары? Увлекательная получится книжонка, трагикомичная» — иронически проиграл голос разума, когда Гейдж понял, что с таким привкусом во рту просто невозможно драматично смотреть на восход, сидя на утреннем пляже.

*

«(Заметка: не путать Ковен ведьм с общиной ведьм (это объединение, созданное губернатором для девушек, считающих себя ведьмами, но ведьмами не являющихся)). Ковен ведьм имеет довольно простую иерархию. Верховная жрица или госпожа Самайн — предводительница ведьм. Необязательно самая старая, но обязательно самая сильная. Имеет двух приспешниц, которых вправе назначать сама. Это обычно две женщины, с которыми жрица имеет более близкие отношения. Выступают в роли помощниц, имеют наибольшую власть над остальными ведьмами. Другая почётная роль — гувернантка или проводница. Необязательно воспитывает детей. Также в её обязанности входит приглядывать за новыми ведьмами, которые получили свою силу в зрелом возрасте. Сегодня невозможно установить, кто именно основал Ковен. Миссис Мэри Сибли — первая известная союзу госпожа Самайн. До тех пор жрица и её приспешницы оставались в тени. (Заметка: Ведьмы склонны сохранять фамилию своего рода. В те времена, когда девушки обязательно брали себе фамилию мужа, в Ковене их продолжали знать под девичьим именем, полученным от матери.) После себя Мэри Сибли оставила только сына. Дальнейшая судьба её рода известна лишь по слухам, согласно которым, в семье с фамилией Сибли (с 1685 года по 1974) рождались только мальчики. Углубляясь в эту тему, можно услышать мнения, что безымянная завистливая недоброжелательница (обычно намекают на Присциллу Гарди, о ней позднее) прокляла наследника Мэри Сибли. Я склоняюсь к тому, что это не больше, чем совпадение. В 1974 году в роду Сибли родилась девочка по имени Мариэлла. Которая, в свою очередь, в 1995 году родила дочь по имени Морана. (Заметка: до сих дней, я не обращал на эту ветвь истории никакого внимания. После того, как среди помощников оказалась мисс Морана Сибли, я стал смутно припоминать, что читал об этой фамилии в глубокой молодости. Прежде чем начать писать тебе, дорогой Джеймс, это письмо, я внимательно изучил архивы. Сложившиеся обстоятельства указывают на то, что я не замечал в заметках других хранителей папки: мужчины, вышедшие из рода ведьм, могут быть носителями ведьминской магии. Больше двухсот лет фамилию Сибли наследовали только мальчики, но стоило одной жене родить девочку, как ей в полной мере, ничуть не растратившись за года, передался дар к тёмной магии.) Следующей жрицей Ковена после смерти Мэри Сибли стала Присцилла Гарди. Наследницы Присциллы по сей день властвуют в Ковене. Насколько мне известно, за это время Гарди дважды пытались сместить с должности жрицы, но оба раза неудачно. Последняя жрица Ковена — Изабелл Гарди, скончалась совсем недавно. Новую жрицу до сих пор не выбрали. (Заметка: её дочь отказалась от магии и, по слухам, уехала в Бостон со своим молодым человеком. Из полицейской базы данных я узнал, что недавно они приобрели дом в Ванкувере. Стало быть, хотят уехать как можно дальше от Салема.) Самыми очевидными претендентками на эту роль я бы назвал двух женщин, которых Изабелл избрала своими приспешницами. Они необязательно должны быть сильнее всех остальных ведьм в Ковене. Как я уже упоминал, приспешниц жрица назначает сама, исходя не столько из их силы, сколько из ментальной связи с ними. Но эти две женщины действительно сильнее прочих ведьм. Гвинерва Берк. По моим наблюдениям, Ковен отзывается о ней хорошо. Ведьмы ценят излишнюю жестокость в своих соратницах, если она направлена на своеобразное благо их локального общества. На меня эта женщина наводит ужас. Она всегда натянуто вежлива со мной, и всегда позволяет почувствовать, что за её безобидными словами прячется угрожающий подтекст. Бретта Соулик при личном общении оказывает обратный эффект. Свою роль приспешницы делит с ролью гувернантки. Молодые ведьмы воспитаны её рукой и словом, с ними она всегда нежна и обходительна. Но мне известно, что за видом милой старушки прячется настоящая дьяволица. Она далеко не так безобидна, как кажется. Я так и не смог уличить её во многих противозаконных деяниях, в которых, не сомневаюсь, она повинна. Что касается противостояния Сибли и Гарди. Я был уверен, что это лишь старые сказки. Возможно, когда умерла Мэри Сибли, это действительно было простыми домыслами. Я уверен, что Присцилла Гарди заняла своё место, потому что была достойна зваться госпожой Самайн. Однако, двадцать пять лет назад случился любопытный эпизод. Если бы, волей случая, я не стал вести приложенное к нему дело, то сегодня я даже не смог бы упомнить об этом и озадачиться поиском информации. В 1990-м году Мариэлла Сибли, будучи шестнадцатилетней девушкой, обратилась к Изабелл Гарди с просьбой принять её в Ковен, и мисс Гарди, вроде бы, радушно согласилась. Однако, спустя пять лет, в 1995-м году, Мариэлла трагически скончалась при родах, оставив после себя дочь. Для ведьм умирать, рожая дочерей, обычное дело. Но мой информатор утверждает, что это не было случайностью. Мы не можем знать наверняка, но одно можно сказать точно: в наши дни противостояние Сибли и Гарди имеет место быть. Сегодня оно должно потерять свою актуальность, поскольку род Гарди неожиданно оборвался. Но я уверен, что в Ковене Сибли до сих пор недолюбливают. Убедительно прошу тебя, в будущем, никак не вмешиваться в дела Ковена, но добросовестно наблюдать за ним и своевременно пополнять записи свежей информацией.» Джеймс утомлённо потёр глаза, и скрипнув стулом, отодвинулся от стола. Краткий взгляд на часы позволил ему узнать, что время было близко к тому, когда весь город уже просыпается. Старые записи в голове неприятно смешивались с новыми. Какая-то информация повторялась, какая-то была совсем свежей. Но Джеймсу было сложно приноровить взгляд к многообразию чужих почерков и разрозненности мыслей. В основном, записи велись в формате привычных рапортов — сухо, чётко и по делу. Но порой, их разбавляли заметки с личными домыслами авторов. Эти домыслы бывали крайне полезны, но всё равно сбивали с толку. Быть может, здесь, элементарно, было слишком много всего. Джеймс и представить себе не мог, сколько усилий было приложено, чтобы разобрать исторические путы и разложить всё по полочкам, отделив фундаментальные факты от сплетен и второе от первого. Ему дали готовую связку всех известных людям знаний о сверхъестественном. Но насколько в это можно было верить? Сколько же интриг и лжи пришлось развязать, чтобы написать хотя бы это? И оставалось ли здесь что-то обманчивое, ненастоящее, во что было принято верить? Джеймс сделал себе крепкий кофе, наскоро приготовил тосты с арахисовой пастой и окончательно переместился на кухню. Настольный светильник ему больше был не нужен: за окном рассвело, и теперь он мог спокойно читать письмо шерифа, устроившись за обеденным столом. Глаза уже сваливались в кучу, но голодное любопытство и хронический трудоголизм не позволяли Джеймсу оставить чтение остального на потом. Он знал, что, вопреки своей бесконечной усталости, не сможет сомкнуть глаз, если ляжет в постель и попытается отойти ко сну. Его непременно будут мучить вопросы, догадки и проработка кусков информации, хаотично вырванных из текста. По традиции, каждый шериф, готовый передавать бремя тайны подписанного кровью контракта, писал письмо тому, кого решил выбрать для этой цели. Насколько понял Джеймс, некоторые начинали это письмо ещё до того, как выбрать себе приемника. Свежий лист бумаги, вложенный в папку, наводил Джеймса на мысль, что шериф брался писать письмо несколько раз и в конечном счёте выбрасывал его, начиная новое. Это было бы в духе Аркетта, хотя наверняка утверждать было нельзя. Некоторые страницы заполнялись по ходу службы. Многие записи датировались день-в-день, и Джеймсу было немного странно понимать, что в самом начале он столкнулся с записями, которые шериф Аркетт сделал примерно в его возрасте. «Прежде, чем читать дальше, остановись и ответь на один вопрос: как ты думаешь, кто опаснее — ведьмы или вампиры?» Джеймсу многое сказало и то, что оборотней в этом списке не оказалось. Их каждый автор записок характеризовал как безмятежных, спокойных существ, которые не представляли для общества никакой угрозы. Они держались особняком, пока ведьмы и вампиры водили друг с другом не очень приятную остальным членам союза дружбу и регулярно учиняли хаос. Вклейки с материалами дел, в которых фигурировали исключительно вампиры или ведьмы, были тому доказательством. Всего лишь два или три раза Джеймс прочитал краткую сводку об оборотне, напавшем на кого-нибудь из людей. Но и то слабо хотелось считать за провинность именно со стороны ликанов, поскольку такие нападения оборотни учиняли лишь после того, как их проклинала какая-нибудь обиженная ведьма. Да, эта мысль в голове шуршала: периодически случалось такое, что ведьмы проклинали оборотней, заставляя их лишиться рассудка. Ужас, он же кошмар. Мало того, Джеймс до сих пор был разбит тем, что у него перед глазами находилось левитирующее лицо мертвеца, говорящее загробным визгом с мисс Мораной Сибли. Может, она и выглядела безобидной привлекательной девушкой — со своим щекастым лицом, рассыпанными по нему веснушками, да в лёгком сарафане… Но она была настоящим чудовищем, гуляющим рука-об-руку с дьяволом. — Ведьмы опаснее. — вслух произнёс Джеймс, хотя и едва различимо его губы это сделали. «Полагаю, ты ответил, что ведьмы. И этот ответ имеет все логические обоснования. Что вампиры? — чрезмерно быстрые, ловкие, сильные, да. Но ни один вампир не может левитировать в трёх футах от земли, читая всякие гадости на латинице. Ни один вампир не может создать то, что можно незаметно подкинуть под порог, чтобы дальше человека везде и всюду преследовали смертельные неприятности. Но вампиры опаснее, сынок, запомни это. Первая ошибка, которую ты можешь сделать — недооценить их. Некоторые вампиры могут обладать магической силой. Не знаю, с чем это связано. Но я знавал многих дьявольски одарённых упырей. Один из них мастерски одолевает человеческое сознание гипнозом, другой умеет распускать вокруг себя оглушающие ультразвуковые волны, третья — создавать световые проекции, обманывая твоё зрение жуткими галлюцинациями. Словом, всё, чтобы запутать и свести с ума. Всё выглядит так, словно в каждом вампире есть немного от ведьмы… Мы можем и не брать в расчёт исключительных персонажей, которым почему-то достался осколок магической силы при обращении. Но также напомню, что вампиры вечны и удивительно хитры. В хитрости и искусстве лжи они ничуть не хуже ведьм, а иногда умудряются и превосходить их. Цели, которые преследуют вампиры, тоже совершенно ужасны. Ведьмы живут своей культурой, преследуя некие высшие цели. Иногда они делают людям пакости, которые могут оказаться просто неприятными или нечеловечески жестокими, но вампиры… Они покорны жажде власти и контроля. Их люди интересуют куда больше, чем ведьм. Подлинная статистика преступлений по Салему говорит о том, что в год здесь пропадает в среднем 64 человека. 5-6 почему-то стабильно пропадают в период подготовки к Самайну с августа по октябрь. Открою страшную тайну: это происходит по вине ведьм. Ещё около 10 человек, по их вине, могут обрести серьёзную болезнь, треть случаев приведёт к летальному исходу. Но остальные полсотни человек исчезают из-за вампиров. Некоторые идут на корм новообращённым, другие погибают во время лунного зенита (ежегодный вампирский праздник в честь самого короткого дня в году), третьи, полагаю, разделяют наихудшую участь — превращаются в зомбированных узников поместья, где трудятся на его благосостояние. Сделать с этим что-либо невозможно, поскольку эти «жертвы» согласованы с договором Крови. Тот факт, что мы не можем противостоять вампирам и вынуждены принять это, о многом говорит, когда задумываешься, на коне ли мы. Запомни: убить ведьму — сложная задача, убить вампира — невыполнимая задача.» Джеймс прихлебнул горячего кофе и невольно нахмурился. В каком же чудесном мире он жил всего неделю назад! Хотя присущее его званию обострённое чувство справедливости тоскливо заскреблось по стенкам сознания, Джеймс всё же понимал, что не пойдёт против укоренившихся правил. Он ещё не видел суть вампиров во всей красе, но видел суть ведьм минувшей ночью, когда Морана призвала душу покойника с того света и заставила её говорить сквозь отрезанную от лица плоть. И если это не было наивысшей степенью опасности во всём её проявлении, то идти против вампиров было бы верхом союза слабоумия и отваги. Кроме того, Джеймс полагал, как сильно он испортит своё общество, если начнёт собирать единомышленников на войну против вампиров. Пожалуй, в лучшем из всех возможных случаев, его просто закроют в психиатрической лечебнице или тихо убьют в тёмном переулке, оставив уликой одно крохотное пятно крови на асфальте. В худшем случае, человечество будет охвачено помешательством — нет, никак нельзя такого допустить. Джеймс, как уже не первый день работающий полицейский, понимал, почему существование этих тварей является тайной и почему оно должно ею остаться. К сожалению, люди были не готовы принять это. Их нужно было защищать. Ценой кровавых жертв и пропавших без вести. Ценой тяжёлого смирения и укрощённой жажды справедливого соблюдения законов гуманности. Возможно, ему бы тоже хотелось оставаться в неведении. Минувшим вечером, когда шериф Аркетт предложил ему стать свидетелем ритуала, Джеймс был также предупреждён, что это зрелище может оказаться крайне травмирующим. Джеймс не поверил, что это действительно так, посчитал, что сможет от души посмеяться, а теперь он крупно жалел, что решил посмотреть, как кто-то достаёт покойника с того света. Но он, так или иначе, справится. Он должен. В этой лотерее ему крупно повезло. Вместо того, чтобы сойти с ума посреди морга, Джеймс ощутил, что начинает верить. Быть может, тому виной была поддержка шерифа — не будь его рядом, слепо верующего в происходящее, Джеймс бы точно не удержался в здравом уме и ощутил бы необратимый сдвиг в своей психике. Джеймс хмуро пробежался глазами по прописным буквам и перевернул лист. С другой стороны он тоже был исписан. Всё-таки, одолеть такой объём информации за раз было просто невозможно. Джеймс считал, что у него получится, но сам не заметил, как уснул прямо за кухонным столом.

*

Гейдж приехал в поместье чуть позднее полудня. Он пребывал в крайне мрачном расположении духа, но, несмотря на это, выглядел так, словно подрядился на праздник. Чёрная шёлковая безрукавная жилетка легла на белую рубашку с пышными рукавами, края которых были украшены полупрозрачной тканью, покрывающей рюшами костяшки пальцев и грубые серебряные перстни на них. Такими же рюшами был обозначен воротник, поверх которого была прикреплена увесистая топазовая брошь. Всем своим внешним видом Гейдж показывал, что чувствует себя замечательно. Хотя собирался он без всякого энтузиазма, едва глядя на вещи, которые рука вытаскивала из гардероба, топазовая брошь на воротнике рубашки оказалась не случайно. Топаз — камень жребия и испытаний, придающий владельцу внутреннее просветление. Родного лунного камня, сидящего в обереге, похоже, уже было недостаточно, чтобы сохранять рассудок. У господина Гейджа Кавелье была очень сильная репутация в Салеме. Что неудивительно для того, кто прожил в этом городе больше трёх веков, умудряясь быть полезным для основателей ордена. Богатый влиятельный холостяк приятной наружности всегда привлекает много внимания, появляясь где-нибудь — а Гейдж был именно таким. Не говоря уже о том, как сильно подстёгивает чужое любопытство его осведомлённость о делах ордена, которые не принято афишировать. Им интересовались не только женщины и не исключительно в романтическом ключе. Считалось, будто Кавелье-младший имеет огромную власть, и право, чужими глазами приближённые совета первородных впрямь выглядели так, как и должны были. Но изнутри всё смотрелось совсем иначе. Действительно, прав у него было гораздо больше, чем у любого нижестоящего, но и обязанности вместе с тем возрастали в геометрической прогрессии — об этом никогда никто не говорил также охотно, как о привилегиях, которые «так и окутывали приближённых совета со всех сторон», если верить сплетням. Гейдж занимал почётные места на каждом балу, Гейдж был наделён славой, богатством и уважением, Гейдж имел право присутствовать на собраниях совета и влиять на исходы разговоров, поднятых за шефским столом. А ещё Гейджу доставалась вся грязная работа, но это уже не так интересно, правда? «Найди, принеси, приведи, исполни» — его могли попросить буквально о чём угодно, начиная с выкупа книги у вредной нелюдимой ведьмы или других дипломатических переговоров с заведомо провальным исходом, — который Гейдж чудесным образом превращал в успешный, — и заканчивая поиском и сбором дикой вербены — что было крайне неприятно. Да, орден своевременно заботился о том, чтобы растение, на которое у вампиров аллергия, особенно не плодилось. Им было очень неудобно, чтобы вербена росла в салемских лесах и была легкодоступна всем желающим. Сегодня этим, под командованием Гейджа или Фореста, занимались слуги. Но были и времена, когда ему приходилось справляться с этим в одиночку — очень давние, однако, оставившие яркие воспоминания. Дело в том, что природа вампиров очень сильно не дружит с вербеной. Можно выстрелить вампиру в сердце, оторвать ему кисть руки или отравить сильнодействующим ядом, но на восстановление, после пары глотков крови, уйдёт не больше нескольких минут. Однако, стоит бледной коже вампира соприкоснуться с соцветиями вербены, и болезненные, пульсирующие ожоги задержатся на ней на несколько недель, даже если контакт произошёл сквозь плотную ткань одежды. Не говоря уже о том, что и с более дальнего расстояния вербена губительна для общего самочувствия: головокружение, лихорадка, помутнение рассудка. Единственный, но очень сильный изъян. Так или иначе, это было в прошлом — все ожоги сошли с белоснежной кожи, оставшись лишь обрывком из памяти. Чего не скажешь об одной из основных действующих обязанностей Кавелье — о смертной казни над теми, кто преступил законы ордена Клыков. Гейдж умел убивать, но не любил. А Лестат был настоящим сатириком, и прекрасно зная, что никто так не страдает от невинной крови на своих руках, как Гейдж, торжественно закрепил звание палача именно за ним. Гейдж знал: сегодня Лестату будет вдвое интереснее наблюдать за этим, ведь Элоиза Бакстер — слепая зона театрального безразличия Гейджа. Гейдж не стеснялся нагло врать о своих чувствах — об их отсутствии, — но жадные глаза, окружающие его везде и всюду, обладали дьявольской проницательностью и внимательно жевали всё, что видели. Лестату было замечательно известно о том, что прочная цепь воспоминаний сковала сердце Гейджа так, будто в самом деле, осязаемая, находилась внутри и была способна размозжить его. Он не был слепцом. Он слышал фальшь в сладких голосах и чуял запах сатиры во всех сочувствующих словах этих голосов. Гейдж знал, что никто не любит его по-настоящему, кроме Ноэля. Его старались ослабить, смягчить, запутать дразнящей лестью. Но каждый раз, впуская в уши признания в уважении и восхищении, Гейдж тщательно фильтровал их, сдирал с них яркий серпантин и слышал: «Мы ждём, пока ты оступишься, чтобы уничтожить тебя». Поместье Клыков — это не обитель братского очага. Перед публикой вампиры были склонны выказывать соратникам чрезмерное почтение и всем своим видом показывать, как велика ментальная близость членов ордена. Хвалить своих союзников за честь и преданность. Но за искусно написанным пейзажем скрывался заплесневелый холст, глубоко прогнивший. Это была отнюдь не цветущая поляна, это было поле холодного боя. Пышные балы, изысканные приёмы, безукоризненный этикет и вежливые улыбки — всё это не стоило ни цента в своей сущности. Молчаливая зависть, вечное соперничество, приторное подхалимство, холодная хитрость — вот, что заполонило общество вампиров на самом деле. Им было удобно союзничать, оказывать и получать поддержку, держаться своих. До момента малейшей трещины. Каждый здесь был сам за себя, и оступиться равно сделать первый надрез на своей шее с целью отсечения головы. Может, временами Гейджа честно почитали за покорное выполнение приказов, за выдающиеся заслуги и непоколебимую верность. Но он знал, что всего одна его ошибка способна мгновенно обесцветить милость старших и превратить её в гнетущее осуждение. Он вынес столько, что ощущал себя готовым ко всему. Разумеется, он понимал, что является незаменимой частью порочной цепи и не имеет полного права на осуждение, покуда многие негласные законы выживания нашли в нём отклик и замечательно прижились в его поведении. Дверь чёрного призрачного Кадиллака тихо хлопнула, вживляя в Гейджа мысль о том, что он ступает на тропу войны. Величественный фасад поместья чинно посмотрел на него сверху-вниз. Грустный, уставший палисадник прогнулся под грубыми изречениями ледяного ветра. Погода стояла совсем не летняя. Гейдж храбро шагнул на покрытое крутой крышей крыльцо и медленно отварил тяжёлые стрельчатые двери, которые со скрипом впустили его в тёмный холл бесчувственного особняка. Тяжёлая тень полумраком рассеялась по полу и неохотно расступилась перед тонкой полосой света, проскользнувшей внутрь с улицы. Поместье ордена Клыков отражало внутреннее смятение Гейджа. Его залы были окутаны тьмой, воздух — пропитан леденящей тревогой. Ему нужно было пройти несколько залов, чтобы добыть связку ключей, которая откроет подвальные комнаты. Поэтому, миновав дремлющий вестибюль, Гейдж вышел в холл, и ночь будто бы на час приблизилась к утру — в холле было гораздо светлее. Вестибюль потонул во мраке, лишь несколько канделябров горело на синей лепнине. В холле же была зажжена величественная трёхуровневая люстра, висящая под потолком. В обычные дни большого света в особняке не включали. Для этого требовалось терпеть много шума и тратить много воска. Лестат ненавидел все современные веяния, включая такие блага цивилизации, как электричество и телекоммуникация. Поэтому он распорядился, чтобы в поместье ордена никогда не было никакого электричества, и подобные этой люстры зажигали по-старому: их спускали вниз, наполняли свечами, а затем, при помощи стопина, пропитанного селитрой и натёртого порохом, зажигали фитили. Вампиры, как дети ночи, прекрасно чувствовали себя во мраке, поэтому такие усилия считались напрасными. По вечерам слуги обходили залы и наполняли настольные или настенные канделябры свежими свечами, которые зажигались по необходимости. Сегодня в мёртвом поместье было непривычно оживлённо. Такое случалось либо в дни балов, либо в дни суда — залы поместья заполняли не только вампиры, но и ведьмы с оборотнями. В календаре праздников можно было сыскать лишь несколько балов, на которые было принято приглашать членов союза Крови. Но на суды почти всегда пускали всех желающих. Не только представителей власти, но и простой народ, которому хотелось посмотреть на казнь. Это значительно утяжеляло атмосферу. Некоторым вампирам не нравилось делить с чужаками ни горе, ни радость. Но Гейдж имел иную точку зрения. Видеть гостей на балах ему было приятно, он готов был с удовольствием разделить тщательно спланированный и подготовленный праздник с оборотнями и ведьмами. Оказать им тёплый приём, продемонстрировать, как безупречны вампиры в организации пышных балов. Но если эти гости захаживали на судебные процессии, ему становилось очень неуютно. По его логике, было очень странно превращать наказание преступника в театральное представление. По крайней мере, ему очень не нравилось ощущать себя обожаемым публикой актёром, когда он должен был снять с плеч чью-нибудь голову. Гейдж всегда безупречно соблюдал все формальности, к которым его обязывала должность, и сегодня не предусматривалось никаких исключений. Груз ответственности тяжело давил на его широкие плечи, пока он справлялся с заурядными приветствиями, и добыв ключи, он поспешил уйти прочь. Стоя у подножия крутой лестницы, ведущей в цокольный этаж, Гейдж на миг запрокинул голову вверх. С балкона второго этажа на него посмотрели угрюмые картины и жутковатые лица измученных статуй. Лёгкий холодок прошёлся по венам, захотелось отвернуться. Каждый уголок поместья обладал своей уникальной энергетикой, во многом передающейся за счёт запахов. Общий фон здешних чертогов — смешанный с тонким шлейфом остывшей крови, ненавязчивый душок старой дубовой мебели, пыльных шерстяных ковров, мёда и воска. Это приятная для обоняния смесь. Втягивая в нос этот запах, Гейдж обычно чувствовал, что здесь живёт исчезнувшее с глаз прошлое. Живёт и копит свою неуловимую силу. Но цокольный этаж встретил его совсем другим запахом. Затхлым запахом сырости и плесени. В проходной комнате, в которую выводила лестница, было ещё ничего. Единственная дверь, которая здесь нравилась Гейджу — дверь в его личный винный погреб. Но он направлялся не туда, а прямиком в темницу, где Элоиза дожидалась своей участи. Скрипучие доски привели его к тяжёлой каменной двери, отпереть которую не смог бы ни один человек. За ней находились темницы, в которых держали новообращённых вампиров в первые дни их загробной жизни и… Преступников. Гейджа немного встряхнуло. Перед тем, как отпереть дверь, он поставил зажжённый подсвечник в сделанную для этой цели выемку в стене — дело в том, что в темнице не было даже крохотного окошка под самым потолком, а света для преступников не зажигали, поэтому в помещении царила кромешная тьма. Условия там были худшие из возможных, поскольку внутри обычно оказывались существа, поглощённые своей чудовищностью. Они были опасны для других вампиров, нельзя было допускать вероятность побега. Преступившие закон ордена вампиры обычно особенно озлоблены и хитры, а новорожденные вампиры — чрезвычайно сильны и вместе с тем совершенно безумны. И тем, и другим надлежали лишь такие условия содержания. И это была тёмная сторона тех роскошных перин, постелей с балдахинами, хрустальных фужеров и белоснежных рубашек. Та роскошь, с которой предпочитали жить влиятельные вампиры, затмевала собой кромешные катакомбы, о которых никто никогда не говорил. Но Гейдж был уверен, что Элоиза недостойна этого. Ещё до того, как он увидел её, ему подумалось, будто это очень жестоко — она, нежная, кроткая девушка, окружена холодным булыжником, плесенью и темнотой. За холодной железной решёткой Элоиза сидела молча и выглядела смиренной. Её взгляд, полный страха и чувства предательства, но вместе с тем непоколебимый, медленно обратился к нему в темноте, разорванной ансамблем слабо танцующих в канделябре свечей. Сердце Гейджа сжалось. Он тут же понял: она невиновна в преступлении, в котором её обвинили. И сомневаться в этом было грубостью с его стороны. Он подошёл поближе, но остался на безопасном расстоянии. Их взгляды пересеклись, и несколько минут беспощадно пронеслось в тяжёлом молчании. Они просто смотрели друг на друга, будучи не в силах нарушить тишину. Он видел её покрытый мраком силуэт, а она — ярко-подсвеченный пламенем свечи ворот белоснежной рубашки, украшенный изысканной брошью; играющий с огоньками пламени тёмно-синий драгоценный камень, но не его лицо. И тем не менее, она смотрела точно в его душу. — Элоиза, — его голос, нежный, но печальный, едва слышным шёпотом надломился в сырой комнате. — Нам нужно поговорить. — Почему, Гейдж? — обрывисто простонала Элоиза, невольно выдав всё своё смятение. Когда она произносила его имя, её голос дрогнул и оборвался, заставив его ощутить себя смертельно отравленным. — Почему ты снова предал меня? — Я не предавал, Элоиза. — хрипло вымолвил Гейдж, оставаясь для неё загадкой, тенью, утонувшей во льду порцией терпкого рома. — Разве ты не расследовал серию неких убийств? — немного собравшись, Элоиза неровно вздохнула и поджала губы. — Вы с господином Лабарром доложили совету, что их совершила я. — Я действительно принимал участие в расследовании, — честно сознался Гейдж и сделал ощутимый шаг вперёд, обнажив для Элоизы своё лицо, беспристрастное и холодное, совсем не такое, как его глубоко сожалеющий голос. — Но не я доложил совету, что их совершила ты. Я верю в твою невиновность, Элоиза. — Но именно ты должен вынести мне приговор. — прошептала Элоиза и на миг отвела взгляд, когда темнота с лица Гейджа растворилась, позволив ей увидеть его черты. — Ты помнишь?.. Как когда-то пылали наши чувства? — Гейдж поднёс ладонь к огню, бесстрашно касаясь его пальцами. Его взгляд был устремлён на языки пламени, послушно прогибающиеся под тяжестью ладони. — А потом они стали холодными и безжизненными, как угли, лишённые пламени. Я думал, лучше покончить с этим прежде, чем это уничтожит нас обоих. Тебя — заморозки в моих глазах, а меня самого — они же, чувство вины за то, что я больше не хочу быть рядом. Сейчас я понимаю, что был не прав. Морозы прошли, но солнце вернуть было невозможно. Я не безразличен к тебе, дорогая, и я никогда бы не поверил, что ты способна безжалостно убивать. Но улики против тебя неопровержимы. Ситуация неподвластна мне, и я должен следовать протоколам, установленным орденом Клыков. Пока Гейдж топил сердце Элоизы своей речью, в её глазах мелькнул проблеск надежды, которому суждено было угаснуть вместе с тем, как Кавелье закончил говорить. — Неужели… Ты совсем ничего не можешь сделать? — обречённо спросила она. — Я никогда не смела просить тебя о дорогих подарках или высокой должности — право, это всё мне было не нужно, но… Моя жизнь мне нужна, Гейдж. Я хочу жить. Рука Гейджа протянулась через решётку. Элоиза податливо наклонилась к прикосновению, и его ладонь нежно погладила её по мягкой как бархат бледной щеке. На ней застыли слёзы, которых Гейдж не видел, но которые почувствовал. Он приник к решётке вплотную, просунув сквозь неё и вторую руку, державшую подсвечник. С щеки Элоизы его пальцы плавно переместились на затылок, на который Гейдж надавил, чтобы их губы на несколько мгновений слились в поцелуе. — Ключи у меня на поясе, — прошептал Гейдж в мягкие как шёлк приоткрытые губы, такие завлекающие и солёные после слёз. — Я могу помочь тебе сбежать. — Гейдж, — почти беззвучно протянула Элоиза и отпрянула от него. — Гейдж Кавелье, которого я знаю, никогда бы не позволил обвинённой в бесчестном проступке преступнице бежать, кем бы она ему ни была. — Стыло быть, ты не знаешь меня, — болезненно усмехнулся Гейдж. — Зато я узнаю Элоизу, которая готова понести наказание за то, чего не совершала, если того только желает совет. — Моя жизнь имеет ценность только для меня одной, — холодно рассудила Элоиза. — Но если я сбегу, это изменится. В ней не останется ничего из всего, что делало её драгоценной. Ни тебя, ни искусства, ни меня самой — ведь кем я буду, если позволю себе построить свою новую жизнь на окончании твоей? Ведь ты не мальчик, Гейдж, даже если при взгляде на тебя так кажется. Отвлекаясь от дел ордена, проживая человеческую жизнь, ты замечательно притворяешься поздним подростком, которого мало что колышет. Но это игра, и ты видел в этой жизни гораздо больше. Ты прекрасно знаешь, какая участь тебя ждёт, если ты откроешь эти двери и позволишь мне уйти. Пускай это бесчестно и несправедливо, но я хочу, чтобы мы оба приняли свою судьбу достойно. Я должна умереть, а ты должен следовать закону. Предложение сбежать было отчаянным шагом. Да, Гейдж знал, что после этого его, в лучшем случае, ждёт лишение титула и забвение. Вероятнее всего, он бы просто отправился на плаху вместо Элоизы, потому что никто бы не поверил, что это случайность. Да и Гейдж не стал бы лгать, выдумывая подлые легенды о том, как она одурманила его, чтобы заполучить ключ. Откровенно говоря, он уже представлял, как выйдет в зал суда без закованной в цепи Элоизы и гордо сообщит всем собравшимся, что отпустил её, поскольку считает невиновной. Но Гейджу действительно показалось, что он к этому готов. Он чувствовал себя виноватым за то, что не может ничего поменять, и вслед за этим приходила мысль, будто он прожил уже достаточно. Триста пятьдесят лет — это неприличная сумма годов, оскорбление матери-природы и самого Господа Бога, установившего срок человеческой жизни. Его собственная жизнь уже не казалась ему такой большой жертвой, но и пойти против последней воли Элоизы он не мог. Даже если бы он прямо сейчас отпёр замок и открыл перед ней дверь, она бы осталась сидеть в темнице неподвижной куклой. А если бы силком отсюда вытащил, то вернулась бы в темницу и села бы на прежнее место. Он прекрасно знал эту непоколебимо сильную девушку, глубоко послушную своих моральных принципов. — Ты права. Наверное, это испытание, этот тёмный путь, на котором мы оказались, я должен пройти один. — Гейдж плавно опустил подсвечник на пол, оставив его по ту сторону — чтобы в последних часах жизни Элоизы осталось хоть немного света и тепла. Он взялся ладонями за прутья решётки и томительно выдохнул, вновь размышляя над её словами. Смирение не спешило посещать его. Он не хотел, чтобы всё закончилось так, и начинал ненавидеть себя за свою беспомощность. Отблеск огня отразился в его тёплых глазах, позволяя понять, что это один из переломных моментов. Когда сваи, на которых всё стоит, начинают рушиться. Будто где-то вблизи маячил момент, когда станет нечего терять. Казалось, Гейдж уже готов был совершить ошибку и пойти всем наперекор, Элоиза это видела и не могла допустить, чтобы он, по собственной глупости, лишился всего, что получил с таким трудом. Она не знала Гейджа так хорошо, как могла бы. Как хотела бы. Откровенно говоря, всякие его отношения имели общую черту: всегда было что-нибудь, что Гейдж желал утаить, умолчать, спрятать. Он оставался сильным даже тогда, когда без объяснения причин садился перед камином и закрывал лицо руками, уберегая свои слёзы от глаз очередной возлюбленной. Но даже перешагивая через огромное количество секретов, которые наполнили их отношения, Элоиза знала, что Гейджу пришлось пожертвовать многим, включая себя самого. Того, что он имел сегодня, было недостаточно, чтобы перекрыть ту боль, которую он нёс на себе. И всё же, это было гораздо лучше, чем если бы это всё отняли и заменили на презрение, на наказание, которого он совершенно не заслужил. Ему было несложно запутаться в своих решениях, когда каждое из них сваливалось на голову, имея огромное значение. Обязанностью Элоизы сейчас было дать ему понять, что он не должен позволить себе отчаяться и ощутить, будто можно больше не играть в эту игру, обесценив свою душу. — Уходи, Гейдж. Уходи и будь тем, кем тебя хотят видеть. Но, пожалуйста, пообещай мне, что ты сделаешь всё, чтобы рано или поздно справедливость восторжествовала. — напоследок попросила Элоиза, взяв его за руки. — Я тебе обещаю. Я буду бороться за твою честь до самого конца. — клятвенно вымолвил Гейдж, чувствуя, как тает, касаясь её нежных рук в самый последний раз. Их прощание растворилось чистым, непорочным поцелуем на губах, и встреча вынуждена была окончиться. Перед тем, как настал час суда, Гейдж вновь попытался опровергнуть обвинение, но Лестата это так слепо гневило, будто совсем не важно, виновата Элоиза или нет — будто её казнь в любом случае станет концом всех неприятностей. Ноэль встал на сторону Гейджа, и тогда Гилберт укорил его в предвзятом, необъективном взгляде, замыленном любовью к своему дорогому приемнику. Словом, ни Гейджа, ни Ноэля никто слушать не стал. Лестат охотно принял сторону фон Лабарра, а тому это заметно польстило. — Пусть так, — прошептал Ноэль, положив ладонь на дрожащее плечо Гейджа, что стоял перед зеркалом и немигающим взглядом смотрел в своё отражение. — Если Элоиза Бакстер действительно невиновна, то это станет известно очень скоро. Разве ты не хочешь посмотреть на лица Гилберта и Фореста, когда Лестат догадается, что с их подачи всё пошло кувырком? — Не хочу, — немстительно сказал Гейдж. — Я хочу, чтобы для обнажения правды не пришлось пожертвовать жизнью невиновной женщины. — Увы, это вынужденная жертва. Мы бессильны, — тоскливо напомнил Ноэль, и сжав его плечо чуть крепче, почти сразу отпустил руку. — Я вижу, ты хочешь побыть один. Помни, что до заседания осталось полчаса. И если что-то будет нужно, то ты знаешь, где меня найти. Гейдж благодарно кивнул. Его мысли были поглощены предстоящим судом, и ему совсем не хотелось видеть кого-либо возле себя. Сейчас он понимал, что их любовь, хоть и надломилась, но не угасла окончательно. И от этого было только тяжелее воспринимать реальность. Он слишком много упустил, слишком много врал себе и окружающим, а теперь груз вины, опускающийся на душу, казался неискупимым. Как только дверь за Ноэлем закрылась, Гейдж механически опустился на ковёр и уронил взгляд в пол. Перед его глазами мелькали языки пламени, ровные петли, переброшенные через балку на помосте для публичных казней. Его молодость была тем временем, когда каждую неделю было необходимо видеть, как кого-нибудь несправедливо лишают жизни. И это всегда были люди, которых он хорошо знал. С которыми здоровался каждое утро в городе, на ярмарке или под вечер возле трактира. Это были люди, которые растили детей или только мечтательно о них вздыхали. Живые, полные надежд и страха смерти, которая гораздо раньше времени стучалась к ним в двери под ликом городского судьи. Это не могло пройти бесследно, не оставив и бледного отпечатка на коже души. Гейдж помнил их и чувствовал себя причастным. Даже тогда, когда не его рука затягивала петлю или роняла спичку в стог сена под чужими ногами. Он винил себя за то, что не мог ничего изменить. Когда процесс начался, Элоизу, закованную в беспощадные цепи, вывели на обозрение собравшейся толпе. Зал был разделён на две стороны: в комфортабельных креслах с высокими спинками сидели члены совета первородных вампиров и их приближённые — на правах руководителей судебного процесса. Гейдж нервно стучал пальцами по обитому изумрудным бархатом подлокотнику, бесцветно глядя в толпу напротив: там собрались все члены ордена и представители других альянсов союза. Все эти лица были приятно обеспокоены, а Гейджа пробивало на тошноту при мысли о том, с какой охотой они дожидались чужой смерти. Эта толпа, наряженная и современная, ничем не отличалась от толпы грязных бедных пуритан, которые когда-то с замиранием сердца наблюдали за проведением инквизиций. Среди них были приспешницы покойной Изабелл Гарди — Гвинерва Берк и Бретта Соулик. Среди них находились мисс Морана Сибли и Эрин Каомханах как участники расследования, мужская часть четы Бейкеров — Долан, как член совета старейшин, и Алан, как вожак стаи оборотней. Среди них сидели и шериф Стивен Аркетт с офицером Джеймсом Роджерсом. — Пора. — шепнул Ноэль Гейджу, и тот со слабой готовностью кивнул, медленно поднимаясь из кресла, чтобы подойти к старинной трибуне для выступлений, которая давно уже стала ненавистной. Оказываясь подле неё, глядя в лежащую на ней книгу с законами ордена Клыков и заготовленными текстами для официальных выступлений, куда нужно было только подставить своё имя, Гейдж всегда успокаивал себя тем, что вершит правосудие. Это редко помогало снять с себя клеймо убийцы, но он хотя бы верил в то, что защищает невиновных от преступника. Это спасало его честь. Сегодня этого ощущения не было. — …Добрый вечер, дамы и господа. На сегодняшнем судебном заседании орден Клыков рассматривает дело по обвинению Элоизы Корнеллы Бакстер в следующих особо тяжких преступлениях, нарушающих закон ордена Клыков и закон договора Проклятой Крови: в убийстве двух человек, тридцативосьмилетнего Чарльза Хопкинса и двадцатидвухлетнего Джереми Паркера, и в прилюдной демонстрации своей сверхъестественной сущности, — громкий и чёткий, разросся голос Гейджа. Он даже не вчитывался в текст, который давно уже был безупречно заучен. — Суд проходит под главенством первородного вампира Лестата де Шевреза и двух древних вампиров Гилберта фон Лабарра и Ноэля Кавелье… Официальная часть с вступительной речью, максимально приближенной к современным юридическим стандартам, сегодня искренне Гейджа раздражала. Но вместе с тем ему очень не хотелось, чтобы поток монотонных формальностей прекращался, потому что он знал, что тогда ему придётся приводить приговор в исполнение. Момент был всё ближе. К обвинению публично приложили доказательства, которые Гейдж изнова попытался опровергнуть. Когда ничего не вышло, стали опрашивать свидетелей, а именно — Морану, Эрина, Стивена и Джеймса. Все они выступили против Элоизы. По обязательству, после этого высказывались те, чьё мнение должно было быть учтено при выносе приговора — представительницы власти Ковена, представители стаи оборотней и члены совета первородных. Каждая из сторон должна была прилюдно предложить наиболее подходящую преступнице участь. Несмотря на то, что она уже была предрешена, было необходимо соблюсти видимость паритета и позволить остальным высказаться. — Настоящим, я, Гейдж Арлен Кавелье, приближённый совета первородных вампиров и назначенный главой ордена судья, от имени ордена Клыков, провозглашаю приговор суда признать… — голос Гейджа предательски дрогнул, пока он, будучи не в силах отвернуться, смотрел на выведенную в центр зала Элоизу. Он глухо кашлянул и из последних сил продолжил. — Признать Элоизу Корнеллу Бакстер виновной и… Назначить ей наказание в виде смертной казни путём обезглавливания и… Привожу приговор в исполнение. Последние слова он выговорил с большим трудом, зная, что предстоит сделать дальше. Пустой, с глазами гораздо сильнее обречёнными, чем у Элоизы, Гейдж вышел из-за трибуны и остановился напротив неё. Она безмятежно посмотрела ему в лицо, показывая, что готова с достоинством принять свою участь, и это убило его. — Сделай то, что должен. — прошептала Элоиза, безжалостно разрывая его сердце на куски. Всё это время Кавелье старался перебороть своё беспокойство, но сейчас он снова безнадёжно впал в отчаяние. Несколько мгновений Гейдж стоял как каменный, поскольку не знал, способен ли заставить себя сделать это. Не знал, как найти в себе силы, чтобы исполнить свою обязанность. Зато прекрасно знал, как худо станет его будущее, если он позволит себе проявить слабость на глазах у толпы, с которой сдуло всякий шум в этот тёмный момент. Прилипшие к памяти осколки их былой страсти не позволяли сдвинуться с места, нарушить глубокое молчание и дать свидетелям торжества то, чего они так беспощадно жаждут. Внутри взметнулся страх, смешавшийся с высветлившимся в памяти окровавленным эшафотом, на котором когда-то стоял его отец, бездушно затягивающий петлю на шее невесты родного сына. «Ты был рождён, чтобы стать убийцей. Не отвергай свою сущность, не мучайся миражами, представляя себя светлым человеком. Тебе станет легко рушить чужие жизни, коли ты признаешь, что весь от головы до пят — кровожадное чудовище» — принесло ему в голову, словно поездом, мчащим по рельсам, одни из первых слов, что сказал ему Лестат при первой встрече. А Гейдж так и не признал себя кровожадным чудовищем за три сотни долгих лет. Отравленный чёртовым колесом воспоминаний, из которого невозможно было выбраться, Гейдж стоял и мысленно рушил себя. — Прошу тебя, — Элоиза потухши улыбнулась, изрекая своим красивым ртом такие тихие слова, чтобы слышал только он. — Не смей меня мучать. Точно околдованный, он подошёл ещё ближе, сделал решающий шаг, и его руки завладели её шеей. Напоследок, неуловимо для чужих глаз, любовно погладили мягкую кожу, чтобы навсегда запомнить, как она ощущается. Её голова покорно лежала в его ладонях, а взгляд без всяких слов признавался в любви, бесполезно стараясь внушить уверенность в светлом будущем, которое обязательно излечит его от сегодняшних ран. Элоизу по-прежнему с обеих сторон держали двое вампиров, но ощущение было такое, будто они в целом мире одни. — Элоиза Корнелла Бакстер, — исписывая её лицо терзающими душу воспоминаниями, соорудил Гейдж. В рот ему будто песка с горсткой насыпали, но он всё же сумел продолжить. — Твои последние слова? — Погибнуть от Ваших рук — великая честь для меня, мой господин. — храбро произнесла Элоиза, без тени страха рассыпая свой голос по всему залу. Зал отвалился, погасли беснующиеся голоса и жаркие аплодисменты. Её глаза помертвели раньше, чем Гейдж бросил оторванную от тела голову на пол. Его руки и безупречный костюм окропило проклятой кровью. Густой, грязно-красной, пахучей. Гейдж не чувствовал, будто умер вместе с ней. Гейдж чувствовал, будто её кровью забрызгало не только его белую рубашку, но и его надломленную душу. — Настоящим, я, Гейдж Арлен Кавелье, приближённый совета первородных вампиров, от имени ордена Клыков, провозглашаю приговор суда приведённым в исполнение. Темнота навалилась на душу, затягивая собой взгляд. Гейдж готов был поклясться, что уже не помнил, как залил её вытащенное на улицу тело керосином и бросил в него спичку. Это было неотъемлемой частью ритуала, но никогда он ещё не ощущал, как вместе с рёвом огня погибает часть его жизни. — Как ты? — спросил Ноэль, отыскав Гейджа в отдалении от эпицентра событий, пытающегося окровавленными руками поджечь сигарету. — Не люблю, когда руки в крови. Не найдётся ли платка? — спросил Гейдж цинично и холодно, ощущая себя опустевшим до последней капли. Всего лишь спустя несколько минут после смерти Элоизы Гейдж чувствовал себя нормально. Его сознание, подавленное и расколотое, пребывало в прострации, не будучи готовым переживать разрушительные эмоции. Он знал, что впереди его ждёт не одна ночь глубокой тоски, мучений совести и ненависти к каждой клеточке своего тела. Но в данную секунду Гейдж мог думать только о табаке и сильном желании умыть руки. Её кровь на них — единственное, что от неё осталось после того, как её тело и голову, разделённые друг от друга, радостно сожгли.