Тот, кто гасит свет

С точки зрения психологии совесть – это чувство долга, основанное на эмоциональной привязанности к другому живому существу (часто, но не всегда человеку), или к группе людей, или даже в некоторых случаях ко всему человечеству. Марта Стаут

Сил подняться в спальню у меня не осталось — все как-то разом навалилось: пропавшая девочка, стервозная агент ФБР. Все эти ее колкие расспросы, слова, произнесенные вслух и угаданные среди молчания. Ой, вот только не будем делать вид, что я ничего не понял. Женщина, которая сделала себя сама, сильная женщина в мире сильных мужчин — она смотрела на меня и видела кого? Просто наложника человека, поставившего себя над законом; воспользовавшегося мощью и могуществом структуры, в которой она служила, в своих интересах. Что ж, отчасти она права в том, что он действительно воспользовался бюро в своих целях. Здесь она имеет полное право негодовать. Насчет меня… нет, здесь она ошибается. Стефани Конрад из тех людей, которые смотрят под скретч-пленку, но я уже и сам не понимаю, где заканчивается маскировочный слой. Есть просто я и Ксавьер. Даже если бы он пришел однажды и сказал, что у него ничего не осталось — ни единого доллара, ни одной идеи — у него все равно оставался бы я. Вот так-то. Дело не в особняке, не в шикарных шмотках, дорогих машинах или подарках. Дело в нем и во мне. Дело в том, что я, как и три года назад, как и шесть лет назад, просто люблю Ксавьера Блэкхëрста. Уснуть я сегодня все равно не смогу, так что привожу в порядок гостиную — убираю последствия полуночных посиделок. Мысленно считаю людей, которые останутся на завтрак: Ксавьер, Тайлин, Камилла, Стефани и я. И трое детей; но они, скорее всего, встанут гораздо позже. Так что я начинаю потихоньку готовить завтрак на пятерых. Мысли переключаются на Мелоди — симпатичную жизнерадостную любительницу собак. Когда Бронкс тихо ушел, настигнутый собачьей старостью и букетом возрастных заболеваний, Мелоди рыдала едва ли не сильнее Тэм. Они нашли друг друга в скорби и превратили ее в основу крепкой надежной дружбы. В свою очередь мы ближе познакомились с Элейн и Робом — родителями Мелоди. Частенько приглашали их на ужин или выбирались куда-нибудь вчетвером. Мне всегда это было немного смешно — настолько взрослые отношения. И Элейн, и Роб старше нас с Ксавьером — Мелоди их третий, поздний ребенок. Самая долгожданная и любимая девочка в их семье. Старшие братья не чаяли в ней души, как и родители, понятное дело. Роб руководил строительной фирмой, и когда я решил построить кемпинг на берегу озера неподалеку, Ксавьер предложил нанять его компанию. Так наши дружеские отношения стали взаимовыгодными, а контракт, обеспеченный деньгами Ксавьера, помог фирме Роба преодолеть финансовые неурядицы, заложив основу будущего благополучия Мелоди. Погрузившись в безрадостные размышления, я не замечаю, как открывается задняя дверь кухни за моей спиной. Слышу только шелест и мягкий стук, с которым она закрывается. Я не вздрагиваю, не пугаюсь — если Белла не предупредила, значит это свои. Охранную систему я, разумеется, включил, несмотря на агента с пушкой. Белла не присылает никаких уведомлений, а значит это — единственный человек, кто не забывает снять ее тревожный маячок. Единственный человек, кто предпочтет дверь со двора парадному крыльцу. Я оборачиваюсь, улыбаясь.       — Ксавьер… — улыбка гаснет, сползая с губ. Ксавьер похож на чужака. На тень. На призрака. Его темные глаза пусты; они, как дыры в пространстве – поглощают свет и ничего не дают взамен. — Вы нашли ее. Я не спрашиваю, и без того очевидно. Тысячи мыслей начинают хоровод в голове: что случилось, как мы скажем Тэм, что мы будем делать, как ты… но я молчу и смотрю на него через стол кухонного острова. Ксавьер тоже молчит, но постепенно собирается, его взгляд сосредотачивается на моем лице, и острый кадык дважды дергается, словно он собирается заговорить, но слова — не те. Не те, которые нужно.       — Дай мне почувствовать себя живым, Джейден. Шепот пепла и мертвой травы. Голос, сорванный во время блужданий по лесу, подстреленная птица, упавшая в гнездо, истекая кровью. Я обхожу кухонный остров и встаю напротив него. Если он сорвется — я умру. Все умрут. Никто не выживет, если один упадет. Осторожно беру за запястье его руку и, засовывая себе под футболку, кладу на сердце, вздрагивая от ледяных прикосновений его пальцев. Выгнувшись ему навстречу, стаскиваю свою футболку через голову, стаскиваю толстовку с него, путаюсь пальцами в его ремне. Его поцелуи горят на моих плечах, оставляют следы засосов на ключицах, поднимаются нежными касаниями вверх по шее и заканчиваются укусом на мочке уха. Я едва слышно рычу, исступленно впиваясь зубами в его плечо, когда он достает презерватив, освобождает меня от джинсов и укладывает спиной на кухонный остров. Мы — единственные выжившие в обожженной космической пустыне мира. Мы — потерпевшие крушение. Мы — все, что имеет значение и смысл. Вот этот момент. Вот эти руки, упирающиеся в мои плечи. Его горячий шепот: «Смотри». Голос, перед которым невозможно устоять. Закидывая ноги на его бедра, прижимаю к себе. Забываю обо всем. О догорающей ночи. О завтраке. О том, что где-то дальше в его огромном доме существуют другие люди. Он и я. Здесь. Сейчас. Одна рука ловит мое горло, ложится бабочкой на нитку пульса, вторая скользит по коже груди, лаская рельеф живота и спускаясь ниже. Запрокинув голову, смотрю в его глаза, хочу видеть, как он рождается вновь, как загорается в непроницаемой ночи зрачков огонь. Как костер желания стирает из памяти вспышки фонарей в ночном лесу, голоса волонтеров, выкликающих друг друга, отблески луны отраженные от жилетов. И не вижу. Его там нет. Нет за границей черного стекла потухших глаз. Нет со мной в тот момент, когда он резко, почти грубо, входит в меня, присваивая, заполняя. Впиваясь ногтями в его плечи, я закусываю губу, чтобы не перебудить весь дом. Переношу руку на его затылок, уже почти задыхаясь от бешеного ритма, бьющегося во мне, и тогда он наконец, опускает взгляд и смотрит на меня, в меня. Видит меня. Наклоняется и перекрывает поцелуем крик, готовый сорваться с моих искусанных губ. А потом меня накрывает волной оргазма, и мир разлетается блестками искр и перестает существовать. Пока я вытираюсь бумажными полотенцами, пока нахожу разбросанную одежду — Ксавьер уже одет. Сидит на полу, скрестив под собой длинные ноги, упираясь затылком в ящики острова. Я не сразу понимаю, что происходит, когда ныряю в футболку, натягивая ее на себя, и слышу странный звук. А потом понимаю — Ксавьер смеется. Я никогда не слышал этот глухой смех. Это — истерика, боль. Это — слезы, которые он потерял. Этот смех — крик человека, потерявшего себя. И у меня внутри все переворачивается, замирает. Обрывается. Почти четыре года назад, бросая кусок мяса со снотворным моей собаке, Алексис говорила Таю: «Ты не понимаешь, на том видео он смеялся». И сейчас, могу поспорить, я слышу тот самый смех. Опускаюсь на пол рядом с ним. И хотя больше всего на свете мне хочется сейчас прижать его к себе, я понимаю, что так нельзя. Тихо зову по имени, пока наконец его пальцы, вздрогнув, не находят мою руку. Пока этот жуткий смех не обрывается, застряв в подреберье. Пока он не замолкает, закрыв лицо свободной рукой.       — Мы нашли ее.       — Я понял, — не выпуская его руки, подбираюсь и сажусь на пол рядом с человеком, который разваливается сейчас на куски. Я иду по минному полю, не зная, какое слово взорвется под его ногами. — Где Тай?       — Пьет у Дестини. Дестини тоже принимала участие в поисках. В группе Ксавьера. Значит, скорее всего, он пьет не «у», а «с». И, значит, Тай ей сейчас нужнее.       — Может, нам на какое-то время взять ее к себе?       — Она не оставит свой кабак. Мы справимся, — он отводит руку, и узкая ладонь безвольно повисает, упираясь запястьем в колено. — Мы все: ты, я, она, Тайлин. Мы справимся, Джей. Стефани здесь?       — В гостевой, — в моем голосе капризные нотки, но ничего с этим поделать я не могу. — Пассивно-агрессивно спит на твоих простынях и считает меня наложником. Я неопределенно машу рукой в сторону кухонного стола, где он только что… только что доказывал мне, что живой. Я как бы говорю ему этим жестом, что отчасти она, возможно, права. И Ксавьер настолько удивленно смотрит на меня, что не выдержав, я усмехаюсь. Дурацкий специальный агент Конрад может считать меня хоть ковриком у порога — главное, чтобы Ксавьер так не считал.       — Она завидует или ревнует, Ксавьер?       — Она просто немного не любит нас. Или меня.       — Не любит она меня. А тебя она хочет.       — Ничем не могу помочь ее горю. Я в душ, Джей. Когда он встает, выпуская мою руку из своей, я обнимаю свои колени и долго смотрю ему вслед. Смотрю, пока вижу его наяву и потом смотрю, пока вижу его глазами памяти: высокая гибкая фигура танцора, обманчиво плавные движения — хищник среди своих охотничьих угодий. Мой джекпот в лотерее кошмара. Иди ты к чертям, Стефани Конрад. Когда Белла присылает уведомление о сработке дверей гостевой спальни, я уже варю кофе. Переливаю его в многоразовый термостакан, плотно закрываю крышкой. Прислушиваюсь к легким шагам, замирающим на границе открытой кухни и, небрежно поведя плечом, позволяю футболке чуть соскользнуть, обнажая зацелованную ключицу. Мы, наложники, имеем право так делать.       — Доброе утро, специальный агент Конрад. Вы предпочитаете сэндвичи с тунцом, клаб или вегетарианские?       — Доброе. Вегетарианский, пожалуйста. Завернув несколько вегетарианских сэндвичей в пергамент, я опускаю сверток в бумажный пакет, и, прихватив термокружку с кофе, наконец оборачиваюсь к агенту с самой радушной улыбкой из своего арсенала. Холодная синева глаз, словно водопад ледяного душа, обрушивается на меня, цепко подмечая все детали. Я не могу игнорировать и должен уточнить: несмотря на то, что ведет себя Стефани как сука, выглядит она отлично. Даже в семь утра. Подтянутое тренированное тело, загорелая кожа, удачно контрастирующая со светлым джемпером нежного пудрового цвета, светлые джинсы скинни подчеркивают идеальную фигуру. Просто кукла Барби, мечта пубертатного подростка, а не суровый агент ФБР. Думаю, что ей должно быть лет тридцать, если семь лет назад она уже начинала служить в бюро, но на первый непридирчивый взгляд, она смотрится моложе. Во многом именно благодаря фигуре, как мысленно резюмирую я.       — Знаешь, — она подчеркнуто смотрит на мою ключицу, — думаю, что мы неправильно начали. Просто вы оба и весь этот бедлам, как снег на голову. Вряд ли, конечно, мы подружимся… Я опираюсь о край столешницы позади и скрещиваю на груди руки. Пакет с сэндвичами и кофе стоят между нами — дары перемирия. Может быть. Вообще-то, я ведь не злой парень, так что поправляю ворот футболки и киваю.       — Ты права. Не тот день, чтобы делить мужика, Стефани. Забирай свой завтрак. Тебя вызвали куда-то там, куда вызывают агентов и полицейских?       — Да, пришел запрос можно ли отозвать меня из отпуска, раз уж я уже на месте. Так что я согласилась, — она пожимает плечами, разворачивая барный стул от стойки в мою сторону, и садится. — Ксавьер вернулся с новостями?       — Ага, — я непроизвольно мрачнею, в ушах все еще стоит жуткий глухой смех. — Похоже, что его группа нашла Мелоди. Впервые со вчерашнего вечера я произношу это имя вслух. И тут же все разлетается на куски. Потерявшаяся девочка получает имя и перестает быть абстрактной. Это — Мелоди. Наша соседка. Подруга Тэмми по школе, по играм. Ее ровесница. Девочка со светлыми волосами, с поцарапанной коленкой. Мелоди, которая так плакала, когда умер Бронкс. Дочь наших друзей. Дочь Элейн и Роба. Ее больше нет. Еще вчера она была. Была живой. Она бегала, смеялась, грустила, радовалась. Переживала из-за учебы, из-за мальчиков, из-за сверстниц, из-за пустяковых детских проблем. Два дня назад у нее было будущее, а теперь — только пустота. Пустота там, где была жизнь. Пустота там, где была Мелоди, крутящейся воронкой разрастается во мне.       — Не думай об этом, Джейден, — Стефани, оказывается, еще здесь. Сидит напротив и смотрит на меня. — Думай о тех, кто жив.       — Если, — мой голос срывается и затихает, я продолжаю шепотом, — если ФБР привлекли, значит, это была… плохая смерть? Так? Я уже знал, что это была плохая смерть. Догадался по Ксавьеру. По тому, что Тай не вернулся. По тому, что Дестини не зашла. По молчавшему телефону. Но это нужно было произнести вслух. Облечь в плоть слов. И Стефани кивает.       — Плохая смерть, — говорит она вслух. Агент встает и забирает пакет и кофе. Я протягиваю руку, достаю из вазы ключи от своего пикапа и молча отдаю ей. Вчера Стефани привез Ксавьер, но сегодня ей предстоит много ездить.