***
Ногицунэ сбросил очередную человеческую кожу, размышляя. Облачаться в тела смертных, которые ему не подходили, всегда было неприятно и отнимало уйму сил, но в этом конкретном случае усилия того стоили. — К сожалению, направленные к вам Пэрриш, Гойл, Стивенсон и Браун не прибудут ещё несколько месяцев. Некоторые получили более приемлемые для них предложения, другие — остались на дополнительное обучение. Ногицунэ беззвучно заскулил, чувствуя, как чужое обличие так и норовит соскользнуть, обнажая его, прячущегося за фасадом смертного. Складки кожи, пластичные и едва управляемые, смещались, заставляя его неловко придерживать их руками — такими же неповоротливыми и некоординированными, как и всё тело, больше похожее на пустую марионетку, управляемую неумелым кукловодом. — Но двое из них уже подписали контракт. Они не могут уйти. — Голос Ноа Стилински был твёрд. — Мне нужны эти люди. Ногицунэ изобразил сочувствие и озабоченность, но не был уверен, что всё прошло гладко — он был слишком измотан нахождением в неподходящем теле, чтобы продолжать этот разговор. Насколько же легче была физическая расправа с проблемами. Если бы она была ещё и эффективней, Ногицунэ никогда не был бы там, где был сейчас — он наслаждался бы кровью, которая пропитала бы его шерсть и капала с клыков. — Браун и Стивенсон нашли кое-какие лазейки, шериф. Но Пэрриш обещал перевестись к вам при первой же возможности. Он похлопал шерифа Стилински по плечу и пообещал сделать всё, что в его силах. Через минуту он уже забыл об этом обещании. Пару звонков, несколько убийств, шантаж — всё казалось таким простым, несмотря на неприятный опыт с неподходящими телами смертных, что Ногицунэ даже не верилось, что всё это происходит в действительности. Шериф Стилински не скоро сможет расслабиться, неся одну кадровую потерю за другой. Стайлз как раз отложил скрипку, когда Ногицунэ скользнул за тень цветочного горшка, вернувшись после очередной миссии. На столе остывал ужин, так и не съеденный шерифом, и Стайлз молча накрыл тарелку фольгой и спрятал её в духовке. Они поднялись наверх. Стайлз спрятал скрипку и развернулся к доске, выглядя нерешительно. — Ты слышал когда-нибудь о парадоксе Коракса? Ногицунэ остановился рядом с ним, глядя на пустую доску — Стайлз в какой-то момент стёр все ответы на загадки, которые Ногицунэ нашёптывал ему, и лис не мог вспомнить, когда именно он это сделал. В последнее время он всё чаще выпускал Стайлза из виду. — Парадокс крокодила. Я расскажу тебе о нём, если ты расскажешь мне что-нибудь, что кажется тебе интересным в нашем мире. В мире смертных. Ногицунэ ничего не ответил, но Стайлз уже знал достаточно, чтобы определить его настрой, его присутствие или отсутствие. Это было одновременно и его преимуществом и проклятием — ощущать кого-то рядом, но не видеть и не быть способным его прогнать, было подобно пытке. — Крокодил выхватил из рук египтянки мальчика. Ребёнка. Он дорог ей, и она, конечно, хочет его вернуть. Ты знаком с таким чувством? Желание защитить, потребность спасти? Может быть, даже любовь? Ногицунэ наблюдал за его выражением лица, и рассеянность, которая была написана на нём, сказала ему, что Стайлз не нуждается в ответе. Он размышлял, пытался понять существо, которое отличалось от всех, кого он когда-либо знал. — Она умоляла крокодила вернуть сына, и крокодил ответил: он вернёт ей мальчика, если мать правильно угадает, сделает он это или нет. Если женщина права — он вернёт мальчика. Если нет — крокодил заберёт её сына. Ногицунэ задался вопросом, почему смертные так любят придавать животным и неодушевлённым предметам человеческие свойства. Почему персонификация распространялась так глубоко в их культуру, охватывая всё, от стихийных явлений и богов, до предметов обихода, в которых изначально не было ничего, что указывало бы на мыслительный процесс или даже наличие физиологических функций. — И здесь происходит парадокс. Пусть египтянка ответит, что крокодил не отдаст ее сына. Если она права и крокодил никогда не намеревался вернуть ее ребёнка, то крокодил должен его вернуть. Однако тем самым он нарушает своё слово и противоречит ответу матери. — Стайлз провёл пальцем по белой доске, его лицо было непроницаемым. — С другой стороны, если мать ошибается и крокодил действительно хотел вернуть мальчика, крокодил должен оставить ребенка, даже если он не собирался этого делать, тем самым вновь нарушая своё слово. Это немного схоже с парадоксом лжеца. Ногицунэ кивнул, чувствуя прилив веселья. Стайлз всегда знал, как сделать их маленькие игры наиболее забавными. — Итак, я крокодил? — А я — мальчик, — кивнул Стайлз. — И как бы ты ни старался, ты не сможешь получить меня. Даже если мать тоже этого не сделает. Думаю, мы застрянем в этом парадоксе навсегда. Ногицунэ оскалился, продвигаясь вперёд. Глаза Стайлза были прикованы к доске, но Ногицунэ убедился в том, чтобы Стайлз чувствовал каждое прикосновение, каждое намерение, которое он вкладывал в свои движения и слова. — Мне кажется интересной ваша креативность, — поделился Ногицунэ, выполняя свою часть сделки. — Смертные могут быть изобретательными. Вы созидаете наравне с разрушениями. Это не может… не впечатлять. Стайлз опустил взгляд, безуспешно пытаясь разглядеть то, чего не могли увидеть его глаза. — Ты считаешь нас жалкими. — Я считаю жалкими их, — тут же поправил Ногицунэ, чувствуя волнение и необъяснимый трепет, который настигал его только в моменты, предшествующие исполнение его грандиозных планов. Сейчас он возник в ответ на проницательный взгляд умных глаз. — Ты особенный, Стайлз. Ногицунэ скользнул в тень, и в ту же секунду дверь распахнулась, показывая раскрасневшегося Скотта. Он широко улыбался, а его футболка намокла от пота. — Скотт. — С кем ты разговаривал? — беззаботно спросил Скотт, оглядывая его комнату. Улыбка не сходила с его лица. — Мы с Айзеком бегали наперегонки. Думаю, он оправдает своё поражение тем, что не хотел видеть твоё лицо так скоро. Стайлз фыркнул, опуская вопрос Скотта, словно он и не был задан. — Ты выглядишь, как собака, вывалившая язык после бега. Откуда вы начали? — Мы пробежали несколько кругов по заповеднику, потом от школы до катка, а оттуда — к дому Лидии. Потом вернулись в дом Хейлов, пробежали несколько кварталов вокруг лофта Дерека. А оттуда уже к тебе. Я мог бы убить кого-нибудь за стакан воды. — О, я знал, что ты пришёл ко мне не просто так, — хихикнул Стайлз. Ногицунэ с удовольствием наблюдал за той трансформацией, которую претерпело его поведение. Из задумчивого и едва ли способного на искреннюю улыбку он враз превратился в жизнерадостного и неунывающего — друга, которым его привыкли видеть. — Подожди минутку. Стайлз поплёлся на кухню, чтобы принести Скотту стакан воды, и Ногицунэ последовал за ним. Он завис рядом с его ухом, чтобы его слова были как можно более проникновенными. — Если мы застряли в этом парадоксе, — начал он, улыбаясь на то, что Стайлз даже не сбился с шага на его неожиданное появление, — обычно Ногицунэ предпочитал молчать в присутствии других людей. — Если никто из нас не найдёт выхода, важно лишь одно. — Ногицунэ сделал паузу, и Стайлз замер, ожидая продолжения в напряжении. — Мальчик останется в руках крокодила, не так ли? Пока мать пытается найти выход, пока парадокс существует — мальчик находится в руках крокодила. Ты находишься в моих руках. И если мы застряли в этом парадоксе… Ты застрял со мной. Со мной, а не с теми, кто тебя любит. Ногицунэ не стал дожидаться реакции, одновременно довольный их взаимодействием и раздражённый затянувшейся прелюдией. Они уже должны были стать единым целым, уже должны были созидать и разрушать вместе. И всё же Стайлз противился. Ногицунэ помнил о своём обещании не недооценивать его. Однако порой хотелось забыть об этом и броситься в пекло, не взирая на последствия. Хотелось отбросить тонкий подход, забыть о терпении и просто взять. Это были опасные мысли — пагубные мысли. Стайлз пробуждал в нём что-то, чего Ногицунэ боялся и вместе с тем страстно желал. Знал ли он желание защитить, потребность спасти? Ногицунэ не умел любить, и думать об этом было глупо, но желание защитить? Он оберегал то, что принадлежало ему. Это и было защитой. Стайлз был одним из тех, кого Ногицунэ собирался защищать, но это было едва ли тем, о чём Стайлз спрашивал его. Человеческие чувства не были ему чужды, как бы ни был идеален Стайлз в остальном. Ногицунэ притаился за горшком, в раздражении смахивая несколько новых, проросших ростков, нежных и очень хрупких, которые образовались вокруг усохшего мёртвого растения. В этом месте не должно было быть жизни.***
Ногицунэ оглянулся, удивлённый местом, которое Стайлз выбрал для практики. Это был закрытый на ночь каток. Резиновая подошва выбранной Стайлзом обуви не скользила по льду, изо рта вырывался пар, но смертный никак не показывал своего дискомфорта. Он положил чехол со скрипкой на лёд у своих ног, неторопливо открыл его и вытащил инструмент, благоговейно проводя пальцами по гладкой деревянной поверхности. Ногицунэ остановился немного позади, с любопытством наблюдая за ним. Ему ещё не удалось увидеть то, как Стайлз практикуется в игре раньше. Стайлз поставил перед собой ноты, положил в пустой чехол ключи, бумажник, баночку с канифолью и сложенную рубашку, оставшись только в тонкой бордовой футболке. Ногицунэ заметил, как мурашки бегают по его коже от холода, но, несмотря на это, руки были твёрдыми, когда он держал смычок. Его взгляд скользнул по стройной фигуре, остановившись у тонкого длинного куска дерева, который лежал рядом с чехлом. Ногицунэ подобрался поближе и понял, что это запасной смычок. Первые ноты разрушили монументальную тишину большого зала, где днём развлекались взрослые и дети. Это не было чем-то драматичным и печальным. Ногицунэ слушал раскаты звонких нот, которые правильнее смотрелись бы, исходя от клавиш фортепиано, и ухмылялся, думая, что этот ритм — не совсем протяжный, но и не торопливый, идеально подходил Стайлзу. Выразительная динамика, насыщенный приятный тембр — музыка не была спокойной и умиротворяющей, но Ногицунэ невольно расслабился, наблюдая за сосредоточенным лицом Стайлза, который не сводил глаз с нот перед собой. Музыка оборвалась на последней ноте, и Ногицунэ проскользнул ближе. Стайлз снял скрипку с плеча и уверенным движением перевернул ноты вверх ногами. На его губах расцвела дерзкая, вызывающая ухмылка. Ногицунэ, удивлённый, наблюдал за тем, как Стайлз начинает играть ту же самую мелодию, глядя на перевёрнутые ноты. — «Путь мира», Мошелес, — прошептал Стайлз, прекращая играть, когда Ногицунэ встал подле него, пытаясь разглядеть ноты. Ногицунэ рассмеялся, когда понял, что делает Стайлз. Он всё ещё продолжал их маленькую игру, которую, как Ногицунэ думалось, он закончил своим поспешным уходом. — «Путь мира». Наш мир будет существовать вечно, несмотря на то, что все в нём порой переворачивается кверху ногами. — Стайлз шептал, не отводя взгляда от нот. — Какими бы монументальными ни были кажущиеся изменения, ничего в своей сути не меняется. Наш мир вечен. Стайлз снова начал играть. Скрипка и смычок не совсем подходили ему по размеру, но он умело скрывал любой дискомфорт, вызванный этим. Он переворачивал ноты снова и снова, левая рука была расслабленна, а глаза полуприкрыты. Ногицунэ, грудь которого раздувалась от непонятного, странного чувства, подобрал запасной смычок и встал у него за спиной. Он положил одну руку ему на талию, предупреждая о своём присутствии, а другой, в которой был смычок, опустил на скрипку, играя со Стайлзом в дуэте, мягко и восхитительно синхронно, едва касаясь струн и извлекая из инструмента насыщенные звуки, которые были порождением их двоих. Они, идентичные в росте, хорошо подходили друг к другу. Ногицунэ положил подбородок на свободное плечо Стайлза, представляя, как они выглядят со стороны, и прикрыл глаза, доверившись своей памяти — играя и не смотря на ноты. — Ты потрясающий, — выдохнул Ногицунэ, когда скрипка замолкла, оставив их в звенящей тишине. Стайлз, раскрасневшийся, прерывисто дышащий и чувствующий головокружение, самодовольно улыбнулся, не смея обернуться. Он всё ещё опасался смотреть на собственное отражение.