С каждым что-то не так

Джено встревоженно смотрит на объектив большой камеры, пока сам оператор на обеде. Мужчина хмурится, разглядывая своё искажённое отражение, касается пальцем пластика и проводит языком по нижней губе: ему сладко ощущать этот особенный запах студии, смешение пота и кучи дезодорантов, зажжённых кем-то благовоний, но горько от предвкушения скорого его узнавания. Со Юджин. Чхве Санхи. Бён Хёджин. И, чего уж там, Ли Чонму, собственный отец. — Взволнован? — за камеру встаёт На Джемин, широко улыбается, подтягивая на себе треники и кивая, — Соджу? — Нет, не стоит, — Джено переводит на режиссёра всего один короткий взгляд, тут же становясь к доске, к столу «учителя Пака», проводит пальцем по поверхности, однако и тут его находит этот Джемин, — Что? — отшатывается от него Ли. — Ты странно себя ведёшь. Хотя текст хорошо выучил, и твои жесты, мимика, — На несколько раз машет руками, складывая пальцы и так, и эдак, — Ким Донён оценил все детали и сказал, что влюбился в учителя Пака. Джемин тут же затаивает дыхание: что чувствует запылившаяся звезда, когда с неё сдувают декадный слой грязи, водружают вновь на вершину? Мужчине чертовски важны все реакции на этом живом лице. Которое, к сожалению На, почему-то не такое, каким было прежде. И дело не в возрасте. Менталка. — Постараюсь не разочаровать, — кивает Ли, чем разочаровывает режиссёра. Не то чтобы Джемин ожидал от него сейчас чего-то большего, но… — Джем, — Донхёк влетает на площадку, как всегда взъерошенный, в запылённом костюме и ворохе шума и проблем, — Мне пизда! — Я не сомневался в тебе, — мужчина прячет руки за спиной и возвращается к своему креслу, падает в то и кивает другу, — Что на этот раз? И пока он отвлечён, Джено оглядывается, фиксируя все камеры взглядом, запомнив, в какие смотрит, а какие — на главных героях. Ли уже всё выучил, вообще всё. Он даже запомнил несколько чужих реплик, уяснил, что к Донхёку лучше не лезть, и визажист на студии — Тэн — чисто по приколу иногда носит юбки, а не чтобы позлить кого-то или досадить. Их знакомство было занимательным. Увидев мужчину в платье.… Нет, не так: увидев платье, Джено моментально поднялся на ноги и направился на выход, когда услышал в спину недовольное: — Мы же не в каменном веке, чтобы брезговать тайцем в платье! По голосу Ли признал мужчину, потом осознал каждое слово, а потом уже полностью въехал в ситуацию. Джемин два дня ещё стебал его. Джено неловкий. И ему как-то везде неловко.        — Ан-ту-сэ… — засчитывает Джемин, когда все встали на нужные позиции, — Экшен!!! Однако после взмаха рукой господина На, сидя за своим столом, готовя реплику, Джено тупо пялит на одного из главных героев. Парень переводит на него удивлённый взгляд, губами подсказывает строки. Но с Ли ничего не происходит. — Стоп! — кричит Джемин, не нуждающийся в рупоре. Он поднимается и подходит к самому трудному тут персонажу, обводит его взглядом, цепляется за то, как мелко дрожат пальцы Ли, накрывает их своей ладонью: — Эй, спокойно. Вдохни и выдохни. Тут все свои. Всё в порядке. Джено поднимает на режиссёра взгляд, теряется под его мягким пониманием, подскакивает с места, но оказывается усажен обратно. Джемин сверху вниз смотрит строго: — Мы запортим сто кадров ради одного удачного, где ты скажешь слова учителя Пака. — Я не могу, нет, — паникует Ли, оборачивается, но сталкивается взглядами с прежним парнем, который встревоженно моргает, а потом подносит ладонь к щеке и тихо так кричит: — Вы справитесь! — Перерыв! — На хлопает в ладони прямо над головой «учителя», на недовольные стоны отмахивается, кивает проблемному актёру, — Пойдём закурим. От этой реплики добрая треть присутствующих теряет дар речи, потому что На Джемин не курит. И На не признается, что это самое «покурить» — удобная отмазка, жизненно необходимая реплика для таких вот ситуаций. Пройдя длинный коридор, свернув на лестничную площадку открытого типа, он ложится локтями на перила и оборачивается на замершего рядом Джено: — И что это было? У тебя были проблемы в школе? Ли теряется. Его вроде как, отчитывают, но это выходит так, будто Джемин всего лишь старшеклассник, который будет сейчас рассказывать о вреде курения пойманному младшему. Кстати, об этом. — Сигареты? — Я не курю, — пожимает плечами, — Со мной ты не съедешь с темы. Даже моя мамка не может с этим справиться. — Мамка? — удивляется Джено. В его мире уже десять лет нет такого слова, подобного, однокоренного — как угодно. В его лексиконе нет слов женского рода, относящихся к женщинам. Кроме бабули. И может, в самом-то деле, маленьких ещё девочек. Но это так радикально, и сейчас мужчина знатно затупливает. Он десять лет пробыл в самоизоляции, сильно отстал и утерял прежние навыки социализации. За три недели, как он живёт в доме прямо через дорогу, каждое утро и вечер проводя в компании того же Донхёка, матерящегося больше положенного и не уделяющего внимания своему подопечному, такие вещи не восстановятся. — Ли Джено, — Джемин возвращает его в этот мир. Он чуть щурится, когда сквознячок скользит по лицу, ероша эту дебильную модную чёлку. На частит ресничками, продолжая пожирать глазами каждое микродвижение человека перед собой. Прямо, как сам Ли рассматривает его — также голодно. — Я могу испортить две сотни кадров, — приходит в себя Джено. — Ли Джено, все сидящие тут люди знали, куда шли, к кому шли, и кого будут слушаться, — Джемин выпрямляется, делает широкий круг правой рукой, после чего укладывает ладонь на свою грудь и хмыкает, — Меня. Мужчина вскидывает брови, тут же улыбаясь, дополняет: — Я тот ещё чэ-эс-вэшник, но в нашей профессии никуда без этого. Если ты не будешь верить сам в себя, то сожрут нахрен со всеми потрохами, переварят и прожуют повторно, чтобы от тебя ничего не осталось. Лучше уж я буду творить, что хочу, вгонять их всех в шок, чем позволю чужим мыслям сношать мозг. Он сканирует взглядом, как улыбается Ли, как плавно его губы растягиваются в стороны, как плечи расслабленно опускаются, и пальцы больше не дрожат. Продолжает: — Хочешь двести кадров? Пожалуйста. Будь готов, что ещё сотню-другую тебе загадят «школьники». Просто хорошо работай. — Ладно, — хмыкает Джено. Они возвращаются на съёмочную площадку, и все сразу занимают нужные места. — Поехали, — фыркает На, но его слышат, пускают запись. Красный огонёчек ярко светит Джено прямо в глаза. Мужчина сглатывает и опускает голову, проводит ручкой по «журналу», вскидывает голову и чуть улыбается: — Кто не готов решать тригонометрию? — Я! — подскакивает прежний парень с первой парты. — Ладно, — смеётся Ли, даже естественно, потому что этот актёр очень забавный, — Тогда я спрошу О Кибома. — Учитель Пак, но я тоже не готов! — психует тот так, что карандаш улетает до первой парты, а прежний парень подскакивает со своего места и крутит пальцем у виска…        — Хорош, — Донён укладывает подбородок на плечо Джемина, наблюдая, как команда третий раз отыгрывает сцену, и как все три раза «учитель Пак» играет удивительно спокойно и по-взрослому небрежно. — Я или наш Джено? — На переводит взгляд на экранчик одной из камер, убеждаясь, что в кадре выглядит всё очень даже хорошо. — Вы оба, — усмехается Ким, — Мне нравится, что он стабилен в сценах. Вообще, можно было бы обойтись и первой записью, если бы дети не косячили. — Отдохнём на монологах «учителя Пака», — режиссёр пожимает плечами, — Как ты учился в школе? Задрот? — Да, — мужчина тянет своё кресло ближе к режиссёрскому, садится и, устроив локоть на подлокотнике, шепчет, — Я был таким скучным, что тебя бы стошнило. Но именно это позволило мне написать этот грёбанный сериал. — Ух ты, — удивляется На, — Это автобиография? — Упаси Боже! — Ким вскидывает руки и испуганно смотрит на этого чудаковатого гения, — Просто обратил внимание, чтобы ты потом не дразнил из-за фигни. — Я не был хулиганистым, — Джемин скребёт подбородок, отмечая, что в четвёртый раз всё идёт просто идеально гладко, кивает оператору и продолжает, — Я был обычным и скучным в школе. Малообщительным. — С тобой случился универ и Ли Донхёк? — понимающе спрашивает Донён. — Да, — улыбается. / — Ваши руки творят чудеса, — улыбается Джено, когда Тэн в который раз приводит в порядок его глаза и скулы после макияжа других актёров. — Почему ты такой формальный? Боже, — фыркает маленький таец, отстраняясь от лица актёра и кивая, чтобы тот поскорее уже освободил кресло следующему герою. — Это вежливость, — Ли пожимает плечами, обходя визажиста. — Это грубо! — канючит Тэн, строя очаровательную мордашку, но тут же возвращается к своей работе, доставая из передника необходимые кисти. Джено закусывает губу и отходит в сторону, оглядывается. — Он постоянно оглядывается, — замечает Джемин, играясь с текстом сегодняшних сцен, пока сидящий рядом Донён с аппетитом уминает рамён. Шумно втянув в себя вермишель, сценарист оборачивается на Ли Джено, чуть склоняет голову к плечу, проглатывает еду и шмыгает носом: — Он очень странный. Слышал от Хёка, что в деревне его звали «дурачком». — Было время, когда даже в этой деревне его лицо висело на билбордах, — На переводит взгляд на другого актёра, но говорит про прежнего — что-то вроде профессиональной привычки и собственного актёрского мастерства, — Конечно, он прятался. Настолько хорошо, что только мы его и нашли. — До сих пор поверить не могу, — усмехается Донён, откладывая от себя пластиковые приборы и оглядываясь на сидящих позади операторов и звукача, — От Хёка всё же есть толк. Однако господин режиссёр не отвечает. Он как-то выпадает мыслями, размышляя об одном только Джено. По правде сказать, Джемин на днях сел перед зеркалом в импровизированной гримёрке, попытался допытать от самого себя в третьих лицах, почему именно этот человек, но так ничего и не добился. Заебал сам себя — подумать только. Такое даже биполярнику в кошмаре не приснится, а вот у Джемина получилось. Он, кажется, стал ругаться на своё отражение, доебался до своих нестабильных отношений с мамкой и папкой, потом — до общения с вредителем Донхёком, а потом только обратил внимание на стоящего рядом Тэна, который в напряжении перебирал складки длинной рубашки и натянуто улыбался. Вот и сейчас, глядя куда-то сквозь стену и мимо главного героя всего этого действа, На продолжал задаваться вопросом: а чего он доебался до Ли Джено? Не пристал, не захотел, не вывел в люди, а именно что — «доебался». Одно только перекати-поле в голове. — Папа! — на площадку вбегает маленький розовый кошмар, протягивая руки перед собой, падает в объятия Донёна, смеётся звонче и ярче. — Ах, Соми, — мужчина усаживает дочку на колени, напряжённо оглядывается, — А где мама? — Внизу, она сказала, что так надо, — важно отвечает девочка, чуть отстраняется от родителя и взвизгивает, — Джем-па! — Привет, маленькая принцесса! — смеётся Джемин, щурясь в улыбке и чуть склоняясь в малышке. Собственно, здравый смысл подсказывает ему, что на сегодня работа закончена, но попыхтеть стоит. Мужчина поднимается на ноги, оглядывает команду, проверяя на готовность к работе — нет, рановато ещё. Пошлявшись туда-обратно, Джемин находит себе место рядом с Джено у стенки: оказывается, с этой точки просто идеальный обзор на всю комнату, кроме входной двери. Хмыкнув, режиссёр оборачивается на нового персонажа своей жизни и задаёт диалог: — Итак, школа? Ты был двоечником? — Я… — Ли теряется от этого вопроса. Он в который раз оглядывает всех присутствующих, останавливается на стоящем рядом На, опускает взгляд в пол и шумно выдыхает, оправляет рукава мягкой хлопковой рубашки: — Нет, всё было не так плохо. Я просто редко ходил. Даже не вспомню, с кем учился. Случайно не с тобой? — поджимает губы и напряжённо моргает, ожидая реакции на свои слова. А ещё боится, до трясучки боится, что учился с этим самым человеком тогда, но не запомнил, не узнал. В отличие от На, Ли — не высокомерная задница, которая легко отнесётся к подобному. — Нет, — улыбается режиссёр, оборачиваясь и наблюдая за тем, как Донён занимает дочку раскрасками, — Просто спросил. Школьная тематика. А кто любит школу? Я — нет. Ты? — Ли не успевает даже обдумать, когда за него продолжают так уверенно, — Тоже нет. Вот и точка! Джемин смеётся и оборачивается: Джено должно понравиться. И ведь ему нравится. Чёрт, да ему нравится вообще всё, что с ним сейчас происходит, все люди, которые с ним общаются, ему уже нравятся. Ему просто нравятся люди. Джено скучал по всему этому. Он просто скучает по людям и тоскует по упущенной юности, горюет от воспоминаний о серой молодости. Ему скоро тридцать, а чего он добился, куда шагнул, что оставит после себя? Кучу тайн и вопросов? — Новенький старший братец? — Соми во все глаза смотрит на Джено, играясь пальцами с подолом своего розового платья. Джемин фыркает и присаживается перед девочкой на корточки, тыкает пальцем на Джено: — Джено-оппа к твоим услугам. Но он очень боится новых друзей. Постарайся не обижать его, — грозит пальцем. Соми возмущённо приоткрывает рот — совсем, как её отец: — Да как я могу его обидеть? Джено-оппа, давай дружить? — перепрыгивая с ноги на ногу, девочка хлопает в ладоши, не обращая внимания на то, как мужчина перед ней стоит каменным изваянием. Девочка. Ребёнок. Подумать только. Джено ведь, действительно, давно не видел детей. Мужчина скатывается спиной по стенке, протягивает руку девочке, позволяет ей уцепиться за свою ладонь и рассеянно улыбается: — Давай дружить. — Ты сильно занят? Давай сделаем одну картину вместе? Я очень давно хотела её разукрасить! — предлагает Соми, а Джемин рядом закатывает глаза — у этого ребёнка всегда так: нужно собрать побольше народу, утомить их всех, а потом счастливой уснуть на коленях не менее вымотанного Донёна, чтобы следующие пару недель рассказывать ему же и всем вокруг, как весело она провела время на работе у «Джем-пы». Джено же переводит взгляд на режиссёра. Он просто смотрит на него, но Джемин вдруг читает там просьбу, надежду. На поверить глазам своим не может. Но поднимается на ноги и даёт отмашку: — Сейчас он не занят. Только не долго его отвлекай, хорошо? — Спасибо! — Соми по привычке обнимает ставшего уже совсем родным Джемина, тянет Джено за собой в уголочек, где Донён организовал всё необходимое. Девочка по-деловому тянет чей-то стул, приглашая Ли сесть рядом, вручает в его руки синий карандаш и листает довольно-таки большую раскраску до страницы со множеством рыб и водорослей, часть из которых уже были в цвете, тыкает в лист пальчиком и на отцовский манер поправляет чёлку: — Нужно сделать море. Справишься? Ответственно кивнув несколько раз, Ли сгибается ниже низкого, чувствует натяжение мышц в спине, но приступает к раскрашиванию с угла. Он часто и скоро, чуть уложив карандаш на бок, закрашивает фон. В какой-то момент Соми наскучивает вот так наблюдать за этим, а потому она перехватывает чужое запястье и просит: — Научи делать также быстро и аккуратно. — Хорошо, — улыбается Джено. Мужчина в считанные секунды с головой уходит в процесс, забавляется с девочкой, листает странички дальше и предлагает разукрасить что-нибудь ещё. Ли даже не вспомнит сейчас, когда в последний раз занимался подобным, нравилось ли ему в пять лет что-то такое, как с ним вообще справлялась Саным. Приятные воспоминания будто создают вокруг них двоих особенный кокон детскости, где можно быть беззаботным и открытым. Можно разговаривать ни о чём, находить какое-то понимание и смеяться про себя с задыхающейся от желания рассказать новому другу всё-всё Соми. Джено настолько в этом мире, что пропускает мимо ушей, как Джемин продолжает съёмку, как растолковывает главному актёру, чего именно от него хочет. Пропускает даже, как Донён уточняет у дочери про самочувствие и жажду, на что малышка только пожимает плечами, не желая отвлекаться. Они рисуют так долго, что все ладони у Джено становятся цветными, а Соми, жутко довольная, трясёт наполовину заполненную раскраску перед носом отца: — Это мне Джено-оппа помог, научил! Не увольняйте его! Джемин бросает взгляд на эту милую сценку не для камер, а между простыми людьми, отмечает, как Джено прячет за рукавами пятна карандашей на коже, удивительно сладко улыбаясь этой шалости. Это, определённо, мило. Это странно, но мило. Джемин знает мало мужчин подобного типажа: буквально Тэна и, может всё-таки, декоратора Ли Онёна. Добродушный типаж, любящие детей на уровне детей, готовые стать детьми того возраста без оглядок на социальные нормы и стереотипы. Без всех этих наставлений и «слушай взрослого меня» — вот так просто, как двое друзей-ровесников, сохраняя неловкость и с азартом поддаваясь. Ну или просто это На Джемин крутится в мире «больших дядек», всегда одетых в костюм и поддерживающих консерватизм. И если так, то Ли Джено — находка. Откуда только Джемин вспомнил про него и почему так сильно возжелал, чёрт возьми? Устроил целую гонку, закатил истерику и сейчас подмигивает оператору бэкстейджа на немые вопросы, предвкушая бурю волнений. Так сильно хотелось хайпануть? Да, это в его духе, как говорит Донхёк: «Ни дня без хуйни». Многие вкатываются в индустрию на эпатаже. Или на грубой правде, резкой и звонкой, как пощёчина в немой сцене театра. И Джемина веселит реакция людей на его слова, на его честные замечания и игры перед публикой. Даже когда он переигрывает, перестаёт походить на самого себя. Люди настолько отупели, что принимают это за правду. Они верят, что любая картинка с экрана — есть аксиома, и даже не знают, что создаваемые в студиях и пыльных комнатках образы, что планируемые заранее ответы на вопросы, что скрипты каждого шага, каждая деталь одежды — это всё продумано кем-то специально для них. Чтобы смотреть и хотеть, и хотеть смотреть больше. В любой вариации. Джемин иногда сам ведётся на это. Иногда ему хочется смотреть обычную романтику, или откровенно тупые комедии — не всегда же пребывать внутри своего котла философского надлома. Нужно оглядываться. Видеть картину полностью. Всегда быть начеку. Эта мысль как-то резко отрезвляет Джемина: Ли Джено — начеку. Он ждёт и оглядывается, не до конца доверяет и готовится делать ноги в любую секунду. Кажется, Джено настроен куда решительнее, чем всем им тут казалось. И всё же, откуда Джемин его помнит? — Джемин, мой рабочий день закончился, — усмехается Донён, обращая на себя внимание режиссёра. И когда мужчина переводит взгляд с запястий Джено, то видит ту самую картину: развалившаяся в руках отца Соми. Маленький розовый кошмарик, неосознанно радующий всех присутствующих своей детской «важностью» и «деловитостью», которые так удачно пародируют самого Ким Донёна, что почти невозможно сдержать добродушного смешка. Джено едва тихо усмехается. Но Джемин опаздывает — когда он оборачивается на актёра, тот уже вновь серьёзен и грустен, как если бы ушёл в далёкие воспоминания. Как знать — может, так оно и есть. Потому что сам На вдруг чувствует нечто похожее. Будто тут ему самое место. Будто он уже играл в этом сценарии прежде, будто также не успел обернуться, будто видел краем глаза, как Донён неловко поднимается с дочкой на руках. Будто так было прежде, так было всегда, и происходящее сейчас было неизбежностью. / — Ему будто… — Джемин отчаянно возводит глаза к небу, сидя на ступенях телекомпании с Донхёком, — Знаешь, будто я вскрыл консерву, которая сейчас только продолжает своё развитие. — Ебать, ну и сравнение, — фыркает Ли, затягиваясь глубже, — Он со мной не разговаривает особо. Так что я без понятия, что у этого дурачка в голове. На накрывает лицо ладонью, пытается растереть усталость, когда продолжает: — Есть ещё одна хворь. Моя личная, а не по работе. — Ну? — Донхёк даже не оборачивается, продолжая втыкать в бесконечность, но Джемин точно знает, что друг его — очень внимательно. — Мне любопытно. — Что именно? — спустя минуту после заявления На. — Мне стало любопытно, откуда я его взял вообще? Ли тушит остатки сигареты о ступень и медленно оборачивается на На: — В смысле? — Почему я вспомнил про него, знал про него, запомнил, — просто объясняет. — Блять, нет, не начинай, — Донхёк испуганно обнимает себя за плечи, отшатываясь от старого друга, как от чумы, — Сука, ненавижу, когда ты думаешь своим мозгом и включаешь эту свою личность. Не думай! — Уже не могу, Хёк, — тяжко выдыхает, придвигаясь ближе и заглядывая в самую душу Ли, — Я вспоминал о рекламе своего детства, пришёл к выводу, что оттуда помню. Но это было так давно, что просто невозможно. И это не было мерцанием, как рекламы хлопьев, шоколадных батончиков или первой полуночной рекламы кондомов. — Ты мог и против воли запомнить, как всякие факты-хуёвинки в духе: «у золотой рыбки память — три секунды», — перебивает Донхёк, — Однажды услышал, подумал: «Ну и хуета» — а на всю жизнь запомнил. Какое-то время они так и сидят в тишине, когда Джемин всё же кивает: — Надеюсь, что ты прав. Потому что сегодня я испытал чувство де-жа-вю, — по слогам это французское заимствование произносит так, будто откровением великим делится, — Давно такого не было. — Я, блять, поверить не могу, что ты не куришь, не пьёшь, не юзаешь, — смеётся его друг, сгибаясь к коленям, — Такую иногда хуйню несёшь. Может это — в дурку тебя сдать? Вместо ответа Джемин бросает свой особенный предупреждающий взгляд на Донхёка и кривит губы в опасной ухмылке, поднимаясь на ноги, когда всё же сочиняет подходящий ответ: — Меня нельзя запирать с психами — устрою революцию. Вспомни наш первый курс. Ли только растерянно кивает, с трудом вспоминая сквозь пелену алкашки по пятницам и энергетиков под конец каждого семестра, каким именно был первый курс, и о чём вообще говорит этот придурок На. Соглашаясь сам с собой, что друг несёт очередную хуйню, Донхёк позволяет себе сегодня окончательно расслабиться.