***
Ногицунэ не торопился. К Стайлзу нужен был деликатный подход. Он был умён, подозрителен к незнакомцам, внимателен к деталям и находчив в трудных ситуациях. Если бы он сделал что-то слишком быстро и очевидно, Стайлз непременно заметил бы, что что-то не так. Итак, он был осторожен. Стайлз ничего не подозревал. — Ты опоздаешь, пап. Ногицунэ притаился за цветочным горшком, в котором растение давно усохло. Отбрасываемая им тень полностью скрыла его присутствие. Стайлз был там, стоял посреди кухни в пижамных штанах и футболке. Сонный, помятый после сна, но выспавшийся, что прослеживалось в его мягкой улыбке и твёрдых движениях. — Думаю, мне простят моё опоздание, учитывая, что я всего лишь хочу провести утро с сыном. Стайлз улыбнулся на это. Солнечно, немного озорно — что было его неотъемлемой частью, — и широко. Ногицунэ наблюдал за ним, прослеживал каждое движение, запоминал непроизвольные жесты, мимику и тон голоса. Тщательно каталогизировал эмоции, стоящие за его действиями, считывал чувства, проскальзывающие в глазах при взгляде на отца. Ему нужно было знать избранного смертного не только изнутри, но и снаружи. Если Ногицунэ хотел сделать всё правильно, ему следовало проявить педантичность. — Не бросай меня на амбразуру. Тара обязательно припомнит мне это, когда я принесу тебе ужин. — Кто сказал, что я останусь там на ужин? — Гора бумаг на твоём рабочем столе. Ногицунэ не видел за этими словами упрёка или горечи, но шериф, похоже, всё равно встревожился. — Ты же знаешь, после Мэтта… Давай так, сегодня я задержусь допоздна, а завтра проведём вечер вместе. Время отца и сына, а? Стайлз хмыкнул и указал на шерифа пальцем, придав своему лицу притворно серьёзное выражение. — Я словил вас на слове, сэр. Завтрашнее окно в вашем расписании принадлежит мне. Шериф засмеялся, потрепал сына по голове и направился к двери, не забыв бросить на прощание слова любви. Ногицунэ провожал его взглядом, едва сдерживая отвращение, которое бушевало в нём от тех тёплых, приторных эмоций, витающих вокруг членов семьи Стилински. Ногицунэ метнулся к ближайшей тени, намереваясь на время покинуть своего человека. Глаза Стайлза напряжённо следили за усохшим растением в старом цветочном горшке.***
Человеческая культура не была чужда Ногицунэ. Он скитался среди смертных многие годы и успел привыкнуть к их перманентному свойству придавать слишком большое значение словам, звукам и цифрам. Бесспорные принципы их наук, их жизней, устоявшихся на основах веры, инстинктов и ложного понимания бытия. Его смешила математика, его смешила твёрдая уверенность людей в том, что «два плюс два» обязательно должно быть равно «четырём». Его забавляла относительность, хотя попытка объяснить потенциально существующие закономерности Вселенной всё же была достойной. Высшей мерой порядка был хаос. В хаосе можно было увидеть симметрию, можно было найти связность. Однако в той же степени хаос был неуправляем, дик и непонятен. Не было смысла искать последовательность непоследовательного — Ногицунэ предпочитал плыть по течению и использовать хаос в своих интересах. Люди обучали друг друга. Передавали опыт прошлых поколений будущему и упорно повторяли уже известные и задокументированные ошибки. Ногицунэ видел в этом примитивность, хотя некоторые прозвали такой порядок вещей человечностью. Стайлз не был таким. Он не был человечно примитивен. Стайлз помнил, как оступался он сам и люди вокруг него — и никогда больше не совершал подобных ошибок. Он знал порядок и в той же мере принимал хаос, вычленяя из этого то, что было ему необходимо (совсем как сам Ногицунэ). Он видел людей насквозь, обладал знанием, выживал среди тех, кто обладал физическим превосходством и опытом. Единственным его недостатком была верность, а точнее — объекты его верности. Сентиментальность, любовь, привязанности — моменты, являющиеся препятствием в строгом прагматизме. Вещи, сбивающие людей со следования по логичному, точно продуманному пути. Эмоциональные связи, требующие внимания, отдачи и учёта. Как бы прекрасен ни был Стайлз, он тоже подвергся этому человеческому недостатку. Ногицунэ стряхнул кровь с когтей и почти лениво перетёк в другую форму — человеческую оболочку полицейского, который только что умер от вспоротого горла. Он стал ниже, приземлённее. Гравитация, казалось, придавливала его к земле, тело было неповоротливым, тяжёлым куском мяса. Плохо слушающиеся пальцы нашли в кармане брюк телефон, и Ногицунэ нажал несколько кнопок. — Лопес? Ногицунэ прокрутил в голове те немногие воспоминания, которые успел впитать в себя, прежде чем убил полицейского. — Добрый день, шериф. Мне очень жаль, но я не смогу выйти на дежурство завтра вечером. Моя бабушка совсем плоха. Мне нужно уехать как можно скорее. — Лопес. Мне жаль твою бабушку, но ты же знаешь, что я не могу позволить себе отпустить кого-то сейчас. Твой отпуск только через несколько месяцев. Когда выйдут Лайонел и Курт. — Я знаю. Поэтому я решил уволиться. Секунду на линии звенела тишина. — Ты не можешь вот так подвести нас сейчас, Ник. — Мне предложили работу в штате, где я смогу быть рядом с семьёй. Мне очень жаль. Ногицунэ изверг ещё несколько банальностей, пообещал заехать за документами и сбросил звонок. Люди порой бывали такими утомительными. Тело Николоса Лопес лежало у его ног, когда он набирал следующий номер. — Никки? — Привет, мам. Как поживает бабуля? - протяжно протянул он, имитируя безразличие, с которым Николос Лопес относился к благополучию своей кровной семьи. — Ты же знаешь, она в больнице уже вторую неделю. Почему ты звонишь? Что-то случилось? Ногицунэ подтолкнул носком сапога голову Ника и та безвольно перекатилась, натягивая уцелевшие связки и мышцы на шее. — Я уволился и, зная шерифа, он позвонит кому-нибудь из семьи, чтобы справиться обо мне. Я хотел, чтобы ты знала. — Ох, Ник. Почему ты?.. Он пошевелил пальцами, стараясь быстрее привыкнуть к нахождению в искусственном, неправильном теле. Была причина, по которой он вселялся только в избранных. — В Бейкон Хиллс последнее время происходит… всякое. Я хочу перебраться в место поспокойнее. Не то, чтобы это было твоим делом. — Я уже говорила, Ник, мне жаль. То, что произошло тогда, было моей виной и я… — Не имеет значения. — Ногицунэ поправил униформу, стоя перед зеркалом. — Я переезжаю. Уволюсь и сменю номер. Хочу начать всё с чистого листа. — Никки… Николос Лопес у его ног, какие бы намерения и планы ни были у него на уме, больше никогда не сможет помириться с матерью, совершившей опрометчивую ошибку и оттолкнувшей своего сына. — Удачи, мама. Человеческие драмы были незначительны в общем плане вещей, но Ногицунэ любил их. Они были его развлечением, пропитанием, помощью в достижении личных целей, и они никогда не устаревали. Ногицунэ закатал рукава, присел перед трупом на корточки и принялся делать наименее любимую часть приятного досуга — прятать тело.***
Стайлз был неукротим. Неунывающий, улыбающийся, сильный и несгибаемый. Упорный, знающий, чего желает, и умный. Великолепный. — У неё много слов, но она всегда молчит. Крепка, как скала, но одно слово — разрушит. Поэтична и неуловима, в её отсутствии — насилие. Когда молод — высок, а когда стар — низок. Всегда перед нами, но невидимо. Ногицунэ снова укутал Стайлза хвостами, устроившись поверх одеяла и наблюдая за его умиротворённым от спокойного сна лицом. Острые когти были спрятаны в ожидании. Стайлз проснулся поздно. Комната была погружена в тень, душная тяжесть жары стесняла грудную клетку. Ногицунэ из-под кровати наблюдал за тем, как он раздвигает шторы и открывает окно, чтобы впустить утренний прохладный воздух. Он совершал свои обычные человеческие дела, сменял одежду, собирал книги в сумку, шепча под нос что-то едва ли разборчивое. Стайлз не был раним, и ни в коем случае не был жалок, но Ногицунэ претила мысль о том, что в этом может заключаться вся его короткая жизнь. В обыденности, в повседневной рутине обычного смертного. Ногицунэ скользнул на кухню раньше Стайлза. Шериф уже собирался уходить, и он едва успел нашептать ему на ухо несколько слов. Мужчина остановился у двери, обдумывая что-то долгую секунду, после чего подошёл к лестнице, ведующей на второй этаж. — Стайлз! Ногицунэ притаился в тени за горшком с усохшим цветком. — Я думал, ты уже ушёл, — слишком весело для этого унылого утра улыбнулся Стайлз. Его причёска была в беспорядке, он на ходу натягивал фланелевую рубашку, спускаясь по лестнице. — Ты опоздаешь в школу. Почему ты проснулся так поздно? Стайлз обернулся, удивлённый раздражением, прозвучавшем в словах отца, но не подал виду. Ногицунэ наблюдал за его нейтральным выражением лица, когда Стайлз готовил для себя простой тост. — Будильник не сработал, а шторы были задёрнуты. Я успею к первому уроку. — Но ты не успеешь позавтракать. — Я успел бы, если бы ты хоть раз приготовил его мне. — Стайлз в ту же секунду, как слова сорвались с его губ, сжал зубы и прикрыл глаза от досады. — Извини. Я успею к первому уроку. Шериф несколько секунд смотрел на него, настороженный и уязвлённый. Ногицунэ едва ли чувствовал триумф от того, что сумел посеять между ними раздор, — это было слишком просто для того, чтобы искренне радоваться победе. — Я не приду сегодня вечером, — негромко сказал шериф, отворачиваясь и надевая рабочую куртку и кобуру. — Лопес уволился, а Гарт не захотел работать вместо него. Мне пришлось взять его сегодняшнее дежурство. Стайлз вскинул голову, едва успел скрыть своё напряжённое выражение лица от отца. Его губы расползлись в ободряющей улыбке. — Всё в порядке. — Ногицунэ полагал, что у Стайлза всегда всё в порядке. Тем легче ему было делать свою работу. — Почему он уволился? — Сказал что-то насчёт того, что хочет быть поближе к семье. Стайлз недоверчиво приподнял бровь. — Поближе к семье? Он терпеть не может свою мать, а когда его бабушка легла в больницу, он пошёл в бар, чтобы это отметить. Именно это Ногицунэ и обожал в нём. Он знал всё и обо всех, вызнавал новое почти небрежно в давней привычке. Если вы связались со Стайлзом Стилински, распрощайтесь со своими секретами — он узнает их раньше, чем вы запомните его имя. — Может быть, это была просто отговорка. В любом случае, он уволился и теперь нам нужно разделить его смены между собой. — Взгляд шерифа смягчился, когда он посмотрел на сына. — Извини, сынок. Мне правда очень жаль. Стайлз отмахнулся от него, кривя губы в озорной — насквозь лживой — усмешке. — Я тогда встречусь со Скоттом. Нужно помочь ему с контролем всей этой Альфа-силы. Шериф ему поверил или захотел поверить. Ногицунэ не стал наблюдать за их прощанием. Он уже успел наслушаться слов о любви на всю оставшуюся жизнь. Вместо этого он снова проскользнул в спальню Стайлза, намереваясь внести в его вещи некоторые изменения, чтобы как следует сбить с толку, но его внимание привлекла белая доска с несколькими крупно написанными словами, и он не смог сдержать довольного урчания, рождённого в груди. Книга. Тишина. Справедливость. Свеча. Будущее. Теперь он чувствовал триумф. Сладость от мысли, что такой человек, как Стайлз, совсем скоро будет у него в руках. Каким умным, каким внимательным он был. Ногицунэ хотел, и это желание ошеломило его — он редко жаждал чего-то только для себя, редко хотел что-то получить не только для того, чтобы добиться цели, но и для того, чтобы насладиться этим. Стайлз был исключительным и в этом. Ногицунэ не мог найти в себе сил для удивления этому факту.