С каждым что-то не так

Это… Это как впервые выпить сладкого горячего кофе с самого раннего утра и ощутить прилив сил по всему телу, смеяться чуть громче и более возбуждённо, размышлять о пульсирующей боли в висках и треморе пальцев. Запретное, но сладкое. Хочется больше и желательно поскорее. Джено ощущает это тремя чашками эспрессо подряд с добавкой сладких сиропов в невероятных количествах. Его нервное возбуждение от осознания того, что ситуация меняется, что он, наконец-то, понимает, что происходит, куда это всё идёт и — примерно, на самом-то деле — догадывается, что будет дальше — это самое возбуждение выдаёт его с головой. Ли понимает, что не сможет скрыть своей радости просвещённого, и создаёт между собой и режиссёром На дистанцию. Радуется и гордится собой. Но отводит взгляд, едва Джемин смотрит в его сторону: Джено не хочет выдавать себя, он хочет оставить что-то себе, создать своё «поле деятельности» без постороннего вмешательства, исключить из этой опции На полностью, оставить за собой право конечного решения, право выбора, даже если это будет отказ от выбора — это же тоже выбор, не так ли? Разрываемый на части между работой и договорами, спорами с Донхёком, Накамото, бухгалтером, продюсером и… Джемин изредка наблюдает за тем, как Джено старательно от него прячется, и сразу вычёркивает Ли из столбца своих проблем: Джено что-то задумал и что-то прячет. Ладно, пусть пока балуется, На разберётся с этим потом. Переезжая в город на натурную съёмку, Джено успешно (если бы только знал, что давно уже не) продолжает скрывать от Джемина встречи с Мун Тэилем, долгие разговоры с личным юристом Ким Чону, прочитанные отзывы о Со Юджин и врачебные выписки десятилетней серости по самому себе. Этими своими утайками, своей этой тихой радостью Ли Джено попадается прямиком на крючок великой удочки Гордыни-Зазнайства. В какой-то момент ему становится мало просто владеть своей собственной ситуацией, ему хочется.… Бросить вызов Джемину, показать, что у того больше не получится дёргать за ниточки, что все эти ниточки — у самого Джено. Да, да. Он больше не будет плакать, разыгрывать драму, не позволит играть собой, не будет поддаваться чувствам и эмоциям. Вот какой он стал большой, сильный и смелый. И все эти мысли как-то резко спадают пеленой всепоглощающего восторга, когда режиссёр На устало выдыхает, просматривая отснятый материал. Обернувшись, Джено разглядывает сидящего в раскладном кресле Джемина: сосредоточенный взгляд, зажатая меж пальцев нижняя губа, расстёгнутая ярко-жёлтая рубашка поверх серой футболки, простые синие джинсы и такие же невзрачные кроссовки, снова никаких деталей, аксессуаров, чего-то цепляющего: не задерживается взгляд, но продолжаешь смотреть, будто упустил что-то. На с головой в работе, и ему абсолютно точно нет дела до какого-то там Джено, переменившего дружественную сторону Донёна, бегающего на фоне Донхёка и прочих других, второстепенных героев их собственной истории. Непорядок. Джено прямо-таки разрывает от своей дурацкой радости. Хочется по-детски дёрнуть за рукав и открыто рассказать: «Смотри, что я сделал! И это всё — без тебя! Что ты думаешь обо мне теперь? Как ты чувствуешь себя теперь?». Ведомый новым своим желанием, Ли становится ближе к На, дожидается его взгляда в свои глаза, растягивает самодовольную улыбку и даже игриво бьёт по его плечу, тут же ретируясь в сторону Тэна. Почему именно Тэн, кстати? У Джено нет ответа на этот вопрос. Он бы сам хотел презирать этого человека, ненавидеть, как-то сторониться, но что-то невидимое, необъяснимое толкает его к визажисту-гримёру снова и снова. Даже если прежний флёр сладких улыбок Тэна спал, даже если сам таец соблюдает теперь рабочую дистанцию, не уверенный, что этот парень вообще понимает, что творит, Ли всё равно, всё равно стремится к Тэну. У Джемина есть ответ на этот вопрос. Из всех людей тут, да вообще — из всех людей — именно к Тэну он ревнует Ли Джено. Потому что исключительно Тэна опасается сам На Джемин, и мужчина даже не уверен, что смог бы хоть когда-нибудь попытаться бросить ему вызов или попытался бы побороться за должность «главного здесь альфа-самца». Движимый здравым смыслом, Джемин понимает свою ревность, и даже понимает, что Джено действует, следуя своей интуиции. Но На не понимает, зачем Ли его провоцирует, демонстрирует, что что-то скрывает, так и дёргает его: «Обрати уже на меня внимание! Сделай с этим что-нибудь!».        — Охуевший мальчишка, — На прозревает как-то случайно, по ходу движения оператора «по рельсам», пока в городской локации Юта успешно справляется со своей ролью. Не прерывая процесса, Джемин круто сворачивает в сторону от съёмочной группы: ему нужно пространство и немного времени, чтобы это осознать. Чтобы принять, что Джено «перерос» его и теперь вот так нагло демонстрирует эту уверенность, эту свою победу. Период ненависти порой неизбежен в развитии отношений. У кого-то он проявляется сильнее, и люди расстаются; у других пар отличия вызывают умиление и желание минимизировать разницу. Джемин уговаривает себя снизить градус напряжения и принять это. Ему нужно понять и принять, что Джено больше не принадлежит ему в полной мере, безгранично, в полном объёме: мыслями, чувством, телом. Ли Джено теперь отделился от него, вышел из-под его влияния. Уже раньше На ощущал это, но всё отказывался признать тот факт, что Ли всегда …. Предчувствовал неладное, не понимал, позволял Джемину многое только потому, что ещё не знал точно, что с этим делать, что с собой делать, не видел в себе опоры, не был уверен в своей силе. На усмехается: Ли Джено и сейчас не уверен, он сейчас тоже неустойчив. О, его шатает по ветру, как тонкую верхушку дерева — скоро вырос, да мало понял. Но Ли уже решился заявить о себе, о том, что он видит, куда это всё идёт между ними. Пожалуйста, как хочет! Обида и злость ломают что-то внутри каменного сердца Джемина. Трещина углубляется, гулко осыпается крошка.        Это…. Это как ухватиться за край скатерти огромного, богато накрытого стола, потянуть на себя и получать по голове тарелками с разными блюдами: они всё падают и падают, капуста, рис, молоко и вот — графин с водой по самому темечку: и умыться, и расплакаться. Больно и досадно. Ощущается глупость от собственной затеи, но сильнее хочется, чтобы боль ушла из головы, ладоней и сердца.        Первая любовь На Джемина — шестнадцатилетняя девочка из соседнего двора. Японка Мадока Ката была красива нежной красотой, её манеры и речь были безупречны, её одежда всегда была опрятна и чиста. Они случайно пересекались в продуктовом магазинчике снова и снова, пока не познакомились, не обменялись контактами и не стали дружить, что подразумевало совместное выполнение домашних заданий в одной из ближайших кофеен, прогулки после уроков, фотографирование друг друга в парке аттракционов и обмен подарками на праздники, которых у них — детей разных культур — было больше. В мире юношеских поисков Мадока оказалась дивным цветком пустыни, окружённая лентами в длинных волосах, нитями браслетов на тонких запястьях, крафтовыми бечёвочками очередных коробочек, на которые Джемин по наивности и наставлению родителей не скупился, чтобы только однажды зыбкая грань дружбы обратилась полосой на песке от её туфли, когда они вдвоём отдыхали на берегу реки Хан. Девушка тихо смеялась, прикрываясь ладонью, смущённо отворачивалась, если Джемин шутил «пошло» или «вульгарно», она также ловко накрыла колени его пиджаком, когда они устроились на траве на принесённом ею пледе. Всё, всё в ней было очаровательным и хрупким, эфемерным, влекущим. Всё радовало сердце такого же шестнадцатилетнего Джемина, и абсолютно ничего не предвещало беды. В тот день На долго собирал волю в кулак, ещё не умеючи обращаться со словами как следует, не зная своих возможностей, он решился по-простому поцеловать Мадоку, вот так однозначно раскрыв ей своё чувство. Однако его порыв тогда был остановлен сразу же, можно сказать: «на подходе», когда японка вскинула руку и отвернулась. Переждав необходимую такой ситуации паузу, Мадока объяснила свой отказ: — Прости за заблуждение. Но для меня ты не больше, чем друг. Кислая капуста. Обида. Боль разочарования.        Спустя пару дней какой-то парень подошёл к Джемину и, похлопав по плечу, усмехнулся: — Это тебе Мадока отказала? Кстати, теперь я с ней встречаюсь. Спустя ещё какое-то время у Мадоки появился новый ухажёр, который решил рассказать об этом не только её бывшему, но и Джемину. С каждым днём становилось всё сложнее поддерживать более-менее дружеские отношения не только с милой девушкой, которая от чужих ухаживаний становилась только краше, но и с некоторыми своими тогдашними приятелями, которые если не тыкали влюблённого На в её грехи, то откровенно заявляли о своих намерениях в её адрес. Рис. Липкая неприязнь. Пренебрежение прежними социальными связями, избегание новых. Выход в полосу одиночества и новых поисков.        — Мы с семьёй переедем, — светло улыбалась Мадока, перехватив Джемина в прежнем магазинчике, — Давай навсегда останемся хорошими друзьями? По переписке же это будет проще? Она улыбалась непозволительно искренне и светло: она даже не догадывалась, какие раны уже нанесла своему «другу», и что делает сейчас своими словами. Горячее молоко. Умыться, чтобы собственноручно покрыть ясные глаза белой пеленой слепой надежды.        — Я буду работать на свиданиях, — смеялась Мадока в трубку телефона, — Представляешь? — Я бы тоже платил за свидания с тобой, — парнишка дул губы, всё меньше и меньше надеясь на новую личную встречу, на откровенный разговор, на объяснение. — Ты не понимаешь. Это — совсем другое. Мне будут оказывать внимание, водить в самые фешенебельные заведения, на лучшие театральные постановки, на запретные фильмы, — смеялась семнадцатилетняя девушка, предвкушая безумно сладкие плоды своего ближайшего будущего, чем неосознанно уронила на голову своего первого ухажёра кое-что. Графин с водой — по макушке, давая Джемину чёткое понимание, что они всегда говорят о разном, что он всегда был на шаг позади, что дело не только в доходе, но в отношении к людям, в отношении к понятию «романтические отношения». Его пылкого юношеского внимания всегда будет ей недостаточно. Его всегда будет мало ей, свободной и лёгкой, красивой и жадной. Одного человека мало кому-то такому самоуверенному и свободному. За тебя удержатся, если ты не позволишь человеку далеко отходить от себя. Тебя будут хотеть, если ты будешь подчинять, ограничивать в выборе, перекрывать кислород тут и там. Если только сделать чувство любви зависимостью.        На Джемину было семнадцать, когда подобные мысли приобрели однозначную форму, дав ему толчок к развитию в совсем иной области. Вынудив его меняться, вынудив его учиться менять не только своё отношение к происходящему, но и само это «происходящее»: начиная от удобных стульев в классе, заканчивая тщательным отбором своего окружения. Да, он так и поддерживает связь с Мадокой Катой, испытывая кроме уснувшей вулканической ненависти первые нотки признательности и сочувствия к модели. К одинокой женщине, которую все желают, которой дарят бесконечное внимание, которой платят в разы больше за одно только свидание, но которую не любят по-настоящему. Ей и не нужна эта любовь. Возможно, она любит исключительно деньги, может, любит одну только себя, или даже — не любит никого. В любом случае, она изменила жизнь одного юноши, пусть и неосознанно, пусть и не желая поступать так, но без Мадоки Каты На Джемин явно бы не сидел в этом кресле, не пожимал бы руки Кан Усоку, не встретил бы многих других интересных личностей — не жил бы этой жизнью, в которой выкопал для себя Ли Джено. Ли Джено, которого давно вроде как ждал, которого откуда-то помнит, которого хочется оставить для самого себя, в единоличное пользование, нежное обожание, способность к которому осталась где-то внутри. Ли Джено, который простым щелчком уничтожил многолетний тяжёлый труд по закаливанию сердца. На хотел бы пошутить, что банально переморозил то. Но это, определённо, больно. / От нервов Джено растирает предплечья, стоя перед номером Джемина. Режиссёр На попросил его зайти сегодня вечером, обсудить «кое-что важное», но Ли почему-то чувствует, что речь пойдёт о том, что между ними происходит. И чем ближе он подходил к двери, тем скорее рос его внутренний страх, его самоуверенность стремительно таяла, прежняя решимость улетучилась, будто не было вовсе, зато проснулась совесть на пару с состраданием. — Сколько можно? — Джемин открывает дверь, чем пугает увязнувшего в своих мыслях Джено, — Проходи. Ли отводит взгляд от обнажённого по пояс На, игнорирует то, как тот валится спиной на двуспальную кровать, прикрывая лицо локтём. — Не стой там, садись рядом, — побуждает к действию Джемин. Предчувствуя что-то, Джено секунды борется с собой, но все же устраивается рядом, опускается на бок, подложив под щёку руку, смотрит на Джемина. На не решается говорить первым, ему горько от недавнего осознания, и потому мужчина не стремится озвучить свою идею, не стремится рассказать полностью всё то, что чувствует по отношению к Джено. В это же время внутри Ли то самое доброе, и потому особенно колючее, кусает за язык, вынуждая признаться как можно скорее, попросить прощения, по старой привычке ощутить себя жалким и виноватым. Но Джено не чувствует в этом своей вины, хмурится, ложится на спину, роется в своих мыслях, пытаясь подобрать верные слова, которые всё не идут и не идут к нему. — Скажи уже, — отзывается Джемин, будто знает, что человек рядом переживает не лучшие времена в своих мыслях, где сотня вопросов, которые не хотят быть озвученными, где неприятные ответы уже сидят и ждут своих вопросов. — Я всегда хотел влюбиться, — неожиданно выпаливает Джено совсем не то, что хотел бы сказать, чем вводит Джемина в ступор, — Хотя нет, не всегда, но потом как-то…. Когда живёшь один, то хочется кому-нибудь принадлежать, быть кому-нибудь нужным, и чтобы тебе кто-нибудь принадлежал. Чтобы были друг у друга. Но я даже представить не мог… — Что это буду я? — вскидывает брови, пытаясь понять. — Что это будет так сложно. Осознание прошибает Джемина с головы до пят. Приподнявшись на локте, уточняет: — Сложно? — Да. Я не ожидал, что буду так часто плакать, я же…. Я не плакса. Может, меланхолик, но не настолько! — сам с себя возмущается Джено, чем только больше пробуждает интерес На к своей личности, — Ты постоянно ставишь меня в сложные ситуации! Хочешь от меня чего-то. Подводишь в нужную сторону через других людей. Пока не понимаю про Тэёна и Джехёна, они какие-то оба…. Странные. Джемин не в курсе про Джехёна, в душе не ебёт, кто этот персонаж, который вдруг всплыл следом за его давним знакомым, но продолжает настороженно слушать Джено, готовясь вот-вот перехватить что-то новое и очень важное, совсем не то, к чему пришёл сам. — Но я понял потом, когда у меня было немного времени, что я не против. Мне нравится, где я сейчас нахожусь, с кем знакомлюсь, каких встречаю девушек. Но я беспокоюсь о том, что однажды ты устанешь от этого, что однажды я надоем тебе, или…. — Или это я надоем тебе, — довершает Джемин, не веря своим же словам. Волна страха проходит по нему ощутимо. Смахивая с себя это неприятное ощущение, На садится по-турецки и скребёт затылок, с сожалением понимая, что он — не навсегда. Становится обидно. Да, пусть Джемин и был готов к чему-то подобному, но признавать это так, когда Джено…. Когда это именно Джено подвёл его к этой мысли таким способом — это что-то уникальное. Ли Джено поставил его на своё место: «Смотри, вот так я ощущал себя, когда ты сталкивал меня с «нужными людьми». Вот так я ощущал себя, когда ты руководил мной, как марионеткой. Приятно?». Нокаут. Неприятно. Но уже не так больно. Переварив в себе прежде все негативные чувства, сейчас Джемин ощущает неожиданный прилив гордости и радости, новую волну какой-то любви к Джено: заковырка в том, что Ли не разочаровывает его, а наоборот — вот такими словами, какими-то крошечными и малыми своими поступками — только сильнее влечёт к себе. И отказаться от него с каждым таким проявлением представляется всё сложнее и сложнее, почти нереальным. Но Джемин возьмёт на себя ответственность за все свои прежние поступки и решения в полной мере, он озвучит сегодня подготовленный ответ, как бы тяжело и горько ни было. — Я не хочу отпускать тебя. И я ввязался в одно дело, — На решается рассказать только теперь, ещё не зная, что Ли уже в курсе, — Я заказал расследование на Со Юджин и её подружек. Пока нет явных доказательств её педофильской натуры, потому что оба мужа её были хоть и молодыми — по девятнадцать лет, но уже были совершеннолетними. Да и то, что она работает, в основном, с мальчиками-подростками тоже ничего не даёт. Но я думаю, что она должна понести наказание хотя бы за одну сломанную жизнь. Если начинать дело официально, то будет суд, нужны будут свидетели. Ты, твой отец, твой психотерапевт. И другие парни, за которыми она следила. Ты… Ты готов к чему-то подобному? Кровать мягко шуршит, когда Джено резко садится и заглядывает в глаза Джемина, улыбка самодовольства расцветает сама по себе: — Я знаю, Джемин. Я поговорил с Ким Донёном, дал ход расследованию. Ли Донхёк не в курсе. И ты был не в курсе, — смеётся, роняя голову на грудь, — Я узнал едва ли не случайно! Но, Джемин, объясни: зачем? Зачем ты это делал? Зачем ты в это влез? — А тебя устраивает дёргаться от любой юбки? Избегать чужих взглядов и шарахаться, если тебя кто-то трогает во сне? — вкрадчиво шепчет На, — Мне сейчас показалось, что ты вовсе не хотел сидеть в своей деревне до скончания века. Тебе хотелось играть в кино, выходить на прогулки, знакомиться с новым людьми и.… Влюбиться. Даже если, в конечном итоге, это буду не я. Отказаться от своего желания ради другого человека — разве это не высшее проявление любви? Джемина выламывает от осознания: всю прежнюю жизнь он был тем, кто с пеной у рта доказывал, что все эти «ухожу ради твоего же блага» — глупость и эгоизм: как твой любимый человек будет счастлив без тебя? Вот именно, что никак. Но теперь ему смешно от самого себя. Помимо необходимости отпустить Джено, вырвать его из своего сердца, нужно признать и провал прежних своих убеждений. У поражения есть вкус: железо на дёснах, и запах — Джено. Снова этот парень отправляет в нокаут, только больнее, удар приходится в самое уязвимое место. Поэтому Джемин ненавидит все эти разговоры «о нас», выяснение отношений перед камерой или кухонной утварью. Лучше продолжать играть, не зная, что перед тобой сидит гроссмейстер, который поддался два кона назад, а ты всё продуваешь и продуваешь. — Это будешь ты, — Ли отводит взгляд, — Мне надо подумать о суде и прочем. Но ты просто поставил меня перед фактом! — оживает, возмущается чуть громче, — И разве мог я поступить иначе? Разве мог потом не дать ход расследованию? Ты поступил несправедливо! — Да, — по-идиотски улыбается На. — Ты…. Ты делал много несправедливостей в мой адрес! Игрался мной! — распаляется Ли. — Да. Джено поджимает нижнюю губу. Да, он знал — не знал, а догадывался, ощущал что-то неправильное во всём происходящем — но позволял, потому что видел результаты и даже отмечал личные успехи. Но теперь, уверенно стоя на своих двух, его начинает волновать: как долго На ещё будет им вот так играться: это нечестно, неправильно, непозволительно! — Заступись за себя, — подначивает Джемин, — Дай мне отпор, раз уж бросил вызов. Будет глупо, если ты сейчас сдашься, а? Ему нужен ещё один слом — после этого слома Джено до конца поймёт свои желания и стремления, определится со своими эмоциями и решит вопрос с судом; в него осталось внести последние штрихи, которые от На мало зависят. Всё, что Джемин задумал, всё, чем мог — помог, воплотил свои влажные мечты, свои огромные амбиции. Теперь он видит результат, видит цельную картину. Картины режиссёра На становятся прекрасными, когда отходят от сценария и обретают свою жизнь, когда критики находят в них то, чего вчерашний «студентишка» не вкладывал, не задумывал, но увидел позже — в чужих статьях. И эта его работа под названием «Ли Джено» станет искусством, только если сейчас переживёт бунт против своего автора, отвоюет свою независимость и обретёт целостность. Последний слом, после которого Джено будет требовать равного к себе отношения. Ему нужно только решиться на этот шаг и сделать сейчас хоть что-то эмоциональное, чтобы На не разочаровался, чтобы продолжил любить, даже с одной стороны, со своей. После этого шага Джено может идти, куда захочет: в кабинет к сексологу, к другому режиссёру, в брачное агентство или пусть едет в свой Вьетнам. Странно звучит — и мужчина фыркает, чем поджигает внутренний огонь негодования Джено — но так оно и есть. На долго корпел, усердно вкладывал в своего подопечного, создал ему мягкий шарик микросреды, особенный микрокосмос, поддерживал его, и помогал Ли расти. Да — не всегда своими руками, да — не чистыми намерениями, да — для своих целей и ради своего собственного эго. Но теперь, если Джено сделает шаг, это будет что-то новое. Это будет изменение изнутри, рождение нового и прекрасного. Так должно быть. Может, Джемин и не хочет переживать это прямо сейчас, но такую уж пору выбрал для себя Джено. На может только принять. И отпустить. Чтобы познакомиться с новым Джено. Если новый Джено захочет его. Старый Джено, послушный, ведомый, потерянный, живущий в своей травме шестнадцати лет, должен уже уйти. А Джемин должен остаться на месте и принять это. Даже если это оказывается так больно.        Джено хватает «свою» подушку за уголок и со всей дури бьёт ей по голове Джемина, так что тот заваливается на бок, с трудом сдерживая смех. Синтепон с глухим ударом опускается на плечо режиссёра, но пропускает через свои слои кулаки раздосадованного Ли, который бьёт хоть и не сильно, но всё же часто: — Придурок! Как ты мог?! Я же тоже…! Я же человек! И я…! — он вдруг запыхивается, оседает на пятки и откидывает подушку в сторону, разворачивает Джемина на спину и, вдавливая его плечи в матрас, неожиданно выдаёт, — Я же полюбил тебя! Я искренне…. ! На не контролирует своей улыбки, за что тут же получает ладонью по груди, даже вскрикивает, однако Ли непреклонен, ударяет плашмя куда-то по животу: — Ты, кретин, куда ты полез? С чего ты вообще вцепился в меня? Зачем я тебя сдался?! Почему вообще ты?! К слову, у Джемина тоже нет ответов на эти вопросы, вот он и перехватывает запястья Джено, так что тот едва не падает на него. Ощущая напряжение в скулах и даже боль от ударов, На вопреки всему довольно щурится: — Я тоже не знаю, Джено. Разве не интересно это получается? — отрывает лопатки от матраса и звонко чмокает растерявшегося Ли в губы — а вдруг это его последний поцелуй со своей второй такой сильной любовью, — Уйди, если не нравится. Если тебе больно — ударь в ответ. Не позволяй мне помыкать тобой. Заступись уже за себя, Джено. Как никогда раньше не мог. Негодование и желание вмазать посильнее — всё это борется внутри Джено, вспыхивает фейерверками, щекоча грудную клетку и где-то в области поясницы, так что Ли выбирает вариант попроще: склоняется сам, грубо втягивая губы На в поцелуй, кусает их, пожирает чужой рот. Даже не догадывается, что так проявляет свою страсть, которую прежде игнорировал, не понимал. Охотно отвечая на такие горячие касания, Джемин еле сдерживается, чтобы не стонать: «Целуй меня больше. И везде». Если скажет — спугнёт. Уверен, что Ли не понимает, что творит, но позволяет, наслаждается каждой секундой, даже если иногда и правда, сухой коже губ жутко больно. Потому что Джено откровенно зверствует так, как понимает: на теле. Он щиплет смуглую кожу Джемина на рёбрах, кусает щёки и подбородок, когда На болезненно-звонко вскрикивает, налегает всем своим телом и намеренно царапает короткими ногтями тут и там, желая банально разорвать Джемина на части, довести до слёз боли, до исступления и страха, чтобы тот знал, знал и чувствовал себя в сотню раз хуже, чем сам Джено. Но потом что-то щёлкает. Внезапно. Когда Джемин уже с десяток раз простонал: «Больно, Джено-я, притормози» — в эту пору Джено сбавляет обороты, пытаясь осознать: что же творит. Противно. Гадко от самого себя как-то по-новому.        … Приятно познакомиться: то малое чёрное, что прежде было в душе Джено, подкрепилось и стало крупнее, опаснее, вышло на свет и гордо явило себя своему хозяину. Не ожидая подобного «знакомства», Джено замирает и в шоке проводит ладонями по раскорябанной до крови грудине Джемина, по следам своих зубов на его смуглой коже, по местам, которые осязаются горячее других, обещая скоро показать синяки. Не зная, что с этим делать — что с собой делать, как себя понимать — Ли переключается на нежности без всяких «свитчей», проводит трясущейся ладонью по скуле Джемина, пока второй поглаживает его плечо. Джено льнёт всем собой к растерявшемуся от таких резких перемен На, вжимается губами в его ребра, трётся носом о мокрую кожу, приподнимается на локте и заглядывает в глаза: — Прости меня, пожалуйста. Я не должен был так делать. Я не хотел делать тебе больно. На меня нашло, я не знаю… Какой тут «на меня нашло» — у Джемина стоит, его реально захватили эти остро-болезненные ощущения, он уже даже рассчитывал на дрочку, хоть что-то, даже если бы это выглядело далеко не так невинно и искренне. Так и хочется сматериться и ударить этого Ли по башке чем-то тяжёлым: «Да что ты, сука, со мной делаешь? Да сколько можно надо мной издеваться уже? Просто возьми меня или отдайся сам — глубоко похуй, просто давай сделаем с этим хоть что-то вместе!!!». — Смотри на меня, — Джемин перехватывает лицо Джено в свои ладони и шумно выдыхает, Ли почему-то повторяет за ним, — Джено, наши пути теперь будут всё чаще расходиться. Потому что ты больше не нуждаешься во мне, как прежде. И мне будет тяжело с тобой справляться — ты же чувствуешь это, — улыбается тому, как Джено растерянно кивает, — Я горжусь тобой. Понимаешь? Даже если ты вот так плачешь или злишься, даже если совершаешь ошибки — я буду гордиться тобой, — не договаривает, что будет гордиться им, как своим лучшим и самым невероятным экспериментом, который разбередил душу; что будет гордиться им, как человеком, который пробил каменную защиту его сердца; будет гордиться человеком, который не разочаровывает. — Даже сейчас, Джено-я, надеюсь, что ты в последний раз послушался меня. Я рад тому, что ты смог многое осознать и переосмыслить. Я горжусь тобой, ты такой молодец, — ощущение, что крыша съезжает, обнажая чувствительную сторону Джемина, который прежде любил что-то нежное и хрупкое, прекрасное и таинственное, обжёгся, потерял крылья, зато теперь вот — на стальных к самому солнцу (чёрт подери!) — Думаю, что нам нужно время, чтобы принять это. По отдельности. — Как ты себе это представляешь? — Джено устраивается прямо под боком Джемина, — Мы работаем вместе, круглые сутки друг перед другом. — У нас всё равно будет время, — качает головой, — Просто подумай, чего ты теперь хочешь от жизни. Хочешь ли ты меня? Ли хмурится. Он понимает формулировку и общий посыл, но вот это «хочешь» в их текущей горизонтальной ситуации как-то настораживает. — Дже-… — Тебе нужно подумать, — обрывает На, — Ты не должен принимать решение под эмоциями или под давлением. Обещай мне подумать об этом. Наедине. Только не позволяй никому лезть в твои мысли, — «Я не могу контролировать их влияние на тебя. Это уязвляет меня. Так страшно остаться одному. Теперь. Без тебя». Когда Джено снова порывается что-то заметить, сказать, то Джемин только улыбается и отрицательно машет головой: — Не сейчас, Джено-я. Переживи эту обиду на меня до конца, подумай о других моментах, которые произошли между нами. Подумай о других людях, с которыми ты сталкивался, с которыми работаешь сейчас. Разреши свои проблемы сам, раз тебе этого захотелось. Я знаю, что у тебя получится. И я окажу помощь, если ты сам её попросишь, — и только в мыслях: «И я надеюсь, что до конца разобравшись в себе, ты ещё вернёшься ко мне. Когда ты закалишь свой стержень, то вернёшься ко мне. Просто однажды вернёшься ко мне». — Ты — идиот! — Джено подскакивает с кровати, — Я ненавижу тебя! Мне плевать на тебя! На других людей! Кто они — плевать! Плевать! Плевать-плевать! — вскидывает руками, но даже не смотрит на фигурку На — разворачивается и уходит. Не хочет, чтобы Джемин видел его слёзы снова, не теперь, не сегодня. Никаких больше драм, никаких больше слёз, даже если больно и не хочется уходить, даже если непонятно и жутко страшно. Ли хотел только слегка поддеть На, хотел показать, что тоже не пальцем деланный, хотел проучить… А в итоге он разрушил их отношения? А он ли? Джено штормит по пути до своего номера. Он хочет продержаться, хочет быть стойким и непоколебимым. Ему тяжело это даётся, но он старается.        «Я знаю, что у тебя получится» — подсознание подкидывает слова Джемина, — «Я горжусь тобой. Понимаешь?», «Дай мне отпор, раз уж бросил вызов. Будет глупо, если ты сейчас сдашься, а?», «Подумай о других людях, с которыми ты сталкивался, с которыми работаешь сейчас»…. Запирая дверь своего номера, Джено оседает на пол прямо в коридоре, накрывает голову ладонями, вдруг осознавая. За всеми этими словами, за всем тем, что сегодня делал, говорил Джемин, как себя вёл, и к чему вёл Джено всё это время, грубо подталкивая, смеясь с его оплошностей и поправляя направление пути — за всем этим стояла любовь Джемина к нему. Далёкая от всех тех «любовей», про которые Ли читал, про которые слышал, которые порой наблюдал. То, что делал Джемин — кроил Джено, но не под себя, а под него самого. Искал дыры в его голове, втыкал в них палец, измеряя глубину, и заливал бетоном, чтобы наверняка. Может, у На были свои причины для этого, но, фактически, всё, что он делал, шло на пользу самому Джено. Было тяжело преодолевать себя, собирать себя по кусочкам, мириться с присутствием девушек рядом, но всё это только помогло ему прийти в себя, позабыть призраков прошлого, пусть частично, пусть на какое-то время, но это работало. И река в Антарктиде, и роботы, и Ан Сысы, и госпожа Ким Шиён — жена Донёна, которую Джено видел пока только один раз, но уже успел проникнуться её строгой красотой и плавной речью. Мотая головой из стороны сторону, надеясь вытрясти оттуда что-то понятное, однозначное, абсолютно белое или абсолютно чёрное, Джено всё же плачет, так и не понимая, что он наделал; не понимая, зачем Джемин предложил им расстаться; не понимая, почему он целовал и кусал На, хотя хотелось придушить его и выкинуть из своей жизни. Почему Джено уже сейчас хочет вернуться к Джемину?