С каждым что-то не так

Примерно с 20-х годов прошлого столетия в кинематограф вошло понятие «массовка». Это не просто хаотический набор толпы, но — зачастую — необходимые режиссёру и оператору статисты, определённые лица в определённой одежде с заданной эмоцией. Массовка-толпа бывает стихийна, и на эту стихию находится герой — «Моисей» — которого обходит человеческий поток. Забавно, но стать «Моисеем» можно не только в религиозном тексте, не только перед камерой, но и если, проходя через толпу, смотреть строго перед собой, выбирая глазами направление, избегая взглядом идущих навстречу. Простая психология. Подобного эффекта можно добиться, если встать среди толпы столбом и смотреть в одну точку. Режиссёр На знает все эти маленькие трюки и профессиональным взглядом уже который раз выцепляет в обычном фанатском потоке напротив центрального входа в здание кинокомпании одну фигуру, одно конкретное лицо. Выглядывая из окна коридора на третьем этаже, Джемин больше недели наблюдает за тем, как Ли Тэён приходит на одну и ту же точку, долго смотрит по окнам, достаёт телефон и около десяти минут нервно стучит по экрану пальцами, но никогда не звонит, не становится ближе или дальше, меняет одежду, обувь, но всегда встаёт на одну и ту же точку — у него это тоже профессиональное: прекрасная мышечная и пространственная память. И хотя Джемин точно знает, почему Тэён снова и снова сюда приходит — помогать не собирается. У него самого куча проблем, которые необходимо решать: начиная Джено, которому слишком понравилась концепция «понюхать заварку» (и не дать), заканчивая поиском в свою «дримтим» Эдуарда Тиссэ, который бы смотрел на мир также, как сам режиссёр, чтобы не пришлось переснимать по десять раз и править потом в комнатке монтажниц (куда Донхёк слишком уж зачастил). А тут тянущий кота за яйца дядька, который так и не понял, чего хочет от жизни, кого видит другом, кого нажил врагом, кого хочет видеть в своей постели. Да, Тэён — это дополнение к проблеме с Юно, всё ещё стоящему в нужной строке нужного списка, но Джемин отойдёт в сторону, станет статистом, наблюдая со стороны. На Джемин отходит от дел. И от окна он тоже отходит. И не подходит к нему третий раз за неделю. И не смотрит на Тэёна. Не, совсем нисколько.        Стук в дверь. — Войдите. И прямо перед Джемином возникает Тэён. Закусив нижнюю губу, в модных джинсах широкого кроя под пятнисто-серой курткой средней длины — весь такой сумасбродный, напряжённый, пытающийся угрожать из своего положения, как крошечный крысёнок перед коброй. — Ли Тэён? — выпрямляется Джемин, наблюдая каждое микродвижение своего гостя. Тэёна ломает посекундно: видно, как желания рвут его на части, как дёргаются его губы, пальцы на руках то сжимаются в кулаки, то разжимаются, колени меняют положения, вдруг широко распахивает глаза. — Я понимаю, почему ушёл Джено. Но почему ты забрал у меня Юно? Очередь Джемина удивляться: — Он сам ушёл. Ты не думал спросить об этом его лично? Ли резко вдыхает, разворачивается на пятках, выбегает в коридор. Он мчится вдоль стен офисного здания, давно уже потерявшись, ломится во все подряд двери, закрывает за собой, вспыхивает щеками и тут же бледнеет от ужаса. Везде тупик, нет выхода. Миллион дверей его души вели в одну и ту же комнату, в центр лабиринта, снова и снова. Его желания, его поиски, всё его, что могло бы быть «его» — оно никогда не нравилось Тэёну. Этот секрет сгинет вместе с ним, вместе с сотней других его заморочек, которые Ли старательно прячет, не замечая, что тем самым только больше привлекает к себе внимание, раскрываясь. Стекая по стенке, пряча лицо под ладонями, он слышит, как над ним кто-то останавливается — На Джемин смог всё же догнать, присаживается рядом. Да, он не хотел вмешиваться, но Тэён требует его участия хотя бы потому, что заблудился. Во всех смыслах. — Я боюсь смерти, — внезапно шепчет Ли, поднимая тяжёлый взгляд на режиссёра, смотрит в самую его душу, увязая глубже и глубже, — Однажды я просто не проснусь, а люди, любившие меня, будут плакать. — Однажды ты переродишься, — пытается улыбнуться Джемин. Он как-то подслушал за Донёном, что в ситуациях, кода вопрос жизни и смерти стоит ребром прямо на ладони, можно склонить человека к какой-нибудь религии. Иногда только это и может оказаться выходом. А На слишком давно не видел свою N-ную влюблённость, чтобы пробовать другие методы. И да, тут нужно что-то потяжелее, потому что: — Снова придётся страдать в этом мире, — Тэён отворачивается, разглядывает пустые коридоры, — Я не знаю, у кого ещё спросить, если не у тебя. — Спроси. Тэён молчит, на его лице эмоции спешно сменяют друг друга, он смеётся, шмыгает носом, не давая чему-то одному победить или проиграть окончательно, когда всё же роняет болезненное для них обоих: — Почему они уходят? Даже Юно теперь ушёл от меня. Подперев щёку ладонью, Джемин отвечает правдой, с трудом сдерживая себя от недовольного смешка: — Потому что ты даже не пытался его удержать. — Да как?! — вспыхивает гневом, краснея скулами и взмахивая ладонями, — Что я ещё должен сделать? Я терпел всё это время. Я всё терпел. Все его выходки! — опираясь руками об пол, поднимается на ноги, — Я всё стерпел, и остался один! Ты можешь себе это представить?! Что я должен был сделать? — Тебе стоило хотя бы сказать ему. На также поднимается на ноги, задаёт направление их движению, пряча руки в передних карманах. Тэён молча следует за ним; молча, но шумно — точно также, как это делает Юно. На миг Джемину становится жутковато: кто за кем перенял эту привычку и десяток других? Обернувшись на старшего, понимает: это Тэён та самая глупая субстанция, которая растворяется в человеке рядом. Это Ли Тэён перенимает чужие привычки, интонации, каждый раз выстраивает новые и новые образы для новых людей. В принципе, Джемин задумался об этом, когда Джено стал пропадать на уроках «учителя Ли»: с его слов, Тэён был смелым и крутым, со своими недостатками, самым главным из которых является банальное нежелание брать входящие звонки. На знаком с другим Тэёном — с очаровательным пантомимом, уверенным наставником, к которому можно отправить самого бесталанного человека, а через месяц получить первоклассную звёздочку. Сейчас перед Джемином стоит кто-то ещё, кто является Тэёном, так и не определившимся со многими своими желаниями, со своим видением. Порой плохо прогибаться под чужие идеи, взгляды на жизнь, желания. С некоторыми людьми лучше никак не общаться, некоторым нужно сплюнуть на дорогие туфли: «Сайонара, бой!». Не все люди должны стать тебе кем-то вроде друзей. Никогда и ни за что. Иначе жизнь загустеет, станет пресной и понятной, скучной. И ты умрёшь. Кто умирает раньше: Артист или его Искусство? У каждого по-своему. Кого-то губит провал, других — популярность, третьих — фанаты, а кто-то выгребает себя до дна, оставаясь пустым сосудом, не способным напоить даже крохотного тушканчика в жаркой пустыне. Джемин тоже боится смерти, разных её форм, явлений. Он не уверен: боится физического своего конца, который банален и противен, или же он опасается, что однажды прочитает про себя в газете: «На студентишке На можно ставить крест: очередной провалившийся в прокате фильм…». Страшнее только увидеть в отражении себя мертвецом и в полной мере осознать это. Джемин только боится этого, ходит по грани, порой заигрывая со Старухой. Ли Тэён столкнулся с этим вплотную некоторое время назад. Возможно — дальше. И эта мысль заставляет всё существо Джемина вздрогнуть в леденящем ужасе догадки: — Тэён-ши, а давно ты осел в Академии? — когда тот уже готовится ответить, перебивает важным дополнением, — Не по годам, а по твоему творческому пути. — Когда перестал узнавать себя без грима, — спустя целую минуту. Когда Тэён устал творить, когда что-то произошло, и ему стало отвратительно Искусство Пантомимы, когда он решил свернуть самого себя в танец и мимику, когда захотел обучать этому других, надеясь, что никто не повторит его путь. День, когда Тэён-Артист умер и осознал это. С того самого дня так и не нашедший себе пристанища, не уверенный, за что именно получает человеческие эмоции: путая очарование его Талантом с подлинными их чувствами к нему самому, Тэён стал крошиться и ломаться, стал угождать чужим вкусам, надеясь нравиться собой полностью, теряя уверенность в себе, доверяя кому-то частички своей души, боясь, однако, что собрав всё однажды, не получится единого целого. Вот и не получается, распылился, как дешёвый аэрозоль. — И как только тебе разрешают работать? — поражается Джемин, ускоряя шаг в нужную комнату. — Другие перегорели вовсе, — пожимает плечами, впервые за долгое время становясь кем-то обычным и понятным, — Отрываются на молодёжи, выпивают из них соки — так и живут. — А, мои любимые энергетические вампиры? — усмехается режиссёр, замирая перед нужной дверью, касается её ручки, низко опустив голову, — Ли Тэён, ты готов сегодня? Это будет большим шагом для тебя. Я не думал, что ты решишься в этом десятилетии. Тэён вдруг паникует, отступает. И начинает ходить к указанной двери в одно и то же время, снова и снова замирая в сантиметрах от ручки, снова и снова сбегая к центральному входу. Он становится привычным явлением в кинокомпании, совершенно не задумываясь, что у Юно нестабильный график, нет привязки к кабинету.        Донхёк смеётся в ухо Джемину, пока идёт проба оператора: — Наш танцор так и ходит. Хули ходит, давно бы уже со всем разобрался, — выходит до того тщеславно, что На не сдерживается и вступается: — Сам-то! Как Ынсом? Он готов к приёмной матери? Ассистент режиссёра елозит на месте, когда признаётся: — Такое дело: ему бы подготовиться к братику или сестрёнке. — Ты про презики знаешь или как?! — возмущается Джемин так громко, что новый оператор едва не роняет аппаратуру из рук, за что тут же получает вполне предсказуемое, — Пошёл вон! Быстрее!!! Следующий! Когда в комнату влетает смуглый паренёк неопределённого возраста, Донхёк продолжает елейным голосом: — Это была её идея. Я даже обследование прошёл. — Неужели у тебя ничего не нашли? Там должен быть длинный список, — Джемин цепляется пальцами за нижнюю губу, наблюдая за тем, как меняется картинка в маленьком экранчике ближайшей камеры. — Это у тебя в списке недотрах, — Ли смеётся, заходится в своём веселье до слёз, — Джено у тебя пробле-е-мный! — истерически гогочет, пока На отсылает очередного любопытного и безответственного за дверь, — Вот ведь блять! — вдруг приходит в себя Донхёк, подскакивая с места, — Никакого секса в следующие пять месяцев! Блять! Пользуясь случаем, Джемин запрокидывает голову, смеясь во всё горло с глупости своего друга. И в этот раз оператор не отвлекается: честно ходит на полусогнутых ногах вокруг натюрморта, снимая согласно списку «причуд господина На». Спокойный человек, неопрятный, чутка противный — как если бы ночевал в метро, но всё же решился принять душ в одной из самых дешёвых корейских саун, и Джемин не отрицает, что именно так и могло бы быть. А если это хотя бы на треть так, то у нового оператора есть своя история, которую На однажды узнает, которую раскроет, в которую вникнет. Есть у людей с историей своё очарование: даже если парень в протёртых джинсах прежде высоко летал, а сейчас таскается по пробам сомнительного дохода — режиссёр сам распускает о себе такие сплетни и активно поддерживает энтузиастов подобных слухов — то чужое упорство стоит внимания, как минимум. На Джемин хочет этого человека в свою команду: не зная имени, послужного списка. Всего-то смотрит на внешний вид, оценивает работу с камерой, обращает внимание на безучастность и спокойное принятие шума за спиной. — Слушай, Донхёк, — Джемин толкает своего ассистента в плечо, — Иди, скажи этому, что нанят. — Это Марк Ли, — Ли говорит это таким тоном, будто Януш Каминский решил покинуть Голливуд и переехал в Корею специально для режиссёра На. — У паренька есть имя, тогда он точно мне подходит, — отмахивается Джемин, а на следующих словах понимающе хмурится: — Он до этого работал на развлекательных шоу. Половина «Викли Айдолов» — его работа. — Он принят, принят, вали, Донхёк, а то меня ждёт проблемный Джено. Кое-как поднявшись на ноги, Джемин наблюдает за тем, как его друг втюхивает новому оператору все документы, тыкая пальцем в нужные строки и не давая дочитать до конца хотя бы одну. О, Марк Ли понравился Донхёку, и На даже уверен, что это их маленький договор сложился за его спиной. Ладно, он не против: у него хороший глаз на таланты, у его друга — отличный нюх на интересных людей. Уже в дверях Джемин снова застаёт Тэёна. Раздражает. Как же раздражает чужая слабость, нерешительность. Как же раздражает оставаться безучастным, понимающим, сочувствующим. Но На старается не лезть сюда: это не его люди, эти двое теперь — люди Джено. Неловко будет потом пересекаться с ними на каких-то встречах, неловко будет отводить взгляд, если вдруг Джено захочет обсудить кого-то из этих двух. Возникнет куча других проблем, в которые Джемин не хочет быть вовлечён, состоя в романтических, глубоких отношениях с Джено. — Как думаете, — раздаётся из-за спины удивительно тихо для этого неловкого человека, — Он решится в этом месяце? — Так блять, — усмехается На, разворачиваясь к Чону, который снова стоит с подстаканником на четыре чашки кофе с видом великомученика, вызывая даже жалость: Джемин упирает руки в боки и прикусывает самый конец острого языка, в последние секунды меняя подготовленную к ответу фразу, — На деньги я с тобой не спорю: проиграешь. — Проиграю, — весело соглашается, разворачивается, топча под собой пол и уже собираясь идти дальше, но резко останавливается. Рассматривая его широкую спину, наблюдая, как плечи прижимаются к ушам, как пара волосков на самой макушке поднимается в страхе, Джемин резко разворачивается к выходу, где — как и ожидалось — со своего места на них смотрит Тэён. Тяжёлым, завистливым взглядом. В следующие минуты происходит что-то невразумительное, абсурдное, и Джемин готов даже взять все свои слова о «пресности бытия» обратно: лучше бы ему было скучно в этот день, чем то, во что оказался ввязан просто потому что! Потому что Тэён всё же срывается с места, летит с кулаками не на Юно, а на него — на Джемина! Зачем? Почему? — Ты обманул меня! Ты обманул! Ты предал меня! — злость Ли растёт в пугающей прогрессии, и растерявшийся На даже не успевает уворачиваться, только прикрывается локтями раз через раз, — Как ты мог?! — Хён! Хён! — научившись у Донхёка, Чон ставит кофе на пол за дверь, прежде чем оттаскивать своего «хёна» от режиссёра. — Не трогай меня! — психует Тэён, отбиваясь теперь от Юно. Они стоят совсем близко друг к другу, но для понимания необходимо прокладывать безумно длинные воздушные пути. И Тэён первым отказывается от удачной возможности, трусит, пытается сбежать, кричит и злится. В порыве отчаяния, повиснув в руках более габаритного Чона, он выкрикивает в лицо Джемину: — Ты тоже предал меня! Ты! Который говорил, что людям нужно верить! Кому ты сам веришь, ублюдок?! Джемин не уверен, что полное своё время верит самому себе. Есть моменты, когда он проверяет за собой стульчак, надел ли утром штаны и не забыл ли в квартире карту-ключ. Возможно, он верит Донхёку, но только в 7 ситуациях из 10 — хорошая выборка, но где же полная десяточка? Джено сложно верить на такую большую двузначную цифру по одной простой причине: в дело вступает слишком большое чувство, которое туманит разум, меняет мотивацию Джемина, меняет его взгляды, стирая жёсткие грани и описывая круги вокруг острых углов. При всём прочем сам Джено верит ему с маленькими оговорками, верит ему наблюдательно. Полную веру в любимого человека Джемин увидел всего однажды, совсем недавно, когда в кафе Вентина рассказывала свою историю, а Юно, часто облизывая губы и тупя взгляд, наскоро переводил. Так приходит понимание неотвратимости их общей связанности: Чон тоже знает эту историю, тоже переживает внутренние сомнения, тоже не уверен в своём кредите доверия людям на все сто. Интересно это всё выходит. Но это всё — касается лично На, и никоим образом не должно затрагивать Тэёна, который всё ещё бесится, который всё ещё смотрит маленьким агрессивным ежом на Джемина, не позволяя Юно сдвинуться с места. — А ты доверился мне, чтобы требовать подобного? — холодно спрашивает Джемин, подходя ближе и надеясь, что Юно не встрянет. — Как я могу? — А почему тогда я должен? Есть куча нюансов в человеческих отношениях, когда «предательство» таковым не является, и когда даже самая жуткая подлость оказывается безрассудно прощена. В бизнесе есть правило: «без бумажки — всё букашка», но вести отношения согласно расписке в понимании большинства людей является настоящей нелепостью, даже пожатые руки, клятвы на священных книгах и крови утеряли свою значимость. Это пугающе низко и грязно. Но есть нечто прекрасное в предательстве, которое совершается для блага предаваемого. Идеалисты, для которых ложь всегда остаётся ложью пусть и дальше живут в розовом мире, где у режиссёра На нет власти. Но то место, в котором живёт он сам, он может творить всё, что ему вздумается, всё то, что он сам посчитает нужным в той или иной ситуации. В мире, в микромире, который возник на частично общем прошлом с Тэёном, который был взращён на нескольких секретах, который обрёл свои очертания в ходе напряжённо-доверительного общения с Юно, в этом мире в возникшей ситуации Джемин раздавит Тэёна: — Не разрешай себе и дальше общаться с теми, кого ты любишь, — переводит предупреждающий взгляд в испуганные глаза Чона, кривит губы, дополняя, — И тогда точно сдохнешь в одиночестве, — ведёт челюстью, наблюдая за тем, как Ли повисает в чужих руках: он рассказал о самом своём большом страхе, который теперь был использован против него же; и это тоже — предательство, — Тогда никто не будет по тебе скорбеть. И тебя не смогут вспомнить. Знаешь, почему? Джемин всегда был слабее Тэна; но куда ему до птиц такого полёта, если всё больше людей вокруг копошатся под ногами, рождённые ползать и пресмыкаться. Ему можно не летать, можно не взбираться так высоко, можно оставаться на земле, но быть самым опасным хищником для всех этих слабовольных. — Потому что никто не сможет тебя вспомнить. Нижняя челюсть Тэёна медленно опускается вниз, а потом он с новой силой вырывается из рук Юно, задыхается в слезах, матерится, кружится на месте, приседая и, едва избежав плена, влепляет больнючую, звонкую пощёчину На. Припав на одну ногу, Джемин всё же поднимает взгляд на Ли: ужас в его круглых глазах постепенно сменяется на принятие неизбежности, на осознание, а потом всё это исчезает, превращаясь в пустоту удивления: самый преданный Тэёну человек крепко обнимает, прижимает к своей груди, давит ладонью на затылок и шепчет: — Я буду помнить о тебе, хён. Я буду рядом с тобой. Ли Тэён, который больше всего на свете хочет быть рядом с кем-то, кого он любит; Тэён, которому нравится шоппинг, аквариумные рыбки, театр и Юно — больше всего на свете он боится абсолютно разонравиться хоть кому-нибудь. Пережив однажды ненависть к самому себе, к своему ремеслу — пережив настоящее предательство по отношению к самому себе — страх отказа, страх быть брошенным, использованным, быть неинтересным заводил его всё глубже в лабиринт показного равнодушия, пренебрежения, этого постоянного «если надо, сами придут», ещё когда Джемин ходил за ним хвостиком. Почти десять лет Тэён существует в мире, где честно играет по собственным правилам, оказавшимися не по плечу, ставшими тяжёлыми оковами. Это и стало причиной раскола его личности, это сделало из него путника, потерявшего свой ориентир. Джемин надеялся, что Тэён выкарабкается следом за Джено из своего прошлого, но этого не произошло. Хрен знает, чего не хватило пантомиму тогда, но факт остаётся фактом: сегодня он получает долгожданную свободу от собственных рамок. Процесс освобождения от чего бы то ни было всегда болезнен. Возможно, что лучше бы все люди сидели тихо-мирно в своих подвалах-погребах души, не видели бы мира, не видели бы бескрайнего неба, не желали бы свободы, не поднимали головы и не пытались создать себе крыльев. Жили бы счастливо и беззаботно. К чёрту двадцатый век с его философией. Рождённый летать найдёт способ подняться в небо. И Джемин наблюдает за тем, как Юно накидывает на Тэёна его же куртку, как присаживается и с кряхтением отрывает Ли от пола, держа на руках, как глупую невесту; наблюдает, как осторожно Чон уносит своего любимого «хёна» за двери, как что-то ему говорит, видимо, успокаивает. В их сказке сложно сказать, кто оказался героем, кто был злодеем, но сегодня в роли отрицательного персонажа случился На Джемин. Он запомнится им обоим именно в таком свете, каждая следующая встреча с Юно или Тэёном будет отдавать горечью сегодняшнего дня. Наверняка дурачок Юно ещё вернёт мастера Ли к его любимому искусству, наверняка, он сделает что-то невозможно глупое, но привлечёт внимание старшего к себе, объяснит, как ждал его тут, как учился быть кем-то хорошим, как решил попробовать «скучную жизнь», которая всё никак не получается. Чон не только малограмотен, но ещё и твердолоб, как ни забавно, но это является основным его преимуществом в этой жизни: подобному упорству готов завидовать даже Джемин. И на этой тяге влюблённый Чон соберёт из говна и палок дельтаплан самому любимому человеку, который лишился своих крыльев, лишился своего вдохновения, утратил страсть к своему Таланту, пережив одну из неизбежных смертей творческого человека. Сглатывая кровь со слюной, Джемин бредёт вдоль стеночки, игнорируя странные взгляды других сотрудников компании: они и не такое видели, не такое слышали, он сам был в ситуациях и похуже. Оборачивается на оставленный на полу кофе, всё же поднимает, выпивает половину из одного стаканчика, нисколько не беспокоясь о вежливости. К чёрту вежливость и манеры, особенно, когда это не ценится. Когда Джемин стал забывать о том, кем он всегда являлся, кем он выбрал быть и кем стал? Расслабился, размяк, стал на что-то надеяться, и стал невообразимо часто целоваться. Это всё Ли Джено виноват, будь он неладен. Ещё один глоток кофе. К чёрту, Джемин не против падать в грязь. Иногда это оказывается полезно: не даёт угаснуть его творческой натуре, не даёт остыть адреналину в крови. А как же жить без постоянного челленджа? Никак. Джемин решает вызвать лифт, допивая один стаканчик кофе, только сейчас ощущая неразмешанный сахар. Балбес Юно: скорее всего, с него бы стребовали добавить ещё сахара, и когда в одном стакане была бы уйма белого порошка, превращающего напиток в бесполезное сладкое дерьмо, работника Чона бы снова ругали. Забавно, что даже в подобных ситуациях Юно только стоит и удивлённо моргает глазками, вроде как понимая свою невезучесть по жизни, принимая, и потому не обижаясь, хотя в нескольких ситуациях очень даже можно было и обидеться, и поругаться с каждым, и вообще — уволиться отсюда нахрен. На гадает: Чон, действительно, такой бестолковый, или у него всё же есть какой-то план, и тот его придерживается? Хмыкнув, Джемин вскрывает крышки других напитков, надеясь увидеть эспрессо, но — увы и ах — все прибиваются по чему-то сладкому, с сиропом, молоком (заменителем молока, подумать только). А Джемин любит, что погорше. Потому что сам такой из себя фрукт. Даже любовь Джено его не исправит. В ход идёт ещё один стаканчик. Джемин замирает перед своим кабинетом, сражённый милой улыбкой Джено в свой адрес. Подумать только, Ли его любит. Пьёт всё сладкое, и выбирает Джемина. Знает, как тяжело порой приходится На выходить из образа подонка, и что иногда он сутками не выходит из амплуа — но вот любит. Не признаётся только вслух, не подпускает близко к телу — будто знает, как тяжело Джемину жить без челленджа — но любит. Стоит у двери, ждёт, как преданный пёс, улыбается, даже когда отчитывает, растягивая гласные: — Ты задержался, Джемин-а, — и всё равно любит. Как-то по своему, тихо и нежно, не совсем так, как привык понимать Джемин. Но теперь он точно знает, что уже не откажется от этого неловкого человека. И дело не только в том, сколько он вложил своего труда в Джено: глупые сентиментальные людишки любят привязываться сильнее прочего к вещам, которые собрали сами, которые починили, которые уродливо склеили. Маленький секрет слабости На состоит в следующем: он ненавидит себя рядом с Тэном; он будет злиться на самого себя, оставаясь рядом с Тэёном; он будет строг к себе в присутствии Юно; он резок и свободен с другом Донхёком; он холодно наблюдателен перед одухотворённостью Донёна. Но он чувствует себя иначе рядом с Джено. Чувствует себя настоящим, живым, человечным: глупым, влюблённым, беззаботно счастливым, отдохнувшим и нескончаемо любимым. Всё ещё с удивлением наблюдает за собой, за тем, как ускоряется его сердечный ритм, как взгляд цепляется за морщинки у прищуренных глаз, как по груди льётся тепло наслаждения. — Был немного занят, — даже не стремясь оправдаться, подходит к Ли, коротко усмехается, — Скажи: может ли приземлённый змей однажды взлететь? Пока Джемин ищет ключ от своего кабинета, Джено вежливо забирает у него подстаканник, падает плечом на стену и выдыхает со смешком: — Воздушные змеи летают. Только в воздухе и полезные. На промаргивается и подносит ключ к скважине. — Мы можем называть птеродактилей «летающими змеями»? — продолжает Ли, удивляя той стороной своих знаний, которую Джемин никогда не постигнет, — И драконы. Их изображения на свитках очень напоминают змей с крыльями и усами, — оборачивается, только теперь обращая внимание на погружённого в свои мысли На, — Эй, Джемин-а, а что такое? Его участливый голос прокрадывается внутрь подсознания как-то медленно, затекая эфиром и подавая сигнал выйти мыслям в свет. Провернув ключ дважды, Джемин оборачивается на Джено и улыбается: — Значит, коварные змеи умеют летать? — Если играть словами, — Ли розовеет щеками, играясь пальцами с подстаканником. Маленькие уловки, которые любит сам На. Может, Джено никогда не постигнет подлинной силы искусства слов и внушения, но Джемину нравится ход его мыслей: он и Ли — такие разные, неизменно приходят к общему знаменателю. — Джено-я, — закрывая за ними дверь и убирая из чужих пальцев лишний атрибут, — Люблю тебя. Улыбка выходит дурацкой — На знает, как выглядит в такие моменты — но наблюдать за тем, как Ли теряется от его слов, как неловко прижимается в объятиях, скоро отстраняясь, ещё не привыкший к тесному контакту где-то «не дома» — это стоит того, чтобы хотя бы за закрытой дверью Джемин мог выглядеть влюблённым дурачком.