Красные и Белые

- … доложите обо мне начальнику штаба. Сергей Петрович смотрел на адъютанта с плохо скрываемым раздражением. И это было не удивительно, после такой дороги! Сбежав с поезда, он был вынужден добираться до расположения части «на перекладных», а кое-где и вовсе пешком, да и «перекладные» эти зачастую оказывались древними клячами и крестьянскими телегами, накрытыми соломой с бесконечно торчащими из сена горлышками бутылей, какими-то мешками и накрытыми пестрым рядном ящиками. Он чертовски устал, стер, казалось, себе все ноги, и в горле все еще першило от проклятой южной пыли. Его внешний вид – пропыленный пиджак, кепка и стоптанные сапоги – должно быть не внушили адъютанту полковника Александрова должного почтения, отчего он не поспешил доложиться начальнику, а несколько минут прокопался у стола, пока не соизволил, наконец, выполнить свои служебные обязанности. - Полковник примет вас. Прошу. Мысленно Сергей Петрович обложил адъютанта грубой бранью, за которою, произнеся от такое вслух, вполне можно было схлопотать вызов на дуэль, если бы дуэлям в этом мире еще осталось места. Полковник Александров встретил его холодно. Немедленно затребовал бумаги, и углубился в чтение, время от времени бросая на Лаваля цепкие взгляды, словно сличал с невидимым описанием, хоть Сергей Петрович и точно знал, что никакого описания нет и в помине. Чтобы скрыть свое раздражение, капитан принялся осторожно оглядываться по сторонам, изучая обстановку. Штаб квартировал в трехэтажном здании, видимо раньше отведенным под какое-то государственное учреждение, о чем красноречиво свидетельствовал барельеф с двуглавым орлом, и не облетевшая голубая краска на фасаде. И кабинет свой, несмотря на скромные условия, полковник содержал в чистоте и некотором даже уюте. Обитый кожей диван, словно из другой эпохи, добротный стол, венские стулья. Даже немецкие часы в серебряном корпусе, на каминной полке, хотя и исполнял камин в удушающей такой жаре скорее декоративную функцию. Да и сам полковник, в застегнутом на все пуговицы мундире, с «Анной», «Владимиром» и полным набором крестов на груди, смотрелся весьма солидно и даже в чем-то импозантно. Сергей Петрович словно забылся на секунду, будто вновь ощутив себя в генеральном штабе в Петербурге. - Прошу простить мне холодный прием, капитан, и мою настороженность. Но мне необходимо убедиться… - Что перед вами капитан Лаваль, полковник? – Услышал вдруг Сергей Петрович хорошо знакомый голос. – Так не сомневайтесь, это он и есть. Здравствуйте, Сергей Петрович. Кисляев изменился. За то короткое время, что капитан его не видел, полковник заметно похудел и словно бы осунулся. Только взгляд водянистых голубых глаз остался таким же цепким, да пролегли у рта глубокие складки. Он неспеша вошел в кабинет, вальяжно развалился на диване и жестом пригласил Лаваля сесть. - А я ведь так и знал, что вы не будете ждать. Возьмёте инициативу в свои руки, так сказать. - Мне пришлось так поступить, - дипломатично ответил Сергей Петрович, хотя внутри просто кипел от возмущения. - Вот так и отвечайте, Сергей Петрович! – Кисляев широко улыбнулся и всплеснул руками. – Хотя, признаться, на минуту я подумал, что вы начнете обвинять меня во всех смертных грехах и несомненной угрозе вашей жизни. Сергей Петрович сухо поклонился и ничего не сказал. Выяснять, отчего полковник бросил его, и зачем подослал «лже связного» в данный момент было не место и не время. Лучше потом. Как-нибудь. И желательно без свидетелей. - Что ж, я рад что всё так быстро выяснилось, - произнес Александров, с явным облегчением в голосе. То ли сам не хотел в капитане ошибиться, толи предчувствовал какие-то неясные Лавалю, но тягостные обстоятельства так и не случившегося «выяснения». И Сергей Петрович склонялся ко второму предположению, особенно если учесть, что «проверкой» занялся бы Кисляев лично. – Я обо все доложу лично Антону Ивановичу. Вы же, прошу вас, отдыхайте, приводите себя в порядок, я распоряжусь. Вечером же, милости прошу, отужинать в нашем кругу. Сергей Петрович сухо поклонился и вышел вслед за адъютантом. Как выяснилось в последствии, полковник прикомандировал к нему и денщика, что в купе с уютной комнатой и баней было весьма кстати. Пока денщик брил его, капитан безмолвствовал – необходимо было тщательно продумать линию поведения. Ему не верилось, что Кисляев так быстро успокоиться, и примет водворение Лаваля в ставку Деникина как должное. А это означало, что необходимо было не терять бдительности и быть начеку. А еще он успел убедиться, что в армии, во всяком случае в той её части, что попалась ему на глаза, царил если не образцовый порядок, то весьма близко к таковому – караулы исправно находились на местах, лошади были накормлены, амуниция и оружие солдат в порядке. Отчего он с некоторым даже злорадством вспомнил грязные обмотки на ногах красных и тертую гимнастерку князя Волчакова. Мысль о том, что он жив лишь благодаря небрежному «сдался ты мне» конечно посетила голову, но тут же пропала – никакой благодарности к отпустившему в нем не было и в помине. Как вы то ни было, к вечеру за ним явился адъютант, и сопроводил его на квартиру Александрова. Квартировал полковник недалеко, в апартаментах какого-то богатого купца, чему свидетельствовали аляповатые, бездарные, на взгляд Сергея Петровича, картины на английских обоях, соседствующие с плохо подобранной, хотя и дорогой мебелью. Общество, как обозначил для себя Сергей Петрович, тоже было плохо подобрано, под стать квартире. Кроме самого Александрова с неизменным адъютантом, Сергею Петровичу представили дочь полковника, бледную, и чем-то будто напуганную девицу, некоего поручика Ленского, видимо имеющего на девицу какие-то виды, шумного щеголеватого командира одного из полков, и худого, как жердь, армейского интенданта. А также хозяина квартиры в дорогом, хотя и немного помятом пиджаке, и полосатом жилете. С хозяином была и хозяйка, оставляющая за собой такой шлейф ароматов, что Сергей Петрович едва не задохнулся. Вскорости прибыл и Кисляев, а с ним некая мадам в вульгарном, кричащем туалете, сунувшая Сергею Петровичу ручку для поцелуя, над которой он с отвращением склонился, дабы не нарушать этикет. Ждали Голицына, прекрасно знакомого Лавалю по службе в Генеральном штабе. Наконец явился и он, и тоже в сопровождении адъютанта. Тепло приветствовал Сергея Петровича, что несколько того успокоило и избавило от изрядной доли внутреннего раздражения. - Прошу к столу, господа! – Засуетился хозяин, немедленно приобрётший сходство с ярморочным зазывалой. Хотя кто знает? Может с этой малопочетной должности он и начинал свое восхождение? Хозяин суетился, первым распахнул дверь в обеденную залу, и по его лицу ясно читалось острое желание продемонстрировать свое гостеприимство и удивить необычайной щедростью. Хотя удивлять, на взгляд Сергея Петровича, особенно было нечем. Среди разномастных бутылок, опытный глаз Лаваля сразу выделил заливного осетра и несколько кривоватые горки крученой ветчины, соседствующие с весьма прозаичными солеными грибами и серебряными вазочками с икрой. Появилась пара слуг, отчего-то в розовых, атласных рубахах, точно в трактире, захлопали пробки, в бокалы полилось игристое. Поначалу говорили мало, и словно бы неохотно, обсуждая какие-то внутренние дела и личностей, о которых капитану еще нечего не было известно. Но он внимательно слушал говорящих, запоминал фамилии и обстоятельства, инстинктом чувствуя, что эти сведения ему обязательно понадобятся. Особое воодушевление о окружающих вызывало массовое пополнение армии за счет донских казаков, судя по разговорам, крепко обиженных советской властью. Щеголеватый командир полка по фамилии Домбровский, и вовсе в шутливой форме предложил ходатайствовать перед командующим, «наградить красного черта Троцкого за блестящую идею», имея в виду, должно быть, те самые драконовские меры так возмутившие пресловутых казаков. Шутке посмеялись, хотя по мнению Лаваля, Домбровский не слишком и шутил. Видимо, такие «шутки» были вполне в характере офицера, отличающегося излишней горячностью, но никак не дальновидностью. Странно, что Кисляев его не одернул – Сергей Петрович знал, что полковник этакие «горячие головы» терпеть не мог, и всегда находил возможность осадить. Но он, судя по всему, уже вел в штабе Деникина какую-то свою игру, правила и цели которой Лаваль еще не знал и не понимал. Но уже старался понять всенепременно. - Господа! Господа! – Хозяин стремительно, с какой-то даже младенческой подвижностью, вскочил на ноги, чудом не задев стол объемным животом. – Я предлагаю тост. Тост! Ухватил сосисочными пальцами ложечку и звонко застучал ею по хрустальной стенке фужера. - Тост за нашего славного командующего, генерала Деникина! Я верю, что Господь не оставит его своей милостью, и пошлет новые блистательные победы над красной сволочью! За Антона Ивановича и его победы, господа! «Не слишком ли преждевременно говорить о победе?», хотел спросить Сергей Петрович, но, разумеется, не спросил. Напротив, вместе со всеми поднялся из-за стола, и присоединил свой фужер к прочим, с наслаждением слушая несколько уже подзабытый малиновый звон. - Да, будем уповать на Господа, - немного невпопад кивнул головой Александров и неожиданно обратился к Сергею Петровичу: - Что скажите, любезный капитан? Вы ведь через пол страны почитай до нас добирались. Какие настроения ходят? Кого народ поддерживает? - Данный вопрос чрезвычайно волнует господина полковника. – С ироничной улыбкой произнес Кисляев, подмигнув Сергею Петровичу. - Ну что вам сказать, господин полковник, - быстро сориентировался Лаваль. – На этот вопрос я, пожалуй, не могу дать однозначного ответа. Точнее, ответ этот полностью зависит от региона, и его, так сказать, наполнения. И везде не только абсолютно разный, но и крайне изменчивый. - Например? – поинтересовался Александров. - Уезжая из Петрограда, я, разумеется, не мог не видеть удручающей картины так называемого «народного» воодушевления. И на то множество причин. Столица, к добру или к худу, тут уж как посмотреть, индустриализирована, а значит полным-полно рабочего люда, который в общей своей массе прибывает в «красных» настроениях. Но это только поверхностная видимость. Ведь кроме рабочих и всякой матросни, к слову сказать, в массе крайне неустойчивой, в столице осталось достаточно и иного народонаселения. В кругах интеллигенции, к примеру, царит уныние, но в большинстве своем, переворот они не приняли и вовсе не жалуют большевиков. А есть ведь еще служащие, купцы, мещане, и народишко мастью помельче, без особой радости взирающие на все эти выкрутасы советов. - Вот! Вот! Я же говорила вам, Антон Аркадьевич, дорогой. – вступилась «хозяйка», вновь пустив во все стороны удушающие волны духов. – Образованные люди непременно встанут на нашу сторону! - Я бы не слишком на них рассчитывал, дорогая, - как не странно, умные мысли оказались способными посещать иногда и голову хозяина. - Господа интеллигенция только болтать здоровы. А как до защиты отечества доходит, так нет их! - Я бы не был столь категоричным, - вставил свое слово поручик Ленский, будто бы имел перед глазами примеры, позволяющие судить об обратном. - Бог с ними, - поморщился Александров, прекращая завязавшееся обсуждение. – Речь вовсе не о них. Мы вас перебили, господин капитан, прошу простить. Лаваль кивнул. - Наладить сносную дисциплину у красных тоже не получилось. Видели бы вы какой хаос царит сейчас на железных дорогах! И не только! В стране чрезвычайно скверно с продовольствием, процветает спекуляция, какие-то серые рынки, большевики, конечно, пытаются из разогнать, но без особого успеха. Я собственными глазами видел, как некий господин пытался обменять подлинник Ренуара на мешок картошки! И что вы думаете? Над ним только смеялись, и никакую картошку, разумеется, не давали! - Какой ужас! – всплеснула руками хозяйка, опять обдав Сергея Петровича противным шлейфом, хотя он мог побиться об заклад, что дама никогда в глаза не видала этого самого Ренуара, или имела о нем весьма смутные представления. - Недовольство всей этой вакханалией зреет, господа, зреет изнутри, в этом я полностью уверен, - продолжал Лаваль. – За пределами же столичных городов дела обстоят еще серьезнее. Крестьянство присмирело, война внушает им ужас, на дорогах полно беженцев. А кому некуда бежать, дрожат за то немногое, что еще сумели сохранить. - Я не сколько ни сомневаюсь в ваших словах, господин капитан, - вмешался поручик Ленский, - и думаю, что дело так и обстоит, чему сам был неоднократным свидетелем… - Но? – подхватил Лаваль. – Вы ведь хотите сказать «но»? На мгновение Ленский стушевался под взглядами старших по званию, и все же, сделав над собой усилие, продолжил мысль: - Мы совершенно счастливым образом забываем, господа, что несмотря ни на что, большевикам удалось поднять революцию и победить, да и сейчас они еще не побеждены, не взирая на все наши старания. Я думаю, что пока мы рассуждаем как скверно их положение, они учатся, воспитывают собственные кадры, да и наши приспосабливают к делу не без успеха. Это хорошо подтверждает хотя бы ситуация на уральском фронте. - Что-то вы впали в пессимизм, Евгений Петрович, - улыбнулся Кисляев. – А ведь это пагубно, весьма пагубно. - Вовсе нет, - поручик покраснел, как помидор, но не отступил. Сергей Петрович попытался понять, чего же в Ленском было больше - правдивости или глупости, но так пока и не понял. – Я всего лишь хочу сказать, что противника недооценивать нельзя. А мы словно успокаиваем себя, мол еще немного и враг позорно капитулирует. Но как скажите, можно рассчитывать на скорую капитуляцию, если на их стороне оказались не только те, кому сам Бог велел поддержать все эти идеи и лозунги, но и, не побоюсь этого слова, наши люди, коим приличествовало оставаться на своей стороне. А ведь именно они несут красным наш опыт и знания и… - Как же вы молоды и наивны, поручик, - позволил себе короткий смех Кисляев, - прекраснодушны, но наивны. Неужели вы в самом деле уверены, что от немногих ничего не значащих иуд может быть какой-то серьезный вред? Да и какими-такими секретами военного искусства могут может обладать кучка прапорщиков? - Вы словно нарочно потешаетесь под надо мной, господин полковник. Далеко не все они ничего не значат, – не сдавался Ленский. – И далеко не все из них прапорщики, есть и... - Князья… - как бы невзначай негромко произнес Сергей Петрович, но его естественно все услышали. Позже он с легкостью уверил себя, что произнес это в запальчивости, а больше – дабы переключить внимание Кисляева с недальновидного поручика, тем самым выручив его из неприятной ситуации, и это выходило как-то даже «благородно», словом, вполне достойно. Он уже и сам поверил, что проникся добрыми чувствами к глупенькому Ленскому, забывшему, что в присутствии контрразведки не делятся подобными мыслями. - О чем вы, Сергей Петрович? - Да вот, Владимир Николаевич, - произнес он всеми силами делая вид, что рассказывать о подобном он вовсе не хотел, и теперь жалеет о своих словах. – По дороге на юг, встретил в поезде старого знакомого. Вы вряд ли знали его лично, но фамилия, уверяю вас, на слуху. Его сиятельство, князь Сергей Григорьевич Волчаков. Присутствующие посмотрели на Сергея Петровича так, словно он бредил наяву. Сергей Петрович не удивился – наверное и сам бы также смотрел. - Ну так и что, князь? – Не понял, или сделал вид что не понял, Кисляев. – Высказывал крамольные мысли о справедливости, дурными словами отзывался об императоре, Царствие ему небесное, или сомневался, вроде нашего Евгения Петровича? - Если бы, - протянул Лаваль с бесконечным сожалением в голосе. – Нет, ехал в рядах красного отряда, в солдатском тряпье, но с оружием, и был, насколько я понял, весьма доволен таким порядком вещей. - Бред! – Полковник Александров передернул плечами. – Я знал эту семью, и не могу даже представить… - Сожалею, господин полковник, - печально произнес Сергей Петрович. – Но это так. - А ошибиться вы не могли? – Спросил Ленский, которому скорее всего было искренне жаль Александрова. – Обознаться, в конце концов. - Хотелось бы, но – нет. Сержа я прекрасно знал, мы служили вместе при Генеральном штабе. И, кроме того, мы перемолвились парой слов, прежде чем я сошел с поезда. - Вы, должно быть, высказали ему свое удивление, - то ли спросил, то ли констатировал Кисляев. - Естественно. - И? - Князь уверял меня, что чувствует себя прекрасно, готов принять идеи революции и ни о чем не сожалеет. Как я понял, всему виной некая личная история… - Неужто пленила какая-то бойкая красавица-революционерка? – Расхохотался Кисляев. - Скорее всему виной нежная дружба с юнкерских времен, - с деланным смущением произнес Сергей Петрович. – Прошу прощение у дам. Его дружок, как я понял, перепрыгнул из пехотного окопа прямо в командиры красных, и князь отправился за ним. - Эх, хотелось бы полюбопытствовать… - протянул Кисляев, сладко потирая руки. – А имени вы не знаете? - Вот только имя и знаю. Паша. Мелкий такой, знаете ли, смуглый и ну очень серьезный. Этакий Наполеон красного разлива. Он хотел сказать что-то еще, но вдруг заметил, что армейский интендант при произнесенном имени вздрогнул, как будто получил пощечину. Господин Хрустовский, первоначально не произвел на Сергея Петровича впечатление человека, способного хоть на какие-то эмоции. Да, честно говоря, вообще никакого впечатления не произвел. Этакая худая и бледная моль, размытое пятно среди прочих присутствующих, не произнесший за весь общий разговор и пары слов, и вовсе не проявлявший заинтересованности в рассказе капитана. Но сейчас с ним происходила удивительная метаморфоза – лицо скривилось, как у человека, почувствовавшего острую зубную боль, светлые брови съехали к переносице, бледные губы сжались в тонкую линию, а на щеках загорелся румянец, словно интендант почувствовал обжигающий, едва переносимый стыд. Он знал, о ком идет речь, безо всякого сомнения, и услышанная новость буквально раздавила его. Отвлекшись на интенданта, Сергей Петрович чуть было не пропустил возглас Александрова. - Хватит с нас красных «Бонапартов»! От этих «самородков» уже достаточно вреда нашему делу на всех фронтах, вы абсолютно правы, Евгений Петрович! Хотелось бы знать, куда смотрит контрразведка? И почему они все еще не переловлены и не перестреляны, к чертовой матери! - Успокойтесь, успокойтесь, Николай Николаевич, - невозмутимо ответствовал Кисляев, примирительно подняв ладони с растопыренными пальцами. – А то так вы договоритесь до того, что мое ведомство и вовсе бесполезно. - Этого я не утверждал. – Сбавил пыл полковник. - Вот и хорошо. Увы, контрразведка не всесильна, чтобы разом прихлопнуть всех предателей, вы наверняка это понимаете. Для подобной миссии у нас просто не хватит людей. Пока не хватит. Но я думаю, нам удастся дискредитировать их в глазах новых хозяев. А значит добиться того, чтобы красноперые сами исполнили нашу работу. Что вы кривитесь, поручик? Сергей Петрович успешно подавил усмешку. Нет, не тому, что Кисляев заметил гримасу Ленского, не смотря на свой расслабленных и добродушный вид – о способности полковника все замечать он прекрасно знал и сам. А усмехался он скорее над прямодушием и даже каким-то глупым бесстрашием Ленского, вздумавшего так открыто показывать свое истинное отношение к его словам. - Это бесчестно. - Что именно, Евгений Петрович? - Выходит, мы не можем победить их в честном бою, и вынуждены опускаться до лжи. Действовать исподтишка, чтобы нейтрализовать своих недругов. - Ну а вы что предлагаете? Мне действительно интересно. - Я считаю, господин полковник, что мы должны быть в состоянии показать отступившим, что они сделали неверный выбор, забыв о своей присяге. Ведь все они когда-то присягали государю императору перед ликом Господа. Деяниями своими доказать, что правда на нашей стороне, что мы способнее, сильнее, что за нами народ, что… - А если он не за нами? - Но ради чего мы тогда сражаемся, если не ради России? Если нам нечего противопоставь большевикам, чтобы в глазах людей быть предпочтительней, нежели власть советов? Ведь в одном я уверен точно – в этой войне выиграет тот, Россию получит тот, за кем пойдет большинство, за кого будет народ. - И вы не считаете, что в этой борьбе все средства хороши? - Нет, не считаю, - упрямо произнес Ленский. – Если мы не сможем завоевать поддержку, то вскоре просто перебьем друг друга, и плодами этой бойни воспользуются третьи лица, которые просто возьмут разоренную страну голыми руками. - Господа, господа, довольно, - спутница Кисляева вяло махнула тощей ручкой в направлении говорящих. – Ваши разговоры утомительны до крайности. Сергей Петрович часто замечал, что и от глупых женщин нередко бывает практическая польза – своими несвоевременными и подчас наивными репликами они сами того не понимая, были способны прекращать самые щекотливые темы. Что ж, Ленский должен был быть благодарен даме за вмешательство. - В самом деле, господа, - поддержал её Голицын. – Мы же собрались отужинать, чтобы, так сказать, за вкусом пулярки забыть на время о наших горестях и заботах. А политику и военные дела оставьте для штабов и поля боя. В конце концов здесь дамы, а это им вряд ли интересно. - За присутствующих дам! – Первым подхватил посыл Голицына радушный хозяин, вновь вскочив на ноги – Сергей Петрович не переставал удивляться, как ему это так ловко удавалось, с его-то комплекцией – одновременно жестом отдавая распоряжение наполнить бокалы. Дамы, за исключением дочери полковника, оживились, легкомысленно закрутились во все стороны, жестами и взглядами благодаря присутствующих за долгожданное внимание к своим персонам. - Позвольте рассказать вам один весьма курьезный случай, свидетелем которого я стал. Мы обедали у великого князя, и вот, извольте себе представить… Сергей Петрович позволил себе перевести дух, пропуская рассказ Голицына мимо ушей. Нет, на лице его оставалось заинтересованное выражение, на губах лежала расслабленная полуулыбка, и до слуха долетало нечто вроде «очаровательное декольте», «бедняга не знал, куда деть глаза», «представьте себе, попало прямо в…», «а великий князь, улыбнулся, и сказал…», но мысли Лаваля витали в совершенно иных сферах. Общая картина была еще далека от полного понимания, но некоторые моменты можно было считать совершенно очевидными. Кисляев активно «копал» под полковника Александрова, и Ленский, видимо приближенный к особе полковника, сам того не желая, становился неким «козырным тузом» против своего покровителя. Зачем Кисляеву понадобились эти «игры», Лаваль не знал, и даже не догадывался. Устранить «конкурента»? Глупо, какая может быть «конкуренция» между штабом и контрразведкой? Скорее первый мог опасаться второго и желал бы его снятия с должности, но ничего подобного капитан не заметил. Посадить в штаб своего человека, подвинув Александрова и его сторонников? Что ж, это, пожалуй, ближе к истине, и такой ход очень даже возможен, особенно ежели учесть очевидную разницу во взглядах и отчетливо чувствующуюся антипатию друг к другу. Может быть Александров имеет какое-то влияние, «вес», к примеру в глазах главнокомандующего, может быть главнокомандующий тоже не в восторге от Кисляева и его пронырливой братии, может быть… Тут Сергей Петрович понял, что вступил на путь предположений, не подкрепленных пока ничем, кроме собственного воображения, и поспешил остановить сам себя. Этак он способен много чего «напридумывать», неизбежно удаляясь от истины, а это значит, сам загонял себя на ложный, и чрезвычайно вредный путь. Так что лучше было остановиться и вернуться к действительности. Взрыв смеха оповестил Сергея Петровича, что Голицын закончил свой рассказ. Он тоже присоединился к веселью, всем своим видом показывая, что все это время слушал байку и ни о чем посторонним не думал. Но это не помешало ему зорко проследить за присутствующими. Громче всех хохотали хозяин дома и пылкий Домбровский. Полковник кисло улыбался, его адъютант копировал выражение лица патрона, хотя по его глазам было видно, что история ему понравилась. Интендант, кажется, вовсе не слушал Голицына, прибывая в глубокой задумчивости. Воспользовавшись передышкой перед чаем, капитан извинился и выскользнул за дверь. В просторном коридоре, у окна, стоял поручик Ленский и тоже о чем-то сосредоточенно думал, время от времени хмурясь и тревожно поглядывая в окно. Сергей Петрович хотел было пройти мимо, но что-то заставило его остановиться подле Ленского и произнести: - Вы крайне неосмотрительны, Евгений Петрович. Первоначально ему показалось, что поручик его не услышал – все так же смотрел в темноту, словно силился разглядеть нечто скрытое от глаз. Но затем все-таки повернул голову. - О чем вы, господин капитан? - Вы, безусловно, человек чести, и многое вам претит, но высказываться столь откровенно в присутствии контрразведки слишком опрометчиво. - Не думаю, что господин Кисляев заподозрит меня в неблагонадежности. Он достаточно искушен в своем ремесле, и, полагаю, прекрасно понимает, что здесь нет ни сочувствующих красным, ни врагов. И мое мнение оценил скорее, как наивность и идеализм, и не воспринял всерьез. — Это вы так думаете. Сергей Петрович тянул паузу, как заправский актер. Вздохнул, достал портсигар, вытряхнул папиросу с наслаждением затянулся, посмотрел в окно, будто в самом деле заметил за ним нечто интересное. Ждал, когда же Ленский осознает его слова, когда в светловолосой голове забрезжит сначала легкая тревога, затем ожидание, перерастающие в панику. Но… не дождался. Поручик терпеливо, но без всякого волнения, смотрел на него таким кристально чистым и честным взглядом, что Лаваль заподозрил неладное. - Вы что-то хотели мне сказать, Сергей Петрович? Тогда прошу вас, говорите прямо. Я скверно разбираюсь в намеках и недомолвках. - Я это уже заметил. Сергей Петрович опять поглядел в окно, естественно ничего не увидел, и наконец повернулся к поручику лицом. - Видите ли, я знаю, господина полковника несколько дольше и без сомнения лучше, чем вы, хотя черт побери, не думаю, что смогу когда-нибудь разобраться в этом человеке! - Не бранитесь, Сергей Петрович, не надо. – Скривился Ленский, словно брань – единственное, на что он обратил внимание. - Хорошо, - Лаваль криво усмехнулся. – И все же хочу вас предупредить. Не думайте, что полковник будет оценивать вас по достоинствам, это опасное заблуждение. Он будет оценивать вас так, как выгодно ему. И если, к примеру, ему будет мешать кто-то из близких вам людей, положим господин Александров, то он с легкостью возведет вашу честность и вашу наивность в нечто, способное сыграть ему на руку, подаст ваши слова под таким соусом, что любой, услышавший их поверит, что вы опасно засомневались в правильности белого дела, и даже подумываете перебежать на другую сторону. А тот, кто покровительствует вам, следовательно, тоже замешан в вашей мнимой измене. Поэтому, хорошенько подумайте над моими словами, прошу вас. Я вижу вашу искренность и даже восхищаюсь ею, и мне очень не хотелось бы, чтобы вы послужили пешкой в партии полковника. Потому что, уверяю вас, вы проиграете, в этой партии, у вас нет никаких шансов. - Что ж, благодарю за совет. Хотя и не очень понимаю, Сергей Петрович, зачем вы мне все это говорите… Ленский в само деле выглядел… растерянно, что ли? Или умело претворялся, что было чрезвычайно сомнительно. Ведь казалось, что тут непонятного? Всё же очевидно, и иного толкования быть не может, а подишь ты! Не понимает он! - Полагаю, вы чем-то приглянулись Сергею Петровичу, поручик. И он решил вас предостеречь. И я бы очень внимательно прислушался к его словам. Появление Кисляева застало обоих врасплох. По спине Сергея Петровича прошла неприятная судорога, что уж было говорить о несчастном Ленском, залившемся краской по уши. Полковник выкатился из вечернего полумрака, словно до этого момента удачно прятался в тени разросшихся фикусов и настурций, устроил, так сказать, засаду в тропическом лесу. А ведь Сергей Петрович на весь этот «дендрарий» даже внимания не обратил. И когда, интересно, Кисляев умудрился незаметно выскользнуть из гостиной? Как долго прятался? Что успел услышать? - Не беспокойтесь, господа, я вас не подслушивал, о чем уже жалею, - поведал полковник, зажимая губами папироску. – И да, поручик, кажется, вас хотела видеть Анастасия Николаевна. Ленский пробормотал извинения и спешно покинул коридор. - Вы хотели со мной поговорить? – Взял с места в карьер Сергей Петрович, давая полковнику понять, что легко разгадал уловку с «Анастасией Николаевной». - За что вы мне нравитесь, Лаваль, так это за умение все схватывать на лету. – Засмеялся Кисляев, окутав капитана струйкой горьковатого дыма. – Но вот с поручиком вы зря так. Не оценит господин Ленский ваших благородных намерений. Сергей Петрович пожал плечами – откуда, мол, вам знать? Хотя и сам был похожего мнения. - А со шпиком вы ловко, ловко. Раз, - и по макитре! Хвалю! А то я, грешным делом, подумал, что можно вас списать со счетов. Гниете где-нибудь в подвалах ВЧК. - Не вашими ли стараниями? – Раздраженно произнес Сергей Петрович, стараясь не отводить взгляд от водянистых глаз полковника. - Ну, ну, Сергей Петрович, кто старое помянет… Мне было необходимо выиграть время, чтобы замести следы и вырваться из столицы. - И вы решили сделать меня разменной монетой чтобы спастись самому? - А вы? Вопрос прозвучал так неожиданно, что капитан не справился со вздохом и подавился дымом. Закашлялся, замахал ладонью, пытаясь восстановить дыхание, а заодно понять, на что намекал Кисляев. Тот терпеливо дожидался окончания пантомимы, и должно быть радовался про себя, что с какой легкостью сбил Лаваля с волны праведного гнева. - Удивлены? Я все знаю про вас, Сергей Петрович. Так что не надо заниматься чистоплюйством, и пытаться поддеть меня, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре. Вы и сами пытались выиграть тоже самое время, и спасти свою блестящую шкуру, а расплатился за вас этот недалекий поэт, - как его там? - которого вы успели втянуть в наше предприятие, поймав на свойственное всей интеллигенции тщеславие. И вряд ли испытывали по этому поводу муки совести. Так что не надо глупых упреков! В критической ситуации приоритеты принадлежат тем, кто имеет больший вес и большую пользу для дела. Это разумно и это правильно. Остальными же можно пренебречь. - Что с ним? – машинально спросил Сергей Петрович, хотя до разговора с Кисляевым, вовсе про Батова не вспоминал. - Ничего хорошего, - жестко ответил полковник. – План полностью провален, ячейка раскрыта, и тем, кому, в отличии от нас с вами, не повезло скрыться, рассчитывать на милость красных не приходится. Впрочем, ваш протеже, кажется, сумел улизнуть. Хотя и не знаю, надолго ли ему хватит такого везения. Впрочем, я не об этом. Как не прискорбно это осознавать, но кое в чем господин Ленский оказался прозорливее нас. Они действительно учатся, и надо признать, довольно успешно. - А что вас заставило бежать из столицы, полковник? - Чекисты взяли полицейский архив. Надеюсь, вам не надо объяснять, насколько ценными были тамошние сведения? Сергей Петрович сухо кивнул – объяснения были излишни. Шпионы, шпики, провокаторы, осведомители на жаловании, тайные агенты охранки, как уже раскрытые, так и те, кто успел подвизаться к новой власти, и на кого бы в жизни не упало подозрение. Вся эта сеть просто вылетала в трубу, её нужно было создавать заново, а это – колоссальный труд и колоссальные ресурсы. Странным было только то, что Кисляев раскрыл ему карты – он не любил признаваться в поражениях. А уж такого масштаба тем более. - И вы решили… - Я решил спасти то, что еще можно спасти. Я говорю об информации, прежде всего. - Разумеется. «Конечно, было бы крайне странно, если б ты заговорил о людях. Они же всего навсего расходный материал, не так ли? И не имеют для тебя никакого значения. Впрочем…» - «и для меня тоже», повисло в воздухе. Сергей Петрович прогнал подобную мысль из головы, и достал новую папиросу. - Поэтому, перед тем как я продолжу, от вас потребуется откровенный ответ. Вы готовы работать на меня здесь и сейчас? Как вы знаете, я не делаю дважды таких предложений. Черт его дернул согласиться! Ведь знал же, что Кисляеву нельзя доверять, радовался же, откровенно радовался, что избавился и от самого полковника, и от подобной «работы», свободе своей радовался, так что ж опять? Любопытство взяло? — Вот это другой разговор, Сергей Петрович. Кисляев выглядел довольным. Будто бы заранее знал, что Лаваль согласиться, даже не попытавшись поднять себе цену. В этот момент Сергей Петрович почувствовал, что его опять обманули. Ощущение было не из приятных, к тому же абсолютно неотвязным. - Должен вам признаться, господин Александров напрасно предполагал, будто контрразведка даром ест свой хлеб. Помните, я вам говорил про информацию? Так вот. Мне удалось внедрить в ряды красных своих «кротов», и надо сказать, их сведения несколько нивелировали наши потери. Например, доставили почти полный список иуд, перешедших на сторону советов. - Я надеюсь, уж этого «крота» вам удалось сохранить? – поинтересовался Лаваль, хотя прекрасно знал ответ. - Так ли это важно, Сергей Петрович? – не стал отвечать на вопрос Кисляев. – Как там у Шиллера? «Мавр сделал свое дело…». Это теперь не важно, важно другое. А именно, сам список. Там, кстати, и загадочный «Паша» князя Волчакова имеется. Некий господин Герман, бывший поручик бывшего же Новомосковского полка. А вы, боюсь, за романтической историей упустили самое главное. - Что же я упустил? - То, что господин Герман, видите ли, успешно командовал полковой разведкой. А нам совершенно не надо, чтобы он обучил сему полезному делу наших врагов. Понимаете меня?