С каждым что-то не так

— Су-ка-а, — хнычет Донхёк, просыпаясь ночью от чьего-то звонка. Мужчина перекатывается на бок, сквозь прищур и слёзки различает «уебан», снимает входящий и откровенно визжит в трубку: — Какого хуя?! — Хочу уехать в деревню, — бодро смеётся Джемин. Он смеётся так, будто сейчас не 3:24, и это не он звонит после двух суток без сна своему ассистенту-тире-другу, чтобы поделиться впечатлениями о новом сценарии, который любезно предоставила добрейшей души тётушка с какого-то бабского телеканала. Хотя ладно, На прекрасно это понимает, но ему глубоко плевать. Нет, ему не плевать — ему нравится издеваться над Донхёком. — Ехай! — подскакивает на кровати Ли, крупно тряся головой и почти что плачет от горя, когда жалуется, — Я много прошу? Всего семь часов сна и десять часов без тебя? Ну нахера, нахера ты мне звонишь? — Потому что ты — мой друг, — довольно щерится Джемин, — И я люблю тебя. — Лучше бы ты бухал и трахался без резинки с дешёвыми проститутками. И это так, мой тебе дружеский совет, — Донхёк касается красного кружочка пальцем, тут же отправляя телефон «в полёт», после чего со спокойной душой падает на подушку, моментально погружаясь в сон. В своей квартирке На только разыгрывается больше от такой реакции. Мужчина крутится в компьютерном кресле, листая контакты на телефоне, раздумывая: а не проклянет ли его мамка за звонок в такое время? Или: а не позвонить ли той самой тётушке с канала и прямо сейчас сказать, что согласен, и даже знает, кого будет брать на главную роль? От этой мысли Джемин останавливает свои кручения пятками по полу, неизбежно скользит носками по ламинату, замирает лицом к пустой стене и тянет пальцы к нижней губе. Дело в том, что госпожа Ян Гоным написала историю про сельского парня, который потерял память, а теперь пытается её восстановить; но когда воспоминания приходят к нему, то ничего светлого из прошлого он не выносит, а потому продолжает жить дальше в деревеньке, наслаждаясь беззаботными деньками и любимой — главная роль идеально подходит Ли Джено за исключением одной маленькой детали. — Страх женщин, — хмыкает Джемин, — Фемофобия? Почему вообще? Он хмурится и снова раскручивает себя в кресле, когда на каком-то повороте в голову лезет ебейшая идея: госпожа Ли Юрин. Мать — первопричина всех бед. Особенно такая: молодая, красивая, строгая, великая и ужасная. Именно такими словами описывали её творчество в университете, никто даже не стеснялся этого особенного сочетания «Великая и Ужасная Ли Юрин», а при жизни актриса почему-то жутко гордилась этим. Вроде как — вошла в историю на веки вечные. По домашнему заданию Джемин смотрел с ней фильмы, даже когда Юрин было всего семнадцать и она пела оборванкой в военном фильме пять минут, чтобы потом умереть от пули японца. Фильм был чертовски хорош, и бедная корейская девочка в её исполнении не могла не вызвать жалости и слёз. Однако с годами роли её усложнялись, обрастали коростой, слой за слоем, она становилась всё жестче и свирепее, начав играть опасных аферисток, военных разведчиц, закончив последней своей ролью властной свекрови. Вспоминая её развитие и становление, На приходит к выводу, что Ли Юрин никогда особо и не играла, она жила своими ролями, была собой. И вряд ли Джено был бы счастливым с такой-то матерью. Однако На помнит золотое клише кинематографа: бабы плачут, мужики бьют, в плане предсказуемых реакций на те или иные события. Типа, расстраиваясь, женщины с большей вероятностью будут плакать, а потом только включат голову, а вот мужчины — разозлятся, натворят глупостей, остынут, и сюжет пойдёт. Уродское клише, но — классика. Так спрашивается: Ли Джено, какого хера ты плакал? Хотя — Джемин направляется на кухню, но даже не включает свет, наощупь и по памяти варит себе кофе в турке, на слух определяя готовность, продолжая рассуждать — роли могли и поменяться: тогда Ли Юрин распускает руки — ведёт себя маскулинно, а вот Джено, уступая ей, как матери, проявляет эти самые феминные слёзы.        И не то, чтобы На Джемин был далёк от правды. Пока только стоит рядом, нащупывает правду, подбирается. Мужчина фырчит, обжигая кромку губ горячим напитком, оборачивается на окно: ему надо как-то решать проблему Джено, потому что из этого человека — хороший актёр, личность он с историей и популярностью. А ещё чертовски хочется потешить эго, растереть золотую фигуру Ли Джено рукавами кипенно-белой рубашки и заявить миру: «Это я сделал из него звезду, помог преодолеть комплексы, вернуться к профессии!». Очень сильно хочется. Надеть на Джено эту самую рубашку, провести ладонью от груди к плечу, выпрямляя невидимые складки, получить один из этих его смущённых взглядов и … Джемин делает новый глоток, всё ещё отмечая довольно высокую температуру жидкости для своих внутренностей, но глотает, тут же раскрывая рот, вроде как, остужаясь, толкается языком в щёку, проверяя состояние случайно полученной ранки. А почему ему хочется? Им Сонхёка — не хочется, Ким Донёна — не хочется, даже красивую нимфу, его первую музу, просто ангельскую девушку Бё Мирён — не хочется. Влечёт всё новое и неизвестное? Да, пожалуй. Мужчина согласен с этим, тут нечего отрицать: Ли Джено новый и очень интересный. Может, кстати, Джемина ещё отпустит, когда он наиграется. Когда Джено после своего скромного взгляда из-под ресниц расцветёт румянцем, ухватится за плечи самого На и предложит себя в качестве главного блюда на завтрак, обед, ужин, бранч и ланч — Джемин очень голоден и не из тех, кто пропустит хоть один приём пищи. / Три месяца, как Ли Джено живёт в Сеуле. В этой квартире. Работает с На Джемином. Подружился с малышкой Ким Соми и даже готов переварить Кан Джихё. Мужчина льёт зелёного чая в кружечку, свободной рукой касаясь её тёплого бока, прикрывает глаза, наслаждаясь утренним мгновением. Возвращает чайник на плиту и медленно опускается локтями на стойку, вдыхает особенный байховый аромат с химическим отдушками, по которым — как не смешно — соскучился. Он спокойно пропускает мимо себя то, как плавно проводит пальцем по экрану телефона, снимая входящий, как излишне бодрый для семи утра Джемин кричит: — Жду в студии! Даю тебе новую роль! До Джено доходит, лишь когда он рассматривает дно своей кружечки, когда проводит взглядом по запястьям и соскальзывает на лежащий экраном вверх телефон. Только тогда Ли понимает, что ему надо собираться и идти на студию, читать сценарий. Он делает это как-то на автомате. Вроде бы, люди ещё не прознали, где именно он живёт, что делает. А потому Джено надевает свободный спортивный костюм, капюшон тянет ниже на лоб, прячется под чёлку. Фиксация на простых действиях помогает ему быть сосредоточенным и не волноваться без повода. Всё должно пройти хорошо, размеренно. Как глоток утреннего чая. «Всё» — это хотя бы та часть утра, пока Джено не входит в здание кинокомпании, тут же оказываясь в руках нон-стоп матюкающегося сказочными выражениями Донхёка, в которых ассистент режиссёра успевает отчитать Ли за одиночную утреннюю прогулку, за то, что «из-за тебя, ебучий ты улыбан» его разбудили в середине сна, и даже успевает похвалить за «хорошо оделся, я бы отсосал, но уже семь лет сосу Джемину». По правде сказать, Джено успевает осознать всего треть сказанного, когда оказывается впихнут в режиссёрскую комнату, где На с лицом истинного маньяка трясёт листами сценария, ожидая пока Ли въедет в предложенную роль и вообще расчухается. А Джено осознаёт как-то слишком скоро одно очень широкое обстоятельство, переводит взгляд с листа на Джемина и фыркает: — Я отказываюсь. — Почему? — дует губы, нисколько не удивляясь — он готов к нападению, обороне, в семи планах, ага. — Потому что могу, — мужчина откидывает от себя сценарий и строже смотрит на режиссёра. На теряет челюсть. Он никак не ожидал такого проявления актёра в этой комнате. Он, блять, построил кучу планов, вспомнил все возможные методы убеждения, вплоть до угроз и капризов, но сейчас ему знатно ударили по рукам одной короткой фразой, отправив сразу в нокаут. Мужчина шевелит губами, пока сидящий рядом Донхёк откровенно хрюкает. — Джено, а если ты не можешь? — На поднимает брови, но спрашивает тише, выдавая с головой волнение. — Я могу. Я могу уехать из этой страны прямо завтра, — отвечает также просто, пересекаясь взглядами с Джемином. И только теперь понимает, как проебался. Потому что На тянет губы в улыбку: в глазах Джено стоят тоска и отчаяние. Он не хочет уезжать, но это — крайняя мера. Не самая крайняя — это тоже видно — но предпоследняя её ступень. И сейчас они оба скользят по этой грани. — Донхёк, — На оборачивается на друга и кивает тому, — Погуляй. Ассистент медленно оборачивается на режиссёра, у него едва глаз не дёргается, но Ли всё же поднимается на ноги и выходит за дверь, долго стоит у той, пытаясь подслушать, но ничего. Разочарованно выдохнув, он уходит. — Итак, — тут же улыбается Джемин, чем настораживает Джено, — Признавайся: это вина нашей Ли Юрин? Невнимательная мама… — Она умерла, — фыркает Джено, усаживаясь полубоком, пряча хотя бы часть своего лица, — Будь почтителен. — Как работник киноиндустрии, я могу поносить её, как угодно, — хмыкает На, ложась грудью на локти, не желая терять ни малейшей эмоции на лице этого актёра, — Так что? В ней все проблемы? Она тебя часто била? — Нет. Просто я не был ей нужен. У Джено выходит это куда спокойнее, чем он мог того ожидать. Свою мать он перестал любить…. Даже не вспомнит, когда именно. Однако он до сих пор остаётся почтительным сыном, слишком хорошо воспитанным для плохой окружающей среды. — Тогда что? Тебя пугает вагина? — откровенно спрашивает Джемин, наблюдая, как Джено краснеет и в шоке распахивает глаза, — Правда что ли? — даже поднимается со стола и хмурится. — Нет, что за бред вообще?! — промаргивается Ли, оборачиваясь на режиссёра, — Как тебе вообще пришло такое в голову? — Был плохой первый секс? Там типа, она зажалась, у тебя не встал? — совсем бездумно перечисляет Джемин. Разговоры о сексе всегда такие тупые, особенно, если вы оба — мужчины, обыватели, а не медики, ещё и малознакомые друг другу. Но, по крайней мере, Джено не ржёт, как конь, в отличие от Донхёка, который именно по этой причине и был выпровожен за дверь. Зато Ли краснеет и возмущённо фырчит, размахивает руками, частично выдавая себя, так что На кивает: — Да, дело было в твоём сексе. — Ааа! — вдруг жмурится и кричит Джено. Он глубоко и злобно дышит, убивая режиссёра взглядом, закусывает губу и хмурится — ищет нужные слова, судорожно, пытаясь скрыться, скрыть правду. — Эй, в этом нет ничего… — пытается разрядить Джемин. — Я не буду больше работать! — Ли вскакивает на ноги и в один прыжок оказывается за дверью. Он по памяти бежит на выход из студии, забывая о телефоне на столе у режиссёра, о куда-то брошенной спортивной кофте, бежит домой и останавливается перед квартирой, касается ладонью двери, ведёт пальцем к замочной скважине, только теперь успокаиваясь. Только теперь вспоминая о забытых вещах, и что ключей с собой нет — надо возвращаться. Как же паршиво. Дело не в сексе. И в нём. Джено закусывает нижнюю губу, пытаясь проглотить растущую внутри истерику, падает лбом на дверь, медленно оседая на пол. Коленями, на бок, обнять себя за плечи, накрыть двумя ладонями громкий рот, плотнее сжать слишком честные глаза. Молиться, чтобы в двенадцать часов среды его никто не нашёл на этой лестничной площадке. Он слишком слаб сейчас во всех планах, особенно уязвим своими мыслями. Джемин усаживается на лестницу на пролёт ниже. В его руках: та самая кофта и телефон. Он не знает, в каком именно положении Ли свернулся на полу, как сейчас отреагирует на его появление, а потому просто ждёт. Он ждёт долгих одиннадцать минут, когда Джено всё же затихает, выразительно шмыгая носом, обозначая так финал своего срыва. Подумать только, На Джемин ошибся, и эта ошибка дорого ему обошлась, ещё неизвестны последствия. И нет решения. — Кхм, — прокашливается На, усаживаясь на корточки перед Ли, — Ты оставил вещи. Я просто передам их тебе, если ты не хочешь говорить, хочешь побыть один, и всё это прочее. — Уходи, — бубнит Джено, обнимая себя за плечи. — Может, вина? Это помога-… — Я не пью, — отрезает и поднимает мутные глаза на режиссёра, — Я никогда не пью. Никогда. Вообще не пью. — Я тоже, — пожимает плечами Джемин, — Я же не знал, что ты такой у нас за ЗОЖ. Джено несколько раз порывисто тянет носом воздух, устраивается ещё удобнее на полу, ещё ближе прижимая к груди мягкую кофту, в который раз сокрушаясь, что повелся на слова этого хитреца, что позволил себе слабость, позволил приручить себя. — Я хочу видеть тебя в этой картине, — вдруг говорит На, — И я могу изменить сценарий. Мне разрешили. — Это нечестно. Работа хорошая, — шмыгает носом. У него ровный нос, большеватый. И частые реснички. Необычная красота самого обычного человека — замечает Джемин. Он как-то много сейчас замечает в Джено, но просто не успевает раскладывать по полочкам в «своём чердачке», потому что ситуация не подходящая. — Хорошая. И ты чудесно вписываешься на роль героя, — кивает Джемин. И внутренне улыбается: они дошли до торга. Что там дальше по шкале переживания утраты? Депрессия, принятие? Фигня вопрос: они справятся, прямо на этой самой точке. — Почему именно я? — спрашивает Джено. Второй раз отправляет в нокаут режиссёра. — Ты хорошо смотришься в кадре. Оба знают, что ответ слишком поверхностный для На Джемина, но оба только кивают. Джемин не знает ответа. И Джено теряет крупицы доверия к нему из-за этого. Обычно это Ли Донхёк тот, кто думает жопой и творит всякое, а Джемин тот, кто думает головой и проворачивает свои дела тихо и успешно. Он редко делает лютейшие каминг-ауты, хотя как-то довел стриптизёршу до слёз, отругав за брошенный универ и желание заработать лёгких денег. Ладно, Джемину стоит признать, что всё же есть и у него эта плохая черта, кроме ещё десятка других, и что иногда Джемин делает что-то не совсем понятное просто потому, что ему хочется и любопытно. Ради эксперимента, опыта, наблюдения. Донхёк ненавидит его за эту черту. Он делает бездумно просто потому, что тупой, а Джемин делает бездумно потому, что ему любопытно. «Сраный манипулятор» — говорит ему друг каждый раз, когда рассекречивает новую игру На.        И сейчас Джемин хочет сделать кое-что интересное, полную хуйню затевает, но ему до икоты любопытно. Дело же в сексе. И не в сексе. Проблема же в женщинах. Но не в мужчинах. И Джемин проводит ладонью по волосам, прикидывая, во что это всё выльется, и не вскроется ли потом Джено — или он сам, между прочим — от их развязки. — Ли Джено, — голос у На проседает, он спешно сглатывает и продолжает также неуверенно, — Ты лично мне нравишься. В том самом плане. Жребий брошен. Джемин восходит на сцену, берёт на себя эту роль, произносит первую реплику в первом акте этой трагедии. И ждёт ответа. — Как? — Джено переводит на него шокированный взгляд. Он же не тупой, такой же чуткий и наблюдательный. Так что На надо крутиться на правде и выруливать из этих дебрей: — Ты привлекаешь меня своими взглядами и улыбками. Я бы трогал тебя чаще и целовал. Не губы, слишком банально, не находишь? — и смотрит на приоткрытый рот Джено, подвисает на этом, потому что влажная кожица выглядит очень даже презентабельно для поцелуев, но есть и другие желания — аппетит приходит во время еды, — Сексуально целовать плечи. У тебя сильные руки. Хочу увидеть твои ключицы. Они должны быть приятно хрупкими, но круглыми. Не острыми, как у девочек-анорексичек, а круглыми, хорошие такие косточки. На уже имеет человека перед собой во всех вообразимых позах, но пока только — в мыслях. Ли чувствует это, становится совсем кисло, жалко, уныло. Его опять трахнут и бросят. Им будут пользоваться. Снова. Становится горько, маленькая такая тревожность начинает расти где-то внутри черепной коробки, обещая вот-вот расшириться до невероятных объёмов и поглотить мысли Джено полностью. — Я хочу, чтобы ты тоже трогал меня, — вкрадчиво шепчет Джемин, увлекаясь словами больше меры, опускаясь коленями на пол, ладонями — ближе к бёдрам Джено, — Хочу твои руки на своей шее. И Ли снова отвлекается. Почему-то такой послушный, поддаётся словам и скользит взглядом по шее На, останавливается на воротнике футболки, где сегодня, будто нарочно, висит колпачок от ручки. Маленькая деталь, на которой мужчина залипает до следующих слов. — Твои бёдра над моими. Вряд ли ты знаешь, как правильно ими сжимать — возьму на себя. Джено невольно спускается взглядом ниже по телу, замирает на плотно обтянутых джинсой бёдрах Джемина, пытается вернуться мыслями выше, но притормаживает на руках На, которые как-то слишком близко расположены к нему. Непозволительно близко. И они кажутся опасными, кажутся сильными. На вдруг переигрывает сам себя, продавая себя с потрохами, обещая касания и стоны, если только Ли согласится. Мужчина уже сейчас едва не скулит от нужды в этом человеке. У Джемина в глазах горит страсть, он сам себя заводит, он реально испытывает сексуальное желание к Джено в этот самый момент. Его тянет к нему эта ебучая фобия, ему хочется приласкать и утешить, показать, как можно заниматься сексом без женщин вообще, и что никакой проблемы в них нет в принципе. Никакой логики. Эстетика чужого страха и страсть обладания, желание править чьим-то миром, или каждый день открывать в нём что-то новое. Джено — выброшенный из социума в семнадцать ребёнок, сломанный, обесчещенный, забытый и никому ненужный. Он проскочил момент ухаживаний, упустил шанс на первую чистую любовь, сквозь пальцы и мимо — любые намёки на любовь. Он всегда был лишён этого подлинного, чистого. Дело не в сексе. Дело в Джено и его желании красивых взаимных чувств. А ему предлагают это. Дешёвый субститут. — Не хочу тебя видеть, — прячется под ладонями Джено. — Понимаю, — Джемин ниже опускает голову. И только теперь понимает, что проблема не в сексе. А в чём-то другом. И в чём — ему становится веселее разгадывать. Приятно играть. И следующее действие нового героя на сцене: — Прости, что не сдержусь, — На ловко сгребает к себе Джено. Когда Ли хиленько пытается выбраться из его рук, На только сильнее сжимает их, обнимая крепче, раскачивает их вперёд-назад, как когда Донён баюкал дочурку. Выходит полный кошмар, потому что Джено настойчиво вырывается, а Джемин не менее упорно пытается его удержать, сдерживать себя от прямого насилия или желания поваляться в ногах этого человека, просто потому что не хочется наблюдать его ухода из своей жизни. — Ты делаешь мою жизнь интереснее, — неожиданно для самого себя выпаливает На, уже лёжа спиной на плитке подъезда, скача зрачками по дрожащей фигуре Ли. Джено вжимается всем собой в дверь, вытряхивает из кармана спортивки ключи прямо на пол, цокает языком, бросает на режиссёра короткий взгляд и поджимает губы. Потому что Джемин единственный смог вытащить Джено из дыры, пошёл на уступки, снова зовёт за собой. Ли понимает, что привязался бы так к любому другому человеку, который бы пошёл этим же путём. Но На несёт какую-то ахинею о любви, желании, интимной близости. Сбивает с толку этой полуванильной влажной чепухой. И делает жизнь Джено интереснее. Сколько раз за эти месяцы он прокатился на эмоциональных качелях туда-обратно? Не меньше двух десятков. Начиная от знакомства с Донхёком и Соми, заканчивая сегодняшним днём и той панической атакой после конференции. С другой стороны, На Джемин — его палочка-социализалочка. И отказываться от неё так просто нет смысла. В конце концов, Джено насиловали год. Чуть больше. Шестнадцать месяцев. Шестнадцать месяцев он терпел Со Юджин. На пятом добавилась Чхве Санхи. В последние шесть раз присутствовала Бён Хеджин. Переспать с мужчиной? Не так страшно. Уже ничего страшно. Можно даже умирать спокойно. И Джено снова скатывается по двери на пол, напряжённо наблюдает за тем, как Джемин принимает сидячее положение, вскидывает подбородок: — Как ты? — Я … — никаких слов в голове, только паника и ужас предвкушения, неверие, непонимание и всё прочее «не», — Правда, я? На вскидывает руку, осторожно касается плеча человека перед собой, стряхивает пыль с одежды, со своего языка стирает это «персонаж», ведёт ладонью выше: — Я очарован тобой. И потому позволяю все прихоти. Это многое объясняет между ними. Но не всё. — Ты хочешь только переспать со мной? С человеком из рекламы? Чтобы хвастаться этим? — Я хочу увидеть тебя в блеске. И всё же поцеловать. Никто не начинает отношений без поцелуев. У тебя разве не так было? — Никак не было. Джено не хочет вспоминать о тех мараниях своих губ чужой помадой. Его тошнило, ему было противно от самого себя. Лучше сказать так, чем правду. — Ах, Боже, — с улыбкой отворачивается Джемин, растирая свою покрасневшую шею, — Всё так серьёзно? — щурится, располагая к себе мимикой и мягкой интонацией, добавляет, — Это будет неправильно сделать в подъезде. Ты заслуживаешь чего-то больше этой грязи. Эти слова отзываются внутри Джено чем-то особенным. Резонируют. Покупают всего его без остатка. Потому что прежде всегда было грязно. Сильно грязно. Внутри и снаружи. А ещё больно. «Ты заслуживаешь чего-то большего» — снова и снова отзывается в голове Джено, когда Джемин зарывается пальцами в свою шевелюру, когда спускает стопы на ступени, упирается локтями в колени, открывая спину, будто доверяя. — Обещай поцеловать меня. И ещё десяток свиданий. Это же ничего не будет стоить? Если это… — отзывается Ли. Он становится на ноги и вставляет ключ в замочную скважину, проворачивает даже, но: — Что мне исправить в сценарии, чтобы ты был в этой картине? — режиссёр оборачивается на него, — Моя страсть к тебе изначально лежала в рамках кадров и лент. И я не буду требовать от тебя большего, чем игры. Хорошей игры и твоего сияния. Чтобы я всё ещё мог сказать: «Это На Джемин раскопал вам вашего любимого Ли Джено, одел-обул-отмыл», — простодушно так смеётся. — Девушка главного героя, — улыбается в ответ Ли, — Пусть она узнает в нём погибшего брата, а после возвращения памяти он останется жить в деревне ради сестры. Кровно-родственные узы стоят больше любовной линии. На этих словах Джено всё же входит в свою квартиру. Запирается. Но припадает ухом к двери, слушая все реакции. Которых нет. Потому что мозг Джемина уже забывает о проблеме этого актёра, но работает в сюжет. Он переворачивает слова и переигрывает реплики, переставляет фигурки на локациях под слова Джено, замечая, как красиво, пусть и резковато, но всё же получается составить картину. Яркие цвета, неон, разрыв шаблонов — это всё про На Джемина. И ещё одна такая история — только плюс. Снимать бабулькин роман о любви? Или создать картину о самопожертвовании, обретении семьи, о знакомстве человека с заботой и любовью, о семейности, в конце-то концов? Чёрт возьми, режиссёр На Джемин получит государственную премию, не иначе! Отзыв самого президента или какого министра! / — Да ну нахуй, — не глядя, Донхёк проводит пальцем по экрану и роняет телефон на лицо. — Завтра подпишем договоры. Будь готов в девять, — бодрый голос Джемина. — Ты уговорил Джено? — стонет его ассистент. — Он дал мне интересную подсказку. Не у всех женщины ассоциируются с сексом. Кому-то просто не хватает сестры в жизни, — серьёзно добавляет На, косвенно намекая на распутный образ жизни своего друга. — Ага, трёх сестёр из ближайшего монастыря любовных утех не хватает моему другу На Джемину. Знаешь такого? — под смех Джемина Донхёк прерывает звонок, шипит на 2:52 и прячет телефон под подушку. А то кто знает этого гения-режиссёра: вдруг ещё позвонит, ночь длиннее дня.