Тишина, с которой я живу

Я живу в мире, где человек ничего не значит. Предавать друг друга, прикрывая свою задницу, - вот и всё человеческое, что в нас есть. Предательство как мораль - это устаревшие рамки, пытающиеся воззвать к правосудию. Но ни у кого нет права судить тебя, кроме тебя самого. Я один против всех. Против города. Против каждого в нём. Страх диктует, как поступать. Паук знает всё. Этот я усваиваю ещё с первых дней пребывания в его отряде. У него повсюду глаза и уши, и он знает, на что давить. Жить по правилам Паука - то же, что и медленно губить свою жизнь, закуривая по паре сигарет в день. Второе я делаю постоянно, а отказаться от жизни по правилам Паука смертельнее. Будто что-то может быть смертельнее, если в конечном итоге мы и так все умрём. Нарушаешь правило - другие мухи тебя избивают. Кто-то нарушает правило - избиваешь ты. И я живу в этом замкнутом круге, делая вид, что всё так, как должно быть. Всё так, как должно быть. У каждого свой скелет в шкафу. Суфле, например, навещает Детский Дом. Паук, мягко говоря, не приветствует благотворительность. У всего должна быть цена. Город зиждется на этом. То, что невыгодно, бессмысленно. И неважно, что это может привносить радость в и без того чёрные будни серой мухи. У меня тоже есть отдушина, и если Паук о ней узнает, то он закопает меня живьём. Я как обычно докуриваю утреннюю сигарету, прислонившись спиной к фасаду кафе. Солнце светит ярко, пробиваясь через круглые чёрные очки. Жмурюсь. Мимо с треском катится замызганная тележка с брезентом. Её ломовая лошадь - старый дед в шапке замечает меня и останавливается. -Ты, маленький говнюк, если ты хоть ещё раз появишься возле моего кладбища... Я вяло тушу сигарету о стену. У него нет доказательств. У него нет никаких доказательств. -Ты, Художник, ничего там не попутал? Я муха. -Маленький засранец, думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься по ночам? Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? Думаешь, что я старый дед, который ни черта не понимает? Я всё знаю. -Я даже не понимаю, о чём ты, - тяжело вздыхая, выдыхаю из себя страх. - Не переходи мне дорогу, иначе старость твоя будет короткой. Я берусь за ручку двери и захожу в кафе. Я хочу есть, это правда. Но я бы ещё погрелся на солнце, если бы не старик. Я просто прячусь от него. Сажусь за дальний столик и мельком бросаю взгляд в окно. Старик катит свою старую рухлядь дальше. Завтрак подают, когда в кафе заходят Паук, Муха и Суфле. Чуть позже подтягиваются остальные. -Встретил этого старого ворчуна. Кажется, опять кто-то разрисовал стены у кладбища. -Это какое-то святотатство, - замечает Суфле. Она сидит рядом с Мухой, и он обнимает её левой рукой. Она кажется такой маленькой и лёгкой, что надави он на неё чуть сильнее, она рассыпется как сахар. В чёрной кожаной куртке с заклёпками, чёрных байкерских перчатках и чёрных кожаных штанах она похожа на принцессу, на которую натянули шкуру убитого дракона. -Да забей, - говорю я. Отхлёбываю кофе и филигранно делаю вид, что мне всё равно. Я уже научился. -Гляжу, у тебя сегодня неважное настроение, - обращается ко мне Паук. -Да нет, вроде норм. Настроение «норм» - это моё извечное состояние. Не бывает слишком дерьмово или слишком радужно. «Норм» - это то, к чему привыкаешь, когда попадаешь к Пауку. К нам подкатывает Ящер со своей беспринципностью, ломая наш разговор и тем самым спасая меня от тупых пауз и ещё более тупых вопросов: -Что по ходке? -Вечером у озера, там направлю, - отвечает Паук. -Замётано, - он садится за соседний столик. За этим же столиком сидит она, вполоборота, попивая - я уже знаю - свой утренний глясе. Волосы цвета морской волны с белой каёмкой, словно пеной. Каре. Тёмно-фиолетовая помада. Мне нравится на неё смотреть. Я не чувствую к ней ничего. Впрочем, к остальным я тоже ничего не чувствую. Но она словно создана для того, чтобы её запечатлели. Мой кофе успевает остыть, прежде чем все начинают расходиться. Собираясь, Паук небрежно бросает мне: -Сходи с Мухой. Моя бровь недвусмысленно изгибается. -С запасами херня. Он уверяет, что всё норм, но жопой чую... -Без проблем, - идти мне, конечно, никуда не хочется. Муха прощается с Суфле у входа. Они целуются, и мне приходится их терпеливо ждать. Когда Суфле уходит, подхожу к Мухе и кладу руку ему на плечо. Он поворачивается ко мне лицом. Он не видит моих глаз, их прячут круглые очки. Я тактично молчу. -Чёрт! Чёрт! -Так мы идём? - я убираю руку. Солнце начинает припекать, а мы оба в чёрном. -Слушай, там, ну... -Мне плевать. Просто покажи и всё. -Ты же понимаешь, как это трудно! -Мне плевать, Муха. Он не знает, как на меня надавить, и мы идём в Паучье Логово, где дома возвышаются над нами как свечки. Здесь всё серо и безжизненно. Жалкое подобие жизни. Не люблю это место, но здесь живу. Поднимаемся в квартиру Мухи - нас везёт новенький исправный лифт. Квартирка Мухи небольшая. Он ведёт меня к старому деревянному шкафу, но не открывает его. -Давай договоримся, - Муха звучит грозно. Я молча смотрю на него. Мы так давно друг друга знаем, что мне его уловки не внушают никакого страха. - Я дам тебе, сколько скажешь, а ты скажешь Пауку, что... -Муха, брось. Я не твоя Суфле. Открывай, или я доложу Пауку, что ты мнёшься. Муха сверлит меня взглядом ещё буквально секунды три. Да если бы я мог, я бы уже ушёл. Плевать мне на этого Муху, Суфле и их шкаф. Муха снимает маленький ключик с шеи, вставляет его в замочную скважину и, повернув всего один раз, открывает. Внутри три полки, и только на одной из них бедно красуются колбы с прозрачной жидкостью. -Раз, два, три, четыре... - я начинаю считать. -Десять, - перебивает меня Муха. -Мало. -Знаю. Но это не так просто, ты же знаешь. На секунду мне становится его жалко. Но я тут же отгоняю эту мысль. Он не жалел меня, когда избивал. -Не я, так кто-то другой расскажет. -Цеце, пожалуйста. -Послушай, - говорю я откровенно, - если я скажу Пауку, что их больше, ты присядешь мне на шею. -Нет, нет, что ты!.. Я... Ты же можешь меня этим шантажировать, тебе же выгода. Мне становится мерзко от его слов. Шантажировать? Неужели я такая тварь в его глазах? В прочем, плевать. Он может думать, что угодно. Но я делаю, что просят. Паук говорит - муха делает. Вот и весь закон. -Ты же подсуетишься, чтоб тебе не попало. Никто мне не поверит. -Я не крыса! Усмехаюсь: -Ты хуже. Ты муха. И я муха. А над нами Паук. Никто не хочет быть съеденным. Муха молчит, сжимая кулаки. Ну, побьёт он меня, и что дальше? Он медленно закрывает скрипучую дверцу шкафа. -Десять, и не колбой больше. Поговори с Суфле. Уверен, вы что-нибудь придумаете. Наверное, я такая же мразь, как и они тут все. -Мне её жаль, я не могу постоянно её мучить. -Она сама пришла к нам. -Она не знала. -Никто не знал. Десять значит десять. Сделайте ещё. -Ну ты и мразь, Цеце. Берегись на ходке, тебе достанется. Я сохраняю невозмутимое лицо, хотя что-то внутри сжимается от его угроз. Кто знает, что за черви поедают его мозги? Но моё невозмутимое лицо и моя отрешённость не раз спасали меня от чего-то подобного. -Себя побереги, - отвечаю я ему и спокойно покидаю его дом. Сообщив обо всём Пауку, я жду его дальнейших разглагольствований, хотя меня они совсем не интересуют. -От этой Суфле никакой пользы! Чёртова пара. Надо было сплавить её Ящеру. Если этот слабовольный Муха не может приструнить свою женщину, это сделаю я. Отправляйся на место сбора! -Тебя не ждать? -Отправлю этого размазню к Шлюхе. Может, Суфле хоть подсуетится, набегается, наплачется наконец. Его холодная безжалостность пугает. Люди для него те же вещи. И он постоянно вытирает о них ноги. -То есть их не ждать? Может, в этом и заключается их любовь: если страдать, то делить страдание вместе. Впрочем, любовь - то же предательство. Предательство себя. Не будь любви, Суфле бы не мучилась. Жила б себе счастливо. Ха. Я не Суфле, а счатливо не живу. -Этих нет. Паук, наверное, совсем с катушек поехал, раз на ходке объявляет, что нам идти в грибовницу. Видимо, сильно его сегодня разозли. Грибовницу никто не любит: пара домов там всегда старые, покрыты плесенью, тонкие - того и гляди рухнет, что, впрочем, уже и бывало, правда не с нами. Пыль от них ядовита и опасна. Но если наткнуться в таком доме на склад - считай, ходка удалась. Но одно дело найти и совсем другое собрать. Порой кажется, что стены могут согнуться от дуновения ветра, не говоря уже о работе инструмента. Все мы помним, что случилось с Кислым, хоть и прошло уже столько времени... Мне достаётся девятиэтажный дом, от которого веет сыростью. Запах гнили бьёт в нос за несколько метров. Натягиваю респиратор, очки и каску, на руки - кожаные перчатки. Рукава и джинсы обматываю изолентой, чтобы они не поднимались. Смотрю в выбитые чёрные окна дома. Я маленький человек перед огромным подыхающим чудищем, внутри которого может быть спрятано сокровище. А может и не быть. Дом кажется уже мёртвым, пока его не побеспокоишь. Встаю на бетонный блок и влезаю в первое пустое окно. Спрыгиваю в комнату. Запах и сырость усиливаются. Под ногами что-то липкое и влажное. Просвечиваю фонариком углы, медленно освещая каждую стену, затем потолок и пол. Комната почти пустая. Только старый облезлый шкаф завален на бок. Дверь открыта. Я медленно продвигаюсь вперёд. Касаюсь стены. Она покрыта плесенью, которая выпрыскивает споры от внешнего давления. Стена оказывается устойчивее, чем я предполагаю. Подхожу к двери и, аккуратно взявшись за ручку, открываю её шире. Дверь отваливается от проржавевших петель. Я не в силах удержать её одной рукой, и она с хлюпаньем падает на пол, поднимая пыль и грибные споры. Я резко отворачиваюсь и невольно закрываю глаза, чтобы моего лица ничего не коснулось. Опаснее всего лестницы и любой этаж, что выше первого. Перила проржавели. Комнаты пустые. Чем выше я поднимаюсь, тем сильнее дом оказывается заражён. На этаже третьем среди тьмы на свет отблеском откликается крошечный самородок. Что ж, это лучше, чем ничего. Он растёт из стены, и я осторожно прощупываю её на прочность. Достаю инструмент и начинаю работать. От ударов в стене расползаются тонкие трещины, словно на сухой тропинке в знойное лето. Самородок размером с полмизинца падает мне на ладонь. Сверху начинает что-то капать мне на плечо. Я отступаю и просвечиваю комнату ещё раз. Ничего. Поднимаюсь выше. По три-пять самородков на комнату. Улов ужасный. На седьмом этаже наконец-то понимаю, что за жидкость капает. Весь этаж напоминает болото, мои берцы наполовину утопают в этой вязкой субстанции. И, конечно, по закону жанра в самом дальнем углу от самого потолка огромное скопление самородков размером в половину меня. Снимаю рюкзак с плеч и достаю нужный инструмент. Убираю ненужный. Тщательно просвечиваю стены и потолок. Последний весь в трещинах, и непонятно, насколько он хрупкий. Двигаюсь вдоль стены, стараясь особо не касаться её, чтобы избежать ядовитых выбросов. Добираюсь до скопления, начинаю осторожно, но ловко откалывать самородки. От окна дует свежестью, а внутри её поглощает сырость и тухлый запах. Сижу уже на корточках, ноги затекают. Некоторая часть самородков спрятана под жижей, но их я решаю не трогать. Во-первых, я не вижу, как с ними работать, а во-вторых, кто знает, к чему приведут последствия работы с этой мерзостью. Остаётся один крупный самородок размером с половину руки и шириной в кулак. Он напрочь врос в стену и, возможно, даже пророс с другой стороны. Аккуратно отбиваю стену вокруг. Тяну его на себя. Не поддаётся. Отбиваю ещё. Тяну. Тяну сильнее. Треск. По жиже на полу расходятся круги и поднимается пыль. Я падаю на спину с самородком в руках. Падаю прямо на рюкзак. Что-то упирается мне в спину, я пугаюсь, что это самородки, но жгучей боли нет, так что это, веренее всего, просто инструменты. Ещё один треск, и я вижу в свете фонаря как по потолку начинают змеями расползаться огромные трещины. -Твою мать. Пытаюсь вскочить. Рука автоматически опирается о пол и утопает в жиже. Стена падает огромным куском, прижимая меня к полу. Я уже весь почти в этом болоте. Я пытаюсь его сбросить, и, как только мне это удаётся сделать, другой кусок падает мне на ступню. Боль резка и невыносима, я кричу. Фонарь медленно утопает в этом чёрном болоте, и я лишь успеваю разглядеть, как расходятся трещины в потолке. Чёрт возьми, потолок сейчас рухнет, и я сдохну, погребённый в этой мерзкой жиже. Пытаюсь вытащить ногу, но что-то мешает, а я уже ничего не вижу. Паника смешивается с тьмой и не даёт мне трезво мыслить. Спина упирается в рюкзак, в инструменты, только добавляя боли. И тут я вспоминаю про колбу. Остаток ещё с прошлой ходки. Надеюсь, она не разбилась. Чуть приподнимаюсь и рукой нащупываю в боковом кармане колбу. Цела. Наверное, это болото своей жидкообразностью не дало ей разбиться. Храни тебя, Суфле! Кажется, дом трясётся. Или это я трясусь от страха. Открываю колбу и потягиваюсь к бетонному куску, выливаю прозрачную жидкость на кусок, зажавший мою ступню, боясь пролить на себя хоть каплю. Бетон начинает медленно таять, как воск. Нога освобождается, и я тут же вскакиваю. Боль пронизывает меня, но у меня нет времени. Я хватаюсь за рюкзак, а он тяжёлый, зараза. Закидываю на плечи и иду, как можно быстрее, ковыляя по лестницам вниз, держась за противные стены. Подбираюсь к окну на первом этаже, выбрасываю рюкзак, вылезаю сам, падая на землю. Тут же встаю. Снова закидываю рюкзак за спину и отхожу от дома как можно дальше. Спотыкаюсь и падаю в траву. Сколько я так лежу, не знаю. Я поднимаюсь, и оборачиваюсь на дом. Дом стоит как и прежде. Целый снаружи. Снимаю каску. Волосы взъерошены и мокры. Каска вся в пыли. Да и я сам тоже. Снимаю с себя рюкзак и зачем-то отряхиваю его от пыли и жидкости. Медленно ковыляю к озеру. Темно, плохо видно, а фонарик утонул. Снимаю всё до трусов и, трясясь то ли от шока, то ли от холода, влезаю в воду. Вода маслянится. Смываю всё с себя, потом вымоченной футболкой обтираю обувь, брюки и, конечно, кожаную куртку. Куртку, которую мне подарил Паук в знак принятия в свой отряд. Натягиваю её на голый торс, потому что футболка моя теперь не может использоваться по предназначению, и её я решаю выбросить. Холодно. Иду греться в кафе. Я такой везунчик, что закончил раньше всех. Где-то через час в кафе заходит Море. Она замечает меня, и её брови изгибаются подобно волне. -Ты почему здесь? -Дом попытался меня убить. Она смотрит мне прямо в глаза своими двумя бирюзовыми скованными льдом озёрами. Её можно просто поместить в рамку и повесить в на стену. Море заказывает себе чай. Мы молча сидим, отдыхая от ходки. Нам не о чем говорить друг с другом. Когда подходит время, мы просто отправляемся на место сбора. Мотылёк, Морская Оса, Ящер и Аконит уже на месте. Ждём Паука. Улов средний для такого места, но, зная испорченное парочкой настроение Паука, предвижу плохое. Когда Паук появляется, он безмолвно проводит ревизию. -Чьё? - он пинает мой рюкзак. -Моё, - отвечаю я. Паук улыбается краешком губ. А потом переходит на хохот. Непонятно, истерит он или действительно рад. -Предлагаю выпить! - говорит он. - Победитель сегодняшней ходки, - он протягивает руку в мою сторону. - Цеце! -А у нас, что, соревнование? - спрашивает Ящер. -А вы всегда соревнуетесь, кто больше угодит своему лидеру. И сегодня это, бесспорно, Цеце, - он с нажимом пинает мой рюкзак, и оттуда вместе с парой инструментов показываются, но не вываливаются крупные самородки. - Да на таком полгода можно без ходок жить. Настроение у Паука прекрасное. Редкость. Но пить с Пауком - это как ходить по краю пропасти. Это как оказаться в новом заплесневелом доме, никогда не знаешь, когда рухнет крыша. Девушек Паук отправляет отнести самородки, а с парнями решает начать праздновать. Алкоголь с него. Это его щедрость. Часто после того, как начинаешь пить с Пауком, чувствуешь, что с его алкоголем что-то не то. Но вот что, я не знаю. Мы размещаемся на детской площадке. Через пару часов начнёт светать. Моя нога стонет, но я стараюсь не показывать этого. Если Паук веселится, то веселятся все. Моя кислая мина может привести чёрт знает к чему. Паук притаскивает из своих нескончаемых запасов ящик алкоголя. Я беру холодное пиво, пить не хочется. Я устал за ходку, меня чуть не ушатало домом, и моя нога болит. Пиво холодное. Стараюсь незаметно прислонить бутылку к больному месту. На перелом не похоже, но ноет знатно. Просто пару часов сделать вид, что я рад компании мух. Просто пару часов сделать вид, что боли не существует. Просто ещё пару часов потерпеть. Всего-то. -Цеце, ты какой-то бледный! - Ящер светит мне фонарём в лицо. Я сижу на детской песочнице и прикрываю глаза рукой. Ящер продолжает светить. Ему это доставляет удовольствие. Лезу во внутренний карман куртки, и достаю свои круглые очки. Но Ящера это не устраивает. -Э-э, нет, - он ударяет по моей руке, и очки отлетают в сторону. На них наступает Паук. Кажется, не специально. Заметив нашу потасовку, он направляется к нам, и ему под ноги падают очки. Мои любимые очки. С треском лопается стекло. В них я прячусь от этого гнилого города. Неудивительно, что они сломались в эту ночь, когда меня чуть не убило домом. Я слишком устал, чтобы наехать на Ящера. Паук делает шаг назад и поднимает очки. -Достанешь ему новые, - обращается он к Ящеру. Ящер не возражает. Паук звучит строго. Да и я не возражаю. Во-первых, очки мне действительно нужны, во-вторых, щедрость Паука - явление редкое. Ну, а в-третьих... Да я бы сам себе достал, но раз уж подворачивается халява. Теперь они все будут видеть мои уставшие глаза. Если бы я мог, я носил бы эти очки не снимая. Он зовёт нас на озеро. Я не хочу идти, но у меня нет права голоса. Иду, уже немного прихрамывая. Паук это замечает. И приказывает взять меня на руки и гурьбой нести, подбрасывая в воздух. Ему весело, ему смешно. Крики и животный смех разносятся по тёмным улицам. Дома спят. Пока меня тащат на себе, Паук делает ставку, кто первым окунётся в холодную воду озера. Но никто из них не будет первым, ведь я уже побывал там этой ночью. Аконит орёт, что полезет в одежде. Все ржут. Меня наконец-то ставят на ноги. Паук уже совсем пьян. Паук подбирает какой-то камень с дороги и бросает его в Аконита. Алкоголь помогает ему промахнуться. Ящер следует его примеру. Аконит начинает уворачиваться от камней, падает и ржёт. Все ржут. Ржут и пьют. Паук подначивает и меня, и я, не смея сопротивляться, тоже поднимаю камень. Я не так уж и пьян, но я делаю вид, что пьян, и бросаю, конечно, мимо. В конце концов эта забава перестаёт быть интересной, ведь Аконит в ней никак не страдает, так что Паук от скуки раскручивается на месте и пуляет бутылкой куда-то в темноту. Мы слышим, как она разбивается. С победным криком он начинает бегать по кругу, насколько ему позволяет это его пьяное тело. Мы идём дальше. Ящер начинает пошло шутить, и все ржут, хотя язык его заплетается, и он несёт откровенную чушь. Но его на самом деле никто не слушает. Мы проходим мимо Дома Шлюхи. Странно, никто не называет это здание борделем. Паук решает туда заглянуть, чёрт знает зачем. Ящер и Аконит следуют за ним. А я сажусь на ступеньку и снимаю обувь с правой ноги. Под носком всё опухло. Осторожно щупаю, болит. -Кажется, у кого-то был дурной день? - Шлюха в вязаной шали стоит на пороге своего дома. Голос заботливый. В руке с кольцами держит чашку чая. -Скорее, ночь, - выдыхаю я, не поворачиваясь, и начинаю быстро натягивать носок, чтобы не было заметно мою опухлость. -Брось. Уже видели, - Шлюха присаживается рядом. - Возьми это и помажь, - достаёт из кармана джинс колбу с чем-то. -От твоего откажусь, не обижайся. -Нет-нет, это не дурман какой-то. Это лекарство. Беру с недоверием. -Ведьмины штучки, - продолжает Шлюха. - Клиенты, знаешь ли, могут причинить себе вред. У меня есть своя аптечка. Забота Шлюхи - странная черта. Я втираю мазь в ногу, натягиваю носок и надеваю обувь обратно. -Может жечь, - Шлюха встаёт. - Ты со своими? Они тут насчёт Мухи пришли. -Да, с ними, - говорю я и, чтобы замять этот разговор, добавляю: - Спасибо. Шлюха улыбается. Паук вылетает на порог и почти сталкивается со Шлюхой. Мы идём дальше. Не похоже, чтобы кто-нибудь из мух воспользовался услугами Шлюхи. Значит, Паук приходил по другому делу. Пауку уже не так весело. Теперь у нас то самое пьяное настроение, когда всё херово. Паук выкрикивает ругательства и что-то бормочет под нос. До рассвета остаётся совсем чуть-чуть. Это уже чувствуется в воздухе. У Паука есть особенность: если жертва, которая его расстроила, отсутствует, он найдёт себе другую, просто чтобы выпустить пар. Обычно вторая жертва послабее. И жертва находится. Среднего роста в капюшоне, идёт по дороге в худи. Руки спрятаны в карманах, голова опущена, идёт быстро, но не бежит. Жертва боится нас по всем признакам. Сначала мы медленно следуем за жертвой по приказу Паука, находясь на отдалённом расстоянии. В груди что-то сжимается. Странно. Точно такое же чувство, когда есть ощущение, что преследуют тебя. Жертва ускоряет шаг. И мы ускоряемся тоже. Жертва заворачивает за угол. И вот мы уже бежим. Я бегу последний, отставая, потому что больная нога жжёт. Оказавшись за углом, вижу, как жертву уже обступили. Она стоит у стены, слева - Ящер, справа - Аконит, а по центру - Паук. Если он хотел попугать, то у него всё получилось. Сейчас попугает ещё немного и отпустит. Он любит вселять в других страх. -Что вам нужно? - она старается казаться храброй, но голос выдаёт её. Я прохожу за Пауком и прислоняюсь спиной к стене. По привычке тянусь во внутренний карман куртки за очками, чтобы спрятаться ото всех. Но очков нет. Закуриваю. Жертва смотрит на меня умоляющим взглядом. Они все так смотрят, думая, что случится что-то ужасное. Это страх заставляет их так думать. Ещё чуть-чуть и будет рассвет. Ещё чуть-чуть и Паук её отпустит. -Нестрашно гулять одной? - спрашивает Паук. -Я не гуляю. Меня ждут, - она пытается вырваться из западни, но парни хватают её за руки, и волосы её моментально вспыхивают. -Твою ж мать! - вырывается у Аконита. Паук двумя руками упирается в её плечи и прикладывает к стене, будто будет с ней драться. Она брыкается, вырывается. Я закрываю глаза. Лишь бы это всё кончилось как можно скорее. Ногу жжёт огнём. Предупреждение Шлюхи работает. Я вымотан, в голове алкоголь. Хочется провалиться в сон на несколько дней. Открываю глаза от смеха Ящера. -Цеце, - я встречаюсь взглядом с Пауком, - твой выход. Я не сопротивляюсь, не возражаю. Усталость диктует мне подчиняться. В конце концов, это одна из его любимых забав - использовать меня, чтобы пугать. Тушу сигарету о стену и подхожу к жертве. Паук любезно отходит в сторону. Ящер и Аконит держат её за руки, прижимая к стене. Мне бы хотелось, чтобы она не смотрела на меня, не видела мои глаза. Поэтому я и ношу очки. Не люблю, когда видят мои глаза. Беззащитная, испуганная, она взглядом молит о пощаде. Но я лишь палач, выполняющий свою работу. Не я решаю, кто прав, кто виноват. Я исполняю, что велено. В своём роде, я тоже жертва. Жертва Паучьей системы. И мне велено. Мне велено. Я приближаюсь ближе. Моё лицо обдаёт жаром от её горящих волос. Я приближаюсь к шее. Горячо. Слюна наполняет мой рот. Я отодвигаю худи и впиваюсь зубами в её ключицу. Он вздрагивает от непонимания. Я выпрямляюсь и смотрю в её застывшие глаза, полные испуга и не понимания, будто я её предал. Но ведь я не с ней, я с ними, я за них. Я не могу предать их. Я отступаю назад. -Дарю её тебе, - говорит Паук, улыбаясь. -Откажусь, - так странно, я не могу отвести от неё взгляда. Когда Паук мной пугает других мух, даже девчонок, это не так. Им страшно, Пауку весело - всё как и сейчас, но сейчас есть примесь чего-то, чего не было раньше. Настоящей опасности. Я отхожу к своему месту у стены, прислоняюсь спиной и ощущаю даже через куртку холод. Может быть, это холодный пот. Жертва под воздействием моей слюны неподвижно стоит. Полное оцепенение тела с сохранением когнитивных функций. Небо, оказывается, сегодня безоблачно, и я вижу невероятное количество звёзд. Одна светит ярче всего, словно подмигивает. Я слышу, как Паук расстёгивает ширинку своих штанов. Я закрываю глаза. На утро это всё кажется обычным сном. Даже не кошмаром. То ли от того, что это случилось ночью, то ли от того, что я слишком устал тогда, то ли от того, что в это сложно поверить. Я не знал эту девочку. Мухи мало кого знают не из своих. Я не знал эту девочку, и мне кажется, что на самом деле ничего и не случилось. Но случилось ведь. На утро нога кажется уже не такой опухшей и, вроде бы, даже не болит. А может, я просто перестал чувствовать боль. Переодеваюсь в чёрные узкие джинсы и белую майку. Сверху - неотъемлемую косуху. Выхожу из дома, и солнце пытается ослепить меня, даже сжечь. Как только Ящер достанет мне новые солнцезащитные очки, не буду их снимать вообще. Прятаться от города - это навык выживания. Закуриваю по привычке. Легче. Решаю зайти к Шлюхе. Во всём этом городе Шлюха - единственный человек, с которым мне приятно поговорить хотя бы немного. Не то, чтобы я действительно хочу разговаривать, но у Шлюхи есть дар - делать эти чёртовы будни чуточку светлее. А очень тяжело делать мир светлее, когда солнце и без того шпарит в лицо. Шлюха стоит на крыльце и общается со стариком. Он замечает меня и указывает своей огромной рукой в мою сторону: -Вот этот паршивец. -Цеце? Ну, что ты! Вчера проходил тут мимо, гулял со своими. -Да причём тут вчера? Ты слушаешь, что я говорю? Я про вообще. -Утро доброе! - приветствую я. Художник сверлит меня взглядом, но я щурюсь от солнца, так что глаза мои сужены. Художник, уходя, сплёвывает и что-то бормочет под нос. Он проходит мимо меня, и я невольно языком провожу по своим клыкам. -Милый, с чего такая честь? - обращается ко мне Шлюха, как всегда в хорошем расположении духа. -Пришёл поблагодарить за лекарство. Очень помогло, - я выгребаю из кармана горсть кристаллов. -Но-но! Это был жест доброй воли. -Не люблю чувствовать себя обязанным. -Если у тебя комплексы или проблемы, добро пожаловать в Дом Шлюхи. Но! Я тоже всего лишь человек. И всё человеческое мне не чуждо. Убираю кристаллы обратно в карман. -Выглядишь разбитым, - Шлюха спускается на несколько ступенек ко мне. -Да? - я удивлён. - Не выспался. Шлюха спускается ещё ниже и протягивает свою руку с длинными пальцами, аккуратно берёт меня за подбородок как нечто невероятно ценное и поднимается лицо выше. Тень от Шлюхи падает на меня, и теперь я не жмурюсь. Шлюха смотрит мне прямо в душу, и что-то непроизвольно сжимается во мне в маленький тяжёлый комок. -Хм... - Шлюха ничего не объясняет. - В случае чего ты знаешь, где найти успокоение. -Сегодня откажусь, - отворачиваюсь в сторону. - Что было ночью внутри, когда Паук пришёл? Он из-за Мухи, да? -Ты же знаешь, дружок, что я не могу тебе сказать. Могу сказать только, что Муха не может не повиноваться Пауку. Ты ведь сам муха, тебе ли не знать. Последнее задевает меня, но я стараюсь этого не показывать. Словно песок вдруг начинает уходить в воронку, но я не хочу этого, и затыкаю первым, что попадётся под руку. Я не хочу, чтобы весь этот песок ушёл из-под моих ног. За завтраком в кафе Ящер молча садится передо мной и также молча кладёт новые круглые солнцезащитные очки на стол. Я молча беру их и сразу же надеваю, не говоря «спасибо». Если бы не он, ему и не пришлось искать мне новые. Мне сразу становится спокойнее. Я будто становлюсь невидимкой: я вижу всех, но чувствую, что меня никто не замечает. Вроде бы, просто очки, но стоит спрятать свои глаза - и всё, меня нет. Суфле я встречаю лишь через пару недель. Она выглядит несчастнее и бледнее, словно Паук выкачивает из неё последние силы. Наверное, это так. Но что интересно, она так давно с Мухой и всё это время она будто на грани, всегда на грани, но никогда не переваливает на какую-то сторону. Я не понимаю, как это возможно. Что её сдерживает? Она страдает, и она будто сама идёт на это страдание. Она терпит. Ради Мухи? Нашла ради кого... Я её не осуждаю, просто не понимаю. Она ведь может плакать просто так, она же девушка. Зачем страдать из-за Мухи? Я прекрасно понимаю, что она плачет не потому, что нужно, а потому, что это действительно приносит ей боль. И она идёт на эту боль, сознательно. В прочем, каждому своё. Я по жизни никого не жалею, ни о ком не забочусь, кроме себя, разумеется, и мне на всех и всё плевать. Это тоже своего рода грань. Перекоси меня хоть немного, и я сорвусь вниз. Это как идти по канату над пропастью. Какая разница: перекосит меня вправо или влево, я ведь всё равно упаду. Поэтому я делаю всё, чтобы меня не перекосило. Полученные со столь удачной ходки кристаллы, которые нам раздаёт Паук, не забыв при этом взять и свою долю, я трачу на баллончики с краской. Шлюха держит магазин, и там много чего можно купить. Мне нравится, что там продают тени, потому что тени не разговаривают и никто не настучит на то, чем я затариваюсь. Запах краски пьянит лучше любого алкоголя. Я почти схожу с ума от нарастающего желания и зарождающегося адреналина. Но нужно быть осторожным. Художник как-то палит меня, хоть и без доказательств. Этот город сер и бездушен, подобен всем этим высоткам в Паучьем Логове. Это уныние. Серые, тёмные здания, будто в этом городе нет солнца, нет жизни. Это закон Паука. Его холодность. Его минимализм. Его бездушие. А моя душа требует чего-то огромного, безумного, выходящего за рамки того, что видит узколобый Паук. И я иду на риск. Это, пожалуй, смертельный риск. Я не знаю, чем это всё кончится. Но я не могу без этого. Работаю исключительно ночью, чтобы не быть замеченным. Сегодня буду работать в районе за Домом Шлюхи. Там нежилое место, так что риск достаточно минимальный. И вот я стою перед голой стеной. Когда я думал, что я буду рисовать в этот раз, я думал о том, что чуть не убило меня почти месяц назад. Чёртов дом и всё такое. Но сейчас мне кажется это всё не тем. И вот я стою и смотрю на эту пустую стену, такую же пустую, как и моя жизнь. Начинает накрапывать дождь. Я беру баллончик с фиолетовой краской и делаю пару размашистых движений рукой. Ещё. И ещё. Добавляю синий и голубой. В моих движениях сейчас нет идеи, нет смысла, но мне нравится, что это идёт изнутри. Я не знаю, что это и из каких моих глубин, но мне так подолгу приходится в себе это сдерживать, что сейчас я просто не хочу думать, почему это выходит именно так. Пусть будет так. Делаю несколько шагов назад. В темноте сгустившихся туч мои наброски выглядят блёкло. Дождь усиливается. Где-то вдалеке ударяет гром. Я беру следующий баллончик и продолжаю работать. Кажется, я никогда не вкладывался так, как сейчас. Льёт теперь уже как из ведра. В вспышках молний я различаю цвета и неожиданно замечаю краем глаза тёмную фигуру, стоящую у угла дома слева. Мухи? Я замираю с баллончиком в руках. Страх пробегает по мне мурашками. Фигура стоит неподвижно и, кажется, поняв, что она теперь замечена, разворачивается и скрывается за углом. Я стою немного в ступоре, срываюсь за ней, оставив все свои вещи у стены. Но за поворотом уже никого нет. Пробегаю ещё. Сердце так бешено колотится. Если меня засекли, если меня узнали... Но я ведь в капюшоне. И есть шанс, что, раз я не видел лица фигуры, то и фигура не видела моего. В суматохе ношусь между домами. Я, кажется, уже далеко от своей рабочей стены. В переулке вдруг замечаю фигуру. Эта та фигура? Кто-то лежит на земле, тонкий, худой и мокрый. Волосы прилипли ко лбу, и лица не разглядеть. Его убило молнией? Я подкрадываюсь и сажусь на корточки. Указательным пальцем осторожно, стараясь не касаться лица, убираю волосы. Это девушка. Не помню, чтобы я видел её раньше, но я и не особо обращаю внимание на других людей. Лицо бледное, худое, губы почти синие, глаза закрыты. Она вся в чёрном, и даже волосы её чёрные, будто она из наших. Облегающие чёрные джинсы, чёрная футболка прилипла к её телу. Холодная. Одёргиваю руку. Мертва? Я прикладваюсь лицом к земле и пододвигаюсь к ней. Почему-то мне страшно касаться её. Она вызывает во мне животный страх, словно она какой-то монстр. Пытаюсь ладонью уловить её дыхание. Не дышит. Нет, дышит. Кажется, без чувств. Я вскакиваю и осматриваюсь. Странно, но я остро ощущаю обязанность помочь ей. Я ей должен. И мне так страшно за неё. Я боюсь её, и мне страшно за неё. Я этого не понимаю. Но всё так сбивчиво и стремительно... Наконец я осознаю, где я. Это дом в переулке Швеи. Стучу в запертую дверь дома. Ответа нет. Я не знаю, что делать, и мечусь. Я снимаю свою куртку и накрываю им тело. Это глупо, это никак ей не поможет, она ведь и так уже вся промокла, но я должен же сделать хоть что-то, хоть что-то, хоть... Слышу, как поворачивается замок двери. Тут же подскакиваю и скрываюсь за углом, чтобы меня никто не заметил Выглядываю и вижу Швею. Повезло. Я убегаю обратно, убегаю в страхе, что Швея может меня увидеть. Я бегу без оглядки, не сбавляя темпа. У своей стены останавливаюсь, переводя дух. Я не знаю, что это было, кто это был, и что происходит со мной. Я только знаю, что Швея сделает всё возможное, чтобы помочь ей. Поднимаю взгляд и понимаю, что моей сумки с краской нет. Кто-то подставил меня. Оббегаю здание, ищу рядом и не очень, но сумки нет. Либо это чья-то злая шутка, либо Паук всё знает, либо просто невероятно стечение обстоятельств. В последнее я не верю. Ни первое, ни второе мне не подходит. Если Паук знает, то мне конец. Если это шутка, то Паук может узнать, и мне конец. Меня начинает колотить от страха. Или от холода. Или от проливного дождя. Я вдруг ощущаю себя неизмеримо маленьким, до такой степени ничтожным, что раздавить меня не составит труда. На глазах появляются слёзы. Я будто маленький мальчик, стоящий перед гигантской стеной, не знающий, как её обойти, потому что нет у неё ни конца, ни края. Она просто рухнет и прихлопнет меня. Единственное, что меня успокаивает, - это мои новые солнцезащитные очки, которые я в этот раз положил в карман своего худи. Они меня не спасут, но они успокаивают меня. Натягиваю на себя капюшон. Хочется курить и выпить. Плетусь в кафе. Если это была чья-то ловушка, то она была сделана великолепно. Я попался. Пока бреду под дождём, размышляю, что, впрочем, не так уж всё и страшно. Кто видел, что это именно я? Никак не доказать. Мало ли, кто стоял у стены, меня же в темноте не видно. Я пытаюсь понять, причём тут эта незнакомая девушка, почему она полуживая лежала у дома Швеи. Если она следила за мной, если это была она... Но она не муха. Может, Паук просто не сказал нам? Обряд посвящения. Но что случилось в переулке? И, как только я вхожу в кафе, уже радуясь, что, в целом, не всё так плачевно и доказательств нет, как мою голову молнией поражает страшная мысль: я ведь укрыл её своей курткой. Это куртка Паука. Если эта девушка сдаст меня, если Паук или мухи увидят эту куртку на ней... Швея не сдаст, ей всё равно до наших внутряков. Но вот девушка... Не зря она вселяла страх. Море сидит в дальнем углу и пьёт чай из огромной кружки. Она замечает меня. С меня льёт, будто я только что купался в одежде. Я вижу её немой вопрос, готовящийся вот-вот выпрыгнуть из её уст, и, чтобы не допустить этого, громко на весь зал произношу: -Сигарета есть? Съёживаюсь. Я не разговариваю громко. Это привлекает внимание. Лишь бы она не спросила, куда делись мои. А мои в куртке. А куртка на полумертвой девушке. А девушка... -Только такие, - спокойно отвечает она, прерывая цепь моих ещё здравых мыслей, выкладывая на стол пачку. -Сойдёт. Да сейчас что угодно сойдёт. Даже её противные. Я подхожу, вынимаю одну сигарету и зажимаю её губами. Уже становится легче. -И зажигалку, - стараясь не уронить сигарету, произношу я. -Ты же не собираешься здесь курить? - резонно спрашивает она, выкладывая и зажигалку на стол. Если бы не её вопрос, меня бы тут ничего не остановило. -Нет, конечно, - беру зажигалку. -Ты как будто в озере купался. -Там льёт, если ты не заметила. -А где твоя куртка? Я не отвечаю. Что ей ответить? Правду? Кто из мух так делает? Просто разворачиваюсь, словно не слышу последнего вопроса, и иду к двери. Постаю хоть под козырьком, выкурю этой дряни... Дверь в кафе открывается, и влетает Суфле. Она тут же закрывает дверь, повернув замок. С той стороны Муха стучит ладонью по стеклу двери и орёт: -Впусти меня! Слышишь, впусти! Суфле боится его, отступает назад, но уверенно даёт понять, что впускать не намерена. Их драмы меня не интересуют. -Если ты меня оставишь мокнуть под дождём... - кричит он, но не договаривает. Я спокойно отпираю замок, и мы сталкиваемся с ним в дверях. Он выше меня и мощнее. Он вдруг хмурится и спрашивает меня: - Где твоя куртка? -Чего вы все докопались до моей куртки? Со своей бы жизнью разобрались, - и выхожу на улицу. Дверь за мной захлопывается. Я закуриваю. Дождь стучит. Шумит. И мне становится легче. Легче от того, что я ничего не слышу из того, что творится внутри кафе. Из-за чего они срались на этот раз? А вдруг Паук приказл им спрятать мои вещи? Но с чего тогда ссориться? Дождь уменьшается, но не прекращается. Холодно и паршиво. Как вся моя жизнь. Одна лишь крохотная сигаретка спасает меня от всех терзаний. Растягиваю удовольствие, насколько это возможно. Дождь почти совсем кончается, но сыро, и ветер сильно обдувает меня. Я медленно шагаю в сторону дома. Усталость накатывает волнами. А может, это жар. Мне кажется, что ещё чуть-чуть и я рухну посреди дороги.Присаживаюсь на моркую скамью. Меня трясёт. Сколько так сижу, не знаю. Кажется, мимо меня даже кто-то проходит, но я не обращаю внимания на них, а они на меня. Это же так просто - ни на что не обращать внимания. Передо мной возникают худые ноги в джинсах. Знакомый серо-голубой цвет, но всё не могу вспомнить, кому они принадлежат. Голову поднять тяжело. Человек в джинсах хватает меня за подмышки и поднимает. Чувствую себя куклой, надо дать отпор. Отталкиваюсь. -Хреново выглядишь, - этот голос я узнаю в любой толпе. Встречаюсь взглядом со Шлюхой. Пытаюсь даже улыбнуться. - Ты заболел? Я мотаю головой, хотя, наверное, я болен. -Давай я отведу тебя домой, - Шлюха снимает с себя вязанную кофту и натягивает на меня. Шлюха теперь снова стоит передо мной в чуть растянутой белой майке с широкими лямками, из-под которой едва просвечиваются соски, впрочем, их почти перекрывает вся бижутерия, свисающая с шеи. -Ко мне нельзя, - отшатываюсь я и падаю обратно на скамью. Нельзя, чтобы кто-то видел, что я храню краску дома. Но кто-то же уже видел... -Нельзя? - Шлюха переспрашивает без удивления, скорее, чтобы убедиться. - Ладно, погнали! - снова поднимает меня, подхватывает, и мы идём. Я не знаю, куда мы идём, но на Шлюху я могу положиться. Да и мне уже всё равно. Мои ноги заплетаются, и Шлюхе явно тяжело, но Шлюха не из тех, кто жалуется. Ловлю себя на странной мысли: если бы я умер прямо здесь и сейчас в руках Шлюхи, я был бы счастливее, чем когда-либо, уж явно счастливее, чем проснусь завтра. Иногда не проснуться завтра кажется такой необходимостью, но ты доложен пройти через этот ад, который ты сам себе и устроил. Но что, если пережив ад завтра, ты порождаешь ад послезавтра и так до бесконечности? Потому что, если ты муха, то всё, что ты можешь делать, - это порождать ад вокруг себя, ненавидеть этот город, его людей... и, пожалуй, разе что быть благодарным Шлюхе. Шлюха скидывает меня на кровать и начинает раздевать. Я слабо мычу в знак протеста. В кровати тепло и уютно, словно огромное облако окутывает всего меня. Я не сопротивляюсь. Шлюха знает, что делать. И в какой-то момент я просто отключаюсь. Голова болит. Будто кто-то лобзиком пытался вскрыть мой череп и вынуть мозги. Открываю глаза. Шею ломит. Пятки холодные как лёд. Я лежу на чём-то очень мягком, а на мне что-то очень тяжёлое. Смотрю в белый потолок. Слышу скрип. Кажется, я тут не один. Начинаю пробираться через огромное пуховое одеяло наружу. Оказывается, я голый. Даже без трусов. В красном кресле в углу с треугольными очками на носу сидит Шлюха и что-то читает. -Хм, - вот и всё, что вырывается из меня. -Утро доброе, хотя уже почти полдень, - Шлюха откладывает книгу на маленький круглый столик и смотрит на свои позолоченные наручные часы. -Я голый? - почему-то спрашиваю я, хотя знаю ответ. -А ты удивлён? Пришлось снять с тебя всё вплоть до твоих трусов - ты весь промок! Не беспокойся: я верну тебе твою одежду, думаю, она уже высохла. Я немного молчу и задаю неудобный, но очевидный в ответе вопрос: -Ты... моё голое тело..? Брови Шлюхи поднимаются, и комната наполняется безобидным и ярким смехом, болью отдающимся в моих висках: -Чего только Шлюха не видит у себя в Доме! -Это просто вопрос, - смущаюсь я. -А это просто ответ. -Я сейчас встану. -Хорошо. -Не отвернёшься? Шлюха не задаёт лишних вопросов, просто встаёт с кресла и отворачивается к стене. Я знаю, что Шлюха не повернётся. Тем более, что всё уже увидено. -В шкафу слева халат и тапочки. Я поднимаюсь и подхожу к большому деревянному шкафу. Тело ломит. Надеваю белый халат и тапочки. Шлюха поворачивается и знакомой мне улыбкой доброжелательного хозяина произносит: -Завтракать будешь? Мы спускаемся вниз по огромное лестнице, и я замечаю, что двери на некоторых этажах закрыты. Наверное, тут есть клиенты. Лишь бы мух не встретить. Шлюха улавливает поток моих мыслей: -Не беспокойся. Завтра к у Шлюхи царский. Тени работают чётко, как один давно отлаженный мастером механизм. Потом я принимаю горячую ванну, и Шлюха даёт мне лекарство. Я наконец-то переодеваюсь в свою одежду. -А где куртка? - спрашиваю я. -Куртка? Но ты не был в куртке. Огромным камнем это воспоминание обрушивается на мою ещё не совсем здоровую голову. Стена - краски - человек в капюшоне - полуживая в тупике у дома Швеи - моя куртка. -Забыл. Да. Шлюха тонко улавливает смену настроения и обеспокоенно, но молча глядит на меня. -Забыл. С кем не бывает? -Ты не в порядке. -Всё норм. -Это не вопрос. -Всё... норм. Сколько я должен за ночь? Шлюха берёт только за завтрак, стирку и сушку моей одежды. Мы прощаемся, пожимая другу другу руки, и я запираюсь у себя на два дня. Нахождение среди безликих пыльных домов давит, но пока я прячусь внутри, это незаметно. Я пытаюсь понять, что со мной происходит. Вспышками в мозгу возникает паника. Я шесть раз прохожу по комнатам и квартирам своего дома, убеждаясь, что мои тайники с краской надёжно скрыты, не вскрыты и, вообще, не привлекают внимания. Доходит до того, что я ловлю себя на мысли о переезде. Но это бессмысленно. Я не перееду дальше Паучьего Логова. Побег бесполезен. Я пытаюсь сопоставить факты. Факты как пазлы должны сходиться легко, поставь их в правильной хронологии. Но мои факты, как только я один пытаюсь сопоставить с другим, вдруг обрастают новыми углами, выпуклостями и приводят к огромному ряду вопросов без ответов. Уверен ли Художник, что это я расписываю стены или он докапывается до каждого? Так ведь и не спросишь у других мух. Подозревает ли ещё кто-то лично меня? Говорит ли обо мне Художник другим? Шлюхе говорил... А Пауку? Меня передёргивает от страха. Крошечная возможность того, что Паук знает, - и всё, я не жилец. Кто был тот человек в капюшоне? Муха? Суфле? Девушка из тупика? Художник? Кто-то от Художника? За мной следят? За мной следят, потому что подозревают? Это уже становится почти паранойей. Я попался в ловушку? Из меня сделали дичь, на которую вели охоту? Куда, чёрт возьми, делась моя сумка? Кто та девушка в тупике и что с ней случилось? Вот я и попал в ловушку собственных мыслей, по неосторожности потеряв от неё ключ. Нашедшего прошу меня спасти. На третий день ко мне стучат. Я и забыл, что у меня есть дверь. Передо мной стоит Море со спокойным отстранённым выражением лица. Моё лицо, видимо, оставляет желать лучшего, потому что она спрашивает: -Ты в порядке? Я молчу. Конечно, я не в порядке, и соврать для меня не проблема, но что она делает у меня на пороге. Пауза тянется, и тогда она задаёт следующий вопрос: -После моей сигареты стало лучше? Странный вопрос... -С ней что-то не так? С ней было что-то не так. Она понимает, что я понимаю, и пугается. Я убеждаюсь в своих мыслях. Море лезет в карман и сжимает там что-то, скорее всего, пачку... Что она со мной пыталась сделать? Я опираюсь о дверной косяк правой рукой, она пугается меня и чуть вздрагивает. Боится. Значит, накосячила. Она отводит взгляд и говорит: -Надо поговорить. -Да, надо. -Не здесь, - говорит она, пряча глаза. Я запираю квартиру,. и мы медленно спускаемся по лестничным пролётам. -Послушай, - она вдруг останавливается у мусорной трубы, - можешь посмотреть, таких больше нет, - всё это время она прячет руку в кармане, сжимая пачку. Хочет достать её, но рука застревает. А я жду. Через несколько попыток она вытаскивает руку. - Вот. -Что это была за сигарета. -От Шлюхи. -Все сигареты от Шлюхи, - начинаю я и замолкаю. Она понимает, что я понимаю. -Я курю у неё в комнатах иногда. Ловлю кайф. -От этого? - пару дней назад мне было так хреново, что это нельзя назвать кайфом. -Не осуждай, Цеце! - злится она. - Все мы ходим в Дом Шлюхи по своим причинам и по-своему глушим то, что нас мучает. Я взяла эту сигарету, чтобы не ходить туда постоянно, - она выглядит как девчонка, пытающаяся оправдаться перед взрослым. Её права нога то сгибается, то выпрямляется, и она начинает слишком активно жестикулировать. Её болоневая куртка шуршит. -Ты взяла..? -Я знаю, что их нельзя брать! Шлюха даже не замечает. Она хватает меня за запястье своей холодной рукой, мраморной. Меня пробирает до мурашек. Я смотрю на неё и вижу, как она прекрасна в своей уязвимости, в своём волнении, как совершенны линии её бледного лица, изгиб её темно окрашенных губ и закрученных волос. - Пообещай мне здесь и сейчас, Цеце, - требует она, - что ты ничего Шлюхе не скажешь. Она делает шаг вперёд, дерзко, нахально, сокращая дистанцию между нами до размеров своей ладони. Какая она маленькая, оказывается. Ей приходится задрать голову, чтоб смотреть мне в лицо. Мы стоим так, наверное, секунд пятнадцать. Это она с виду беззащитная, но я давно её знаю. Маленький дьявол без принципов. -В следующий раз, - говорю я, - смотри, что предлагаешь. Моя рука выскальзывает из её, и я спускаюсь. -Это значит «да»? - она бежит за мной. - Да? Мы выходим из подъезда, и меня ослепляет солнце. Перед домом стоят все, включая Паука. -Здравствуй, - произносит он. Это не к добру. Внутри всё сжимается. Я невольно бросаю взгляд на Море, а она присоединяется к другим мухам. Она только что молила меня не рассказывать Шлюхе, а сама подставила меня. -Что за сбор? - я стараюсь звучать уверенно, ну, или в крайнем случае отрешённо. -Ты сегодня прекрасно выглядишь, - произносит Паук, - только вот... где твоя куртка? Мои ноги врастают в землю. Кто из этих сволочей проговорился Пауку? Муха? Муха, конечно, мог. Ему было бы в радость насолить мне после того, как я сдал их запасы. Может, Море? Эта мразь могла сделать это беспричинно. Суфле?.. -Мне очень досадно, - продолжает Паук, - что ты так не ценишь мои подарки. Это очень-очень плохо. Ведь они сделаны с душой. Я каждому подобрал что-то своё, оторвал от себя, так сказать. Ты её потерял? -Да,- голос предательски дрожит. -Я тебе сочувствую. Паук бросает взгляд на Муху. Тот подходит ко мне, я невольно делаю робкий шаг назад. Удар в ухо, потом он мне подбивает ногу, я падаю. И остальные по приказу Паука подключаются и начинают пинать меня. Я не различаю ботинок. Одна нога, вторая, третья... Тут и Суфле, и Море. Никто не остаётся в стороне. Ты должен бить, иначе побьют тебя. Всё это длится, наверное, не так уж долго, а когда заканчивает, то никто не остаётся, все просто расходятся. Лишь Паук кидает в мою сторону новую чёрную кожаную куртку. Он приказал меня избить, но это не значит, что я лишился звания мухи. Солнце жарит. Я ощущаю его тепло на своей коже. А может, это моя кровь. Я лежу на песке, скрючившись, и сам не замечаю, как начинаю плакать. Хорошо, что все они ушли. Я плачу. Нет, я рыдаю. Взахлёб. Это вырывается из моих недр, будто кто-то пробил дыру, и песок под моими ногами неконтролируемо начинает уходить из-под ног. Мне жалко себя. Я жалею себя. Я жалею себя и рыдаю. Я ничего не могу сделать, застряв в Паучьем Логове. Я сажусь, опираясь на стену, ещё холодную от отбрасываемой тени козырька, подтягиваю к себе новую куртку и медленно, превозмогая боль, натягиваю её сначала на правое, потом на лево плечо. Но на левое она не надевается. Моя рука плохо работает. И я так и остаюсь, одетый в куртку лишь на половину. Быть мухой - значит попадаться Пауку на обед. Быть мухой - значит заманивать других, чтобы не попасться самому. Спустя недели две, когда я ещё не до конца оправляюсь, паук созывает на ходку. То, что я нашёл столько в прошлый раз, предсказуемо не значит, что про ходки можно забыть. Во мне зреет нечто дикое, кровожадное. Оно будто поедает меня изнутри, разгрызает мою грудную клетку, пытаясь выбраться наружу. До ходки я ни с кем не встречаюсь. Все ведут себя так, словно ничего не было, и только мои гематомы невольно возвращают меня в то утро. Район ходки неплохой: хорошие добротные многоэтажки, два-три разваленных кирпичных дома, отживающие свой век и одна «матерь». Матерь - дом с чёрными открытыми окнами, из которых валит чёрный смог. За закрытыми окнами он собирается, сгущается, давя на стёкла и готовясь их выбить. Если приглядеться, то лоснящийся смог - это смесь пыли, песка и остатков самородков. Это споры дома. Матерь готовится выплеснуть их для размножения. За всё пребывание в этом городе я видел только два дома-матери: этот и ещё один. Дома-матери не такие опасные, как мёртвые дома, они не разрушаются, но зайти в них рискнёт разве что самый отчаявшийся. Самородков там мало, ведь дом готовит себе почву для размножения. В любом случае, мне достаётся обычный дом, чему я очень рад. Это старый дом, который когда-то был, пожалуй, белым или что-то типа того. Всего два этажа и сломанная крыша. Окна внутри перекрыты фанерой. Один - два уцелевших балкона. У одного балкона проржавело дно. У другого нет перил. Остальные балконы слетели. Через дверь видно, как там всё завалено гравием и кирпичом. Внутри серо и пахнет тухлятиной. Самородков много. Я успешно набиваю половину сумки, когда слышу громкий хлопок, и чёрная мгла накрывает меня. Я успеваю, разве что, упасть на пол и закрыть голову руками. Поскольку я в старом доме, моя амуниция хорошо меня спасает. Лежу неподвижно минуты две, потом осторожно двигаю то одной, то второй конечностью. Ничего не повреждено. Я встаю и отряхиваюсь. Вся комната в чёрной пыли. Я подбегаю к двери балкона, точнее, к тому месту, где должна быть дверь и должен быть балкон, и, уперевшись руками в дверной проём, смотрю вперёд. Это матерь произвела выброс. Кто-то из наших пробегает мимо, прямо к матери, и я слышу «Суфле! Суфле!». Дальше становится слишком тихо. Я забираю свою набитую сумку и выхожу из дома. У матери уже собрались мухи. Из любопытства присоединяюсь. Густая пыль ещё стоит в воздухе, медленно оседая на всё вокруг, в том числе и нас. Внутри дома - тишина и темнота. Муха пытается забраться в окно. У него получается не сразу. Мы наблюдаем неподвижно. -Суфле внутри? - спрашивает Морская Оса. Я оборачиваюсь и вижу, как в мою сумку лезет Ящер. -Ты чего удумал? - поворачиваюсь к нему. -Просто глянул, - тут же ретируется он. - Жирное место тебе опять попалось, - оправдание его неубедительно: в кулаке он сжимает, пряча, самородок, только что вынутый из моей сумки. - Это моё, - добавляет он. Я подхожу и выхватываю свою добычу. -Если место такое жирное, иди добывай там сам. -Да у меня опять голяк. Не фартит. -Не будь крысой, Цеце, - подхватывает Аконит. - Поделись с нами. Не жалко своих-то собратьев? -Не жалко, - я вспоминаю, как им не было жалко избивать меня из-за дурацкой куртки Паука. -Всё равно Паук сам потом решит, сколько кому достанется, - говорит Морская Оса, отходя в сторону от девчонок. -Ну да, - хмыкает Ящер, - только ему опять пряники, а мне кнуты. Я невольно усмехаюсь. Пряники от Паука - те же кнуты, только поданные под другим соусом. -Чего ржёшь? Нравится, как другие страдают? Ещё мгновение, и Ящер бросится на меня. Но меня спасает то, что кучка наших дам бросается к дому. Мы невольно делаем пару шагов вперёд и останавливаемся. Что-то чёрное вываливается через окно прямо в руки девушек. Потом появляется чёрная голова Мухи. Он выпрыгивает из окна, поднимая с земли чуть осевшей пыли. Чёрную Суфле кладут на землю. Муха сидит рядом с ней. -Она дышит? - Морская Оса делает шаг назад. -Кажется, ей кранты, - заключает Аконит. Её грудь медленно поднимается и опускается. -Если этой чёрной дряни предостаточно в лёгких, она издохнет как Кислород, - добавляет Ящер. Муха беспокоится, не может места себе найти. То садится рядом, то встаёт. Девушки шарфами и платками начинают обтирать ей кожу. -Код красный? - спрашивает Мотылёк. -Никто ж не умер, - возражает Аконит. - Так, жёлтый. Да она вон! Даже сидеть может. И правда, Суфле садится и начинает долго и противно кашлять. Кашель сухой. Она им захлёбывается. Я беру свою сумку, перекидываю через плечо и иду к следующему дому. Жива - и ладно. Конечно, Муха докладывает всё Пауку, и Суфле отправляется на лечение к Швее. Считай, курорт. Между ходками прогуливаюсь до той самой стены, где потерял свои краски. Впервые вижу её расписанную в дневном свете. Похоже на рассвет. Работа не доделана, но цвета в ней цепляют. -Знаешь, кто разрисовал? Поодаль стоит парень с кудрявыми волосами в жёлтом худи. В руках он держит огромную сумку. Держать её ему неудобно, она слишком громоздкая и, вероятно, и тяжёлая. Иногда он подпирает её коленом. -Стою и думаю, - отвечаю я, - кто ж мог так изуродовать стену. -А мне нравится, - он пожимает плечами. Отчего сумка сползает вниз, он подталкивает её коленом вверх и уходит вперёд. Останавливается. - Думаешь, у кладбища тоже он? Меня бросает в пот: -У кладбища? -Ну да. Не видел? Меня так и подначивает спросить, не Художник ли его подослал, но я сдерживаюсь из последних сил. -Давно не гулял у кладбища. Парень понимающе поджимает губы и уходит. Конечно, мне хочется проследить за ним, но я отгоняю от себя эти дикие мысли очередной сигаретой и решаю просто прогуляться до Шлюхи. Мне теперь некомфортно бывать у Шлюхи. Из-за Море. Внутри будто образовался камень, с которым я не знаю, что делать, и самое верное - вручить его Шлюхе - пусть разбирается. А может, мне на самом деле хочется, чтобы Море получила этим камнем в лицо. Шлюха у себя. Мы говорим ни о чём, но мысли мои постоянно убегает к тому парню в жёлтом худи. Почему он заговорил со мной? И что он про меня знает? Я уверен - отчего, не знаю сам - что он-то не посещает Дом Шлюхи. Сам факт посещения принято скрывать, как принято делать вид, что всё в порядке. Но если на чистоту, никто не ходит к Шлюхе, если всё хорошо. В этом городе просто не может быть всё хорошо. Я тоже хожу к Шлюхе иногда. Ходил. Пил. У Шлюхи можно делать всё, что запрещено, что не одобряется, и ничего тебе за это не будет. Хочешь курить дурь? Пожалуйста, у Шлюхи есть любая на выбор.Хочешь выплеснуть свои садистские или мазохистские наклонности? Ты знаешь, куда идти. Хочешь, чтобы с тобой поработали тени? Ты знаешь, куда идти. Добро пожаловать в Дом Шлюхи, двери которого всегда для тебя открыты. Если ты следуешь кодексу. Кодекс прост: 1.что было в Доме Шлюхи, остаётся в Доме Шлюхи; 2. запрещено выносить что-либо из Дома Шлюхи без ведома Шлюхи; 3. плата всегда вперёд и в полном размере. Вот и всё. Те, кто поначалу пытался торговаться, встречали жёсткое сопротивление. Шлюха - само гостеприимство и акула бизнеса в одном флаконе. -Я хочу снять у тебя комнату, - вдруг говорю я. -На сколько? -День, два, три. Я не знаю. -Так дела не ведутся, дорогой. Как мне тебя рассчитывать? -Не уверен, что мне это надо. Шлюха никогда не лезет в душу, но иногда нужно, чтобы в душе кто-то поковырялся. -Ты сам решаешь. Я боюсь сорваться. Это странно. Словно канат, на котором я так долго держался, больше не в силах меня выдерживать. Я не знаю, есть ли у меня крылья или хотя бы парашют. Но чем дольше я вглядываюсь в пропасть, тем сильнее моё желание покончить с этим всем. -Один день, - я опускаю глаза, чувствуя свою беспомощность. -Чем угодить тебе в этот раз? -Тем же что и в прошлый. -Когда придёшь? -Через пару часов, нужно сходить за оплатой. Шлюха понимающе кивает. Я срываюсь и бегу. Не знаю, то ли я бегу, чтобы это скорее началось, то ли, чтобы скорее закончилось. Может, чтобы не найти в глазах Шлюхи неодобрения. Хотя там такого не бывает. А может, чтобы мои мысли не успели съесть меня. Дома я хватаю сумку и загребаю туда кристаллы. Этого может хватить на три дня. Я так тороплюсь, что всё просто вываливается из рук. Со шкафа что-то падает. Я поднимаю пустой, покрытый пылью холст. Я могу водить по нему пальцем и выводить на нём узоры. Сердце замирает. Если я и не напьюсь сегодня до чёртиков, то могу напиться до состояния «непризнанный гений» и начать рисовать. Странно, но эта мысль меня радует больше всего. Я залезаю на стул и достаю со шкафа всё, что может понадобиться. Хотя у Шлюхи всегда есть то, что может понадобиться. Но хочется всё-таки явиться не алкоголиком, а творцом. Набитую тяжёлую сумку взваливаю на плечо и иду вниз. Под её тяжестью я теперь иду не так быстро, как хотелось бы. День стоит, оказывается, неплохой. Тепло, небо покрыто подвижными облаками, дует ветер. Сейчас бы сидеть у озера. Из переулка выходит она. Худая, чёрная с бледной кожей мертвеца. Я останавливаюсь. В руках она держит стеклянную бутылку. Останавливается и делает большой глоток. Морщится. Мы с ней, оказывается, похожи и не только тем, что оба в чёрном и худощавые. Она вон тоже пьёт. На ней моя куртка. Мне страшно и совестно. Я будто виноват перед ней, но не знаю за что. Мы стоим по разные стороны улицы. -Это моя куртка! - громко заявляю я. Она не обращала на меня внимания до этих самых слов. Подносит ладонь ко лбу и вглядывается в меня. Не люблю, когда меня рассматривают. Я повторяю: -Это моя куртка. Она распахивает куртку, словно спрашивая «эта?». Я подхожу к ней. У неё чёрные как две бездонные пещеры глаза, в которых запечатлён страх. Растрёпанные волосы до лопаток. -Что в сумке? - бесцеремонно спрашивает она. -Кристаллы. -Зачем? -Оплата. -Где их взять? -Ты как с луны свалилась, - раздражаюсь я, но раздражение связано не с ней лично, а со мной. Мне приходится сдерживать свои эмоции, которые так безумно пытаются выпрыгнуть рядом с ней наружу. Этот страх, эта жалость к себе, эта вина... Я пугаюсь всего этого в себе. - В домах. Ты куртку мне отдашь или нет? Она странная. Спрашивает про кристаллы, но её совсем не интересует, почему на ней моя куртка. Она ставит бутылку на землю и спокойной снимает куртку, впрочем, не отводя от меня взгляда. Её руки такие тонкие! Мне кажется, их можно сломать одним едва сильным нажатием. Она протягивает мне куртку, и я наполовину впихиваю её в сумку, чтобы она не заметила, что ещё я несу с собой. -Ты ведь не из мух? - мне хочется, чтобы она ответила «нет». -Нет. -Славно. Она берёт бутылку. -Это всё или тебе ещё что-то нужно? - её наглость меня поражает. Я даже не сразу нахожу, что ответить. -Всё? - звучу чертовски неуверенно. Мы не прощаемся. Она не улыбается. Она просто продолжает идти, куда шла. Я смотрю ей вслед, пока она не скрывается за поворотом. Возникает чувство, что она может преследовать меня. По-хорошему, о ней бы расспросить. Но не будет ли это подозрительным? Шлюха проводит меня в комнату. Я сбрасываю сумку на пол. В комнате уже стоит ящик с алкоголем. -Может, что-то убрать, заменить, добавить? - интересуется Шлюха. Я изучаю бутылки, скорее, для вида, ну, и чтобы уважить выбор Шлюхи. Одобрительно киваю. -Если что-то понадобится, красный звонок у двери. Ну, ты уже знаешь. Тень оставить? -Нет, спасибо. -Наслаждайся! - Шлюха хлопает меня по плечу, выходит и запирает за собой дверь на ключ. В комнате стоит деревянная кровать с жёстким матрацем, лёгким одеялом и двумя подушками. Письменный стол и приставленный к нему стул. Большой платяной шкаф с двумя резными дверцами. Мягкий бордовый ковёр, тумба с лампой и огромные бордовые портьеры, едва пропускающие свет. Первым делом я задёргиваю их. Достаю из ящика первую бутылку и делаю первый глоток. Первый глоток - это самое сложное. Это начало. Организм ещё сопротивляется вливаемому яду. А яд пытается его успокоить. Это как воришка пытается одурачить растяпу красивыми речами, так и алкоголь пытается убедить организм, что всё будет хорошо. Звучит красиво, а в конце украдёт твоё время и здоровье. После первого глотка долго сижу на полу. Опять пью и опять сижу. И так до тех пор, пока в бутылке ничего не остаётся. На карачках подползаю к сумке и начинаю раскладывать вещи. Куртку, холсты, краски, кисти, кристаллы. Из кристаллов можно что-то сложить, как мозаику. Я переставляю их местами, меняю ракурс, собираю их снова в одну кучу и опять раскладываю. Кладу их в сумку и резко вываливаю на ковёр в надежде, что хаос породит гармонию и придаст их положению смысл. Их так много! Их слишком много, чтобы собрать их в единую понятную моему разуму картину и наделить их смыслом. Я ложусь рядом с ними, как потерпевший поражение в схватке, кладу руки на живот и смотрю в потолок. Я богат? Я не знаю. Кристаллы предательски молчат. Мне бы хотелось, чтобы они сейчас заговорили со мной, о том, кто они, что такое, как росли и каково это - быть вырубленными? Открываю следующую бутылку. Шлюха слишком хорошо знает своё дело. Часов в комнате нет - это сделано намеренно, - и я не знаю, как быстро бежит время. Мне тепло и хорошо. Я бы мог остаться тут навсегда. Да и кто бы узнал? Шлюха не сдаст, только плати. Мухам будет плевать, если я пропаду, а мне это пойдёт на пользу. Паук, конечно, взбесится. Удовлетворённо улыбаюсь. Хотел бы я посмотреть на его рожу в этот момент. Живо представляю его лицо, как негодование скривит его... Это веселит меня. Я отпиваю и смеюсь. Отпиваю и... Алкоголь попадает не в то горло, и я закашливаюсь, обжигаясь, выбрызгиваю всё наружу, пачкая свою чёрную футболку, джинсы и бордовый ковёр. Сажусь и откашливаюсь. Почти маленькая смерть. А страх перед смертью делать человека живее всех живых. Мой взгляд цепляется за куртку. Ту, которую я так просто вернул сегодня. Ногой подтягиваю её к себе. Интересно, что скажет Паук, когда увидит её? Она со мной с самого начала, мы столько прошли с ней вместе, и вот она меня так безбожно предала. Я ненавижу Паука. Я ненавижу каждую муху, взрощенную им, я ненавижу себя. Злоба поднимается изнутри, разжигая во мне желание разорвать куртку. Я оглядываюсь в поисках чего-то подходящего и не нахожу. Тогда вцепляюсь в куртку зубами. Язык улавливает вкус кожи. Я тяну куртку от себя, но она не рвётся, выскальзывает из моего рта, и я падаю, разбивая ещё недопитую бутылку. Я смотрю на бутылку, на куртку, и щелчок в моей голове включает моё безумие. С разбитой бутылкой я кидаюсь на куртку как на злейшего врага и начинаю её кромсать. Я режу всё, через что я прошёл за эти годы, я режу рожу Паука, Ящера, Аконита, Морской Осы, Мотылька, Мухи, Море и даже Суфле. Я представляю как удар за ударом наношу каждому из них. Я вонзаю стекло в загребущие костлявые руки Паука, я вспарываю его кожу, я вижу, как брызжет, выливаясь, его алая кровь, я вспарываю ему глотку. Я мучаю его и не даю умереть. Куртка порвана на куски. Я делаю очередной замах... моя рука остаётся висеть в воздухе. Она лежит под моей курткой на животе. Вся мокрая под дождём. Чёрные волосы облепляют её лицо. Она дышит? Я пугаюсь видения и со страху бросаю бутылку в стену. Та разлетается на куски по всей комнате. Она пугает меня. Она пугает меня, и ей нет места в этой комнате. Я бросаюсь к окну, открываю шторы, распахиваю окно. Холодный ветер освежает меня. Я вспотел. На небе горит закатное солнце. Я жадно вдыхаю воздух носом и стою так, пока совсем не продрогну и пока не стемнеет. Запихиваю обрезки куртки под кровать. Снимаю тонкое одеяло и, уткнувшись в него, пытаюсь согреться. Пить теперь хочется не особо. Комок злости на сердце вдруг на деле оказывается комком печали. Мне бы плакать, а я не могу. Не скопилось ещё во мне столько, чтобы выдавить слёзы. И как только Суфле может так много рыдать? Видимо, это женское. Слёз нет, а вытащить печаль наружу хочется. Я беру первый попавшийся холст, подтягиваю к себе кисти и краски. Откупориваю очередную бутылку и обмакиваю кисть в алкоголе. И вот я пишу. Я - это море после шторма. Волны во мне по привычке волнуются, тревожно вздымаясь и торопясь к берегу. Набегами чувство тоски и грусти по чему-то давно потерянному (не могу уловить чему) подкатывает к горлу как тошнота, и я запихиваю его обратно парой глотков алкоголя. Я так давно не рисовал на холстах! Меня развозит конкретно. Я даже не могу закурить, потому что пальцы не слушаются меня. Очень хочется есть. Чертовски хочется есть. Я, запинаясь о холсты, кристаллы, бутылки и ковёр, бреду к запертой двери. Тычу в замок и всё никак не попадаю. Упираюсь лбом в стену и молю, чтобы звонок сработал. Тычу одним, вторым пальцем, но тщетно. Прижимаюсь любом к звонку и слышу жужжание. Я не знаю, в моей ли это голове или это всё-таки звонок. Я стою так, пошатываясь, прижавшийся лбом к звонку, пока дверь не открывается. Я расплываюсь в улыбке и тянусь к лицу Шлюхи. -Я хочу есть, - я щупаю знакомые скулы, подбородок и щёки. Шлюха стоит и всё терпит, не подавая виду, видимо, знает, что, если убрать мои руки, я потеряю равновесие. -У тебя осталось четыре часа. -Что? -У тебя осталось четыре часа. Я переворачиваюсь и облокачиваюсь спиной о стену, сползаю вниз. -Я поем за эти четыре часа? -Оплата вперёд. -Бери, - я указываю на разбросанные по комнате кристаллы. Стараюсь быть вежливым и учтивым. Стараюсь показать, что у меня всё хорошо. Шлюха проходит вперёд и начинает собирать оплату. -А знаешь что? Знаешь? - я упираюсь рукой в стену и силюсь подняться. - Я возьму ещё двенадцать часов. Ещё двенадцать часов. Слышишь? Не забудь взять за двенадцать часов. -Тебе завтрак, обед или ужин? -А какое сейчас время суток? -Утро. -Тогда обед. Обед, завтрак и ужин. Всё неси. Я чертовски голоден. Шлюха идёт к двери. -И двенадцать часов ещё, да? -Да. -Шлюха! - я всё-таки поднимаюсь и, шатаясь, подхожу. - Море... Это Море взяла твои сигареты. Лицо Шлюхи меняется. Что-то недоброе вспыхивает во взгляде, и губы поджимаются. -Какие сигареты? -Плохие сигареты. Это из-за них мне было так хреново в ту ночь, в ту ночь, когда был ливень и когда... я встретил её. Я её встретил. Это была моя куртка. Ща! Я тебе покажу, - я добираюсь до кровати, падаю на колени и достаю то, что когда-то могло называться курткой. Но, когда я оборачиваюсь, Шлюхи уже нет. И дверь закрыта. Мне становится очень смешно от того, что я рассказал про Море. Я пытался нарисовать её столько раз, но в жизни она всё равно вышла удачнее. Я поднимаюсь и сажусь на кровать. Смеюсь. Потом меня тошнит, а после я падаю на подушку. Я продлеваю комнату ещё на сутки, но последние часов шесть просто прихожу в себя. Я пью воду и ем. Шлюха приходит примерно за час сообщить, что я могу собираться. Я ползаю по комнате, подбирая оставшиеся кристаллы. -Дверь закрыть? -Оставь, пусть проветрится. Я умываюсь и выхожу из ванной комнаты. В дверях, облокотившись о косяк правым плечом, скрестив руки, стоит парень в жёлтом худи. Кудрявые волосы кажутся темнее, всё его лицо усыпано мелкими и крупными веснушками. Я замираю, будто увидел призрака. -Привет! - дружелюбно обращается он ко мне. - Я принёс тебе кое-что. -Я тебя не знаю, - стараюсь не поддаваться панике и впихиваю исписанный холст в сумку, надеясь, что он его не заметил. Парень достаёт что-то из-за стены и бросает в комнату. Знакомый звук ударяющихся предметов заставляет меня обернуться. Моя старая сумка с баллончиками краски. -Что это? - я держу лицо. -Это твоё. Я усмехаюсь: -Нет. -Ты забыл её, когда расписывал стену. Я забрал, чтобы потом вернуть тебе. И вот - удачный случай. Я не даю ему договорить: подскакиваю, втягиваю в комнату и прикладываю к стене. Я могу избавить от свидетеля всего одним укусом. В его глазах лишь на секунду проскакивает страх. -Нет, ну, если это не твоё, я заберу. Я мог и обознаться. Я его отпускаю, и он берёт сумку. -Может, знаешь, чья это? - его непосредственность и легкомыслие меня удивляют. -Это моя, - я говорю тихо, чтобы никто не услышал. -Ты нормальный? Зачем тогда надо было прикладывать меня к стене? -Ты мне её отдашь? - я сдвигаю брови и стараюсь казаться устрашающим, но давление на него не действует. Я привык, что мухи вселяют страх, как и Паук вселяет страх в мух. Но он этому не поддаётся. -Да, она мне и не нужна, - открыто заявляет он, ставит сумку на пол и отходит к двери. Я, не сводя с него глаз, поднимаю сумку и переваливаю через плечо. Теперь на мне висят две сумки. -Я Космос, кстати. -Понятно, - бурчу я. -А ты кто? -Послушай! - я тыкаю в него указательным пальцем, готовясь выложить тираду о том, что будет, если он хоть где-то упомянет об этой сумке или встрече, но парень в жёлтом худи играючи подмигивает и говорит: -То, что происходит в Доме Шлюхи, остаётся в Доме Шлюхи, - и он улыбается. Что-то странное щёлкает во мне. То, как он общается со мной, вводит меня в ступор. Он улыбается, и меня это напрягает. Он говорит, и меня это напрягает. Но странное дело, напрягает не потому, что я его боюсь, а потому что он совершенно не похож на меня или других мух. -Спасибо тебе, добрый человек! Пожалуйста... э-э... добрый человек, - он разыгрывает сценку благодарности с рукопожатием комично и нелепо. -Ага, - я выхожу. Он идёт за мной. Мы вдвоём спускаемся по лестнице. Я поправляю лямку сумки и не удерживаюсь, чтобы не обернуться и не взглянуть на него. Он, конечно же, замечает мой хмурый взгляд, вскидывает брови и улыбается. Что ж он так часто улыбается? Наконец-то на первом этаже вижу Шлюху и иду спасаться. -Пока, Космо! - прощается Шлюха. -Увидимся завтра в то же время, - он щёлкает пальцами и указывает на Шлюху. Я провожаю его взглядом до самых дверей. -Ты всё или что-то ещё? -А я? Я всё. Спасибо. -Всё прошло хорошо? -Ага, очень. Увидимся, - я торопливо покидаю Дом. Следующие несколько месяцев всё идёт по-старому. Мне даже удаётся одной ночью подобраться к стенам кладбища и немного позлить Художника. А в один из осенних тёплых дней я отправляюсь на озеро. Вечереет. Листва опадает, выстилая передо мной красивый разноцветный узор. От озера уже веет не прохладой, а холодом, и, пока есть солнце на небе, я чувствую, что ещё живой. Я стою у дерева и курю. Слышу, как мимо кто-то проходит. Решаю не обращать никакого внимания и даже не поворачиваю голову, ведь если сделать вид, что его нет, то нет и меня. Мои очки мне в этом помогают. Шорох прекращается и я снова расслабляюсь, затягиваясь. -Угостишь? - доносится откуда-то слева. Я не оглядываюсь. -Последняя, - я не вру, но, если бы у меня была с собой пачка, пришлось бы соврать. -Не против, если я тут заземлюсь? Тут солнце греет. -Валяй, - я понимаю, что мне лучше самому уйти, нежели вступать в бессмысленную конфронтацию. Я докуриваю сигарету уже без особого удовольствия, только чтобы докурить, бросаю окурок на сыроватую листву и тушу его ботинком. Я собираюсь уходить, как слышу это... Меня обдаёт шестью холодными волнами с самой макушки до кончиков пальцев ног. Потом бросает в жар. И снова в холод. Я слышу, как это проникает ко мне под кожу, шевелится, просачивается в кровь, а оттуда в сердце и мозг. Я стою с на половину открытым ртом, будто только что случилось невозможное. Я просто слышу музыку. Я слышал музыку раньше. На вечеринках Календулы, например. Но она всегда была просто шумом, фоном, на котором происходили события. Я тихо оборачиваюсь на звук. Жёлтая кофта сидит на чехле и перебирает струны, зажав гриф гитары, воспроизводя что-то незнакомое и знакомое одновременно. Словно это про меня. Мои ноги сами ведут меня к нему. Он, замечая моё приближение, встаёт, прекращая играть, что, в свою очередь, останавливает меня. -Играешь? - спрашивает он. -Нет. -Понравилось? - он улыбается. -Да, - я отвечаю как-то по-другому, проще и, я бы сказал, чище, будто эта часть меня спала и вот теперь проснулась. -Сыграть ещё? - жёлтой кофте явно нравится внимание к его персоне. Я молчу, неотрывно глядя на гитару. - Или ты хочешь сам попробовать? Всё происходит само собой. Он протягивает мне инструмент, я беру его в руки и провожу пальцами по туго натянутым струнам. И снова шесть холодных волн пробирают меня до мурашек. Я повторяю ещё и ещё. -Как тебя зовут? -Цеце. -А я Космос, но для своих Космо. Я вдруг останавливаюсь, и гитара буквально вываливается из моих рук. Жёлтая кофта успевает её подхватить. Мне становится неловко, неприятно от самого себя, от того, что мы находим с ним общий язык. Меня будто на короткое время вырвало из моей реальности, а теперь я вернулся в Паучье Логово. -Спасибо, - бросаю я в его сторону, боясь смотреть на него, но глаз моих и так не видно, и начинаю подниматься вверх. -Эй, ты чего? Я не оборачиваюсь. Нельзя, чтобы кто-то об этом узнал. -Хочешь, я научу тебя играть? Я замираю. Чего он добивается? Что ему от меня нужно? Чего привязался? Мне хочется наброситься на него и побить за то, что он ставит меня в опасное положение. Я сбегаю вниз, но вместо кулаков вдруг выдаю: -Ты правда можешь научить? -Да. В голове моей мелькает, кажется, адекватная мысль, и я тут же озвучиваю её: -Я заплачу тебе, если об этом никто не узнает. Жёлтая кофта вскидывает брови: -Спасибо, конечно, за твою щедрость, но вообще-то я это так, по-дружески. Я знаю его в общей сложности не больше десяти минут, но с каждой минутой он всё больше и больше ломает мой мир. Я шепчу: -Я муха. -Я знаю, - пожимает он плечами. -Мне нельзя играть на гитаре. -Я не понял: ты отказываешься или нет? -Чёрт, чёрт! - я хлопаю по карманам в поисках сигареты и вспоминаю, что у меня их нет. - Чёрт! Его это, кажется, веселит. -Да ладно, успокойся, я никому не скажу. Мне в целом-то всё равно. Просто если захочешь научиться, найди меня. Космос, - в третий раз повторяет он своё имя. - Для своих Космо. Надеюсь, ты запомнил. -Ага, - я киваю и ухожу. А ночью я не могу уснуть. Ворочаюсь в кровати, снова и снова слыша, как она звучит. Почему, почему меня раньше это совсем не волновало? Все остальные звуки кажутся тихими, неспособными донести то, что творится внутри меня. И так глупо, что я совершенно не знаю, как управлять этим инструментом. Инструментом моей души. Я слышал музыку раньше, я видел людей, которые играют на разных инструментах, но всё сложилось только сейчас. Мне кажется, что Космос тем и отличается от меня, что его наполняет музыка и он свободно привносит её в мир. Может, мы с ним больше похожи, чем нет? Внутри меня тоже есть то, что я пытаюсь выразить через краску, просто я не могу делать это открыто. А он может. Если Паук узнает, что я занимаюсь музыкой, он меня убьёт. Паук контролирует нас, всех своих мух, чем мы занимаемся в свободное время, каким воздухом дышим. Творчество - это свобода от страха. А мухи должны бояться. И мы боимся. Всё Паучье Логово серо и убого, как и весь наш внутренний мир. Чтобы подчиняться Пауку, нужно мыслить узко: Паук приказывает, муха делает. Это так легко. Это так трудно. Я сажусь на кровать и смотрю в окно. Темно. Нет света. Я прячусь ото всех, расписывая стены, рискуя собственной шкурой нарваться на гнев Паука, неужели я не спрячусь ото всех, играя на гитаре? Да и в чём, собственно, проблема? Это же просто музыка. Я ведь не музыкант какой-то. Какой из меня музыкант? Я просто хочу попробовать. И утром решаю найти этого парня. Откуда он, я понятия и не имею, поэтому решаю спросить у того, кто знает всё. -Парень в жёлтом худи, кудрявый такой, в веснушках весь. -Космо? -Да, он. Из чьего он отряда? -А почему ты интересуешься? - Шлюха глядит с подозрением. - Он что-то сделал? Его ищет Паук? -Нет, его ищу лично я. Шлюха всматривается в моё лицо дольше обычного. Понимает ли, что у меня в мыслях? Надеюсь, что нет, хотя иногда мне кажется, что Шлюха может улавливать наши мысли. -Отряд Жабы. -Спасибо! Информация, конечно, полезная, только я не знаю, где обитает отряд Жабы. И я не знаю никого от туда, кроме Космоса. Не к Пауку же обращаться. Весь день брожу по городу, уже совсем отчаявшийся. Боюсь наткнуться на своих и не наткнуться на него. Где-то за забором слышу смех. Взбираюсь на забор, который трусливо шатается подо мной, и вижу группу людей. Космоса среди них нет, но среди них я узнаю Жабу. Как только я спрыгиваю вниз, все они замолкают и следят за мной. -Мне нужен Космос, - я стараюсь казаться требовательным. - Где он? Что, никто не знает? -Ну, я знаю, - доносится откуда-то позади слева. Оборачиваюсь и не сдерживаюсь в улыбке. Космос стоит под козырьком дома, облокотившись левым плечом о входную дверь. -Какие-то проблемы, муха? - грузный Жаба, сидящий на лавке, поднимается, показывая, кто тут хозяин. Он крупнее, мощнее, а значит, это его территория. -Не-не, ребят, - всё также непринуждённо говорит Космос, - всё норм. -Чего тебе надо? - обращается Жаба ко мне. -Да я ему тут задолжал кристаллов... - он потирает кончик носа, словно ему неловко обо этом говорить. -С хрена ли? -Сам знаешь, - он опускает взгляд, а потом виновато смотрит на Жабу. Как же он умело врёт! Я бы и не понял даже. -Твоя доброта тебя в могилу сведёт, - говорит Жаба. - Ещё б к Пауку обратился, крыша-то совсем потекла. -Ну, что, пойдём? - он кивает в сторону входа в дом. -Ага, - я стараюсь не смотреть на других, чтобы не разрушить такую тонкую ложь. Мы поднимаемся на второй этаж - дом всего-то пятиэтажка - и останавливаемся. -Я, конечно, безмерно рад тебя видеть, но что тебя сюда привело? - он выглядит немного обеспокоенным. -Ты так ловко врёшь. -Ты пришёл сделать мне комплимент? - он опять расплывается в улыбке. - Спасибо. -Я пришёл сказать... что я... Господи! Да я перед Пауком никогда так себя не чувствовал. Мне даже стыдно это произнести. Куда я лезу? Я - муха. Ну, он же посмеётся сейчас надо мной, скажет, что это была шутка, что у меня кривые пальцы, что я... Жёлтая кофта, не прекращая улыбаться, словно подбадривая, смотрит на меня. Его веселит то, как я перед ним тут запинаюсь? -...готов учиться, - договариваю я. Чувствую себя провинившимся. Он улыбается ещё шире. -Тогда пойдём! -Сейчас? -А чего тянуть-то? Или у тебя другие планы? Я мотаю головой. -Вот и хорошо, - он хлопает меня по плечу, отчего я чувствую себя не в своей тарелке ещё больше, и убираю его руку. Не надо этих фамильярностей. Мы не друзья. - Ты всегда такой смурной? Поживи у Паука! -А ты всегда такой счастливый? - мы спускаемся по лестнице к выходу. -А чего грустить-то? Ну, да, он же живёт у Жабы. Мне вдруг становится очень смешно, потому что и Жаба, и Паук оба могут преспокойно слопать муху в дикой природе. Выходим на улицу, и Жаба провожает нас взглядом. -До вечера, пацаны! - жёлтая кофта выкидывает руку в знак прощания, и остальные кидают ему что-то дружественное в ответ. Жаба следит за нами. Мы выходим за забор, и я спрашиваю: -Чего этот жирный хмырь ко мне прикопался? Космос бросает на меня строгий взгляд, а потом дружественно усмехается: -Это Жаба, ты поаккуратнее, он наш лидер. -Извини, - мне правда становится очень неловко за то, что я обозвал его лидера «жирным хмырём». Странно, в своих мыслях как только я не называл Паука, на деле же никогда ничего подобного о нём не сказал. -Ты, вообще, многих знаешь не из своих? -Ну, так. Пару человек знаю. А что? - мне снова становится неловко, в этот раз от того, что я почти ни с кем не знаком. Вся жизнь мухи, как только она попадает в лапы Паука, сосредотачивается в его паутине. Всё остальное - не нашего ума дело. -Любопытно. Он приводит меня к Дому Шлюхи. Стоим и тупо пялимся на здание. Меня это напрягает. Причём тут Шлюха? -Что мы тут делаем? - осмеливаюсь спросить я. -Не робей! - он чуть подталкивает меня в спину. - Это самая надёжная цитадель. Космос договаривается со Шлюхой «о той самой комнате». Я чувствую, что присутствую при чём-то запретном, неправильном. Будто это тайный план, в который меня ещё не посвятили. И мне страшно, страшно, но на деле мне хочется узнать, чем же всё это закончится. И сегодня мне впервые хочется услышать от Шлюхи, почему мы с жёлтой кофтой тут. Но Шлюха как всегда не лезет в дела клиентов. Мне даже не ловко, что я вместе с ним. Потому что мы не вместе, я всегда один. Просто так получилось. Глупо получилось. Глупо получается. Чем занимаются в Доме Шлюхи? Да чем только не занимаются! Здесь можно пить, не просыхая. Можно курить дурь, можно колоться. Можно заказать теней, а уж они-то чего только не вытворяют с твоим бренным телом! Но мне почему-то кажется, что то, что делает тут Космос, вообще ни в какие рамки не лезет. Может, от этого он такой вечно счастливый? «Та самая комната» отличается от тех, в которых я бывал тем, что в ней нет мебели. Совсем. В правом углу за шторой на подставке стоит гитара. Рядом с гитарой стоит стопка с белой и стопка с исписанной бумагой, а также стакан ручек. Я нервничаю и лезу за пачкой сигарет. -Э -э, не, приятель! Мы сюда не расслабляться пришли, убирай! Я слушаюсь его. Слушаться его проще, чем Паука. Охотнее. Я подхожу к стопке исписанных бумаг и беру пару листов. -Что это? -Ноты. Язык музыки. Космос учит меня азам. Музыка - это тяжело. Это красиво, и от этого ещё тяжелее, потому что я всё никак не могу понять, почему она такая красивая и такая сложная? Море тоже вот красивая, как произведение искусства, но характер у неё дурной. Значит, красота не имеет ничего общего с тем, что стоит за ней. Я быстро раздражаюсь, оттого что так туп. Космос говорит, что нельзя быть тупым в том, чем не владеешь. Но меня это не успокаивает. Я хочу вот прям сейчас, здесь научиться играть и выдохнуть. Но так не бывает, объясняет мне он. Всё прекрасное требует времени и преодоления трудностей. Мне это не нравится. Трудностей мне хватает и по жизни, а прекрасного в ней нет ничего совсем. Я поражаюсь терпению Космоса. Ученик из меня дерьмовый, а он очень упрямый. Мы прячемся в Доме Шлюхи каждый день по несколько часов. Чаще всего собираемся ранним утром, когда почти никого нет и никто не может нас увидеть. Но даже тогда мы соблюдаем осторожность. Я соблюдаю. Почему-то мне думается, что Жабе плевать, с кем и как Космос проводит своё личное время. А вот Пауку нет. Поэтому мы никогда не приходим в одно время. Обычно Космос приходит где-то на полчаса пораньше, а потом заявляюсь я. Часам к одиннадцати - двенадцати мы освобождаемся и расходимся, всегда покидая Дом Шлюхи по отдельности. Я потом отсыпаюсь, а Космос... я не знаю, чем он живёт. После ходок мы не встречаемся, ибо измотанность совсем не в нашу пользу. Я расстраиваюсь, когда Космос говорит о том, что мы не сможем встретиться, но стараюсь не подавать виду. Но и сам всегда ему говорю, что меня не будет. Это стало каким-то нашим негласным правилом, которое мы оба понимаем и принимаем безо всяких обсуждений. От игры на гитаре у меня болят подушечки пальцев. Но чем дольше я продвигаюсь в дебри музыки (да, для меня это всё ещё непролазные дебри, а для Космоса - правильно выстроенный художественный сад), тем больше мне хочется этим заниматься. Я уже столько не психую, как в начале, когда у меня ничего не получилось. Я принимаю свою участь ученика: с первого раза не бывает ничего. Музыка учит меня дисциплине и послушности. А музыке учит меня Космос. Дома я всё чаще рисую после наших занятий, наверное, потому, что музыка включает во мне что-то, что отключает Паучье Логово. Когда у меня получается сыграть что-то, Космос, кажется, радуется больше, чем я сам. Наверное, потому что он не особо сдерживает себя в эмоциях, я же наоборот, стараюсь не сильно их проявлять. Но Космос заряжает своей энергией. Я чувствую, как с ним начинаю перенимать правила его игры. Они свободнее и приносят больше удовольствия. Мы уже собираемся выходить, и Космос вдруг спрашивает меня, почему я выбрал отряд Паука. Я никогда не думал об этом раньше. -Он первый, кто ко мне пришёл. -А ещё кто приходил? Я мнусь: -Никто. Мне даже стыдно. -То есть ты даже не выбирал? -Ну... Он сказал, что решать надо сейчас, что это выгодное предложение, что... -Понятно, - обрывает он меня. Мне вдруг становится себя жалко. Как могла бы сложиться моя жизнь, выбери я, допустим, Жабу? -Ты сожалеешь о своём выборе? - спрашивает Космос. Я как-то долго укладываю гитару в чехол и очень тихо произношу: -Да. Это правда. Я думал, что, узнай я получше правила игры Паучьего Логова, жить станет легче. Но чем больше я в них углублялся, тем невыносимее становилась игра. Я зарываю сам себя. И чувствую не жалость, а печаль. Я поворачиваюсь к Космосу, надеясь не встретить его взгляд. Но он смотрит на меня, и я отвожу взгляд в сторону. -Если ты обо этом жалеешь, почему не уйдёшь? Я начинаю громко истерично смеяться. -Прости, - говорю я. - Но твоё предложение нелепо. Ты можешь представить, чтобы ты ушёл от Жабы? -Нет, но я-то и не особо жалуюсь. -Ну, хорошо. Даже если я решу уйти, кому я тут нужен? Куда мне идти? -Поговори с другими. Жабой, Календулой, Аквамарином. Он, вроде, вообще неплохой парень. -Календула - проститутка, а у Аквамарина одно отребье. Да и будет это всё выглядеть как побег. Нет, как предательство, как дезертирство. Паук не простит. Паук найдёт и убьёт меня. -Не думаю, что он может... -Он может! Мы оба замолкаем и не возвращаемся к этому разговору. Космосу меня не понять, не понять, в какой ловушке я живу. У него прекрасная, свободная жизнь, а я влачу своё существование в этом городе, потому что иного выхода нет. Но теперь моей отдушиной от всего этого становится музыка. Нет, музыка не становится частью меня, я и музыка сливаемся воедино. Музыка внутри меня начинает существовать не отдельно, я и есть музыка. Куда бы я ни шёл, что бы я ни делал, я теперь музыка. Я перестал рисовать (Художнику на радость). Я занимаюсь музыкой сам и с Космосом. Я занимаюсь исключительно в Доме Шлюхе, потому что у меня дома это чревато. Я просыпаюсь, чтобы играть, и засыпаю, чтобы скорее проснуться. Унылый город, тёмное Паучье Логово с его домами-свечками не так уж и плохи, если всё это разбавить парой нот. Я мечтаю о гитаре. Но есть в мире вещи, которые должны оставаться непозволительной роскошью, чтобы ты всегда мог знать своё место. Я начинаю доверять Космосу, всем его словам. Его радужность и позитивное настроение больше не раздражают меня, скорее, заряжают. Унывает ли он когда-нибудь? Не думаю. Он становится моим учителем. Со своим взглядом на жизнь, дилеммы и музыку. Я не скажу, что считаю его мудрым или что-то типа того. Он другой. И мне это в нём нравится. В один из дней он заявляет мне, что мы больше не будем заниматься в Доме Шлюхи. На мой резонный вопрос почему ответ звучит такой: -Нам теперь тут тесно. Пора менять локацию. Меня это расстраивает и напрягает. Пока я нахожусь в Доме Шлюхи, я нахожусь в безопасности. Остальные места могут быть обнаружены (случайно или нет) мухами и сданы Пауку. -Всё нормально, об этом месте не знает никто. И мы идём в лес. Прошло уже несколько лет с тех пор, как я впервые услышал у озера, как Космос играет на гитаре. Мне кажется, мы ходим какими-то кругами далеко от озера, петляем, и я совсем не понимаю, где мы. Если Космо решил меня убить сейчас, то... то в этом нет никакой логики. Впереди под осенними листьями виднеется небольшое бетонное возвышение, чуть ниже человеческого роста. Бункер, запертый. Из кармана жёлтого худи Космо достаёт ключ и улыбается. -Ты понимаешь, что ты сейчас выглядишь как маньяк? - спрашиваю я, совсем его не пугаясь. -А ты вечно выглядишь как вампир. Он отпирает замок и первый спускается вниз. Там холодно и, что странно, сухо. Пахнет пылью. Темно. Космо включается свет. Мы находимся в большой комнате со странными стенами. Тут много всего. И на всех предметах надеты чехлы. -Что это? -Это, Цеце, новый уровень, - и он расчехляет электрогитару. Чёрная, блестящая под искусственным светом с изображёнными красными и серебряными языками пламени. -Она твоя, - Космо протягивает её мне точно так же, как тогда в первый раз в лесу. -Я не могу, - и откуда только во мне эта глупая скромность? - Она твоя. -О, не беспокойся на мой счёт! Для себя я выбрал кое-что погабаритнее. Он обходит стойку с гитарой к чему-то действительно объёмному и снимает ткань. Блестящая барабанная установка. -Ты играешь на барабанах? -На чём я только не играю! - он вдруг становится серьёзным. - Я, Цеце, хочу писать музыку и песни. И ты бы мог мне помочь. -Я? Космо не перестаёт меня удивлять. Рядом с ним я чувствую себя маленьким, в хорошем смысле, словно я ребёнок перед которым открыт весь мир, а я просто этого не замечаю, а он замечает, он видит и ведёт меня в него. -Ну, я что-то других тут не вижу. -Это как-то... Я не знаю. Я не так уж и хорошо играю, чтобы... Меня останавливает всё новое. Наверное, потому что я привык ко всему старому. А может потому, что я привык, что ничего нельзя менять, потому что это не понравится Пауку. -Да ты классно играешь! Убирай свою дурацкую неуверенность. Кому, вообще, она сдалась? -Но нужны же какие-то идеи для музыки. -Для начала возьмём мои. А там и ты подтянешься. -Не уверен. Он смотрит на меня с доброжелательной снисходительностью: -Иногда я думаю, что ты безнадёжен. Сидишь в своём коконе и голову боишься высунуть. А потом я вспоминаю, как ты работаешь с музыкой, и думаю: кто ж загнал тебя в эти надуманные воздушные рамки, что ты так боишься их пересечь? -Они не надуманные, - раздражаюсь я. Космо, кажется, способен понять всё, кроме того как живёт муха. - Но мы можем попробовать. Бункер становится нашим новым прибежищем. Нашим местом. Я даже научился распознавать к нему дорогу. Космо, оказывается, играет на всех инструментах, что в бункере. И я не понимаю, зачем он говорит, что у меня хорошо получается, про мой талант, который, скорее, похож на потуги ребёнка, а не про свой сформированный. Космо учит меня музыкально импровизировать, чувствовать ритм и настроение его стихов. Он легко делится со мной своими стихами, и для меня это странно. Я ни с кем не делился своими картинами. Его стихи такие простые, но точные, и в них есть самое главное - глубина. Он умеет подбирать слово так, что оно стреляет прямо в цель. И не просто стреляет, а точно попадает туда. Насмотревшись на него, заразившись от него, я, конечно, тоже пробую писать, но это оказывается сложнее, чем кажется. Рифма иногда не приходит, и я вымучиваю её, подбирая иногда часами, а размер - это отдельное зло. В моей жизни появляется смысл. Я проще отношусь к ходкам, потому что они становятся для меня лишь способом добычи самородков. Но я всё ещё подчиняюсь Пауку и делаю вещи, о которых стыдно говорить. Догадывается ли Космо, что мне приходится делать? Спустя длительное время наших занятий Космо говорит мне: -В пятницу в доме Календулы будет вечеринка. -Я не хожу на вечеринки. Толпа людей меня совсем не привлекает. Я бывал там пару раз, когда они только начинались, когда я ещё мог назвать себя человеком, а не мухой. -Ты не дал мне договорить. Я хочу сыграть там нашу музыку. -О, это здорово! Наверное, это хорошо, если Космо покажет городу, что мы делаем. -Нет, ты не понял, - продолжает он. - Чтобы сыграть «нашу музыку», будет не достаточно одного меня. -Ты хочешь, чтобы я тоже сыграл? -Я не человек-орекстр. -Я не знаю, Космо... -Ну, же! Самое время показать себя городу. -В том-то и дело, что я не хочу, чтобы этот город меня видел. -Хватит ныть о том, что ты недостаточно талантливый и что у тебя ничего не получается. Всё у тебя получается, я же вижу! -Дело не в этом. Там ведь будут люди, пойдут слухи, они дойдут до Паука, и он... -И он тебя убьёт? - перебивает Космо. -И он меня убьёт, - спокойно подтверждаю я. -Зачем тогда ты занимаешься музыкой, если тебя никогда никто не услышит? -Просто мне это нравится. -А представь, что это ещё и другим понравится. Представь, что это понравится Пауку. -Ему не понравится, Космо. -Хорошо, забыла про Паука, - он поднимает руки, показывая, что обезоружен. - Он не бог. Он такой же человек, как ты и я. -Он точно не такой, как ты, - подтверждаю я. Космо хмурит брови. -Космо, ты другой, ты талантливый, ты счастливый, ты из Жабьей икры, но ты почему-то общаешься со мной... -Потому что ты мой друг. У мух не бывает друзей. -Что? Смысл его слов так медленно пробирается в мой мозг. Я поднимаюсь наверх и закуриваю. Космо поднимается вслед, давая мне время, он иногда будто знает, что мне нужно и даёт это. Космо молчит. И я молчу. Молчание невыносимо. -У тебя много друзей? - спрашиваю я, бросая окурок под ноги. Получить его ответ страшно. -Нет, вообще-то. Друзей не бывает много. -Сколько? -Ты один. Я ему в первую секунду не верю. Но он никогда мне, вроде бы, не врал. -Почему я? Космо пожимает плечами: -А почему нет? -Я муха, - говорю я, морщась и смотря на него. -Ладно, - говорит он немного раздосадовано, - не хочешь, не будем играть, я не могу тебя же заставить, но, если это наша музыка, то я не могу её сыграть с кем-то ещё. Я рвано вздыхаю. -Сыграй, - мне хочется его подбодрить. Он ведь рассчитывал на меня. - Сыграй с кем-нибудь, а я приду послушать. -Это будет не то. -Я понимаю, но я хочу это услышать со стороны. Мы немного молчим, смотря на холодный снег. Но холодно не от него. -Нужно рисковать, чтобы любить жизнь, - произносит он. - Я сыграю со своими, а ты приходи. Приходи, ладно? Мне бы хотелось сыграть с ним на одной сцене. У скольких людей есть хотя бы один друг? Я вот всегда был сам по себе, белая ворона, полагался только на себя. По-другому у Паука нельзя. А теперь у меня есть друг. Это как найти сокровищницу. Друг - это важнее всего, даже музыки. Если есть один друг, то вот ты уже и не одинок вовсе, и можно обсудить свою ношу с кем-то. И я вот счастлив, потому что не один, у меня есть друг. Мне казалось, что это музыка делала меня счастливым. Но счастливым делает меня Космо. Пять букв, за которыми скрывается счастье. Но как он может называть меня своим другом, если он не знает обо мне ничего? Разве знает он, что я спокойно избиваю людей, когда мне приказывают? Что я палач, который просто следует указам? Что у меня нет ничего святого, и мой главный моральный принцип - делай всё, чтобы не трогали тебя. Иногда это значит подставлять других. Но я тоже ничего не знаю о нём. Но я муха, а это уже говорит о многом. А он... Кажется, у него всё гладко, всё просто, всё радостно. Если бы было всё плохо, он бы так не улыбался и не шутил. Весь день пятницы я как на иголках, жду вечера. Не могу прийти слишком рано, но и боюсь опоздать, не услышать «нашу музыку». Меня так давно там не было, что боюсь, что моё появление вызовет много вопросов. Но моё появление никого не волнует, никто даже не обращает на это внимание, даже другие мухи. Космо уже на сцене. Я не знаю, замечает ли он меня в темноте. Но его жёлтую кофту не заметить невозможно. Я отхожу к столу с едой и напитками, чтобы мне никто не мешал слушать музыку. И они начинают играть. Двоякое чувство. Музыка нравится окружающим. Но никто не знает, что тот, кто её придумал, находится не только на сцене, а здесь, внизу. Нас любят. Меня любят. Они танцуют под неё, и мне от этого становится так пронзительно счастливо, что хочется плакать. Потому что я никогда не выйду на сцену, я никогда не сыграю ничего, я всегда буду в тени, потому что мне нельзя высовываться. Но меня любят, хоть и не знают об этом. Я снимаю очки, чтобы вытереть слёзы с глаз, оборачиваюсь назад и замираю. Среди толпы мой взгляд цепляется за неё. Она будто смотрит на меня. И меня парализует от страха. Я узнаю её взгляд. Я узнаю её глаза. Глаза, полные мольбы и страха. Воспламенившиеся волосы. Вкус крови на моих клыках. Запах подгорелых волос мух. Звёздное небо. Больная нога. Усталость. Она узнала меня? Я тут же собираюсь на выход. Нечем дышать, кружится голова. Меня нехило так начинает трясти. У выхода здания, кто-то ловит меня за руку. -Как тебе? - спрашивает Космо и меняется в лице. Я не нахожусь, что ответить. -Что случилось? -Я ухожу, - бросаю я. Я не могу смотреть ему в лицо. Мне страшно, что он разгадает мою боль. -Нет, погоди! - он снова хватает меня за руку. -Отвали! - я грубо отпихиваю его. Я не смотрю на него. Я вообще теперь ни на кого не смотрю. Мне кажется, что все они знают. Сбегаю вниз по ступеням, часто дышу. Я отхожу подальше от здания и трясущимися руками пытаюсь вынуть сигарету. Трясёт как от мороза. Руки не слушаются. -Цеце! - зовёт меня Космо. Пачка выпадает у меня из рук, я даже не оборачиваюсь, просто сбегаю. Как трус. Добравшись до дома, я просто падаю на колени, обессиливший, упираюсь лбом в шкаф и начинаю рыдать. Я всегда относился к этому как к плохому сну, который я быстро забыл. Потому что иначе жить мухой невозможно. Видел ли я её потом? Может быть. Но очки меня спасли не только от того, чтобы не видели меня, но и я, по сути, не видел других. Это был не сон. Я правда сделал это тогда... Город вокруг меня вертится как волчок, создавая вихрь, который не уносит меня, но из которого мне и не выбраться. Я ведь действительно на секунду поверил, что жизнь может быть другой, что я могу заниматься тем, что доставляет мне удовольствие. На секунду - как это теперь смешно осознавать! - я поверил, что я не муха, что я человек. Но я забыл - и как только я мог допустить эту слабину в себе? - что я был мухой до знакомства с Космосом, значит, мухой и останусь. Нельзя выкинуть прошлое, просто закрыв на него глаза. Город крутится вокруг меня, смеясь. Я беспомощен. Я жалок. Я... Я... Я не просыхаю у Шлюхи несколько дней. Принять правду - это как сжечь себя изнутри. Я не могу. Я не могу. Я монстр. Паук сделал из меня монстра. Паук... Я хохочу на всю комнату. Так ли это на самом деле? Во всём виноват Паук. Как легко сбросить всю вину на него. А может дело в том, что я и сам такой? Я как Паук. Я монстр. С каждого похмелья мне становится только хуже. Ураган стыда и страха окружает меня всё с большей силой. Отчего мне теперь так сложно принять, что я муха? Ведь мне так просто было не думать обо всём, что я делаю и как я делаю, спасая свою шкуру. Я не знаю, сколько это длится. Месяц, два, три... У Шлюхи я пью с собутыльниками - тенями. Тени, конечно, не пьют, они просто присутствуют, заставляя чувствовать себя лучше. А ещё я колюсь самородками и галлюцинирую. В видениях среди теней я вижу Море, Космо, Паука, себя. Иногда я вижу её. Её я боюсь больше всего. Нет, это не страх. Это осознание роковой ошибки, которую я не могу принять. Что мне делать? Молить о пощаде, просить о прощении на коленях? Я и без того убог. Ей не нужно моё раскаяние. Я ведь сломал её так, что починить невозможно. Я ведь изуродовал не просто тело, я изуродовал саму суть человека. Я вижу Море и касаюсь её лица. Пальцы проходят сквозь тень. Делал ли Паук с ней то, что делал с ней? Мне больно осознавать, что да. Но ведь это не моя вина. А если не делал. Чем она хуже нас? Тем, что лучше. Я хочу обнять Море. Впервые мне хочется женского тепла, такого понимающего, всеобъемлющего. Я хочу, чтобы она гладила меня по голове и прижимала к своей груди. Я обнимаю тень и проваливаюсь сквозь неё, и меня тошнит на ковёр. Паук сидит в углу, в кресле с довольной рожей. Его забавляет моё состояние. Я беспомощно в позе эмбриона лежу в противоположном от него углу. Я ненавижу его, но у меня нет ни физических, ни каких-либо других сил, чтобы что-то сделать ему, даже сказать. Я мычу от безнадёжности - он смеётся. Я блюю - он заливается ещё громче. Я рыдаю. Я жалок, я непомерно жалок. Это сон или это тень, я не знаю. Всё так спокойно и тихо. И боли нет. Он стоит в своей жёлтой кофте, улыбается и протягивает мне руку. Он единственный, кто может вытащить меня из этого дерьма. Я ползу к нему, как раненный боец, держась одной рукой за бок, словно меня подстрелили. Он ждёт с протянутой рукой. Он такой светлый, он такой близкий, он пришёл меня спасти. Я тяну к нему руку, падаю, снова тяну. Это так тяжело - коснуться его. И вот кончиком пальца я касаюсь его руки, и он растворяется. Я падаю и закрываю глаза. Я просыпаюсь дома на полу. Ни теней, ни бутылок. Я не помню, как тут оказался и как давно я тут. Дома срач. Окно в комнате распахнуто, и дует промозглый рассветный ветер. Я замёрз. Кто-то долбится в дверь. Я встаю, опираясь о диван, пошатываясь, и иду в коридор. Открываю дверь. Паук сверлит меня взглядом молча. Я беру с полки сигареты и закуриваю. Жду. -Какого хрена ты натворил? - он всматривается в моё помятое лицо. -Я даже не помню, как сюда добрался. Я мог натворить, что угодно. -Тебя ищут, - он делает паузу, ожидая моих объяснений, но я не могу их дать, у меня их попросту нет. - Жабья икра тебя ищет. Моё сердце сжимается. Космо ищет меня... -Не понимаю, о чём ты, - я затягиваюсь. Мне становится легче то ли от никотина, то ли от новостей. Я протягиваю пачку Пауку, предпринимая попытку его задобрить. Он не отказывается от халявной сигареты: -Ты поговоришь с этой жабьей икрой, и если я узнаю, что ты... я тебя прихлопну. Я киваю. Меня радует, что Космо ищет меня, но мне совсем не хочется с ним говорить. Иногда хочется просто молчать с человеком, иногда это нужнее. В такие моменты тебе не нужны слова, нужна просто поддержка, человек рядом - это и без слов понятно же. Паук отходит в сторону, и я вижу его. В неизменно жёлтом худи, но с серьёзным лицом. Интересно, сколько стоило ему найти меня? Мне хочется его обнять, чёрт возьми. Но Паук тут, рядом. -Кто это? - мой голос звучит глухо. Продолжаю курить. Космо стоит недолго, проходит мимо Паука в квартиру и закрывает дверь в квартиру. Это неслыханная наглость - закрыть дверь перед носом Паука! Но эта дерзость мне нравится. Я даже усмехаюсь, что он ни во что не ставит Паука. Я так и остаюсь стоять в коридоре. Он уверенно проходит ко мне в комнату, словно бывал у меня и раньше. Он бывал у меня и раньше? Садится на диван. Я тоже сажусь на другой край. Странно, мне казалось, что молчать с ним будет просто, но это невыносимо. -Я не буду спрашивать, что случилось, - он говорит обеспокоенно, но сдержано. - Если ты не хочешь делиться, пусть так. Но если тебе нужна моя помощь... то вот он я. Мы снова молчим. Я докуриваю сигарету. -Я не вернусь к музыке, - говорю я. Он смотрит на меня: -Хорошо, - он встаёт, так просто принимая моё решение, в котором я и сам до конца-то не уверен. Я не ожидал от него такого ответа. -Это всё? - спрашиваю я. Мне до безумия хочется, чтобы он сам как-то понял, в чём дело. -Ты ничего мне не говоришь. Я тут бессилен. -Как ты нашёл меня? -Через Паука. -Ты напрямую вышел на Паука? -Да. -И ты не испугался? -Нет. -Почему? -Потому что я нужен тебе. Или потому что Паук для меня ничего не значит. Или потому что я его не знаю. Выбирай, что нраивтся больше. -Космо, пожалуйста, уходи. Ты слишком высокого мнения обо мне. -А ты о себе слишком низкого. -Как ты не можешь понять? Я - муха, а муха - это отродье. Я хуже, чем ты можешь себе представить. Он немного молчит. -Я знаю, то есть я слышал, что делают мухи. Но я не верю просто словам. Наверное, что-то из этого правда, но правда часто обрастает... -Я изнасиловал девушку, - прерываю я его тихо, почти беззвучно. -Что? - я не понимаю, он не расслышал или не поверил. -Из-за меня изнасиловали девушку, - я говорю чуть громче, смотря в пол. Я не могу сказать ему это в лицо. Это сильнее меня. Я лишь бросаю на него мимолётный, скользящий взгляд. Я никогда не видел его лицо таким искажённым и серьёзным. -Мы были пьяны. Мы - это мухи и, конечно, Паук. У меня болела нога, и я тогда чертовски устал, чуть не умер на ходке. Я просто хотел, чтобы эта ночь кончилась. Я не знал, чем всё закончится. Она шла одна. Паук был зол. Она маленькая, беззащитная. У неё волосы горели от страха. И если бы не я... Он приказал, и я... Я не знал, что он на самом деле хочет. Я не знал... -Ты изнасиловал её? -Нет. Нет. Слушай, - я вскакиваю. - Моя слюна содержит яд. Она парализует человека, если попадает в кровь. Человек всё чувствует, всё понимает, но он обездвижен. Паук так использует меня, чтобы избивать других мух или для других пыток, чтобы никто не сопротивлялся. Паук приказал мне. Приказал, понимаешь? -Нет. -Меня бы избили. Он бы убил меня, если бы я не согласился. У меня не было выбора. Меня ведь не спрашивали, мне приказали, понимаешь? Космо подскакивает ко мне и больно толкает в плечо. Я падаю обратно на диван. Он хватает меня за белую, грязную майку, притягивая к себе и говоря мне прямо в лицо: -Из-за тебя изнасиловали девушку, а ты говоришь, что боялся, что тебя побьют? -Пожалуйста, не говори так! Я не насиловал её. Я не насиловал её. Он мог убить меня, правда мог. Я должен был это сделать, - слёзы бегут по моим щекам. -Да ты должен был впиться в горло этого грёбаного Паука и парализовать его! -Но потом бы, потом... -Да плевать, что было бы потом! Из-за тебя пострадал человек! - он не кричит, но он в ярости. -Я не насиловал её, я не насиловал. Космо отходит к окну. Молчит. Долго. -Знаешь, почему ты боишься Паука? - он не поворачивается ко мне. Я молчу. Я знаю, что сейчас он скажет правду, которую я не могу принять. И она раздавит меня, унесёт в пучину. -Паук трус. Мне хватило одного рукопожатия, чтобы это понять. Он только угрожает вам убить вас, но он никогда никого не убьёт, потому что он трус. Он только запугивает вас, потому что на самом деле он вас всех боится. А ты боишься его, потому что ты такой же как он. Ты трус, Цеце. -Что мне делать? - спрашиваю я тихо. -Я не знаю, что тебе делать, - отвечает он серьёзно. - Ты сломал человеку жизнь, потому что ты оказался трусом. -Космо... -Я не знаю, что тебе делать, - в его голосе дрожит отчаяние. Он уходит. Я остаюсь один. Меня подташнивает, мои руки и ноги ватные, а внутри меня пустота. Космо, конечно, прав. Я трус. Только трусы могут становиться мухами. Я прятался за стёклами очков, потому что я трус. И я молчал, потому что я трус. И я выполнял приказы, потому что я трус. Я трус. Паук заваливается в мою комнату и видит мой жалкий вид. Стоит надо мной, согнувшись: -Объясняйся! Я не могу смотреть на него. В нём я увижу отражение себя. -Я задолжал ему крупную сумму. Я всё вернул. Паук хватает меня за грудки и приподнимает с дивана. Он говорит мне прямо в лицо, брызжа слюной: -Если ты ещё раз... Я не даю ему договорить, вырываюсь и перебиваю: -Такого точно больше не повторится. Я смотрю в его лицо и впервые вижу не страшное и грозное лицо Паука, а лицо испуганной мелкой мухи. Он такой же, как и мы все. Он не сильнее, не страшнее нас. Он точно такой же. Ему не нравится мой ответ. Паук не привык к противостоянию, даже если ты противостоишь от усталости, как тогда, в ночь, которая сломала сразу несколько жизней. Он ведь сам всё довёл до конца. Паук замахивается, но не ударяет. Космо абсолютно прав. Паук тот ещё трус. Я в ловушке. Я своими руками посадил себя сюда, надеясь, что это станет моей крепостью. Я сам пришёл сюда. Я сам это сделал с собой. Что теперь думает обо мне Космо? Мог бы он понять меня? Возможно ли понять такое? Не знаю. Но он должен был кричать на меня, бить меня, выбивать всю дурь. А может... Именно его поведение так отрезвляет меня. Я не заслуживаю отрезвления. Чего я ждал? Что он успокоит меня и скажет, что всё в порядке? Он сказал всё, как есть. Он показал мне самого себя. Он не побоялся этого сделать. А я столько лет бежал от себя. Я хочу найти его. Нет, мы не решим с ним это. Это уже не исправить. Я должен извиниться перед ним. И перед ней. И перед ней? Ей это не поможет. Мне плевать на мою и без того ничтожно сложившуюся репутацию. Даже если она всем расскажет. Я всего лишь насекомое, танцующее на паутине в попытках не быть сожранным. Мои лапки приклеены к паутине - дёрни их, и я станцую твист. Но Космо не вылечит меня, как бы я в этом не нуждался. Это парадоксально, но яд и лекарство находится в нас самих и зачастую это одно и то же. На мне висит груз ответственности и вины. И я хочу носить его, чтобы помнить, каким не стоит быть. Мне требуется несколько дней, чтобы успокоиться и собраться с духом. Все эти дни я тупо не выхожу из дома и доедаю остатки из холодильника. Пытаюсь привести себя в порядок, но лицо выдаёт шрамы на сердце. И вот я выхожу на залитую солнцем улицу и закуриваю первую сигарету, первую с тех пор, как Космо явился в мой дом. Я чувствую боль, следовательно, я существую. Я иду туда же, где нашёл Космо в прошлый раз. Жаба и его икра собирают вещи в походные рюкзаки. Странно, что они собираются на ходку в утренние часы. Космо среди них нет. -Тут муха, - вполголоса заявляет девушка с короткой стрижкой. Огромная туша Жабы выпрямляется: -Чего припёрся? -Я пришёл поговорить с Космо. -С луны свалился? Проваливай! - Жаба возвращается к своему рюкзаку. -Я не уйду, пока не поговорю с ним. -Отлично! Я бы тоже хотел с ним обсудить пару моментов. Так что вставай в очередь, сопляк. Худой и маленький парнишка в красной куртке подходит ко мне и спокойно говорит: -Правда не до тебя. Иди-ка ты отсюда. Я ухожу. В нашем бункере его нет. Инструменты на месте. Делаю пару бессмысленных кругов у Дома Шлюхи. Видимо, он слишком зол, чтобы я попался ему на глаза. Жаль, что я не могу спросить о нём у Шлюхи. Иду в кафе. В свой дальний угол. Почему-то есть ощущение, что Космо заявится сюда, я услышу его голос, увижу его улыбающееся лицо... Конечно, мы не поговорим здесь, но... В кафе вваливается Ящер. Его дикие мечущиеся глаза сразу выдают его обеспокоенность. Его так и прёт рассказать. Он падает рядом со мной и заговорщически произносит: -Короче, капец полный. Тут походу жопа. Я бросаю на него ленивый взгляд, его аж трясёт: -Бывало иначе? Мне не хочется, чтобы он сидел рядом. -Короче... Ящер не успевает ничего сказать, его перебивает хлопнувшая дверь кафе. На пороге тонкая, как прут, испачкавшаяся и злая девушка. Та самая, которой я когда-то дал свою куртку. Она падает на стул за стойкой и делает заказ, только после этого оглядывается на нас: -Чего уставился? Я отвожу взгляд. -Знакомы? - спрашивает меня Ящер. -Без понятия, кто это, - и я почти не вру. Через несколько минут в кафе входит Паук и остальные мухи. Все, кроме Суфле. Но я не сразу замечаю её отсутствие. Паук размещается прямо напротив меня, остальные - вокруг стола. -В городе пропало четверо и один мёртв, - объявляет Паук. - На мёртвого плевать, это парень из Детского Дома. Двое старших и двое наших. Я обегаю всех взглядом. Напряжённость лиц и непонимание. -Кто пропал? - спрашиваю я. -Не твоё собачье дело. -Суфле? Её здесь нет. И Паук зол, так что... -Ты совсем придурок? - взрывается Муха и приподнимается, чтобы надрать мне зад, но Мотылёк усаживает его обратно. -Суфле больше не с нами, идиот, - говорит Паук буднично. - Из стариков: Кукольник этот и Актёр. Их имена мне ничего не дают. Паук продолжает: -А из наших: Аквамарин и один из Жабьих. Сердце замирает. -Кто? - спрашиваю я, готовясь услышать ответ. -Да плевать кто! - вскрикивает Ящер. - Тут хрень неведомая творится! -Кто из Жабьих пропал? - я смотрю в стол и чеканю слова. -Да насрать мне, кто пропал, - взрывается Паук. - Если хоть кто-то из вас причастен к этому, я вам башку размозжу. Собственноручно. Я поднимаю взгляд на Паука: -Кто ещё пропал? -Да не помню я, как его зовут. Планета, Космос, Сатурн, Уран... А что? Ты что-то знаешь? Я молчу. Потому что внутри меня что-то взорвалось и оглушило. -Что значит «пропали»? - спрашивает Море. Дальше я уже ничего не слышу и не понимаю. Я не помню, как все расходятся и как я остаюсь один из мух. Она садится напротив меня и сразу говорит, не давая мне опомниться: -У меня к тебе предложение. Худая, бледная. Мне почему-то неприятно смотреть в её глаза. -Отвали, - бурчу я. Сейчас мне не до разговоров. Космо пропал, связано ли это с тем, что я натворил? Может, он решил побыть один? Не каждый день узнаёшь, что твой друг последняя мразь. -Я хочу найти тех, кто пропал. Я усмехаюсь. Глупая затея. И бесполезная. Тот, кто хочет скрыться, найдёт убежище. Куда делись остальные, мне плевать. Не думаю, что это всё связано. И в добрый исход её дурацкой затеи я не верю. -И как же? -Пока не знаю, - честно отвечает она. -Славно, - я продолжаю смотреть в стол. А ведь на секунду мне и правда поверилось, что она сможет найти, где прячется Космо и мы с ним поговорим. -Я сделаю всё возможное и невозможное. Я войду в каждый грёбаный дом, я... -За горизонт пойдёшь? - саркастично спрашиваю я. -Если надо, пойду, - тут же отвечает она. Отвечает решительно, не безрассудно. Мне хочется поднять на неё взгляд, но я будто виноват перед ней, и будто я это знаю, а она ещё нет, поэтому я не могу смотреть ей в глаза, всё внутри меня сопротивляется, чтобы просто посмотреть в её лицо. -Я тебе не помощник. Это будет странно, если мы вдруг объединимся. И потом, Пауку это не понравится. И будут вопросы. Меня начнут подозревать, потом обвинять, потом... -Спонсируй меня, - спокойно говорит она. -Что? - я почти поднимаю на неё взгляд. -Плати мне, а я буду искать того, кто тебе нужен. Я смеюсь, негромко, может, даже не совсем естественно. Я понадеялся на альтруизм, но забыл, что это миф. Смех мой короткий, в конце его выдаю: -И зачем тебе это? Нет, она не собирается мне помочь, она просто хочет подзаработать. Я лишь на секунду осуждаю её выбор: в городе какая-то «жопа», как выражается Ящер, а стервятник вот он - тут же садится передо мной. Это всё, что нужно знать про город. -Личная выгода. Она отвечает лаконично и просто. Мне это нравится, но ответы её мне не импонируют. Что бы она ни сказала дальше, это всё не имеет смысла. И потом, с чего она взяла, что мне кто-то нужен. Если Космо прячется, значит, ему так нужно, выйдет потом. Что-то внутри меня говорит, что не выйдет. -С чего ты взяла, что мне кто-то нужен? Мне теперь тоже хочется побыть одному. Без Паука, мух, без неё. В окружении своих стен, которые будут давить. Весь город теперь будет давить на меня своими домами. -Тебе нужен Космос. Меня передёргивает. Как она узнала? Она следила за мной? Как давно? С тех самых пор, как я отобрал у неё свою же куртку? Или это Космо подослал её? -Херня. -Послушай парень, тебе нужен Космос. И я хочу попробовать его найти. -Какая благородность! -Да пошёл ты! Она встаёт и направляется к выходу. Что я делаю? Не знаю. Мне вдруг хочется броситься к ней, чтобы она спасла меня, будто она знает, каково это - тонуть. -Сколько? - выкрикиваю я ей в след дрожащим голосом. Она тут же останавливается и разворачивается: -Дневной минимум. -Много. И зачем я торгуюсь? -Он того не стоит? Это задевает меня. -Согласен. Как тебя найти? -Меня не надо искать. Я сама приду. -Как тебя зовут? Она долго смотрит на меня, и я тоже смотрю на неё. У нас будто больше общего, чем мне кажется. Она не пугает меня теперь. -Мрак, - отвечает она и уходит. У меня нет причин доверять ей, если думать объективно. Впрочем, как и не доверять. Какая-то часть меня хочет знать, что она такое. А другая часть говорит мне, что правда о ней мне не понравится. И лучше этого не знать. Бывает смотришь на какой-то предмет: предмет как предмет, ничего особенного, а внутри всё сжимается, словно что-то всё-таки с ним не так. И видимых причин этому нет. Так и с ней. Видимых причин нет. Почему она ищет его? Других? Это уже не важно, какая у неё там «личная» выгода. Я знаю только, что сам я не могу отправиться на поиски Космо. Это вызовет подозрения у Жабы, у Паука. Да вообще у всех. Но что мне эти подозрения? Мысль обрывается, как лопнувшая струна гитары. Если единственное, что я сейчас могу сделать для Космо, - это не вызывать подозрений, то пусть так. Это тяжело. Ничего не делать тяжело. Меня гложет вина, обсасывает каждую косточку во мне, ведь, если я виноват в том, что он ушёл, то как мне потом с ним объясняться, как потом ему объяснятся с Жабой? Ещё один слой вины наваливает на меня. Я могу лишь положиться на человека, которого едва знаю. И это, пожалуй, сейчас единственная возможность что-либо сделать с моей стороны. Всё возвращается к началу. Может быть, потому, что совершив ошибку в начале ты неизменно тащишь её за собой, даже в себе, и чем дольше я иду-живу, тем больше она становится, разрастается во мне, смешивается с моей кровью, внедряется в мой мозг, тем сильнее ощущение, что именно это в итоге меня и убьёт. И нет ничего, что способно меня спасти. Ведь ошибка уже была допущена, а вернуться назад возможности нет. И вот я возвращаюсь к жизни прежнего я. Я хожу на ходки, делаю свою грязную работу, когда косячат мухи, ношу очки. Но ходки теперь обретают для меня иной смысл. Я добываю самородки не для себя, не для Паука, а для Мрак, чтобы она могла найти Космо. Моя жизнь снова теряет цвет. Словно я был лишён красок всю жизнь и на короткий миг мне показали, что мир цветнее, чем чёрно-белая картинка, а потом мне снова вернули моё зрение, и теперь я помню, какой мир, но не могу его увидеть таким. Музыка не доставляет мне больше удовольствия. Наоборот, она рождает во мне чувство тревоги каждый раз, когда я пытаюсь играть на гитаре. Я немного рисую, но уже без энтузиазма. Стены городских домов так и остаются не тронуты моей мыслью. Когда я общался с Космосом, мне показалось, что город строится вокруг меня. Весь город вертится вокруг меня одного, и я теперь его ядро. Но Космос пропал, и я чувствую, что я никогда не был ядром, я, отброшенный куда-то на периферию событий и жизни, пытаюсь снова почувствовать значимость, которую мог дать мне только он. Странно осознавать, что даже в своей жизни я не являюсь центром. Космос сказал бы, что я запариваюсь. Я стремительно теряю всякую надежду выбраться из тьмы. А тьма сгущается. Это длится долго. До тех пор, пока Мрак в очередную из наших тайный встреч не сообщает мне, что прекращает поиски. Они уже давно перестали быть для меня надеждой. Я понял, что дело опаснее и серьёзнее, чем мне это показалось в начале, и, возможно, даже не связано со мной или связано, но косвенно. Чем дольше Мрак искала, тем слабее становилась надежда, и теперь её не осталось совсем. Это как ухаживать за неизлечимо больным. Сначала ты веришь, что шанс есть и делаешь всё возможное для выздоровления. Потом наступает кризис, и ты впадаешь в отчаяние. Надежда рассеивается утренним туманом после сна. И ты начинаешь ухаживать за больным не потому, что веришь, что можно помочь, а потому что привык. А результата нет. Результатов поиска нет. Я ничего не отвечаю ей, просто ухожу. Это даже не шокирует, не задевает меня. Я принимаю это стойко, как должное. Как правду. Я даже не грублю ей, не злюсь ни на неё, ни на себя, ни на Космо. Я полон тоски и апатии. Дома я курю сигарету за сигаретой. Помогает ли мне это расслабиться после разговора с Мрак? Нет. Это просто привычка. Привычка делать вид, что помогает. Мои мысли прерывает стук в дверь. Нутром ощущаю, что это Мрак. Как она меня выследила, не имеет смысла. Но если она пришла в Паучье Логово, значит, что-то есть. Кладу сигарету на жестяную крышку на подоконнике и иду в коридор. От окна веет прохладой, ночи стоят ясные и звёздные. Щелчок, и я открываю дверь. Меня словно ударяют топором по спине. Открыв дверь, я тут же её захлопываю. Этого не может быть. Это страшный сон. Я стою в тишине секунд пятнадцать, а потом стук раздаётся снова, заставляя меня поверить, что это реальность. Я медленно и неохотно с учащённым биением сердца открываю дверь. В персиковой кофте с накинутым на голову капюшоном в тёмно-синих джинсах. Стоит, словно ничего и не было, и решительно смотрит на меня. Во взгляде читается и ненависть, и страх. Я больше не узнаю эти глаза. Мы стоим молча друг напротив друга очень долго, пожалуй, вечность. Вечность, потому что это делит всё на до и после. Сердце стучит бешено. -Прости, - вырывается из меня. -Мне нужно кое-что, что есть у тебя. -Что? - это не то, что я ожидал услышать. Мнётся, а потом, совладав с собой, говорит: -Мне нужна твоя слюна. -Я виноват, - мне хочется зарыдать. Мне хочется упасть на колени и отдать голову ей на отсечение. -Заткнись! Просто скажи: дашь ты слюну или нет. -Я не понимаю. На секунду мне кажется, что она пришла отомстить. Теперь я не знаю, куда деться. Она может спалить мой дом. И меня вместе с ним. А я даже не буду сопротивляться. Она разворачивается и спускается по лестнице. Я срываюсь и бегу за ней, почти кричу ей вслед: -Зачем тебе моя слюна? -Тебя это не касается, - останавливается она. - Но ты мне должен, потому что ты поломал мне жизнь. В ней говорит какая-то непоколебимая сила. Стержень, которого не было тогда, столько лет назад. -Моя слюна не вернёт твою прежнюю жизнь. -Я знаю. -Но я дам её, потому что это единственное, что я могу для тебя сделать. Мой шаг на встречу мною же покалеченной душе жалок и убог. Будто я пытаюсь от неё откупиться, от этой вины, от воспоминаний. Но их никуда деть. Чувства и воспоминания - вот и всё, что остаётся с нами и после нас. Она поднимается на пару ступенек: -Я не буду тебя благодарить. Я и не жду этого. Я понимающе киваю. Мы поднимаемся в мою квартиру молча. И теперь я чувствую себя загнанным в угол. Это мой дом, моя квартира, Паучье Логово. Но будто я теперь в её власти, и я буду делать всё, что она мне скажет. Потому что за ней правда. За ней сила. Я беру стакан и сплёвываю несколько раз. Потом передаю ей. -Как она работает? Мне не хочется ей объяснять, потому что никому не нужна моя слюна для хороших дел. Но она просит, и я не могу отказать. -При попадании в кровь человека она вызывает паралитический эффект. Тело быстро цепенеет, ты всё осознаёшь и... -...всё чувствуешь, - обрывает она меня поспешно.- Я помню. Поняла. Она разворачивается, чтобы уйти. -Я не хотел! Она долго смотрит на меня. Я не насиловал её. Я просто парализовал и без того слабое тело. Я просто отошёл в сторону и закрыл глаза. Я просто ждал, когда это всё кончится. Наверное, она тогда тоже просто ждала, когда это всё кончится. -Это уже не имеет никакого значения, - произносит она и уходит. Я подхожу к окну и вдыхаю воздух. Мне как будто легче, хотя я только что пережил и ещё не отошёл от потрясения. Я вижу, как она выходит из здания и идёт в темноте. Меня охватывает беспокойство за неё. Что же случилось, раз она решила прийти в Паучье Логово, прямо ко мне, к своему палачу? Я всегда считал себя просто палачом. Я выполнял грязную работу, потому что это была моя обязанность, мой долг перед Пауком. Но что дал мне Паук? Дом, возможность находить самородки. А может он дал разрушение меня самого? Палач не может не рубить головы, не может не включать электрический стул. Но палач прежде всего человек, а значит ничто человеческое ему не чуждо. И мне тоже. Когда тот, кого я убил (а деление жизни на до и после - это всегда убийство, ибо умирает в человеке один человек и появляется другой), пришёл ко мне просить помощи, я понял, что я человек, а не палач. И я мог сложить топор смерти и не включать электричество. Я спускаюсь и иду в подворотню, в которую завернула она. Я иду по её следам. Тихо, неслышно, чтобы она даже не обернулась. Меня не интересует, что она будет делать с моей слюной, я хочу знать, что с ней. Она выводит меня к обычной девятиэтажке. Она залезает внутрь через окно. Я стою поодаль в темноте, так что фонарь не освещает меня. Я просто слежу за ней. Она живёт обычной жизнью. По-моему, это самое сложное - вести обычную жизнь, когда внутри у тебя всё переломано и перемолото. Свет она не включает. Но я чувствую нутром, что спать она не будет. Вот и свет. Он становится ярче и мощнее до тех пор, пока я не понимаю, что это пожар. Вся комната горит. Я бросаюсь к окну, и меня обдаёт жаром. Я не слышу криков о помощи. И меня это пугает. В моём мозгу вдруг всё складывается. Слюна, девушка с горящими волосами, пожар. Я пытаюсь взобраться через подоконник в комнату, но жар мешает мне это сделать, оперевшись на руки, тут же обжигаюсь. Тут меня кто-то отпихивает в сторону и ловко попадает внутрь. В темноте я не разбираю, кто это. Но, судя по толчку, это здоровый такой парень. Он появляется в окне почти сразу же, на руках держа девушку. Волосы её, как я и предполагал, горят, а одежда, где-то уже выжженная, где-то приросла огнём к коже. В пылающем свете лицо парня не разобрать, он будто отсвечивает, не видно ни его рук, ни ног. Кажется, на нём даже нет футболки. Этакий прозрачный фантом. Он молча передаёт мне девушку через окно и, пока я укладываю её на землю подальше, выбирается сам. Она дышит, она жива, но кожа её поражена огнём очень сильно. Парень смотрит на меня. Я смотрю на него. Он просто берёт её и молча уносит куда-то в темноту. Дом продолжает гореть. Дома в Паучьем Логове всегда напоминали мне огромные чёрные свечки. А свечи созданы, чтобы гореть. Эта мысль проскальзывает в мой мозг червяком, пока я смотрю на неутихающий пожар незнакомого мне здания. Так странно. Она пришла за моей слюной, а мне теперь нужен её огонь. Но огонь раздобыть несложно. Сложно найти нужный дом. Паук живёт нигде и везде сразу - это всё, что я знаю. Он меняет дома и, конечно, не удосуживается объяснить нам, почему. Но теперь я знаю. Я убеждён, что он прячется от нас. Он боится нас. Поэтому-то он и не даёт нам знать своё жилище. Дом - это крепость, по крайней мере, так предполагается. Но никто из мух наверняка никогда до конца не ощущал себя в крепости, будучи в своём доме. Но Паук поступил хитрее. Если никто не знает, где ты живёшь, никто придёт надрать тебе задницу. А каждому есть за то надрать ему задницу. Это становится моей идеей фикс. Я хочу найти каждый дом, в котором он прячет свою тушку от измученных им же, измождённых мух. Следить в открытую я не могу. Это вызовет подозрения. Паук перемещается в ночи, потому что боится, что его кто-то увидит. Но я теперь не боюсь смотреть. Я слежу за ним, следую по его пятам. Дом первый. Весенней ночью, когда днём лето уже даёт о себе знать, а ночь не даёт забыть о том, что всему своё время, я иду в тишине за высокой фигурой Паука. Он заходит в здание через чёрный ход. Я выжидаю какое-то время, стоя прямо у двери. Обхожу здание вокруг, ожидая, что где-то загорится свет. Но Паук умён, свет не включается. Я бы мог посветить фонарём в окна, забраться внутрь и попробовать пробраться в каждую дверь. Но мне это не нужно. Я жду утра. Благо теперь они наступают быстрее. Если Паук выйдет из этого же здания, то, может быть, я попал правильно. Я сижу во дворе дома. Вокруг темнота, фонари тут не работают. Хочется закурить, и я по привычке тянусь к карману, но сам же и останавливаю себя. Нельзя. Если его окна выходят во двор, он может заметить эту крошечную светящуюся точку. Впрочем, сказать потом, что я просто гулял тут, мне не составит никакого труда. Но я хочу быть вне подозрения. Сидеть всю ночь холодно. Я несколько десятков раз обхожу здание. Когда мои кости совсем промерзают, я решаю рискнуть и захожу внутрь. Аккуратно закрываю за собой железную дверь, чтобы было не слышно. Но мне кажется, что слышно очень хорошо. Если Паук не спит, он услышит. Или если спит чутко. Если он так боится, то спит, наверное, чутко. Я стою в темноте и тишине неподвижно несколько минут. Темнота и тишина разъедают меня, заставляя сердце стучать быстро. Когда я так близко к цели, я, может быть, должен начать сомневаться. Но сомнений больше нет. Я приму любой исход. Пусть он даже меня убьёт. Внутри я знаю, что он меня не убьёт. Я тихо поднимаюсь по ступеням. Иногда я осторожно подхожу к той или иной двери квартиры, прикладываюсь ухом к двери и пытаюсь уловить дыхание. Конечно, это невозможно. Мне хочется повернуть каждую ручку каждой двери, но я не могу так рисковать. Если Паук узнает, всё пойдёт насмарку. Впервые, пожалуй, в своей жизни я пытаюсь быть максимально сосредоточенным и внимательным. Не уверен, что это принесёт мне спокойствие, но что-то да принесёт. Я поднимаюсь всё выше и выше, пока не упираюсь в чердак. Что ж, по крайней мере, я могу поспать тут. На чердаке пыльно и пусто. Окна закрыты, так что даже теплее, чем на улице. Я ложусь в уголок поближе к двери пытаюсь уснуть. Спать хочется, но глаза, хоть и тяжёлые, никак не сомкнутся. Под утро, когда дремота одолевает меня, меня будет звук закрывающейся двери. Будто прямо подо мной. Это и правда прямо подо мной. Я встаю и подхожу к чердачной двери. Слышу, как поворачивается ключ внизу, как стучат его берцы по полу. Они удаляются всё ниже и ниже, уходя в самую Преисподнюю. Я подхожу к окну, прячусь за стеной. Дверь чёрного хода открывается и закрывается. Я чуть выглядываю и вижу знакомый удаляющийся чёрный кожаный плащ. Теперь я знаю точно. Адреналин ударяет мне в голову. То, что я буду делать дальше, я не делал никогда. И мне хочется радоваться этому. Потому что это приносит мне удовольствие. Может быть, Космо был прав больше, чем я думал. Может быть, я такой же как Паук и разрушение приносит мне удовольствие. Что ж. Если это так, то самое время показать Пауку, что он здесь не один такой. Пол чердака выложен из досок. И пара коробок, которых я не заметил в ночи, стоят по углам. Одна из коробок пустая, другая набита каким-то тряпьём, похожим на постельное бельё. А у меня в кармане зажигалка. Я, шаря в коробке, достаю ткань и разрываю её руками на лоскуты. Я хочу, чтобы горело всё. Лоскуты раскладываю по всему периметру комнаты, а потом ещё вдоль и поперёк, создавая сетку. Проверяю, насколько хорошо заперты окна. Пара капель бензина, которого я купил накануне якобы для зажигалки, вот и всё. Открываю дверь чердака. Зажигалка загорается с первой попытки. Я нагибаюсь над лоскутом с бензином и поджигаю. Конечно, эпичнее было бы бросить зажигалку на чердак. Но я не хочу оставлять следов. Как только ткань загорается, я быстро спускаюсь. Когда я выхожу, я оборачиваюсь и вижу дым. Сгорит ли дом? Вряд ли. Но мне это и не нужно. Хотел бы я, чтобы Паук был сейчас внутри и горел вместе с досками? Может быть, но это не главное. Главное - это, чтобы он почувствовал страх, неуверенность и беззащитность своей жизни, чтобы он понял, что над ним повисла угроза, ноги которой растут непонятно откуда. Я хочу, чтобы он чувствовал себя так же, как им мухи. Когда нет идей, что делать, а чувство страха только усиливается. Самое забавное - наблюдать за Пауком потом. Конечно, пожар не остаётся не замеченным, но Паук не может показать в полной мере свою озабоченность. Ведь это всё может быть простым совпадением. И никто не знает, что именно этот дом - дом, в котором он ночевал накануне. А проводка, бывает, нуждается в ремонте. Дом второй. Я думал, после первого мною учинённого пожара, что Паук усилит свою бдительность, но по факту (может, он так и поступает, я просто этого не замечаю) его осторожность остаётся на том же месте. Возможно, он убеждает себя, что это правда случайность. На собрании мух мы вскользь обсуждаем этот пожар, всё-таки горело здание в Паучьем Логове, а если что-то выпадает из-под контроля Паука, то это всегда чревато последствиями. Но не в этом случае. И если бы я не был тем, кто устроил пожар, я бы, вероятно, удивился, отчего Паук так беззаботно (а в его случае такая халатность - это беззаботность) относится к пожару. Но я-то знаю. Он трусит. Он трусит показать нам свою озабоченность, ведь поджигатель может быть среди нас. Конечно, мы все приходим к мнению, что это проводка, и, кажется, нам даже удаётся в этом убедить Паука. Найти следующий дом требует времени. Я шагаю по минному полю и почти ступаю на одну, когда утром вижу, как Паук выходит из здания. Он замечает меня, останавливается на секунду и громким голосом спрашивает: -Чё надо? -Ничего. Иду в кафе. А я и правда иду в кафе на завтрак. Но дом уже помечен моим взглядом. Я уже выделил его от остальных. Проблема в том, что, если это очередной дом Паука, то я не могу его сейчас спалить. Паук видел меня. А мне нужны все его дома. Поэтому я оставляю этот дом в своей ментальной карте, на будущее. Возможно, что эта короткая, обычная при других обстоятельствах встреча не вызвала бы у него никаких подозрений. Но я теперь замечаю, как он оборачивается, когда мы с мухами идём, как он вдруг задумывается, сидя за столом, уставившись на солонку или перечницу, как он большее гонят нас на ходках. Да, он начинает чувствовать опасность. Дом третий. Его я нахожу спустя длительное время. В какой-то момент моих упорных, но осторожных поисков и выслеживаний я уже начинаю терять всякую надежду, а вместе с ней и смысл моих действий. Паук хитёр, но город хитрее. Город подкидывает мне возможность поступить так, как того требует моё сердце. Слякотная осень. Паук на радостях от качественной ходки опять собирает нас пить. В этот раз скромно. Мы не тащимся к озеру или куда-либо ещё. Просто сидим под фонарём на лавочке. Когда начинает накрапывать дождь, Паук, стоявший всё это время у фонаря, подпиравший его столб спиной, решает не мокнуть, хоть дождь и несильный, и отправляется домой. Конечно, во мне тут же появляется желание броситься за ним в след. В моём случае, броситься - медленно двинуться в его сторону. Но на деле, в окружении других мух, я остаюсь сидеть на лавочке, докуривая сигарету и допиваю бутылку пива. Я замечаю, как под фонарём остаётся след. Большой, резной след от берцев Паука. Я смотрю на него, запоминая. Если дождь не размоет дороги, у меня есть шанс. Как только Ящер встаёт под фонарь, своей ногой портя след, я отворачиваюсь. Вернувшись домой, начинаю подготовку. Я подумал об этом, ещё когда нашёл второй дом. Нужно что-то мощнее, чем просто зажигалка и куски ткани. Дома я нахожу пустую стеклянную бутылку с пробкой и разрываю свою майку на куски. А теперь мне нужно раздобыть два ингредиента, которых у меня нет, не вызывая подозрений. И если я хочу не вызывать подозрений, то мне нужно отправиться к Шлюхе. Шлюха выслушивает меня и сообщает, что нужных мне материалов нет. Но Шлюха не остаётся в стороне, когда нужна помощь, и отправляет меня к Художнику, говоря, что у него-то можно раздобыть. Можно. У Художника. Мне всегда казалось, что Художник - почти что бомж нашего города. Ходит, что-то собирает, бухтит, от него воняет домами и старьём. Но у него есть свой дом, так что найти его не сложно. Сложно уговорить. В прочем, какая моя сложность? Укуси я его один раз, а дальше у меня будет время найти то, что нужно. Я стучу в его дверь несколько минут безответно. Если его нет дома, то можно попытаться пробраться внутрь. Стучу костяшками замёрших пальцев в окно. В окне появляется голова старика, хмурая и недовольная. Он что-то говорит мне, но за двойным стеклом не слышно. Между стёкол спят мухи. Я указываю головой на дверь и сам подхожу к ней. Но дверь не открывается, тогда я стучу снова. И опять безрезультатно. То, что он не хочет меня принимать, очевидно. Но что делать? Я снова стучу в окно. В окне опять появляется его шевелящая губами голова. Я говорю, что не уйду. Он меня посылает. Отхожу к двери. Что ж, подождём... Минут через десять дверь открывается, и теперь та же самая голова просовывается в щель, осматриваясь. Замечая меня, голова недовольно цокает, и дверь открывается шире. -Пошёл ты... Я его перебиваю: -Мне нужен бензин и машинное масло. -А сплясать тут тебе не нужно? Он одет не по погоде. В рваной матроске с дырой под мышкой, откуда виднеются его седые волосы, без старого пальто и без привычной мне его шапки. Дома у него явно теплее, и стоять тут вечность он не собирается. На его вопрос мне хочется ответить «можешь и сплясать», но я знаю, что это только оттолкнёт его от меня, а мы и без того не в лучших отношениях. -Бензин и машинное масло, - повторяю я. -Я тебе, что, сервисный центр? Пошёл ты на... - он не договаривает, сощуривает глаза и спрашивает: - А с чего ты взял, что у меня есть? -От Шлюхи. -От Шлюхи, - тихо повторяет он, усмехнувшись. - У меня есть, - он улыбается, обнажая свои жёлтые зубы, - но я тебе не дам. Он смотрит на меня, ожидая получить мою реакцию. -Ты же знаешь, я могу укусить тебя и тогда сам возьму, что нужно. Делать мне этого совсем не хочется. Кожа старика дряблая, неприятная и ощущать её на вкус у меня нет никакого желания. -Обворуешь старика? -Я творил дела и похуже. -Нашёл, чем гордиться, - он мнётся немного. - Ну, чё ждёшь? Кусай! Он знает, что я не укушу и смеётся. -Клыки пообтёрлися или чё? Дальше разговаривать бессмысленно. -Понятно, - заключаю я, готовясь уходить. -Давай так: если одна штука сработает... -Ты дашь мне бензин и масло? -Или. Я задумываюсь буквально на долю секунду. -Чё думаешь, других условий нет. -Хорошо, давай, - я делаю шаг на него, чтобы пройти в дом, но он отталкивает меня своей сильной рукой: -Я тебя в гости не приглашал, жди тут. Она захлопывает дверь, но я не слышу поворачивающегося ключа. Через минуту он появляется на пороге с тряпочкой в руках. Тряпочка когда-то была белой, но теперь грязного сероватого цвета, будто ей когда-то мыли полы. Он аккуратно разворачивает её, словно внутри сокровище, и протягивает мне. Внутри лежит самородок. -Бери! - говорит он мне. Я тянусь к самородку, но он ударяет свободной рукой по моей: -Ты дебил? В тряпке бери! Я аккуратно беру у него тряпочку и располагаю на своей ладони так же, как и он располагал у себя. Обычный такой необработанный самородок. Художник что-то ждёт. -Ща, ещё один, - он выхватывает тряпочку и, торопливо хлопнув дверью перед моим носом, скрывается. Ещё один самородок, тщательно завёрнутый в такую же тряпочку. Это выглядит странно. Зачем он хранит самородки в необработанном виде? Это же, как минимум, опасно, а, как максимум, безумно. Впрочем, насчёт последнего я не сомневаюсь. Старик давно не в себе. Он опять уносит самородок и уже возвращается с ящиком. В небольшом ящике они просто сложены без какого-либо порядка. Но все тщательно завёрнуты в одинаковые куски ткани. Самородки разнятся размером, формой и цветом. Так что логики я не вижу ни какой. Он достаёт мне то один, то другой, но тщетно. Доставая очередной, он неловко подцепляет ещё один, и тот падает на землю, чуть прокатившись по порогу и развернувшись. Я тянусь за тряпочкой, чтобы его подобрать, и самородок начинает чуть светиться изнутри. Это их обычное явление, я это видел пару раз, так что это не вызывает во мне никаких вопросов. Но Художник вдруг бьёт меня по руке и всматривается в лицо. Его лицо, до этого похожее на лицо ребёнка, получившего сюрприз, вдруг обретает серость и хмурость. Я убираю руку. -Ну-ка, потянись ещё раз, - просит он меня. Мне и самому уже любопытно, я подтягиваю тряпочку с самородком к себе, и тот опять начинает светиться. -Что это значит? - спрашиваю я, сидя на корточках. Художник как-то недоверчиво, исподлобья смотрит на меня, будто я сделал что-то не так. Он подтягивает тряпочку к себе, самородок теряет своё внутреннее свечение. Он берёт этот кусок ткани, подносит поближе к глазам, и я вижу как беззвучно шевелятся его губы. Он опускает руки и снова смотрит на меня. Наверное, ждёт каких-то объяснений. -Ладно, - он задумчиво чешет свою густую седую бровь. - Ладно. Он будто что-то пытается принять внутри, что даётся ему не так уж и просто. Он подбирает самородок, и я спрашиваю его: -Я могу оставить его себе? -Ещё чего! С каких пор самородки достаются без труда? Он аккуратно заворачивается самородок и убирает в ящик. Он встаёт. И я встаю. -Сработало? Ты дашь мне машинное масло? Я решаю остановиться именно на масле, ведь бензин, уж если постараться, достать можно каким-то другим способом, в зажигалках же он есть. Художник берёт ящик в руки и уходит в дом. Появляется минуты через три, в шапке и пальто. Он чуть отталкивает меня в сторону, молча, и закрывает дверь. -Жди тут, - я принесу. Я смотрю на его удаляющуюся фигуру. Когда он пропадает из поля моего зрения, я закуриваю. Чудной дед - это я знал всегда, но теперь он подселил ко мне вопрос, который как невидимый призрак будет преследовать меня, едва напоминания о себе. Чего он хотел понять? Понял ли? И причём тут я? Художника нет долго. Я уж решаю, что он кинул меня, а мёрзнуть до вечера мне не хочется. Но вот он появляется с небольшой канистрой на горизонте, и я успокаиваюсь. Художник ставит канистру на каменную ступеньку своего порога. Я не решаюсь взять. -Чё стоишь, - он снимает шапку и вытирает лоб. - Бери, или я зря тащил? -Спасибо, - я беру канистру в руки. Пожалуй, это первый раз, когда я говорю ему «спасибо», от этого моя благодарность звучит нелепо и неестественно. -Я только догадываюсь, что ты будешь делать с этим дальше, - говорит он, - но а что потом? -А что потом? -Вот и я спрашиваю, что потом? У меня нет ответа. -Уходить тебе надо, - говорит он мне. И я ухожу. Но что именно имел Художник в виду, произнося последние слова, я пойму потом. Когда я устраиваю второй пожар, Паук в экстренном порядке созывает всех мух. Он боится, и я это чувствую, наверное, так же, как и он чувствует наш страх. Он всё ещё не признаётся, что страх его больше, он прикрывает его гневом, пытаясь показать, что на свой территории он король и бог, но правда в том, что он трусит и знает, что что-то повисло над ним. Да, над Пауком летает муха. -Думаю, все знают, что в Паучьем Логове случился второй пожар. Какая-то тварь посягнула на мой город. Какая-то тварь ходит по Паучьему Логову и сжигает мои дома. «Мои». Я сдерживаюсь, чтобы не усмехнуться. Какой конкретно он вкладывает смысл в это слово? Паук устраивает очередной шмон у всех мух. Забавно, что пожар можно устроить почти из воздуха. Так что много не надо, и обыск не приносит никаких результатов. Да и я не дурак, чтобы хранить канистру у себя под боком. Я прячу её в бункере. Паук почему-то уверен, что пожары неестественного происхождения. Может быть, он чувствует это. А может, это говорит в нём страх. Мотылёк, например, пытается его убедить, что это может быть просто совпадение, ведь два раза не закономерность, но она бросает свои попытки, пугаясь попасть под подозрение. В прочем, под подозрением теперь все. Дом четвёртый. И вот я жду. Выжидаю, когда его страх уложится. На это нужно время. Много времени. Когда ты не испытываешь такой большой страх долгое время, сложно перестать о нём думать, когда он появляется в твоей жизни. Так что проходит пара лет, прежде чем я решаюсь на очередную удачную попытку. Это третий пожар. А после третьего пожара я решаю вернуться ко второму дому. Я специально выслеживаю следующий. Интересно, где теперь живёт Паук? В оставшихся своих берлогах или ищет себе новые? Если ищет новые, то я спалю их все. Я буду преследовать его, пока дома в этом чёртовом городе не кончатся. Как только я узнаю расположение следующего дома, в ту же ночь я поджигаю второй. Как только я устраиваю пожар, иду к себе, но за ближайшем поворотом пересекаюсь с Море. -Очередной дом горит, надо сообщить Пауку. -Надо, - соглашается она, и мы расходимся. Я возвращаюсь к себе домой. Нет. Море не будет сидеть сложа руки. Я слышал, ей сильно досталось тогда, много лет назад от Шлюхи за то, что я её сдал. Ну, а что? Я поступил по совести. Совесть... Не уверен, что она у меня есть. Мерзкое чувство конца тревожит меня всю ночь и не даёт уснуть. Да я и не ложусь даже. Я вспоминаю о нём. Тот первый раз, когда я увидел его в Доме Шлюхи. Странно, я почти забыл, как это было на самом деле, и мой мозг дорисовывает обстановку и слова, как ему вздумается. Я никогда не вспоминал об этом. Мне вдруг становится любопытно, где сейчас Мрак. Она прекратила поиски, чем живёт теперь? Она бы и не предложила мне свою помощь, если бы я тогда не постучал Швее. Но, в прочем, она не сделала для меня ничего. Космо пропал, как испарившаяся в жару капля воды. Он бы не одобрил того, чем я занимаюсь. Но он не был способен понять меня. Он не был на моём месте и не знает, что гложет меня внутри. Я сам поедаю свою кости, обгладывая с них куски мяса. Я сам пью свою кровь. Я сам извожу себя, питаясь собой, истощая себя и наполняя себя силами. Я знаю, что утром за мной придут. Даже если я и не попался, и Море, что вряд ли, не заподозрила меня, я всё равно чувствую, что это конец. Мой конец, но не города. Мне словно надоели в одну секунду все эти разборки, ходки, пожары, Паук, я сам. Город не вызывает больше никаких чувств, кроме раздражения. И теперь я понимаю, что Художник имел в виду. Странно, что он мне об этом сказал. Будто он что-то понял обо мне. А может, и обо всех нас. Аконит выволакивает меня меня на улицу. Я в чёрных джинсах, босой, в белой майке. Без Паучьей куртки. Конечно, у моего дома он собрал всех. Это казнь. Казнь палача. Сейчас он будет говорить пафосно, а потом прикажет меня избить. Но что дальше? Я ни раз проживал такую ситуацию, и каждый раз меня это разбивало на куски. Но теперь это кажется мне таким бессмысленным. Мухи меня изобьют. А что дальше? -Предатель! – кричит Паук, поднимая руки кверху. Он выглядит словно победитель на арене. Его чёрный кожаный плащ блестит на солнце. – Я! Взрастил тебя. Дал тебе всё, что нужно! А ты диктуешь свои правила в моём городе? Интересно, насколько он теперь боится меня? -Это не твой город, - спокойно отвечаю ему я. Это обескураживает Паука, такого ответа он не ожидал. -Я любил тебя, Цеце, я относился к тебе по-отечски, по-братски. Но ты предал меня, и ты знаешь, что тебя ждёт. Я усмехаюсь. -Знаю, - потому что я для себя всё решил. Когда они побьют меня, я перестану быть мухой, просто потому что не хочу ей быть. Паук щёлкает пальцами, приказывая отряду избить меня. Но я вдруг выдаю, сам того не ожидая, наверное, потому что мне теперь совсем нечего терять. Совсем. -А сам? Разве ты не хочешь убить меня сам? Или ты трусишь? Последнее слово меняет лицо Паука, а мне становится так смешно, что я не могу сдержаться. Я смеюсь, как городской сумасшедший. Паук в растерянности. Я видел его разным. Злым, радостным, недовольным, уставшим, но таким я вижу его впервые. Он бросается на меня и прикладывает к стене. Он выше меня, но тоже худой. Кажется, мои лёгкие сейчас выпрыгнут. Он прикладывает к стене ещё раз, сильнее. Но он будто боится по-настоящему сделать мне больно. Я наваливаюсь на него, и мы оба падаем. Он скидывает меня резко и начинает душить. Сначала я пытаюсь поколотить его, и даже немного получается, но потом... Я знаю, что нужно делать. Я пытаюсь убрать его руки от своей шеи, и он зажимает мне одной нос и рот. Наверное, поэтому это и есть во мне. То, что разрушило чужую жизнь, сейчас спасает мою. Я впиваюсь в его руку клыками и чувствую солёный вкус крови во рту...