Танец теней

      Цзян Чэн узнал бы его где угодно. Перед ним, весь в крови, своей ли, чужой ли, стоял Вэй Усянь. Светящиеся красным глаза выжгли в Цзян Чэне новые раны. <...> Стоявший перед ним незнакомый знакомец, растянул губы в хищном оскале, облизнулся, слизнув кровь с разбитой губы. У его ног лежало в неестественно поломанной позе тело. Цзян Чэн издал вместо яростного крика лишь горестный всхлип. Запах крови сводил с ума.       – Вэй Усянь... Сестра... Он не заметил, как оказался рядом с ними. Дрожащими руками обхватил тело сестры, собой прикрывая его от чудовища, что все еще выглядел как его шисюн. Но в глазах, что с холодным интересом наблюдали за ним, не было ничего человеческого. Снова. Он снова не смог. Бездна в груди, затянутая до поры тонким слоем разумных доводов, разверзлась. Осторожно опустив сестру на землю, Цзян Чэн стремительно рванулся в сторону ухмыляющегося монстра. Меч из ножен он так и не достал. Он свернёт ему шею голыми руками.       А тьма закручивалась причудливыми узорами, ластилась к изящным пальцам, расслабленно поглаживающим дьявольскую флейту. Тот, кто выглядел как Вэй Усянь не сдвинулся с места. Лишь в приглашающем жесте развел руки в стороны, как для последнего, смертельного объятия.       Но простым людям выдерживать натиск заклинаний совершенствующихся непросто. Цзян Чэн тяжело падает на колено, опираясь на меч. Оседает на землю. Выплевывает вместе с кровью, цедит сквозь зубы, ненависть и боль, заключённые в одном имени:       – Вэ-й У-сянь. На грани сознания чувствует ледяные прикосновения, пробирающие до костей и шепот, вынимающий душу.       – Идем со мной, А-Чэн.       Цзян Чэна выкинуло из кошмара так резко, что он оказался на полу своих покоев, судорожно прижимал к груди дрожащие руки, обессиленно привалившись к ножке кровати. Где-то в горле отдавало грохочущее сердце, а холодный пот неприятно пропитал одежду. Он привык к кошмарам, если к ним вообще можно привыкнуть. Но это было что-то новое. Выкрутасы сознания не иначе. Цзян Чэн выровнял дыхание, сжал руки в кулаки, чтобы унять дрожь. Это сон. Ничего важного. Он перевел взгляд на слабо мерцающее в темноте кольцо. Цзыдянь на месте. Пропустил по меридианам ци, упорядочивая ее ток. Ядро тоже. Он поднялся на ноги. За окном была глухая ночь. Цзян Чэн с силой сжал переносицу двумя пальцами. Нет. Он не уснет сейчас. Почему-то казалось, если он только закроет глаза, то кошмар обернется реальностью. Неразумное, сильнейшее желание проверить, где сейчас Вэй Усянь, все ли в порядке с сестрой жгучим зудом прошлось по коже, осело в животе, скрутив его в тревожном ожидании. Цзян Чэн наспех перетянул распущенные волосы первой попавшейся лентой, забрав их в высокий небрежный хвост, накинул на плечи свободную верхнюю мантию. Приличия и вбитые с детства правила отошли на второй план. Слишком ярко стояла перед глазами картина из сна, слишком живы были воспоминания о сосущей, голодной пустоте в нижнем даньтяне. Подойдя к комнате Вэй Усяня, Цзян Чэн остановился. Пока он шел сюда, голова слегка прояснилась. Но все же. Не повернул назад. Он раздраженно откинул упавшую на плечо прядь волос обратно на спину, зло усмехнулся, вспоминая как перепугал сонного стражника, появившись у того из-за спины. Тот только заикаясь все повторял, что он зорко следит за обстановкой и все спокойно, главе Цзян не о чем переживать. На внезапный вопрос главы о том, где молодая госпожа Цзян, он только и мог что бестолково хлопать глазами и лепетать, что молодая госпожа в Башне Кои, вместе со своим супругом и ему ничего другого неизвестно. Пожалуй следует увеличить им количество тренировок, чтобы не расслаблялись. Цзян Чэн вновь качнул головой, хвост непривычно проехался по спине, занес руку, чтобы постучать в дверь и замер.       Какого демона он делает? Среди ночи заваливаться в чужие покои блажь исключительно Вэй Усяня. Он же не станет подобно ему?..       Но эта ночь была пропитана странностями. И вот он уже вместо стука легко толкает бесшумно открывшуюся дверь. Цзян Чэн шагает внутрь темного, тихого помещения.       Непривычно. Он давно не был в комнатах Вэй Усяня ночью. После того, как они заново отстроили Пристань Лотоса, тот избегал его, а Цзян Чэн делал вид, что не замечает. Было не до того.       Темно. Было бы здесь для простого человека. И снова тянущее, старательно спрятанное внутри, но не забытое. Теперь никогда. Ощущение пустоты. Но у него есть вновь обретенная сила. Он не... Цзян Чэн размыкает губы, чтобы позвать. В эту ночь он снова слаб, отвратительно зависим от него. От того, кто...       – Вэй Усянь. В ответ из-за ширмы раздается какая-то возня. Тени будто становятся гуще, собираются со стен и пола, подтягиваются скручиваются в (не)человеческую фигуру. Но ему кажется. Кажется. Кажется. Вэй Усянь выходит из-за ширмы, держа в руке едва горящий огарок свечи, сонно щурится, второй рукой растерянно чешет кончик носа, когда видит своего ночного визитера.       – Цзян Чэн? Тот почти не дышит, смотрит во все глаза. Вот сейчас, чудовище из сна появится, стянет маску Вэй Усяня. Но он лишь напряженно смеется, не торопясь превращаться в монстра.       – Что-то случилось? Цзян Чэн не отвечает. Не может и слова вымолвить. В груди что-то печет от его смеха. То был сон. Просто сон. Вот он, стоит перед ним. Знакомый, родной. Потрепанный, усталый. Как и все. Как и все они. Цзян Чэн делает широкий шаг в его сторону, стискивает в крепком объятии. Если придурок хоть словом завтра обмолвится, он ему, пожалуй, зашьет рот. Но сейчас... Сейчас можно. Ведь можно же? Вэй Усянь сдавленно охает, роняет потухшую свечу на пол.       – Цзян Чэн?       – Помолчи. Цзян Чэн прижимается щекой к его шее. Близко, так близко, чтобы чувствовать биение жизни Вэй Усяня, через себя пропускать. Тот молчит. Размеренно дышит, обдавая теплом загривок. Цзян Чэн вдруг слышит тихий, едва слышный смешок. Весь цепенеет. Сейчас Вэй Усянь откроет рот и все сомнения и остатки кошмара развеются. Но Вэй Усянь продолжает молчать, лишь руками наконец обнимает в ответ, зарывается в волосы Цзян Чэна, мягко тянет за кое-как завязанную ленту. Цзян Чэн и забыл в каком виде явился сюда. Он вздрагивает, разжимает руки, намереваясь отстраниться. Но Вэй Усянь вдруг нарушает молчание.       – А-Чэн, – тихий, на грани слышимости шепот, мягко осевший теплом в волосах, – мне нравится твоя лента. Цзян Чэн отшатывается, недоуменно смотрит на Вэй Усяня, а тот улыбается, подносит к губам свободные концы ленты, легко целует, оставляя на ней частичку своего дыхания, не отрывает взгляда от пораженно замершего Цзян Чэна. Кровавые всполохи мелькают в глазах его шисюна, алой змеей обвивает руки Вэй Усяня злосчастная лента. Цзян Чэн с усилием отводит взгляд, от пылающих костров на дне зрачков Вэй Усяня. Он шел за ответами, а вышло...       – Я скучал, А-Чэн. Без тебя холодно. Цзян Чэн вскидывается. Тревожное предчувствие чего-то неосязаемого, грозного, неотвратимого окончательно ломает его тщательно выставленные барьеры. Он ловит Вэй Усяня за ухо, надломлено хрипит, выплевывая вопрос, что так давно не дает ему покоя.       – Тогда какого демона ты бегаешь от меня уже который месяц? Почему, Вэй Усянь? Вэй Усянь снова улыбается и от этой улыбки Цзян Чэну больно, так больно, что пальцы разжимаются сами собой, а рука скользит вниз, самовольно тянется к бледной щеке Вэй Усяня. Цзян Чэн бездумно мягко очерчивает его лицо и не отходит. Упрямо стоит рядом, завороженный фарфоровой гладкостью прохладной кожи Вэй Усяня.       – Я согрею тебя, идиот. Тебе стоит лишь сказать. Цзян Чэн не смотрит в глаза Вэй Усяню и не видит как вспыхивают его глаза алым огнем.       Эта ночь виновата во всем. Она сводит с ума. Разве мог он в ясном уме сказать такое. Вэй Усянь ледяными своими пальцами тянется к руке Цзян Чэна, переплетает их пальцы, подносит к губам, обжигает поцелуем.       – Мне достался самый лучший мужчина во всех трех мирах. Щеки заливает теплом.       – Идиот, ты болтать будешь? Или...       – Позволь мне насладится своим подарком. Неожиданно хриплый смех Вэй Усяня пробирает до самых внутренностей, проходится колкими искрами по коже. Цзян Чэн чувствует, как жар от щек распространяется дальше: по шее вниз. И в груди вновь что-то больно сжимается. Он дергает плечом, свободной рукой тянется убрать волосы, раздражающие, мешающиеся, но Вэй Усянь перехватывает и вторую его руку, прижимает их к груди, наклоняется к уху.       – А-Чэн.       – Да что ты заладил! Цзян Чэн резко поворачивает голову, неловко сталкиваясь губами с Вэй Усянем. Дай тому волю, так до утра бы болтал. Вэй Усянь намек понимает и больше не пытается говорить. Голодно впивается в раскрытые ему навстречу губы. Цзян Чэн обхватывает его за шею отвоеванными руками, путается в длинных прядях, чуть тянет назад.       «Не торопись». Вэй Усянь нехотя отрывается от него, слепо шарит по телу, в попытках снять мешающую одежду, в процессе роняет их обоих на жесткий пол. Благо никогда в комнате Вэй Усяня не было порядка и падение смягчает неразличимая в темноте кучка тряпья.       – Вэй Усянь! Кровать в двух шагах! Цзян Чэн раздраженно шипит больше по привычке, в действительности его мало заботят сейчас такие вещи. Осекается, встречаясь с горящими, буквально алым полыхающими, глазами. Вэй Усянь вместо ответа склоняется к его шее, прикусывает кожу, урчит, будто голодный кот. Цзян Чэн судорожно сглатывает, тянет его за волосы.       – Никаких следов на шее!       – Вредина! Вэй Усянь напоследок слюнявит его, а потом ощутимо кусает за ключицу и приподнимается, чтобы заглянуть в глаза.       «Вновь нормальные» – с каким-то сожалением отмечает про себя Цзян Чэн и торопливо отгоняет от себя неправильные чувства. Он же не хотел в самом деле?.. Вэй Усянь нависает над ним непроглядной тьмой, все еще в своей дурацкой безразмерной мантии. Цзян Чэн, будучи практически обнаженным, раздраженно дергает ее.       – Так и будешь в своей хламиде? Вэй Усянь замирает всего на миг, а потом как-то странно усмехается.       – Тогда раздень меня.       Цзян Чэн хмурится. В последний раз они делили ложе с Вэй Усянем до падения Пристани Лотоса, еще тогда, в другой, нормальной жизни. С тех пор у каждого из них появилось так много шрамов, неизвестно кому больше причинявшие боль: владельцу или тому кто их видит. Потому что вину в глазах Вэй Усяня он ненавидел больше всего. И надеялся, что в его собственных тот не прочитает того же.       – Лентяй. Вэй Усянь фыркает, а Цзян Чэн медленно ведет рукой, стаскивая его свободные одежды одну за другой.       Что бы он ни увидел, он не будет спрашивать. Не сегодня. Рано или поздно он узнает о каждом, и виновные будут медленно гореть в адском пламени, если они еще не там. Вэй Усянь поводит плечами, помогая, нетерпеливо перехватывает руки Цзян Чэна, выпускает тонкие струйки темной энергии скользить по его обнаженной коже, следуя за ними горячими, быстрыми поцелуями. Цзян Чэн задыхается, отвлекаясь от созерцания тела напротив. Он раньше думал, что темная энергия не имеет ни запаха, ни вкуса, только тяжелую, подавляющую ауру. После войны она приобрела запах крови, металла, и гниющих тел. Сейчас же она пахла дождем и мокрым деревом, влажной землей и летней ночью. Она пахла Вэй Усянем. Цзян Чэн теряется в нем, то и дело облизывает пересохшие губы, тщетно дергает руками, незаметно оказавшимися стянутыми нитями темноты над головой, будто простой веревкой.       – Развяжи руки, придурок.       – Тшш, не ворчи, тебе понравится.       – Да что тут может нравится? Вэй Усянь медлит с ответом, с жадным блеском в глазах следит за каждым движением Цзян Чэна, тянет того на себя. Цзян Чэн неохотно следует за ним, мелкая дрожь по телу мешает нормально стоять на ногах. Но Вэй Усянь не отпускает его, подхватывает под бедра, закидывает связанные руки себе за голову. Не отрываясь смотрит Цзян Чэну в глаза, пронизывающе пристально. Цзян Чэн тонет в его взгляде, и на какое-то время выпадает из реальности, завороженный. В следующий миг он оказывается прижат к стене. Цзян Чэн очень надеется, что не рядом с окном. Голая задница главы, торчащая из окна не то, что он хотел бы показывать адептам на личном примере. Но вокруг них двоих плотным коконом вьется темная ци, оплетая их, связывая, скрывая ото всех. Вэй Усянь, не прекращая, бормочет слащавую, смущающую чушь, пахом вжимается в Цзян Чэна, рукой оглаживает бедро.       – Глава Цзян, позвольте этому адепту войти. Цзян Чэн запрокидывает голову, сжимает покрепче зубы, сдерживает рвущиеся стоны вперемешку со смехом.       Этот идиот... Цзян Чэн закидывает ногу ему на талию, стремясь увеличить трение. Кожа горит, слишком чувствительная к каждому мимолетному прикосновению. Руки, губы, ласкающие потоки темной энергии сводят с ума. Вэй Усянь мягко перехватывает его за лодыжку, отстраняется. Чтобы тут же встать на колени перед своим главой. И Цзян Чэн чувствует его самодовольную ухмылку на внутренней стороне бедра, когда тот слышит его протестующий стон.       – Мой глава, будьте терпеливы.       – Прекрати... меня так... называть. Цзян Чэн, удерживаемый в раскрытом, уязвимом положении дымными, чернильными щупальцами, сдерживает порыв разорвать путы. Сегодня он позволит Вэй Усяню делать все, что вздумается. Вэй Усянь дразняще прикусывает кожу над бедренной косточкой, опаляет дыханием требующее внимание возбуждение, распрямляется, заглядывает в глаза Цзян Чэну.       – Моему главе не нравится? Цзян Чэн сглатывает. На миг ему кажется, что он и не просыпался. А под личиной Вэй Усяня кто-то другой. Он с усилием кривит губы, выдавливая из себя что-то слабо похожее на язвительный ответ. А Вэй Усянь хищно скалится, незнакомо щурит глаза и приникает, сминает, сцеловывает его все остроты, до крови прикусывает губу, слизывает выступившую алую каплю. Тьма превращается в упругие жгуты обвивает его тело, поддерживает, раскрывает, настойчиво оглаживает ягодицы, ластится, проникает внутрь. Цзян Чэн кусает замершего Вэй Усяня в плечо.       – Ну же! И Вэй Усянь двигается, дает ему то, что он желает.       Цзян Чэн загнанно дышит, пытается восстановить дыхание. Они все же добрались до кровати. Вэй Усянь лежит рядом, неторопливо, расслабленно перебирает спутанные пряди волос Цзян Чэна. Глупости все это. Вот он живой, горячий, на сонного щенка похожий. Никакой не монстр. Пусть и с ледяными руками. Цзян Чэн направляет поток светлой энергии к нему. Вэй Усянь без ядра не сможет удержать ее, но по крайней мере согреется. Балбес так и не рассказал, как потерял его. И сам факт потери скрывал так отчаянно, что Цзян Чэну пришлось его чуть ли не пытать, чтобы добиться скупого кивка и фальшивой улыбки: «Все хорошо, Цзян Чэн. Оно мне не нужно».       – Не надо, А-Чэн. Тебе меня не согреть. Цзян Чэн тянет его на себя, целует, напоследок куснув за подбородок, шепчет в губы.       – Придурок. Нам хватит тепла на двоих. Не мерзни в одиночестве. Вэй Усянь в ответ лишь улыбается.       – Хорошо. И улыбка у него сейчас такая, ни на что не похожая, такая, что глаза жжет от навернувшихся слез, такая, что Цзян Чэн рискнет и притворится, что поверил в его "Хорошо" еще раз.