Танец теней

Я не боюсь. В твой сладкий плен я сам сдаюсь Осудит кто-то ну и пусть Я не боюсь! Узнать твою любовь на вкус За гранью восемнадцать плюс.

      Ноги привели его к воротам Пристани Лотоса раньше, чем он осознал это. Он мог пойти теперь куда угодно, сбросивший с себя все клятвы и обещания. Он мог. Но стоял перед наглухо запертыми воротами, мокнув под проливным дождем, будто врос в деревянный настил и сам стал деревом не способным сдвинуться с места.       – Зачем пришел? Голос, пробирающий до мурашек, окликнул его, раздался громом, заглушив шум ливня, разрядом прошелся по венам. Вэй Усянь сделал над собой усилие, натянул широкую дружелюбную улыбку, повернулся на звук, щурясь от потоков воды, заливающих глаза, пытался разглядеть владельца голоса. Цзян Чэн стоял совсем рядом, буквально в двух шагах от него, небрежно прислонившись к стене, смотрел на него в упор нечитаемым взглядом. Вэй Усянь нервно рассмеялся.       – Хаха. Я, знаешь, проходил мимо. И… Глаза Цзян Чэна скользнули за спину Вэй Усяня. Кажется, он ожидал увидеть там недавно появившуюся у того вторую тень. Но Вэй Усянь сделал неуверенный шаг к Цзян Чэну, произнес:       – Я один. Тот если и удивился, то никак не показал этого. Теперь он отлично держал лицо. В большинстве случаев.       Вэй Усянь понятия не имел, как объяснить свое внезапное появление. После всех своих громких заявлений в храме. Между ними было слишком много слов: тех, что не должны были быть произнесены, но были сказаны и тех, что упрямо застревали в глотке при отчаянной попытке выкашлять их, чтобы хоть так уменьшить сдавливающую тяжесть в груди. Он раскрыл рот, не произнеся ни звука, снова захлопнул. Разве мог он рассказать, что его беспечность вновь сыграла с ним злую шутку? И его едва начавшееся путешествие с Лань Чжанем закончилось неожиданно.       Недавние воспоминания о случившемся в лесу вызывали озноб. Его выражение благодарности Лань Чжаню обернулось многочасовой пыткой. Когда тот не реагировал на его мольбы, свято уверенный, что Вэй Усянь, как обычно, просто дурачится. А он сам придавленный жестким сильным телом не мог выбраться из стальной хватки, только жалко шутил, желая отвлечься от раздирающей боли, которая разливалась от поясницы по спине, бедрам, захватив, кажется, все тело. Он не помнил сколько прошло времени, пока Лань Чжань с присущим ему упорством вбивался в него, стремясь то ли выбить из него душу, то ли действительно надеясь доставить удовольствие. Но вдруг неожиданно все прекратилось. Вэй Усянь не сразу заметил, что его больше не держат, и его растерзанное тело оставили в покое. Он приподнялся на локтях, чтобы его взору предстала застывшая фигура уже одетого Лань Чжаня, неподвижно стоящего к нему спиной. Когда он позвал его, тот ответил не сразу, так и не обернувшись скупо уронил в ответ:       «Прости. Я больше не побеспокою тебя. Наши пути расходятся здесь». Вэй Усянь спрашивал что-то еще, больше для того, чтобы отвлечься от боли, чем действительно интересуясь. Слишком велико было облегчение больше не испытывать эту болезненную практику почему-то называющуюся парным совершенствованием. И только оставшись в одиночестве, неловко натягивая на себя одежду, Вэй Усянь вдруг замер, а волна удушающего жара прокатилась по телу. Он не мог. Не мог же. Имя, что спасло его, имя, что он запретил себе произносить.       «Цзян Чэн», – его спасительная молитва, что он по прихоти судьбы произнес вслух, подействовавшая там, где прочие не сработали.       Поэтому Вэй Усянь говорит первое, что приходит в голову:       – Цзян Чэн, хорошо выглядишь. И дождь тебя не мочит. Это новое заклинание? Я тут подумал… – Вэй Усянь неожиданно прерывается и оглушительно чихает. – Так вот, подумал… Цзян Чэн щурится, окидывает его нечитаемым взглядом, разворачивается чтобы уйти. Вэй Усянь осекается и делает шаг следом. Тут же останавливается, одергивает себя. Его не звали. И Цзян Чэн, словно прочитав его мысли, раздражённо бросает через плечо.       – Ну? Ты заходишь или нет?       Следовало бы бежать. Как он бежал от него весь последний год, но Вэй Усянь никогда не делал того, что следовало. Он идет за ним, заворожённый отсветами молний в знакомых глазах.       – Отведешь меня в темницу?       – Ты за этим пришел? Решил отдохнуть за решеткой?       – Может быть.        А потом, в странной тишине, полнившейся невысказанными клочками слов, они дошли до смутно знакомой комнаты.       – Переночуешь здесь. Вэй Усяню вдруг нестерпимо хочется вывести его из этого кокона отчуждения. Увидеть снова прежнего А-Чэна, а не главу Цзян. Он подскакивает, преграждает путь собравшемуся уйти Цзян Чэну.       – Поговори со мной.       – Нам не о чем… Вэй Усянь перебивает его, говорит особо не задумываясь. Лишь бы не ушел, не оставил его одного.       – Тогда покажи мне. Покажи мне свою ненависть. Накажи меня.       – Что ты несешь? Цзян Чэн скидывает руку, отталкивает. Не настолько сильно как мог бы, и Вэй Усянь видит в этом знак. Он завороженный пронзительным взглядом шагает следом, за отшатнувшимся Цзян Чэном.       – Сделай это, Цзян Чэн.       – Наигрался со своим Вторым Нефритом? Кажется, у того в глазах разгорается неудержимое пламя, в котором Вэй Усянь хотел бы сгореть. Хотел бы почувствовать каково это. Он передергивает плечами, отвечает слишком серьезно, слишком непохоже на себя.       – Он не тот, кто мне нужен. И тянется к плотно сжатым губам своими, ни на что не надеясь. Терять ему все равно нечего. Цзян Чэн ловит его за подбородок, останавливает в цуне от цели.       – Тогда кто тебе нужен, Вэй Усянь? Тот задыхается от близости желанного тела. Существует ли правильный ответ на этот вопрос?       – Я покажу тебе. Вэй Усянь вновь делает попытку накрыть упрямые губы своими, но ему не дают этого сделать. Цзян Чэн опасно усмехается, жестко удерживает его за подбородок.       – Ты просил о наказании. Попроси еще раз, и я, возможно, подумаю. Вэй Усянь улыбается. Это не победа, но уже что-то близкое. Он мягко касается руки Цзян Чэна, просяще гладит костяшки пальцев.       – Тогда тебе придется разжать руку. Когда его отпускают, Вэй Усянь под тяжелым взглядом Цзян Чэна медленно скидывает с себя насквозь промокшую верхнюю мантию, вслед за ней летит следующий слой. Оставшись в нижних одеждах, Вэй Усянь снова приближается к нему, опускается на колени, касается полы мантии.       – Цзян Чэн. Пожалуйста. Тот смотрит на него всего мгновение, Вэй Усяню кажется, что бесконечность. А затем верх и низ меняются местами, когда Вэй Усянь оказывается на полу, с рукой Цзян Чэна на горле. Ухо опаляет горячее дыхание вперемешку с хриплым шепотом.       – У тебя был шанс уйти. Но ты им не воспользовался. Вэй Усянь сдавленно смеется.       – Ты слишком великодушен. Ох! Треск Цзыдяня заставляет Вэй Усяня напрячься, но он тут же прикрывает глаза, расслабляется. От Цзян Чэна он готов принять любые мучения, что тот ему предложит. Но Цзыдянь не приносит ожидаемой боли. Он, балансируя на тонкой грани удовольствия жалит кожу, превращает его нижние одежды в лохмотья, обвивается змеей вокруг тела. И Вэй Усянь оживляется, нетерпеливо скулит, пытается притянуть Цзян Чэна ближе. В паху ноет так, что он согласен на что угодно, лишь бы получить облегчение. Он наверно мог бы кончить и так, только от взгляда Цзян Чэна, что смотрит на него не отрываясь. Вэй Усянь цепляется за ворот верхней мантии, тянет его в стороны. Тот все еще полностью одет. Раздражающе идеально.       – Цзян Чэн. Сними. Тот ловит его руки, заводит за голову. Цзыдянь послушно скользит по телу, проходится по затвердевшим соскам, под протяжный стон Вэй Усяня двигается дальше, надежно фиксирует его руки за головой.       – А-Чэн! Цзян Чэн ухмыляется, прижимает пальцы к губам Вэй Усяня. Отрывисто командует:       – Оближи. Вэй Усянь сам, опережая его слова обхватывает пальцы губами. Старательно смачивает слюной. Языком проходится по ложбинке между пальцами, по твердым мозолям от меча. Цзян Чэн отдергивает руку, а Вэй Усянь медленно облизывается, удовлетворенно замечая как взгляд Цзян Чэна прикипает к его губам, влажным от собственной слюны.       – Так? Цзян Чэн? Вэй Усянь победно улыбается, когда скулы Цзян Чэна розовеют.       – Помолчи. Наконец у него получилось хоть на миг увидеть прежнего Цзян Чэна, которого раньше было так легко смутить. Но недолго он упивается маленькой победой. Горячие руки оказываются у него на бедрах, гладят, сминают, растирают прохладную, влажную от дождя и пота кожу. Вэй Усянь с готовностью подчиняется им, не сдерживает громкого стона, когда скользкий палец проникает в него.       – А-Чэн! – стонет он свою молитву, на этот раз не зная точно, о чем просит. Цзян Чэн молчит, только слышится шорох ткани и второй палец заходит легко, слишком скользкий, горячий. По комнате растекается сладковатый цветочный запах, щекочет ноздри, оседает на губах. Откуда в руках Цзян Чэна появилось розовое масло? Вэй Усянь слишком возбужден, чтобы думать. Он только подается вперед. Неразборчиво просит еще, когда пальцы внутри касаются особенного места, да так что искры вспыхивают под закрытыми веками.       – Ах! Цзян Чэн! Пожалуйста! Еще. Он бесстыдно стонет, нетерпеливо насаживается на растягивающие его пальцы. Цзян Чэн придерживает его за талию, щипает тонкую кожу под коленом, раздраженно шипит.       – Угомонись. Не так быстро. Вэй Усянь ойкает, выгибается, пахом потирается о плотную ткань верхней мантии. Цзян Чэн шлепает его по бедру и Вэй Усянь вскидывается, на мгновение забыв в каком он положении.       – Цзян Чэн! Что ты себе… Но договорить он не успевает, вновь оказывается прижатым к полу, опрокинутый нависающим над ним Цзян Чэном.       – Исполняю твое желание. Так что заткнись и не мешай. Вэй Усянь задыхается от возмущения. Но третий палец отвлекает его, и он сдавленно стонет, забыв, что хотел сказать. Когда Цзян Чэн заменяет пальцы собой, Вэй Усянь ожидает такой же боли, что запомнилась ему с его первого раза, но ничего подобного он не чувствует.       «Ненависть» Цзян Чэна так сильно отличается от «любви» Лань Чжаня, – вспыхивает в голове случайная мысль и тут же гаснет, когда Цзян Чэн входит в него на всю длину. Сильными толчками выбивает из головы все постороннее кроме лихорадочного:       «Еще! Еще!» Цзян Чэн берет его жёстко, не размениваясь на церемонии, с каждым толчком, открывая для него новые грани не распробованного ранее удовольствия. Вэй Усяня спиной протаскивает по жесткому полу, но он лишь крепче стискивает ногами талию Цзян Чэна, нетерпеливо сам подается навстречу.       – А-Чэн! Не останавливайся. Лишь тяжелое дыхание служит ему ответом.       – Цзян Чэн!       Вэй Усянь балансирующий на краю, наконец поднялся к сияющему пику, сжался вокруг Цзян Чэна, выбил из того сдавленный стон и тот отправился вслед за ним. Жар горячего тела, что он чувствовал через все слои одежды, пропал так внезапно, что обессиленный Вэй Усянь вздрогнул, слепо потянулся вслед ускользнувшему теплу.       – Цзян Чэн? Никто не ответил ему, только хлопнувшую дверь можно было посчитать ответом. Он остался лежать на полу комнаты, сжавшись в комок, испачканный в своем и чужом остывающем семени. В голове было пусто и тихо. Он знал, что не на что было надеяться, но надеялся вопреки. Вдруг снова хлопнула дверь. Вэй Усянь поежился от сквозняка, прошедшегося по обнаженной липкой коже. Цзян Чэн послал слугу, выкинуть его из пристани? Шаги приблизились, послышался шорох ткани и миг, он взлетел вверх, в чьих-то руках. Удивленно распахнул глаза, встретившись с тяжёлым взглядом поднявшего его на руки человека.       – Цзян Чэн? Ты… вернулся? Тот болезненно скривился, будто каждое слово причиняло ему невыносимую боль.       – Я не могу вернуться в собственную комнату? Тем более я здесь кое-что оставил. Вэй Усянь устало смотрел на него ожидая продолжения.       Что-то оставил в собственной комнате? Забыл выбросить мусор? Хах. Но, к его удивлению Цзян Чэн не выкинул его голого за порог. Вместо этого перенес на кровать. Обтер неизвестно откуда взявшейся влажной тряпицей. Завернул в одеяло. Вэй Усянь пораженно молчал. Цзян Чэн тоже не стремился разрушить повисшую тишину. Только шорох ткани, да собственный оглушительный стук сердца были слышны Вэй Усяню. Когда Цзян Чэн закончил, то молча поднялся, собираясь уйти. Вэй Усянь потянулся к нему, поймав за запястье.       – Не уходи. Цзян Чэн кинул на него быстрый взгляд. Отвернулся. Но руку не выдернул.       – Зачем мне оставаться? Вэй Усянь слишком часто видел такое выражение лица в собственном отражении. Вина. Сожаление. Цзян Чэн сожалеет теперь? Винит себя? За то, что произошло?       – А-Чэн, – тихое, мягкое, забытое, потерянное. И Цзян Чэн поворачивается на зов, сводит брови в болезненной гримасе. Вэй Усянь тянется к нему, в любой момент готовый, что его оттолкнут. Целует в уголок губ: «Не вини себя». Целует под напряжённой челюстью: «Я сам этого хотел». Прижимается к плотно сжатым губам своими: «Останься». И Цзян Чэн не отталкивает. Подается навстречу. Остаётся.