С каждым что-то не так

Десять лет спустя

       — Какого хуя я должен этим заниматься? — Ли Донхёк в возмущении кидает папкой с кучей портфолио в господина режиссёра. — А я? — привычно уклоняется На Джемин, тут же невозмутимо поправляя и без того идеальную укладку, — Не забывай, дорогой мой друг, что это я уже снял пять фильмов и три сериала, а ты вляпался в интрижку с Кан Юной, и теперь платишь алименты. А потому нуждаешься в средствах больше меня. — Больной ублюдок! — кричит ассистент, подрываясь с места и выбегая из режиссёрской комнатки. — В самом-то деле, Джемин, — сценарист Ким Донён переводит взгляд на режиссёра и долго сверлит того взглядом, — Почему ты упёрся в позабытого всеми Ли Джено? Если люди уходят из индустрии в таком возрасте, то на это есть причины. Мужчина скребёт пальцем щёку, продолжая чертить линии поверх лица очередного незадавшегося актёра, пока сидящий рядом гений этой самой индустрии пялится на фотку шестнадцатилетнего ребёнка в образе хулигана школы из популярного десять лет назад сериала: — Он хорош. И это ты написал про мягкую внешность учителя Пака, с родинкой на лице и отличными манерами, — Джемин вскидывает бровями, поднимается на ноги и обходит свой стул, замирает так на какое-то время перед тем, как выгнуться в спине в невероятной позе, чем пугает сидящего рядом Донёна, — Чего? — Это такие мелочи. Ты и сам знаешь. Мы можем по щелчку пальцев найти кого-то приятнее и лучше. И быстрее, — хмыкает, утыкаясь в лицо какого-то пресного чувака, снимающегося во всякой дорамной шняге на бэкграундных ролях. — Хочу устроить скандал, — хмыкает режиссёр На, — Обо мне ходит куча сплетен… — Это не потому ли, случайно, что ты ляпнул на одном из интервью, что у тебя поднимается на мужчин? — недовольно замечает самое очевидное сценарист, поднимая голову на младшего. Он сейчас даже не вспомнит, как они познакомились, и почему из всего потока студентов только На Джемин смог пробиться в их индустрию. Его ненавидят: сопляка, который, не успев выпуститься, снял фильм про девушку-фею в волшебных лесах. Снял красиво, сочно, без пошлостей и на минимальный бюджет. Стал известным и пошёл семимильными шагами дальше, растолкал ведущих режиссёров, занял своё место, и вот уже второй год как сидит на своём троне, и нет, корона не давит, а только подчёркивает острую линию челюсти и оттеняет глубину его глаз. Ким Донён хотел бы ненавидеть этого трущобного гения, но как-то проникся улыбкой тогда ещё набирающего свою известность «студентика На», бегающего с камерами, играющего за девушек, дедушек и деточек, сидя в кресле и контролируя посекундно каждый кадр на экране при обработке и монтаже. Тогда-то скудно зарабатывающий гострайтер Ким Донён и отдал задарма мальчишке свой сценарий на сериал. Джемин прочитал за две ночи, исправил за три, нашёл двух спонсоров и снял картину. — Обалдеть, — сказал Донён, получая на руки бешеные деньги. Показав их жене, он услышал её мудрое: — Держись этого парня, и мы сможем обеспечить безбедное существование Соми. Так что да, они уже четыре года работают вместе. И малышке Соми уже пять. Донён как-то привык считать и объединять эти события. После родов его жене было очень тяжело, и тот год был жутким, но потом случился На Джемин, и всё пошло как по маслу. И да, Донён уже был уверен, что привык ко всяким выкидонам этого парня, даже к странным репликам того на интервью, пренебрежением к алкоголю и непереносимостью табачного дыма, редким постельным связям. Идеальный, чёрт возьми, но ебнутый на всю голову. — Не поэтому, — улыбается Джемин, закидывая руки за голову, — Откопать из пыли некогда известную звезду телеэкрана и снять в своём фильме на втором плане, просто потому, что я могу. — Джем, — строго повторяет Ким. — Я знаю, что ты скажешь. Что после этого его жизнь не станет прежней, что я сломаю ему жизнь, — отмахивается На, падает на стул и нагло закидывает ноги на стол, — А я скажу, что просто набираю себе команду. — Чего? — мужчина выпускает карандаш из пальцев. — Хочу команду мечты, как у Бёртона, или как у Джеки Чана. У меня уже есть ты и Хёк. Хочу в эту команду Ли Джено. На любую должность. Он точно знает, что тут происходит. Парень с детства в индустрии — то, что нужно. Как проверенный шпион. — Он десять лет сидит в какой-то жопе, из которой не хочет выбираться. Ты не думал, что это неспроста? — Донён настороженно моргает, точно зная, что не переубедит. — Думал. Нашёл это любопытным. И каждый раз думая об этом вновь, только сильнее хочу его лицо в этом сериале. / Донхёк собрал все маты мира, какие только помнил и знал, пока копался в архивах, договаривался с бабами из регистратуры в больничках, доебался до новых владельцев виллы Ли Юрин, даже дозвонился до первого менеджера некогда самого улыбчивого ребёнка телеэкранов — Ким Саным, услышал, что она те же десять лет ни сном, ни духом о «Джено-я». И вот теперь парень сидел и думал о поездке во Вьетнам, хотя Хе Куо Хонг — точно ребёнок своих родителей, который до девятнадцати ни разу за пределы страны не выезжал, а языки знает только потому, что работает в турфирме. Желание доебаться до первой школьной любви На Джемина растёт в геометрической прогрессии, и бедный Ли Донхёк выходит из арендованной машины, сдерживается до последнего, чтобы не уебать дверью, направляется на заправку и падает всем собой на стойку, смотрит на растерявшуюся девушку и кивает, сбавляя обороты: — Полный бак. И минералку. — Я-я, — заикается вроде как продавщица, скрываясь за шторкой, чтобы позвать настоящего продавца. Время тянется слишком медленно. Донхёк работает быстро, как пуля. Только однажды вытащить не успел, и сразу стал другим человеком: подумать только. И медленные девушки бесят мужчину до чёртиков. Особенно вот такие: красивые и туповатенькие — потому что именно такая Кан Юна. Ага, которая восемь лет делает ему нервы со случайным сыном. Нет, ну Донхёк не против ребёнка, который вроде даже ничего такой мальчишка растёт, но Ли против всех этих судебных разбирательств и «не трогай меня больше!» от бывшей девушки, которую как заклинило после родов, так и не отпускает. Ну да хер с ней, у Донхёка есть проблема другая. Его же самого разъебут на режиссёрском столе: потому что если не сделает, то его вполне натурально может отыметь Джемин. Не то чтобы им нечем было заняться по студенчеству, но было любопытно, прикольно, очень хорошо, а спустя пару лет от этих странных отношений стало очень плохо. Но друзьями они остались. Донхёк унесёт этот секрет с собой в могилу. Как это сделала блядина Ли Юрин, которая померла, не удосужившись узнать, куда пропал её ребёнок на семь долгих лет.        Ли садится в машину и нервно закуривает. Только на свежем воздухе может курить, и всё из-за того же На Джемина. Мужчина снова ругается, роняет недокуренную за окно, зажигает вторую и выруливает на дорогу, едва не сбивая какого-то деревенщину с мешком на спине. — Да блять! — Донхёк резко давит на тормоз, по инерции сильно подаваясь вперёд, роняя вторую сигарету на свои же штаны, прожигает те и прихлопывает ладонью, пока какой-то придурок продолжает с муравьиным упорством тащиться вперёд под палящим солнцем; наблюдая за этой безмятежностью, Ли вскипает. Он выпрыгивает из машины и догоняет незнакомца, чуть склоняется к лицу того и орёт, — Глаза разуй! Из-под низко опущенной кепки на ассистента с удивлением смотрят подозрительно знакомые глаза. Незнакомец чуть поправляет свой мешок и хмыкает: — Простите, — продолжая свой путь вперевалочку. — Айща, — шипит Донхёк, возвращаясь в машину, разглядывает дырку на колене, когда вспоминает, — Родинка, блять. Родинка под глазом. И грустные глаза, — он резко дёргается в сторону, но видит, как прежний мужчина продолжает ковылять по дороге, — Да неужели? Не веря самому себе, Ли возвращается на заправку, бросает тут машину, хватает в руки телефон и ключи, выбирается и семенит по дороге на холм, на ходу листая галерею с фотками Ли Джено разных лет, потому что — точно он. — Эй, эй! — ассистент режиссёра преграждает своей жертве дорогу, широко раскрыв руки, подходит ближе и скидывает с того бейсболку, даже отшатывается от неверия, — Ли Джено? — Мы знакомы? — тихо спрашивает мужчина, спуская с плеч какой-то мешок. Вот это везение, нечего сказать. Донхёк даже смеётся своей удаче, протягивает обе ладони и улыбается, включая рабочий «добродушный» режим: — Я — Ли Донхёк, ассистент режиссёра На Джемина. Может, видели его фильмы или сериалы? «Нимфа и песни» или «В двенадцать»? Джено опускает взгляд на две протянутые ладони, поднимает — на лицо киношника, улыбается, склоняет голову в приветственном жесте. Разворачивается на пятках и с места срывается вниз по дороге. — Нихуя себе, — от шока Донхёк даже тупит на месте несколько секунд, провожая взглядом стремительно удаляющуюся фигуру, пока не просыпается и не начинает погоню. Как-то не комильфо в брендовой обуви гонять по просёлочным улицам, не знать, куда и когда повернуть, только по дорожке пыли угадывать, куда свернул этот ебанарий. Но Донхёк стойко держится, хотя убитая сигаретами дыхалка намекает ему на скорую смерть от удушения. Мужчина не сдаётся — он спросит с Джемина компенсацию за это дело. Однако на перекрёстке в деревне замирает. Ни дорожки пыли, ни следа обуви, ни иного намёка на присутствие тут чёртова Ли Джено. — Ладно, хуй с тобой, милый мой, — Донхёк прямо тут же звонит Джемину, оповещая того о своей ситуации коротким, — Тебе надо, ты с ним и разговаривай. Адрес вышлю вечером. Он слышит «Э?», но сбрасывает. Джемин приедет, как миленький приедет завтра же утром. Донхёку нужен только адрес. Оглядев себя, отряхнув костюмчик, Ли сладко улыбается и проходит глубже по деревне, здоровается с двумя старушками, тут же придумывая, но не обманывая: — Я тут кое-кого встретил на дороге. Мужчина шёл с мешком на плечах, уронил около заправки. Видимо, ему не здоровилось, он как-то быстро убежал тут. Как думаете, кто бы это мог быть? — Откуда ж нам знать? — хмыкает одна из женщин, но пережевав свои тонкие губы, переводит на незнакомца взгляд, — Наш НоНо мог быть. Дурачок наш, ага. Живёт он там, — старушка поворачивается и машет рукой вверх по улице, — У него дом с синим забором. Там ещё бабка его жила, Ли Наюн. А теперь он вот. Четыре поколения никак от земли этой не оторвутся. — Ой, спасибо, большое Вам спасибо! — милейше улыбаясь, мужчина учтиво склоняется в поясе перед двумя старушками, не спеша направляясь в нужную сторону. Он останавливается перед единственным тут синим забором. Ну как забор — так, оградка маленькая. Оглядевшись, Донхёк перелезает это препятствие, кряхтит, но уверенно замирает перед дверью, жмёт на кнопку звонка и смеётся, как маньяк из хоррора: — Я знаю, что Вы там, Ли Джено! Давайте всё обсудим?! — Мне нечего обсуждать, — из-за двери, — Я вызову полицию за взлом! — У меня хорошие намерения! — Ли ломает брови, хотя знает, что никто его не увидит, — Господин На Джемин хочет снять Вас в своём новом фильме. — Я НЕ БУДУ! — слишком агрессивно. — Мы согласны на любые Ваши условия, — елейным голосом. — УБИРАЙСЯ! Спуская воздух из-за щёк, Ли отходит от чужой двери, раздумывает: а не выломать бы её к херам собачьим, а то что-то этот Ли Джено совсем охуел в этой деревне. Уже собираясь разогнаться, мужчина тормозит, вспоминая слова той бабки: «дурачок НоНо». Плечи Донхёка ослабевают, и мужчина задаётся вопросом: а не сошёл ли тогда мальчишка с ума от популярности, и потому скрылся в этой заднице мира? И не будет ли от этого дурачка проблем больше, чем от его отсутствия? Не, двух психов на площадке лично Донхёк не выдержит, ему и Джемина хватает за глаза. Цокнув, Ли отправляет адрес этого самого Ли Джено тому самому На Джемину, также перелезает через «забор», растирает ладони и смеётся: — Бог в помощь, а я — в запой. / Джемин играется большим и указательным пальцами с нижней губой, пока сидящая за рулём его «девушка», она же — костюмер — вслух вспоминает, как сходила с ума от красоты Ли Джено в свои тринадцать. Кан Джихё молода и красива, младше господина режиссёра на три года, но пытается строить из того Кена, и пока Джемин только наблюдает, позволяя девушке играться с собой. Что будет, когда ему надоест — он и сам не знает. Ему просто любопытно. Как и история Ли Джено. Про такое точно можно снять фильм. Что-нибудь трешовое, комедийку про случайный секс со старшей коллегой по цеху, или мелодраму про запретную любовь, или что-нибудь ещё. Ох, На уже разрывает от нетерпения и идей. — Джем-а, мы приехали, — как же его бесит, когда Джихё зовёт его именно так: звучит по-девичьи, вычурно и не мило. — Побудешь в машине, ладно? — Джемин склоняется перед её окошком, — Это мужской разговор. — Ладненько, — улыбается девушка. Тяжко выдохнув, На толкает от себя подобие калитки, проходит во внутренний двор, обходит дом со всех сторон, отмечая, что тот закрыт наглухо. Или Джемин опоздал, или Джено внутри. Третьего не дано. Прокашлявшись, Джемин звонит в звонок. Пятнадцать минут. Стучит в дверь. Ещё десять минут. Сидит на крылечке час, пишет Джихё, чтобы та уехала, и ведь, девушка уезжает, оповещая, что остановится в придорожной гостинице. И ещё два часа На тупо загорает на солнышке, растянувшись дворовым псом под дверью. Он настойчивый, и ему очень хочется Джено, а потому мужчина сделает всё, чтобы добиться своего. Даже когда два часа перетекают в пять, а Ли всё не показывается. Но привыкший к тишине своего места, На различает шаркающий шаг за дверью, слышит чужое тяжёлое дыхание, как льётся вода и как закипает чайник. Он слышит, как хозяин дома дважды остановился под дверью, точно так же прислушиваясь к звукам снаружи. Но на третий раз у Джемина сдают всё же нервы, и он по-собачьи поскуливает. Не то чтобы у него был талант, но что-то подобное он иногда проворачивает, когда убеждает очередную девушку оплатить ему напиток. И ведь работает! (не только с девушками, но и с этим Джено). Стоит только хозяину приоткрыть дверь, как Джемин в один прыжок подскакивает с места, падая всем собой прямо на Джено, заваливая того спиной на пол собственной прихожей, пинает ногой дверь, захлопывая и смеётся: — Я — На Джемин! Я хочу снять тебя в своём фильме! У Ли глаза большие, зрачки — крошечные, от испуга он дышит поверхностно, забыв соединить губы вместе. Тяжело сглатывает, приподнимая брови, когда отвечает: — Нет. И сталкивает с себя ворвавшегося в дом человека. Джено уходит в свою спальню и почти стонет: десять лет его тут не находили, как же так вышло, что самый удобный дом на планете стал теперь ему клеткой? Надо уезжать. Срочно. Ведомый одной только этой мыслью, Джено стряхивает с вешалок скромный набор вещей, вытягивает из-под кровати чемодан… — О, ты так скоро согласился? — на пороге его комнаты стоит … этот, киношник. — Нет. Я уеду, — отвечает Ли, — Отстаньте от меня. — Почему? Я же не зову тебя на главную роль, — На встает рядом, сцепляет пальцы в замочек, — Простой учитель в школе для мальчиков. Просто хороший человек, который выдаст три монолога и мелькнёт двенадцать раз на экране. Ты получишь зарплату, хорошие деньги, чтобы привести фамильный дом в приличный вид. На какое-то время Джено выпадает из этого мира. Ему не нужны деньги, но ему нравится сниматься. Ему интересна роль учителя, но он сам — всё ещё мальчик, которого сломали. Но «школа для мальчиков» звучит хорошо. И его нашли же! Десять лет никто не мог, а эти двое. — Нет-нет-нет, — Ли резко трясёт головой из стороны в сторону, продолжая паковать вещи. — Я могу дать тебе любую другую роль, любую должность, — На присаживается рядом на корточки. — Нет. — Ты можешь быть кем-нибудь из стаффа, пока не привыкнешь снова к камерам. Джено крупно вздрагивает. Нет, ему точно нельзя привыкать, ему нельзя быть стаффом. — Нет. — Ладно, — хмыкает Джемин, поднимается на ноги и разворачивается уже в дверном проёме, — Не собирайся, я услышал тебя. Уйду сам. — Вы не понимаете! — Ли уже захлопывает чемодан, дёргает на себя один из ящичков, достаёт документы, — Раз меня нашли Вы, то найдёт кто-нибудь ещё! У На в голове щёлкает идея: — Но работа со мной обеспечит тебе безопасность. Полную безопасность. Отдельная квартира, охрана, строгое расписание, — мужчина падает плечом на дверной косяк, — Ты дорого мне обойдёшься. — Дело не в деньгах, — раздумывает Ли. Безопасность. На глазах у охраны, под носом родной матери, ещё ребёнок…. — Нет-нет-нет, — Джено снова отрицательно машет головой. Но Джемин замечает все его метания, пытается понять: за какое именно слово цепляется этот человек, почему иногда мешкает. — Ли Джено, чего бы ты хотел в своей работе? — хмурится На, решаясь спросить напрямую: так всегда проще. У Ли трясутся поджилки. Давно никто так его не звал. Всё только это деревенское «НоНо». Когда он бегал за бабулей Наюн, когда он прятался за её широкой спиной, и даже когда стал жить тут совсем один, продолжая держаться на расстоянии ото всех людей, отнекиваясь, что не его лицо каких-то четыре года назад висело на каждом столбе с рекламой фермерского молока, зубной пасты, новой обуви…. — Спокойствия, — выдыхает Джено. Он роняет линию плеч, рассматривает столешницу, на глади которой кроме гербария стоит его фотография с бабулей, часы, стрелки которых демонстрируют 18-35, и ключи от этого дома. — Что я могу сделать, чтобы ты спокойно работал перед камерой? Даже если ты скажешь про одиночную съёмку и ведро соджу, я сделаю, — обещает Джемин. Он говорит это искренне, потому что молодому режиссёру нужна своя собственная «дримтим», потому что ему нравится лицо этого человека, его влечёт его история и тянет глубже с каждым новым проявлением Ли. На нужен такой персонаж в своей жизни, потому что всё стало каким-то простым, однобоким, плоским, пресным — на таком далеко не уедешь, и вдохновение из такого даже из пальца не насосешь. Джемин ищет жизни. Той, которой не видел, которую не знает. Он ищет человека противоположного своему характеру, кого-то многогранного, с изюминкой, сотней изюминок, секретом. — Прям всё сделаете? — фыркает Джено. Ему хочется смеяться с настойчивости этого… как его?.. киношника. И хочется плакать. Ли заскучал по камерам. Он, чёрт возьми, с пелёнок под объективами, ему нравится эта работа, он умеет это делать. И ничего больше, как оказалось, он не умеет. И если бы не бабуля Наюн, то тогда ещё несовершеннолетний Джено давно бы умер от голода, или холода, или от сорванного в душе крана, или ещё по какой глупой бытовой причине. Он хочет простого общения, какого-то понимания. Хочет занять себя спустя столько времени тишины и изоляции. Изоляции от семьи, от общества. Деревенские сборища — он туда не ходил, только ждал бабулю Наюн, иногда читал до самого рассвета, когда старушка толкала от себя низенькую калиточку с характерным скрипом, оповещая так о своём возвращении — только тогда Джено мог заснуть. Когда её не стало… Было трудно. В те мрачные дни осени Джено впервые ощутил своё одиночество, своё полное бессилие. Он неделю не покидал дома, часами смотрел на фотографию и мерцание огонёчков свечек. Но когда те закончились, он вышел из дома в магазин за новыми. Старик у кассы без лишних слов поставил перед ним несколько крупных свечей, натянуто улыбнулся. А Джено тогда подумал, что больше никогда не будет улыбаться — ему незачем, не для кого, и не хочется. Спустя год его траур стал медленно спадать с души. И летом, развалившись на траве позади дома, где он очень старался вырастить любимые бабулины цветы, которые так и не смогли дать ростков, Джено впервые улыбнулся солнцу. Впервые подумал, что стоит улыбнуться ради бабули — единственного человека, который всегда заботился о нём, никогда не отказывался и принимал. И он продолжил как-то жить. Простая ежедневная рутина сколько утомляла его, столько же и держала в жизни. Джено просто не знал: что он ещё может тут сделать. Не окончив ни одного учебного заведения, с тройками в школьном дипломе, мало знающий о жизни — а о жизни в деревне и подавно — парень был пригоден только на всякие разнорабочие должности. Однако и тут он умудрился учудить. Документы, удостоверяющие личность. Он успел с бабулей Наюн обновить данные по совершеннолетию. Но всё не мог показать местным своего лица, своего имени. Джено было безопасно оставаться дурачком «НоНо», которого местные ни во что не ставят, зовут на грязную работу: вроде огород вскопать, осьминогов перебрать, или вот — мешки таскать. И Ли получал от них только наличную оплату: не очень большую, и не то чтобы деньги были ему столь необходимы. Но играясь монетами и бумажками, Джено ощущал это заработанным. Эти деньги пахли потом и сеном, рыбьей слизью трое суток и как-то даже навозом. Но, как ни парадоксально, эти деньги были чистыми. А то, что осталось лежать на его банковском счету в Сеуле — было грязью. Любой грустный клоун после представления смывает макияж и идёт домой, где обычно весело проводит время в узком семейном кругу, забывая о работе. Но… Ли Джено никто не ждал в стенах этого дома. И он увязал в образе дурачка НоНо всё больше и больше. Становился всё меньше собой прежним. Это позволило ему забыть кое-что. Но не позволяло вести полную жизнь. Иногда Джено очень хотел уже избавиться от оков этого образа, сорвать маску и ткнуть паспортом в лицо тому же продавцу: вот он, мол, я — великий Ли Джено, сын тех самых, сын той самой, то самое лицо, та самая улыбка. До слёз порой хотелось с кем-нибудь познакомиться. Но девушки пугали. А парням не было до него дела. Вот так и протекли десять долгих лет. Вот поэтому Джено и хочется согласиться на это предложение. Хочется выйти уже из своей берлоги, из затянувшейся апатии и непрекращающихся проблем и трудностей. Хочется на мир посмотреть, увидеть лучшие места Сеула, которые когда-то посещал на съёмках. Хочется снова также беззаботно смеяться и посмотреть, как далеко шагнула фототехника, как сейчас работают операторы и какой макияж в моде. Хочется уже этой самой жизни. На всю. Все её вкусы. Хоть что-то. Джено колеблется слишком очевидно. Настолько, что не знающий всей подноготной Джемин становится ближе к нему: — Вообще всё! — предвкушающе улыбается, делая щедрый жест рукой. — Никаких женщин на съёмочной площадке. Ни одной. Ни в какой роли. Даже стакан кофе и макияж. Ни одной юбки. Разве это возможно? — Ли резко оборачивается на не изменившегося в лице На. Режиссёр только вскидывает бровями и кивает: — Фигня вопрос. Что-то ещё? Джено даже чуть присаживается от удивления, отрицательно машет головой: — Неужели? — Это не проблема. Визажем могут заниматься мужчины, знаю пару таких. Если не нравится, буду красить тебя сам. Хотя, вряд ли вообще потребуется. Тебя бы отмыть — уже хорошо, — включая рабочий режим, продолжает На, — Актрис у нас буквально четыре. И те — матери главных героев, с которыми не будешь пересекаться. Так что да, Ли Джено, никаких женщин. По рукам! Джемин отталкивается от стенки и подходит к Джено, протягивает тому ладонь и улыбается. Сверля взглядом его смуглую кожу, сканируя широкую улыбку и белые зубы, цепляясь за то, как ровно лежит адамово яблоко, Ли пожимает руку режиссёру, утвердительно кивает: — Никаких женщин. — Одна оговорочка, — скорее, чем потенциальный актёр дёрнется, На накрывает его ладонь второй своей, заглядывает в глаза. — Девочка, маленькая, пять годиков. Она будет лишать тебя спокойствия? — Ли затупливает и моргает: они же уже пожали руки, что за обман, — Ребёнок, Ли Джено. Просто моему сценаристу иногда не с кем оставить дочурку. Ребёнок, девочка, малышка. Джено давно не видел детей. Никаких. Мужчина вдруг тепло улыбается от этой мысли. И Джемин ловит эту улыбку, растягивая уголки своих губ ещё шире, потому что да — вот за этим выражением лица он ехал в эти дебри, такого человека он искал в свою жизнь, такое лицо он увидел у учителя Пака в сценарии Донёна. Они сработаются. И удержатся: друг за дружку.