на кухне пахнет лавровым листом и дедушкиными сигаретами

джисон ехал домой после двухчасового занятия с репетитором. голова наливалась свинцом, то ли из-за пасмурной погоды, то ли из-за того, что его извилины усердно работали. строчки из песни мешались с математическими формулами, образуя полный винегрет. лето постепенно близилось к концу, а значит, подготовка к экзаменам дышала в худую джисонову спину. а где-то поблизости снова начала копошиться тревожность, которая позже непременно расчешет ногтями старые ранки, только недавно покрывшиеся корочкой. он знал, что не должен себя накручивать, что от экзаменов ещё никто не умирал (почти), что это совсем не причина для нервов, что его поддержат независимо от результатов. но он просто привык быть тревожной пружиной. от вредных привычек сложно избавляться. экзамены — лишь мелкий кусочек пугающего «чего-то». и его пугало далёкое «что-то», взрослое, непроглядное, полупрозрачное, даже призрачное. он до сих пор точно не знает, кем будет, где будет жить, чем будет дорожить, ради чего или кого готов будет расти, сможет ли он защитить себя и тех, кто ему дорог. кого джисон будет видеть в отражении через несколько лет? будет ли он гордиться тем, кем станет? станет ли ему спокойно? и однажды он рассказал об этом минхо, когда они лежали поздно вечером на полу и разглядывали на потолке прожекторные звёзды. — иногда мне кажется, что дальше будет только темно и страшно, что я сделаю что-то неправильно, — прошептал джисон, не мигая, — тебе когда-нибудь так казалось? старший едва дёрнул уголком губ и вздохнул. его всегда поражало то, что их маленький сони постоянно думал о таких сложных вещах. как будто его голова никогда не отдыхала от тяжёлых размышлений. — да, раньше часто так казалось, — ответил минхо, ёрзая, чтобы улечься поудобнее, — думал, со мной ничего хорошего не случится, что я обязательно сделаю что-то неправильное и неотвратимое. было очень много сомнений, но… он замолчал и улыбнулся. джисон повернулся к нему и пару секунд вглядывался в жёлтые блики, танцующие по лицу и пушистым ресницам. — но со мной случилось много чего хорошего, даже прекрасного. и да, я делал то, что можно было назвать неправильным, оно было неотвратимым. я жалел о сделанном и сказанном, ругал себя, но потом понял, что всё это привело меня прямо сюда, в мою любимую реальность. сейчас я знаю, что ничего не изменил бы. выбор не может быть правильным или неправильным, когда он только твой. ты должен уважать себя и свои решения, даже если они приводят к тому, что разочаровывает или расстраивает тебя. ты не можешь знать наверняка где окажешься и с чем столкнёшься. минхо аккуратно поправил спадающую на глаза карамельную джисонову чёлку и улыбнулся совсем широко. его птенец никогда не перестанет задавать вопросы, на которые сложно найти ответы, если вообще возможно. во взгляде этого ребёнка много волнения, беспокойных искр, беснующегося желания узнать всё и сразу. — подожди ещё чуть-чуть, — наконец продолжил врач, — я знаю, тебе темно, но это часть большого «чего-нибудь». и пока ты блуждаешь, все, кто рядом с тобой, готовы светить для тебя, пока ты не найдёшь собственный свет. джисон не знал, что объятия на прохладном полу могут быть такими тёплыми и мягкими. он хотел верить в то, что не обязан делать всегда верный выбор и нести тяжёлую ношу из вечных переживаний на своих плечах. он был благодарен жизни за то, что она подарила ему надёжных и любящих людей поблизости. он знал, что всегда сможет прибежать в своё маленькое убежище, где его убаюкают под мирное мурлыканье дымка. а ещё джисон не знал, каких планетарных размеров может достигать человеческое сердце. возможно, у минхо оно было самым огромным во всех вселенных. иначе нельзя было объяснить такое неумеренное количество терпеливости и любви, которое излучал старший. он спокойно, методично и искренне говорил с джисоном о значительных и незначительных вещах. и даже если минхо не дал однозначного ответа, который успокоил бы джисонов воспалённый мозг, он помог ему, поделившись одним кусочком из большого пазла. после того вечера хан джисон не перестал задаваться вопросами. больше того, он начал вслушиваться в чужие ответы, чтобы найти нужную формулу. джисон ехал в старом пазике, тихий гитарный перебор в наушниках мешался с натужным кряхтением железа и пыльных колёс, а кучевые облака в окне были похожи на заснеженные горы. они возвышались огромными исполинами над домами и изумрудными деревьями, нависали над небольшим городом, готовы были пролить воду на серый асфальт и идущих по улице людей. и птицы, маневрирующие между снежными вершинами, были так высоко. казалось, ещё немного, и они коснутся скрытого солнечного диска своим лёгким оперением. возможно, когда-нибудь их настигнет судьба икара, а, может быть, они сольются в единое целое с обжигающим гигантом, навсегда поселившись на любимом небосводе. джисон думал, являются ли его мечты чем-то таким же сказочным, как приблизиться к солнцу на расстоянии вытянутой руки? а если нет, станет ли джисон очередным икаром, который сгорит в тот самый миг, когда окажется так близко к своей мечте? в глубине души он надеялся, что мечты не обжигают и не испепеляют дотла. мечты должны окрылять и исцелять, дарить щемящее в груди счастье и нечеловеческую силу. так ему однажды сказал сынмин, когда рассказывал о своём огромном желании спасать человеческие жизни и творить чудо. у минни всё уже было расписано поминутно: какие экзамены он будет сдавать, куда он будет поступать, во сколько лет он пойдёт в ординатуру и интернатуру. правда потом он признался, что тоже не слишком-то уверен во всём этом. он может плохо сдать экзамены, не пройти по баллам, отчислиться (или его отчислят), может, он захочет переехать в другой город или страну, да кирпич на голову упадёт, мало ли. — у меня есть мечты, планы и цели, и я буду идти к ним уверенно, — сказал сынмин, отпивая ванильную колу, — и ты иди к своим, потому что мы ничего не можем знать наверняка. не переживай заранее, просто живи настоящим, джи. сынмин сидел в своей любимой синей ветровке на соседней качели, банка колы казалась в его громадных руках просто крошечной. недавно он покрасил чёлку со своей сестрой в ванной каким-то дешёвым осветлителем, поэтому желтоватые пряди разлетались на ветру и открывали лоб. а вчера феликс сам проколол сынмину ухо, в свете фонаря серебристый гвоздик красиво переливался. сынмин редко менял что-то в своей внешности, поэтому сейчас он казался джисону совершенно новым человеком. — я ему тут про серьёзные вещи затираю, а он в одну точку упёрся глазами и не слушает, — цокнул сынмин, смиряя друга презрительным взглядом. — блин, извини, я залип на твоё лицо, — честно признался джисон, нервно хохотнув. бровь кима смешно изогнулась, всё его лицо исказилось странной гримасой, какой-то знакомой… чёрт, на что же это было похоже? а когда до джисона дошло, он не смог сдержаться. его пробило на смех так сильно, что он чуть не свалился с качели. несчастная железка жалобно заскрипела, когда подросток крепко вцепился в ручки. иногда сынмину казалось, что джисона ничего не стоит рассмешить — палец покажи, и джи тут же задохнётся от приступа хохота. но сейчас он не видел поводов для веселья. что-то больно кольнуло в груди, неприятно и мерзко. — раз я выгляжу как посмешище, пойду домой, — бормотнул он. сынмин резко встал со своего места, напугав джисона, и пошёл прочь. но далеко уйти он не смог, потому что сзади послышался стук кроссовок, а потом кто-то не слишком тяжёлый повис на нём сзади, обхватив всеми конечностями, словно коала. и хотелось бы скинуть с себя эту назойливую коалу без манер, да жалко. сынмин так и остался стоять на том месте неподвижно, ожидая продолжения клоунады. — эй, куда ты собрался? — заныл джисон, цепляясь ещё сильнее. — туда, где меня не стебут мои лучшие друзья, — огрызнулся сынмин, — да, я вовсе не красавец, но это не значит, что надо мной можно насмехаться. услышав это, джисон осторожно опустил на землю сначала ноги, а потом убрал и руки с чужих плеч. но только затем, чтобы повернуть сынмина к себе. ким сынмин никогда не говорил таким образом ни с кем из их компании. он мог шуточно ворчать и жаловаться, но в его медовом голосе никогда не было яда и горечи. — минни, ты чего? — шокировано спросил джисон, — кто сказал тебе такое? и когда мы смеялись НАД ТОБОЙ? сынмин смотрел на грязные носы своих кед и молчал, поджав губы. прохладный июльский ветер играл с его густыми волосами, будто перебирая эфемерными пальцами волоски. по позвоночнику прошла дрожь, и долговязый мальчишка содрогнулся. ему казалось, что джисону не нужно объяснять ничего. он смеётся над тем, какой сынмин нелепый с выбеленной чёлкой и серёжкой? может, он слишком нескладный со своими длинными руками и ногами? может, он слишком занудный для всей их компании? неужели он настолько плох, что джисон смеётся прямо ему в лицо, даже не скрывая своего отношения? — минни, посмотри на меня, — ласково позвал джисон, положив ладонь на чужое плечо. сынмин помотал головой, потому что нельзя было поднимать глаза. в них уже собрались жгучие слёзы. если он расплачется прямо здесь, он станет более жалким. если он услышит ещё один смешок или колкую фразу, он рассыпется, как забытый на долгие годы в энциклопедии гербарий. — ну же, что с тобой случилось, мин? — не унимался джисон, обнимая сынмина, — почему ты плачешь? ким всё ещё не двигался, только тихо дышал, и его плечи содрогались в немом плаче. плохие эмоции слишком долго копились в его голове, он устал делать вид, что всё в порядке. — я-я знаю, что я уродливый, — обрывисто тараторил сынмин, сжимая джисоново худи пальцами. — сынмин, что ты такое- — но разве я не могу попытаться стать хоть чуточку интереснее и красивее? дахён и феликс соврали мне, они сказали, что мне идёт, но я… я ведь знаю, что каждый смотрит на меня с отвращением! я ведь всё понимаю. я просто… он посмотрел на джисона покрасневшими и блестящими от слёз глазами, в них было столько обиды и разочарования. как будто сынмина предали самым ужасным образом. — я просто не понимаю, почему ты так смеялся надо мной? ты ведь мог перестать со мной общаться, если я тебе неприятен. ты не похож на человека, который любит издеваться над кем-то, так почему ты так поступаешь со мной? я ведь… медовый голос потерял былые краски. сейчас сынмин хрипло высказывал всё, что волновало его последний месяц. его пальцы то разжимались, то сильнее сжимались на коричневой ткани. — минни, стой-стой, милый, — перебил его джисон, заключая чужие смуглые щёки в свои ладони, — я никогда не смеялся над твоей внешностью. никто из нас никогда не считал тебя уродливым, и я тем более. ты красивый, слышишь? с серёжками или без, с белой чёлкой или вообще лысый, ты всегда красивый. он говорил это всё на одном дыхании, смотря прямо в глаза своего друга. слова лились из него безостановочно, потому что так много нужно было сказать бедному сынмину, который совсем съел себя из-за нелюбви к собственной внешности. — наверное, мне стоит говорить это чаще всем своим близким, чтобы вы знали. но для меня вы все удивительные, — хан улыбнулся, — на качелях я просто засмотрелся на тебя, потому что не привык к твоему новому образу. дахён и феликс не соврали, тебе безумно идёт серёжка и светлые волосы. сынмин не слишком элегантно шмыгнул носом и старался дышать глубже, чтобы успокоиться. немного отойдя, он устало спросил: — но почему ты так сильно смеялся? вот же чёрт. сынмин подумал, что джисон смеялся над ним. по сути, он правда был причиной джисоновой микроистерики, но не в этом смысле. в голове опять не вовремя мелькнул мем «это фиаско, братан». — я смеялся не над тобой, а из-за тебя, — заныл джисон, раскачивая сынмина в стороны, — ты скорчил такое лицо, что я вспомнил тот всратый мем со скалой, ну тот, где он бровь поднимает. — ты дурак, хан джисон, — обиженно протянул сынмин, обнимая друга в ответ, — и я тоже придурок. они ещё раз зашли в магазин, чтобы купить новую бутылку с холодным лимонадом, устроились на качелях и долго молчали, слушая музыку этого вечера. машины шумели колёсами по асфальту где-то неподалёку, мамочки с колясками уже зашли домой, редкие собачники проходили с какими-нибудь корги или шпицами в светящихся ошейниках. улица постепенно затихала, затухая и погружаясь в дрёму. только дети громко играли в баскетбол на спортивной площадке, вопили и бегали по прорезиненной поверхности. они резвились до самой ночи, игнорируя родительский зов из окна и ставя телефон на беззвучный режим. у них ведь каникулы, они обязаны проводить их весело и беззаботно, пока есть возможность не переживать ни о чём. и джисон снова думал о том, могут ли люди всегда находиться в этом состоянии — не переживать о далёком будущем, о своей красоте, об экзаменах, работе, каких-то украшениях и волосах, форме носа или губ, сгоревшем завтраке или опоздании на важное мероприятие. — как думаешь, люди могут быть всегда безусловно счастливы? — нарушил тишину джисон. — нет, не думаю, — отзовался сынмин, прокручивая серёжку в свежем проколе. джисон слегка ударил его по руке с причитанием: «не трогай грязными руками, инфекцию занесёшь», а ким покачал головой и посмеялся. так они и просидели до полуночи, слабо раскачиваясь и разговаривая о том, что их беспокоит. и можно было бы провести так всю ночь, если бы на лоб джисона не упала холодная капля. а потом ещё одна, и ещё, и так тысяча мелких слезинок обрушилась на ночную улицу. — побежали! — джисон схватил сынмина за руку и потащил к чужому подъезду. и пока дни плыли неминуемо и неугомонно вместе с серыми облаками, вечера застыли во времени вместе с отражениями фонарей и тусклых звёзд на тёмно-голубом полотнище с чернильными разводами. и когда смех рассеялся по улице, пробежавшись ярким звуком по парковке, по детской площадке, когда он слился в один звук со стуком баскетбольного мяча об резиновую поверхность спортивной площадки — всё это превратилось в мимолётную беззаботность и молодость. и когда секундный ливень обрушился на землю, когда ноги в кроссовках несли джисона под подъездный козырёк, и воздух рассекали крики играющих рядом детей — этот момент тоже застыл, как снимок после щелчка камеры. джисон знает, что был свободен хотя бы в те секунды, когда в глазах его друзей плескалась радость. он знает, потому что сейчас сынмин улыбается широко-широко, белые резинки его брекетов слабо переливаются. он вдыхает запах влаги полной грудью и накидывает на джисона капюшон. они были свободны хотя бы в тот миг, когда дождевые капли оставляли следы на ткани худи. они свободны хотя бы в тот поздний вечер, когда блёклые блёстки и пасмурные пятна предсказывали холодную погоду. и будущее уже не было таким пугающим, оно не душило, не висело над головой кучевыми облаками. и было совершенно не важно, что другие люди подумают о них. потому что в окружении фонарей и света из окон квартир сынмин казался самым волшебным человеком. с яркими и ясными глазами цвета какао, небольшой горбинкой, ярко выраженной линией челюсти и скул, с чуть вьющимися от влаги волосами. и джисон снова обронил очень тихо, чтобы стоящие с ними под козырьком подростки не услышали: — ты очень красивый. сынмин уверенно кивнул и шепнул: — спасибо. в голове только юность, летняя ночь, смесь из ароматов мокрого асфальта и земли. а дома уже ждут второй сезон любимого аниме и горячие бутерброды. сынмин и джисон лежат в сухой одежде на разложенном диване в зале, окружённые тарелками и кружками с малиновым чаем, рядом тихо шипит ноутбук. чан и минхо дождались, пока дети нагуляются и вернутся целые домой, чтобы спокойно лечь спать. пусть хоть до утра бесятся — лишь бы дома были и головы не разбили. на экране чернокожий самурай с серебристыми серёжками рассекает воздух своей ослепительной катаной. — на день рождения подарю тебе такую же, — между делом сказал джисон. — катану? — с надеждой в голосе спросил сынмин. — не, серёжку.