Пиррова победа

      Быть запертым в собственном разуме было утомительно.       Стайлз не всегда осознавал, что в действительности заперт. Он проживал день за днём, разговаривал со Скоттом, скучал по отцу, украдкой бросал взгляды на Лидию и не понимал, почему на языке ощущается привкус лжи. Почему декорации школы — знакомые до последней трещинки — кажутся фальшивыми, почему учителя смотрят на него с пустой неосознанностью, а школьники, которых Стайлз раньше едва замечал, теперь действительно стали кукольной массовкой.       Стайлз существовал в мире, где он был единственным живым существом, играя в давно знакомую всем игру повседневных будней. В мире, где всё было иллюзией, искусно созданной Ногицунэ, и где единственным верящим в неё существом был Стайлз.       Однако, когда он просыпался от забытия, вспоминал, почему он живёт в этом неправильном мире, Ногицунэ всегда был рядом.       — Я защищаю тебя, — пожимал он плечами. — Лучше проснуться в мире, где все они давно ушли, чем там, где они страдают, не так ли?       Стайлз не хотел думать о мире, где нет никого, кого он мог бы любить. Ногицунэ не выглядел тронутым, когда Стайлз сказал ему об этом.       — Я обещал, что не буду причастным к их смертям, — указал он. — Я никогда не обещал, что оставлю тебя им.       Вместе мы многого достигнем, Стайлз.       Годы примирят тебя с действительностью происходящего.       Несколько веков и ты забудешь каждого, кто сейчас занимает твоё сердце.       Ногицунэ пугал своей убеждённостью в том, что их будущее неразрывно переплетено. Стайлз дрожал от одной мысли о том, чтобы сдаться этому безумцу и встать рядом с ним, помогая разрушать и калечить.       Иногда ему и правда казалось, что это неизбежный конец. Иногда такой конец казался странно притягательным в своей неизвестности. Но в такие моменты Стайлз думал о том, что прежде чем такой конец наступит, он мог бы побороться за настоящее.       Прежде чем сдаться Ногицунэ, он мог бы прожить жизнь, полную любви и тепла. Прежде чем окунуться во тьму, которой Ногицунэ уже окружал его, по крупице затягивая в свою бездну, Стайлз мог бы насладиться последними лучами света.       — Мы сделаем это, — прогрохотал голос Ногицунэ, убеждающий Лидию во лжи, которую она сама придумала и в которую отчаянно хотела верить.       Стайлз расхохотался, не в силах удержать истерический смех, клокочущий в груди и разъедающий его внутренности, словно кислота.       — Мы сделаем это, — повторил он шёпотом, размышляя, что бы они сделали, если бы узнали, какое жестокое существо заменило их друга. — Ногицунэ? Мы и правда это сделаем?       Ногицунэ не появился перед ним, хотя декорации поля для лакросса, где Стайлз в очередном приступе самоанализа осознал себя и своё нынешнее положение, исчезли.       Он чувствовал запах солёных слёз, слышал причитания и крики. Отдалённые, едва ли слышимые, но всё такие же давящие и горькие. Мелькнула вспышка — воспоминание — о девушке с неоновой краской на губах и короткими волосами. Стайлз попытался расслабиться, желая узнать больше.       Теперь вспыхнуло и тут же погасло воспоминание о странице из Википедии. Строки размылись, и Стайлз не успел прочесть ни слова.       «Нет» — пророкотала его память голосом Дерека Хейла, всё таким же рычащим и низким, но со странно мягкой ноткой, похоже на… сожаление? — «Нет, мне очень жаль».       Стайлз открыл глаза и вздохнул, увидев перед собой знакомое лицо, которое пересекла хмурая гримаса. Стайлз долго смотрел на него, прежде чем решил, что никогда больше не будет хмуриться подобным образом — это определённо оставило бы на его лбу глубокие морщины.       Он изо всех сил старался видеть преимущества в том, что дух, заползший ему в голову, украл ещё и его лицо.       — Почему ты смеёшься? — наконец, спросил Ногицунэ.       Стайлз вспомнил свой приступ хохота, едва ли контролируемый, и издал смешок.       — Я подумал, что ты отлично вписался туда вместо меня. Кто-нибудь уже заподозрил тебя?       Ногицунэ сощурился, глядя на него, и, похоже, решил не отвечать на этот вопрос.       — Мы не сделаем это.       Стайлз сложил руки на животе и лёг на спину, оглядываясь и не видя ничего, кроме бесконечной белизны.       — Мы не сделаем этого?       — Ты спросил, не так ли? Я солгал Лидии, потому что она хотела услышать ложь. Но тебе я говорю правду. Мы не сделаем этого.       Стайлз сглотнул, когда новая волна воспоминаний Ногицунэ настигла его. Слёзы в глазах Скотта, сожаление и понимание на лице врача, сломленный взгляд отца.       — Когда ты раскроешься, они поймут, что это была уловка.       — Не разочаровывай меня, Стайлз. Если я сказал, что мы этого не сделаем, так и будет.       Стайлз почувствовал, как сухо стало у него во рту. Он отказывался смотреть на Ногицунэ, поражённый мыслью, которую лис хотел до него донести.       — Ты не собираешься открываться им. Ты… Ты сделаешь так, чтобы все верили в то, что Стайлз Стилински умирает, а потом он действительно умрёт.       — Только для того, чтобы ты остался жить и был рядом со мной. — Лицо Ногицунэ нависло над ним, и Стайлз почувствовал себя в клетке, что было смешно. Он был заперт ещё до того, как Ногицунэ приблизился к нему.       — И как ты собираешься укрыть этот обман от Ношико?       — Эту загадку тебе ещё предстоит разгадать. — Ногицунэ бесцеремонно упал рядом с ним, положив голову на грудь Стайлза и обхватив его руками. — Смертные часто обнимаются, — задумчиво пробормотал он.       Стайлз хотел фыркнуть или ответить колкостью, но у него не нашлось на это сил. Он устал. Быть запертым здесь было утомительно. Быть запертым без возможности помочь, без возможности что-то изменить.       Стайлз распахнул закрывшиеся было глаза, когда идея всколыхнула его разум. Ногицунэ, конечно, тут же заметил эту перемену.       — Это не то, что ты можешь сделать.       Стайлз хмыкнул, не убеждённый беспечностью, которую Ногицунэ демонстрировал, говоря это.       Он мог бы изменить себя. Мог бы трансформироваться настолько, что его тело стало бы неподходящим вместилищем для Ногицунэ. Что могло бы помочь ему в этом?       Ногицунэ расстроенно зарычал и тяжесть его хвостов навалилась на Стайлза, как пушистый рыжий кокон. Он перевернулся, ложась на бок и уткнувшись лицом в шее Ногицунэ. Стайлз знал, что сейчас его глаза блестели от энтузиазма, и спрятать их казалось хорошей идеей.

***

      Одиночество больше не было для него чем-то осуществимым. Стайлз не знал, пугает его этот факт или приносит облегчение. Смотря на самодовольного Ногицунэ, невольно напрашивался первый вариант.       Однако он не собирался сдаваться, каким бы безвыходным ни казалось положение. Все совершали ошибки, все были подвержены тем или иным недостаткам. Возможно, Ногицунэ стоял выше смертных людей, но даже он оступался. Стайлзу лишь оставалось выявить его слабость, подгадать нужный момент и надавить.        Он вспомнил, как несколько раз перечитывал «Искусство войны», всё пытаясь найти в тонкой книжице мудрость, восхваляемую миллионами. Сунь-Цзы поразил его одновременно с тем, что разочаровал. В ожиданиях Стайлза было что-то особо сухое, витиеватое, сложное и местами скучное, но несомненно весомое и глубокое, а на деле он несколько раз перечитал довольно краткий, информативный и легко читаемый экскурс на урок тактики и стратегии. Стайлз знал, что помимо вооружённых сил принципы «Искусства войны» можно применить ещё и в обыденной жизни. Сейчас он был рад, что ему было на что опереться в той запутанной и нестандартной ситуации, пусть Стайлз и не верил в книгу с той самоотдачей и искренностью, какие многие вкладывали в работу Сунь-Цзы. Стайлзу просто нужно было начать, и наполовину забытые инструкции из древнего трактата показались хорошей идеей.       Стайлз помнил, что Сунь-Цзы говорил о пяти аспектах, которые следовало учитывать при ведении войны.       Первым был Достойный путь. Нужно было верить в то, к чему стремишься и за что сражаешься, и Стайлз задумчиво прикусил губу, размышляя достаточно ли в нём веры. Ногицунэ посягнул на его личную свободу, ограничил, мучал его близких — всё это делало ответ очевидным, но Стайлз колебался. Ногицунэ воспринимал мир не так, как это делали смертные. Он видел нечто большее, чем просто хорошее и плохое, концепция добра и зла была для него пустым звуком. Ногицунэ делал это не потому что хотел навредить — он просто не знал ничего иного. Он выживал. Имел ли Стайлз право его судить?       Так и не сумев ответить на вопрос, который вызывал у Стайлза слабость в руках и противные ощущения под кожей, он перешёл ко второму аспекту, пытаясь сосредоточиться и не соскользнуть в лживое небытие своего разума. Земля предполагала знание о том, куда ты держишь направлении. Нельзя было идти слепо, полагаясь лишь на удачу. Стайлз, какие бы сомнения в плане Достойного пути у него ни были, незамедлительно наметил свой путь: избавление от контроля Ногицунэ любым возможным способом. Какие бы причины не двигали лисом, он причинял вред тем, кого Стайлз любил. Однако общее направление не выявило того, что могло ждать Стайлза на этом пути.        Аспект Неба вещал о необходимости информированности о климате местности, в которую ты планируешь углубиться. Если бы Стайлз был на полномасштабной войне он бы читал настроения масс, знал чужие порядки и правила, помимо очевидных природных условий, однако здесь климат представлял собой состояние Ногицунэ, его порывы, желания и планы. Стайлз не умел читать его, не в полной мере, но кое-что всё-таки знал: Ногицунэ желал знаний, а Стайлз ими обладал. И как бы глубоко он не пробрался в его голову, кое-что Стайлз всё же сумел оставить при себе.       Четвёртым аспектом был Командир. Решительный, опытный, мудрый и знающий своё войско лидер, являющийся залогом успеха. Стайлз ухмыльнулся, размышляя, кто в этой ситуации больше всего подошёл бы на роль лидера. Учитывая, что только он сам знал о всех масштабах настигшей их катастрофы, выбор был не велик.       Последним аспектом представлялся Устав. Что-то о том, что законодательство тоже не было пустым звуком, а правила не всегда созданы для того, чтобы их нарушать. Стайлз задумчиво хмыкнул и мысленно вычеркнул последний пункт. С Ногицунэ никакие правила не работали. Он был неумолимой силой, хаосом — рамки здесь только помешали бы процессу.       Он знал то, что должен был сделать, но совершенно не верил в задуманное — это единственное, что Стайлз вынес для себя, проделав этот анализ ещё пару раз. Достойный путь, как бы Стайлз ни убеждал себя, не желал складываться правильным образом. Он не верил, как бы этого ни хотел.       Закатив рукава рубашки, он сел и пробормотал несколько проклятий в сторону древних стратегов, имея в виду и Сунь-Цзы и Ногицунэ. Какие бы сомнения не одолевали его, Стайлз собирался выбраться отсюда.

***

      Белоснежная пустота снова окружала их, когда Стайлз и Ногицунэ лежали рядом друг с другом, бесцельно всматриваясь в бесконечность окружающего их пространства.       — Я обещал, что буду играть тебе на скрипке, помнишь? — тихо спросил Стайлз, внезапно испытав приступ клаустрофобии, вызванный их удушающим молчанием.       Он попытался материализовать инструмент, как это делал Ногицунэ с шахматами и Го, но собственный разум не желал откликаться на его желания.       Ногицунэ, устроившийся рядом с ним, хмыкнул и сел. Их плечи прекратили соприкасаться, но бёдра по прежнему прижимались друг к другу.       — Действительно. Что ты хочешь сыграть?       Стайлз тоже сел и в ту же секунду у него на коленях оказалась скрипка. Он благоговейно провёл по гладкой поверхности корпуса пальцем, не в силах налюбоваться плавными линиями и чувствительными струнами. Она была совершенна, от удобно лёгшего в ладонь смычка, до неприметных обечаек.       — Я бы сыграл «Дьявольская трель», но я не настолько хорош, — ухмыльнулся Стайлз, бросая на лиса игривый взгляд.       — Ах, твои намёки ужасно похожи на комплименты. Сравнивать меня с прообразом зла, которое вы, смертные, так отчаянно хотите видеть где угодно, но только не в себе? Польщён.       Стайлз фыркнул и встал, чтобы положить скрипку на плечо. Он сосредоточился, зная, что не сможет сыграть без нот перед глазами, но это было плюсом нахождения в собственном разуме: нужные ноты вспыхнули у него в голове, как только он подумал об этом.       Он начал играть, отдаваясь музыке и пытаясь забыть, где он находится и почему. Скрипка могла стать для него отвлечением, способом уйти от реальности, но вместе с тем Стайлз надеялся, что она станет той ниточкой, которая сохранит ему здравомыслие и память, которая покидала его, когда Ногицунэ уходил в реальность, торопясь совершить зверства, являющиеся яркими красками его жизни и способов продлить существование.       «Ангел-хранитель» Пассакалия стекал со струн горькой песней, обжигая щёки горячими слезами. Стайлз зажмурился, стискивая зубы и прогоняя влагу с глаз. Ногицунэ встал рядом с ним, на этот раз не пытаясь сыграть вместе со Стайлзом, за что он был благодарен. Стайлз не был уверен, что выдержит подобную близость прямо сейчас.       Стайлз играл, играл и играл, забывая обо всём и не замечая, как осторожно длинные пальцы касаются его плеча. Не видя благоговейного взгляда и не ощущая прикосновений твёрдой руки, лёгшей на заднюю сторону его шеи. Он играл, отдаваясь мелодии и всей душой веря в то, что слетало со струн. Веря в возрождение, жизнь и силу.       Стайлз не снял скрипку с плеча, когда последний звук потонул в всепоглощающей тишине его белоснежного пристанища, а Ногицунэ не убрал руку с его шеи. Они стояли, наполненные страхами, желаниями и потребностями, но оставляли их при себе в давно сформировавшейся привычке. Они были едины, как никогда, и ощущали это единение.       Стайлз снял скрипку с плеча и, наконец, сумел поверить.