Операция «Лондонский мост»

Выход на пожарную лестницу оказался открыт. Выбраться через него наружу, ожидаемо, не получилось, зато возможно было подняться наверх и поискать там помощь — именно такого плана решили придерживаться доктор Картер на пару с товарищем Нечаевым. Никто из них не отрицал, что их сотрудничество носило принудительный характер, а потому они особо не рвались общаться меж собой без крайней необходимости. Ступали молча по бетонированным ступеням и думали каждый о своем. Вернее, о своих. Со второго этажа, где располагались брифинг-залы, не доносилось ни звука, хотя совсем недавно там стоял такой гул, что не было слышно собственных мыслей — Нечаев стал тому прямым свидетелем. — Слишком тихо, — осторожным шепотом произнес Генри, когда они только-только миновали пролет. — Это не к добру… Со скрипом проржавевших петель металлическая дверь отворилась, и взору предстало опустелое помещение. Стулья были перевернуты, бумаги и канцелярия — разбросаны по кафельному полу, окропленному свежей, не успевшей засохнуть кровью. Сотрудники покидали свои рабочие места в спешке, бросая все дела, однако причину их паники сходу обнаружить не удалось: на этаже не осталось ни живых, ни мертвых. На первый взгляд. — Да, док. Это не к добру, — повторил за ним Нечаев, нервно сглатывая слюну. — Куда все подевались? В воздухе стоял густой запах табака с металлическим душком, теплый желтый свет потолочных ламп, некоторые из которых мигали, навевал подсознательную тошноту. — Хотелось бы знать, — грузный вздох доктора разорвал назойливую тишину. — Эвакуироваться у них вряд ли вышло. Может, забаррикадировались? Он разговаривал через силу, вытягивая из себя слова клешнями. В груди, прямо в области солнечного сплетения, поселилась тянущая боль, которая отнимала дар речи впридачу с самообладанием, и только присутствие Нечаева мало-мальски отрезвляло его. Окажись он сейчас один, давно поехал бы головой и потерял всяческий контроль над ситуацией. Хотя справедливо заметить, что он и сейчас мало что контролировал. — А тут есть, где укрыться? — Специальных убежищ на случай зомби-апокалипсиса у нас в организации не предусмотрено, к сожалению, — Генри почесал нос, откашлялся и попытался натянуть нервическую улыбку, — но люди вполне могли найти безопасное место и запереться там, пока все не разрешится. Он начал прикидывать варианты: сперва логичные, затем не особо. Встал, поставив руки на пояс поверх распахнутого халата, и принялся вертеть головой в поисках хоть какой-нибудь подсказки. Чутье, навеянное увиденным в полуподвалах, рисовало мрачные сценарии, один другого хуже, однако он заставил себя сосредоточиться на действиях, игнорируя полет фантазии и навязчивые, истеричные вплоть до помешательства домыслы о том, где мог находиться Нельсон и что с ним стало. — Взгляните, — он указал рукой на стол, под которым растекалась алая лужа, и метнулся к нему, однако далеко не кровь привлекла его внимание. Рядом с опрокинутой пепельницей располагался кассетный магнитофон. В самом углу его горела лампочка, сигнализируя о том, что в устройстве кончилась пленка, а на небольшом экране застыло оповещение: «Запись прервана». — Сейчас попробуем перемотать, — пробормотал Генри себе под нос, протягивая к устройству руки, и тогда же заметил, что пальцы его похолодели до покалывания. С нажатием нужной кнопки бобины закрутились, пленка зашуршала, и на аудиозаписи среди шума, криков и паники возник обезумевший от страха голос неизвестного мужчины: [Всем, кто это слышит. Повторяю. Всем, кто это слышит! Мы в срочном порядке эвакуируемся на верхние этажи. В здании зафиксированы случаи поражения неизвестным веществом! Вирус это, бактерия или яд, без понятия, но он делает из людей монстров! После срабатывания системы карантинирования нас атаковали… атаковали… какие-то ходячие вооруженные трупы, я не могу назвать это иначе! Есть убитые и раненые!] На заднем фоне творился сущий кошмар: гремели стулья, давились люди, пытаясь толпой протиснуться через двери. [Пули их не берут, если стрелять, то только в голову! Повторяю. Только в голову! Я не знаю, с чем работала наша чертова лаборатория, но эти твари точно пришли оттуда! Дозвонитесь до Картера, если тот еще жив, и срочно потребуйте…] Его речь прервал громкий хлопок, и сразу после этого бездыханное тело глухо повалилось на пол. Люди вокруг разразились воплями: женщины, мужчины — их отчаянные голоса перекрывали друг друга, а потом раздалась очередь выстрелов. Палили сразу из нескольких оружий, и кто-то отчетливо закричал: «Бегите! Они здесь!» — Его убили? — вопросил Нечаев и нахмурился, маскируя накатившее беспокойство. — Кого? — Говорящего. — Судя по количеству вытекшей крови, он тяжело ранен, — Генри отследил взглядом путь от темной лужи до полос и следов, которые тянулись вплоть до проходной. — Но тела я не вижу. — И я о том же. — Это плохо? — Нет, я… Я не знаю… От свихнутых шестерок Сеченова можно было ожидать чего угодно — это Нечаев усвоил на собственном горьком опыте, и выработанное с годами чутье надрывалось внутри, подсказывая, что дело дрянь. Однако он не мог сказать ничего конкретного, чтобы подтвердить или опровергнуть пугающие догадки, а едва ли доктору с его завышенной самооценкой будет интересно слушать чье-то субъективное мнение. Это ведь не Захаров, который пускай и включал периодически зануду, на деле всегда подставлял Сереже плечо. С Картером Нечаеву в принципе говорить не хотелось, чтобы не получить в ответ укоризненный взгляд и не менее укоризненную реплику. Возгласы на пленке стали понемногу утихать по мере того как люди выбегали опрометью из брифинг-зала в коридоры. В определенный момент остался только шорох самого работающего магнитофона, и вдруг эту натянутую, как струна, непродолжительную тишину прорезали чьи-то увесистые шаги. Они были слышны настолько четко, что сперва показалось, будто кто-то направлялся к ним прямо сейчас, заставив Картера с Нечаевым опасливо оглядеться. Но по этажу никто не ходил, а на записи внезапно зазвучал другой голос. Спокойный, крепкий, ледяной. Говорил мужчина лет пятидесяти, но его речь была понятна только товарищу майору. [Объект 38, — принялся рассказывать он, щелкнув кнопкой диктофона и опустившись, по-видимому, на корточки. — Признаки жизни отсутствуют. Причина смерти: фатальное огнестрельное ранение грудной клетки. Для испытания пригоден. Провожу заражение. Доза стандартная, разведение один к пятидесяти в изотоническом растворе, инъекция в…] Треск, шорохи, скомканная речь, оборванная на полуслове. Конец пленки. — Что он сказал? — переспросил Генри, наградив Сережу настолько взыскательным взглядом, что тот мгновенно забыл все английские слова. — Он эээ… сказал, что этот человек подходит для, ну… заражения из-за раны на груди. — Подходит для заражения… Какого еще заражения? Есть идеи, о чем речь и чей голос на записи? Паника застряла поперек горла. Картер мог с уверенностью заявить, что в сложившихся условиях одно единственное слово «заражение» было настолько страшным, что размах этого ужаса не умещался в голове. Он возрос больше разума, больше тела — и он готов был поглотить всех и каждого, кто окажется слаб перед его отравленным влиянием. Генри боялся не за себя. Он стоял здесь, целый и невредимый, в сопровождении крепкого военного, которого, казалось, даже выстрелом не пробьешь, пока Нельсон находился неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно в каком состоянии. Он ранен? Успел ли спрятаться? А что, если все гораздо хуже… — Боюсь, что да, — Нечаев сразу отвел глаза, будто его пристыдили за чужие грехи. — Из-за этого нас с Харитоном сюда и послали. — Вы продолжите говорить загадками или скажете наконец по существу? — Картера начинало все вокруг раздражать, в первую очередь его собеседник. Топорный акцент, заторможенность, тупость, присущая, по мнению доктора, всем военным — они вымораживали вплоть до подергивания нижнего века, но приходилось держаться. С воспитанием у Генри дела обстояли так же хорошо, как с выдержкой. — В общем, человек по фамилии Чернышов вынес опасные наработки с территории Предприятия 3826 и теперь, кажется, применил их против человечества… — он описывал это криво, нервно, максимально простым языком, а затем глянул в сторону и как воскликнул: — Ебучие пироги! За прозрачными распахнутыми дверьми показались тени. Они дергались, шатались, и совсем скоро в проходе возникли их обладатели — несколько оживших трупов с побелевшими глазами; один из них был выходцем из морга и полностью нагим, тогда как остальные два напоминали убитых сотрудников, превращенных чьей-то безумной рукой в изуродованных чудовищ. Их одежда пропиталась кровью, прилипнув и присохнув к мертвенно мраморной коже, и на ней с трудом получалось разглядеть отверстия от пуль. — Господи, мне сегодня кто-нибудь что-нибудь объяснит?! — взвыл Генри, хватаясь сперва за голову, потом за лицо. — Да разве такое возможно? От одного вида этих обескровленных мутантов, бывших некогда его коллегами, начинало воротить и возникало острое желание очнуться от кошмара, покуда разум был не в состоянии принять за явь то, что выходило за грани известной ему науки. Все догадки, страхи, возмущения тотчас вылетели из затуманенной головы — остался только инстинкт, без устали твердящий: в первую очередь надо как-то выжить, мертвым он никому не поможет. — Это вы наших «Плющей» не видели, — лихорадочно хмыкнул П-3 и завертел головой в бешеной попытке найти хоть какое-то внушительное оружие, но здесь как назло валялась одна канцелярия, а ему навряд ли удастся забить противника до смерти шариковой ручкой и степлером. — Кого? Их заметили из коридора. Фигуры зачертыхались, словно дьявольские тряпичные куклы, зарычали утробно и, определив цель к нападению, ринулись табуном в брифинг-зал. — Неважно. Надо отбиваться, док! Нечаев бросился к стенке около пожарной двери, где увидел топор. Он висел за стеклом рядом с огнетушителем, в опломбированном ящике со стеклянными гранями, который Сережа остервенело разбил локтем, обмотав его перед тем чьим-то рабочим свитером. Адреналин шумел в ушах, подогревая кровь в упругих жилах. Нервы достигли своего предела, сердце колотилось где-то высоко, почти под кадыком, а мышцы рельефного, накаченного тела напряглись так, что икры начало болезненно сводить. — Поскольку из нас двоих вы являетесь солдатом, считаю уместным передать эту инициативу вам, — Картер деликатно завел за спину руки и сделал несколько шагов назад, причем так безвинно, словно бы они обсуждали погоду за чашечкой чая в пять вечера. Сережа не ожидал от него другой реакции и, более того, считал ее правильной, однако почему-то слова, сказанные с этой сраной аристократичной вежливостью, взбесили его в и без того стрессовой ситуации — он до ломки в костях захотел послать доктора прямым текстом куда подальше и уже рот раскрыл, однако тот опередил его веским замечанием: — Учтите, что голова, судя по всему, их единственное уязвимое место, — Генри пропустил его вперед, чтобы остаться в тылу. — И вы только меня не убейте, когда будете оборачиваться! — Ага, — отмахнулся Сергей, поудобнее перехватив топор. — Постараюсь. Ладно, сам разберется, и не такое дерьмо ему приходилось разгребать в одиночку. В конце концов, неправильно обрекать Картера на произвол судьбы, каким бы несносным он ни был. — Что значит постараетесь?! — кудахтал доктор ему прямо под руку, отчего майору так и хотелось «нечаянно» зарядить локтем. Мутноглазые твари надвигались. Бегать у них не получалось, только быстро идти, но они твердо стояли на ногах, а плечи их были понуро сгорблены. Лица, искаженные предсмертными гримасами, выглядели омерзительней любого фильма ужасов, и глазные яблоки до сих пор двигались под слоем белой дымки. — Это значит, твою мать, — сцедил Нечаев сквозь зубы. — Что не надо мешать мне! Генри осекся. Округлил свои темные, глубоко посаженные глаза, возмущенно прыснул и выдал: — Вам бы манерам поучиться, молодой человек. Он ляпнул это сгоряча, но с чувством, доподлинно не понимая, какую конкретно идею хотел донести. Он произнес свою претензию по-английски чопорно, вскинув голову и сделав кислое лицо, однако потом увидел, с какой нечеловеческой силой Сергей взмахнул топором и снес мертвецу башку, словно бы вместо шеи с позвоночником у того был кусок масла, и его радикальные настроения вмиг притупились: — А впрочем… — подал голос он, разглядывая синюю отрубленную голову, укатившуюся прямо к его ногам. — Знаете, господин Нечаев. Забудьте, что я вам сказал, так тоже ничего. Не следовало иметь высших степеней, чтобы додуматься закрыть сейчас рот. Картер, тем не менее, ученые степени имел, а потому додумался если и говорить, то по делу. Он считал Сергея недалеким, местами инфантильным без чьего-либо присмотра и отнюдь не боялся его, но его пугало все остальное вокруг, и он обязался со своей стороны оказать любую посильную помощь, дабы они выбрались из передряги целыми и невредимыми. А уже потом, когда господин Нечаев перебьет агрессивных и, к счастью, не вооруженных мертвецов, они попробуют отыскать любое исправное средство связи и до кого-нибудь дозвониться, в первую очередь до Нельсона, в чьем ухе должна была быть гарнитура.

***

Стивенсон оказался на улице и далеко не сразу узнал, где именно. Заветным ориентиром послужила колонна, увенчанная статуей его тезки — адмирала Нельсона, и тогда стало понятно: он стоял на Трафальгарской площади, правда, лет 100 тому назад. Вместо автомобилей улицы полнились конными экипажами: фаэтонами, ландо, кэбами — и прямо между ними шныряли толпами пешеходы. Дамы были разодеты в длинные платья с кринолинами, расшитые кружевами и бисером; их убранные волосы украшали изысканные шляпки. Джентльмены по большей части носили костюмы-тройки с брюками на высокой талии, некоторые из них, сжимая в одной руке трость, второй придерживали цилиндры с закругленными тульями, чтобы ветром не сдуло. На самом Стивенсоне откуда ни возьмись появился приталенный замшевый фрак цвета охры и длиной до колен, из-под которого проглядывала хлопковая рубашка; на ногах были плотные штаны для верховой езды и высокие начищенные сапоги. Однако не только Викторианские мотивы, совсем не под стать шестидесятым годам двадцатого столетия, сбивали с толку: никто и ничто вокруг не двигалось. Время словно остановилось, замерло вместе с людьми, лошадьми и даже птицами, застывшими в полете, хотя, подняв глаза к привычно серому лондонскому небу, Нельсон обнаружил плывущие по нему облака. Стивенсон не имел ни малейшего представления, где он и что с ним случилось, однако его это совершенно не волновало. Он не испытывал паники, сомнения, — в ватной голове не осталось ничего; разум заволокло странное чувство сродни осознанному сновидению или же пробуждению от наркоза, когда человек затрудняется определить, в реальности ли он находился или снова начинал засыпать. Вдоволь насмотревшись по сторонам, Нельсон сделал вперед несколько неуверенных шагов — брусчатку он видел хорошо, но совсем ее не чувствовал, и с того момента окончательно убедится в том, что бредит. Он задумал подойти поближе к колонне, как вдруг его окликнул женский голос: — Вы не видели тут мальчика?! — незнакомая девушка вцепилась в него, словно бы тонула, а он был единственным, кто держал ее на плаву. Она плакала. — Лет десяти, такого… светленького, в рваной куртке и с беретом на голове. — Нет, не видел, простите, — выдал Нельсон на автомате, вглядываясь в черты ее лица и лихорадочно вспоминая, мог ли ее знать. Она стояла перед ним в прелестном платье, прикрытом дубленкой с меховым воротом; ее ухоженные волнистые волосы медового цвета были собраны в свободный хвост, а некоторые выбившиеся локоны наползали на высокий лоб. Стивенсон тогда невольно задался вопросом: зачем состоятельной с виду даме разыскивать мальчишку-оборванца? — Он же его заберет! — взвизгнула она, и из светлых, распахнутых в отчаянии глаз брызнули слезы. — Понимаете?! Он заберет его! Худощавые пальцы вцепились в одежду вплоть до побеления, и незнакомка задрожала, едва ли не падая перед ним на колени и готовая умолять. — Я же сказал, я не видел, правда, — Стивенсон отходил назад, не глядя под ноги, и надеялся, что хоть какие-нибудь из его слов заставят ее отвязаться. Не то чтобы он не хотел ей помогать — как раз напротив — просто она откровенно пугала его, а он, будучи подкованным в психологии, знал, что такая истеричность могла в мгновенье ока перерасти в агрессию. — Честно, я не знаю, чем могу вам… Он оступился. Угодил в выбоину и мгновенно потерял равновесие. А когда приземлился на пятую точку, то обстановка вокруг кардинально переменилась. Теперь его окружала не улица вовсе, а незаурядная обстановка квартиры, стены и пол которой были забрызганы кровью повсюду, начиная с небольшой прихожей. Вокруг царил беспорядок: разбитые фоторамки, упавшие с комода, сдвинутый диван и опрокинутая ваза на невысоком столике в зале. Темные багровые следы контрастировали со светлым ковром в гостиной; блеклые солнечные лучи проскальзывали из плотных полузакрытых штор, подсвечивая золотым крупицы пыли, мелькали на темной мебели, озаряя безобразные вещи. Не успел Нельсон опомниться, как все исчезло. В глаза больно ударил яркий белый свет коридорных ламп, настолько невыносимый, что он зажмурился и отвернулся, инстинктивно прикрывая лицо ладонями. Блики мелькали перед замыленным взглядом, звон в ушах напоминал нескончаемый комариный писк, а голова раскалывалась по швам. Возникало ощущение, что в нее насыпали песка и теперь перетирали его там, как в ступке, до омерзительного скрипа. Стивенсон перекатился на бок с измученным стоном, оперся на плечо, затем на локоть и начал потихоньку подниматься. Встать на ноги он никак не мог и даже не пытался, но попробовал сесть, и у него это худо-бедно получилось со второго раза. — С пробуждением, мистер Стивенсон, — вступил механизированный голос без лишних предисловий, и провода перчатки зашевелились. — Сейчас я объясню вам, что произошло, а вы постарайтесь не паниковать и внимательно меня… — Mine hænder… — заговорил тот неуверенно, раскачиваясь из стороны в сторону. — De er dækket af blod… Перед глазами все плыло. Стены плавились, пол ходил ходуном и раскачивался, все равно волны неспокойного океана, океана свежей крови. — Вам кажется, это остаточные явления после галлюцинаций, — отрезал резкий механический голос, явно недовольный тем, что его перебили. — Сейчас зрение прояснится, и все пройдет. Я, конечно, владею всеми языками мира, но не могли бы вы впредь изъясняться со мной на английском, как и я с вами? Нельсон плохо перенес погружение: его тело не было подготовлено к такому, а разум и подавно отказался добровольно взаимодействовать с полимерными структурами. Поэтому Захаров сейчас пребывал не в духе: он чуть не убил Стивенсона в попытке заполучить над ним контроль, а тот, в свою очередь, сильно потрепал ему нервы, заставив играть в гонку с иммунитетом. Харитон привык иметь дело с людьми, в организме которых уже присутствовали модифицированные водородные частицы — таких на Предприятии было большинство, исключение составляли, разве что, дети и глубокие старики. Сеченов давно вживил себе в мозг имплантат, про Сережу и говорить нечего, зато у Нельсона был абсолютно интактный, не измененный никакими способами генотип, к работе с которым Захаров оказался не совсем готов. Иммунитет сработал безупречно и постоянно запускал механизмы защиты: сперва начался фагоцитоз, уничтожающий инородные агенты, а затем, когда полимер ввиду численного превосходства над макрофагами добрался-таки до тканей и стал мимикрировать, тактика сменилась. Организм метил полимеризованные клетки как пораженные и разрушал их с катастрофической скоростью, отравляя самого себя токсическими продуктами распада, и совсем скоро после начала адаптации возникла прямая угроза жизни объекта. Как бы наверняка выразился в схожей ситуации майор Нечаев: «Ебучие пироги». Не то чтобы Захарову было дело до Нельсона в глобальном понимании — просто он потом никак не обоснует его напрасную гибель и схлопочет на свою полимерную задницу неприятностей. Однажды его выходки чуть не стоили Сереже жизни, и ему не хотелось повторения. Пришлось срочно искать решение проблемы, и под словом «срочно» имелось в виду «молниеносно или того быстрее». Сущность иммунных процессов Харитон знал не только в теории, но и на практике, а потому пошел на хитрость: забрался в красный костный мозг, затем в тимус и начал «перепрошивать» на свой лад чужой иммунитет. План возымел успех, и как только система крове- и лимфотворения оказалась у ХРАЗа в распоряжении, поврежденные клетки искусственно восстановились, организм слился в полимером в единое целое, запуская его в каждый сокровенный уголок, и мозгу осталось только смириться с присутствием в нем чьего-то паразитического сознания. — Пожалуйста, сосредоточьтесь на том, что я вам говорю, — настоял ХРАЗ; его манипуляторы вытянулись до упора и стали показушно изгибаться. Без проблем не обошлось, зато какова была награда: вновь заполучить безотказный контроль, вдобавок над таким невинным, девственно чистым в научном плане организмом. Сознание Нечаева, подвергшееся опытам десятки раз, выработало механизмы защиты и пробовало сопротивляться, здесь же ХРАЗ не встретил ни единого барьера, вся информация и все ресурсы возникли перед ним как на ладони. Он мог управлять Нельсоном без каких-либо усилий, воздействуя на центры головного мозга, и ему было не обязательно даже отсылать его в лимбо — разве что, гуманности ради, чтобы бедолага не видел, какие вещи творят его руками. Как загнанным лошадям накрывают глаза тряпкой, перед тем как пристрелить. — Что ты со мной сделал? — Нельсон перевел на него свой рассеянный, ничего не выражающий взгляд, и не произнес более ни слова. Воображаемая кровь исчезла с кожи, с потолка и стен, а сознание вновь поплыло куда-то далеко; тело стало ватным, и он не заметил, как у него чуть наклонилась голова и отвисла челюсть. — Как раз это я и пытаюсь вам пояснить, — Захаров оставался непреклонен. — И ради всего святого, уберите слюну со рта. Вам как будто прибавили лишнюю хромосому. Слюну Стивенсон убрал, вытерев ее рукавом, затем опустил туповатые глаза и принялся разглядывать руку с перчаткой, которая с непривычки показалась ему тяжеленной, словно к ней прикрутили гантели. Голубые огоньки горели размытым светом, то собираясь в пучок, то рассыпаясь по всей ладони. От тыльной стороны запястья, от коннектора с ярким индикатором, тянулся к локтевому сгибу толстый жесткий провод. Его конец, погруженный в вязкую субстанцию, прилип к коже и проник под нее, превратившись в тончающую иглу. — Если говорить кратко, я синхронизировал ваш организм с моим, чтобы улучшить свою производительность и повысить обоюдные шансы на успешное сопротивление врагу. Для работы мне необходима энергия, питание. Автономного заряда хватит надолго, но при задействовании боевых функций время сократится втрое. Поэтому в качестве дополнительного источника я планирую использовать энергию, вырабатываемую вашим организмом. Не переживайте, вас это никак не затронет и вы не почувствуете негативного эффекта. Из тепловой энергии можно сделать электрическую, а полимер, из которого я состою, отлично проводит ток. Это была его стезя — властвовать, распоряжаться, подчинять, и где-то на задворках ему стало чуточку жаль себя за то, что он лишился этого на постоянной основе. Сережа, без сомнений, дал ему куда больше, и обретенное счастье он искренне ценил, но контроль для Захарова — наркотик, а наркоманов бывших не бывает. — Ты… что? — голос Стивенсона сорвался на слабый, изможденный хрип. Рассудок стал возвращаться, а вместе с ним и злость, придающая уставшему телу сил. События, предшествующие его состоянию, вспыхнули в памяти жарким огнем, и они испепеляли дотла все то базовое уважение, которое Нельсон некогда питал к говорящей перчатке. Не было ни вежливости, ни мягкости, ни снисходительного отношения — Стивенсон свирепел с каждой секундой и не мог себя остановить. Обрывки разговоров зазвучали в ушах, фразы, которым он ранее не придал значение, теперь обрели смысл, и тогда до него дошло, что с ним сотворили против воли. — Вы глухой? — Нет, er så affald, я не глухой! — он вдруг резко вскочил, игнорируя головокружение, и с грохотом налетел плечом на стену. — А вот ты конкретно безбашенный! — Чего? — провода вытянулись по струнке, и их концы агрессивно загорелись. — Следите за языком, мистер Стивенсон. Я ведь и обидеться могу. «Ишь разорался», — мелькнуло в мыслях Захарова с злорадным подтекстом. — Обидеться?! Тебе-то на что обижаться? Да ты мне в голову влез! И мозги запудрил. Запудрил, да! В Нельсоне проснулся страх. Незыблемый ужас вместе с обидой и безысходностью, стремительно переросший в остервенелую ярость: нечто, смеющее называться сущностью, забралось ему прямо в мозг и сидело там, скаля зубы и прыская ядом. Стивенсон не представлял последствия в полной их мере, исходя как минимум из неведения, но обрывков полученных сведений ему хватило сполна, чтобы дойти до ручки. Собственная беспомощность ранила, рвала до крови душу, и сопротивляться по сути не имело смысла, но он по-прежнему мог дать отпор, не показав Чарльзу слабости и не приняв его власти над собой, чего бы ни стоило. Как-то раз Стивенсона уже пытались подчинить, приставив к щеке нож, но не вышло — он перенес самый худший день в своей жизни и готов был повторить, раз судьба вновь поставила его на колени. — А вы всегда так говорите, когда нервничаете? — Как? — Вот так вот. Вот так, да. ХРАЗ намеренно перегнул палку, будучи уверенным, что все козыри находятся у него в рукаве, но явно не предполагал, будто Нельсон вспыхнет, как фитиль: — Ты еще передразнивать меня будешь?! — он встряхнул головой и зажмурился, проясняя взгляд, чтобы горизонт не ходил ходуном, а чертовы манипуляторы перестали двоиться. — Ты… Ты — навороченная побрякушка. Кого вообще интересует твое мнение? Да ты был создан только для того, чтобы быть удобным! Слова, брошенные с откровенной ненавистью, эхом отлетали от стен лаборатории и звенели в ушах. Что хуже, перебранка привлекла внимание незваных гостей, которые, уловив своими полимерными рецепторами человеческую речь, принялись искать ее источник в лабиринте однотипных коридоров. — Неужели? — из тона ХРАЗА на пару мгновений исчезла привычная хрипотца, настолько его зацепило сказанное. Не должно было, но зацепило. — Неужели, — повторил за ним Стивенсон в издевательской манере. — Понятия не имею, что с тобой случилось, и иметь не хочу, но твое садистское поведение говорит за себя. Это у тебя комплексы такие?! Нельсон изначально казался Харитону человеком норовистым, характерным — на лице написано, да и ретивые датские корни диктуют свое — но едва ли Захаров рассчитывал нарваться на самый настоящий конфликт из-за одной колкой фразочки. — Говорите так, будто мне есть дело до ваших занудных упреков, — провода вызывающе затрепетали, словно бы смеялись над жалкими попытками к воззванию совести. Какие комплексы? У кого? У самого профессора Харитона Захарова? Исключено. Он сам кого хочешь до комплексов доведет. — Думаете, сможете просто включить мозгоправа, и я с ваших глупостей расплачусь? Напрасно, — прибавил он. — Человек не вправе судить о вещах, которых банально не осознает в силу своей ограниченности. Терпение всегда было его преимуществом, гарантируя победу в любом споре, однако у всего имелись границы, а Нельсон, исходя из нескончаемого запала, усердно пытался их перейти. — Зато он вправе судить о поступках, которые видит и, тем более, ощущает на себе. Дерзить будешь своему хозяину, если он тебе позволяет, со мной не смей! За словом Стивенсон в карман не лез — здесь они с Харитоном оказались внезапно похожи, и Захаров, обладая определенными полномочиями, сумел почувствовать, как воздвигались вокруг уязвимой натуры высоченные, неприступные стены, покрытые шипами. Шипами, направленными против чужеродной личности. — Ууууу, как страшно, — дразнился ХРАЗ, протягивая мелькающие жгутики к его лицу. Специально, чтобы Нельсон шарахнулся, брезгливо одернув руку, — а не то что? До сих пор никто не ставил его в настолько уничижительное положение посредством банальной реплики. У Захарова не было хозяев и быть не могло, ведь это он давал команды и определял награду за послушание. У него чесались манипуляторы наказать Стивенсона, заткнуть через силу; заставить его бить себя своей же рукой по лицу или душить, пока глаза из орбит не полезут, однако оно того не стоило: если инцидент всплывет и дойдет до Сережиных ушей, авторитет окажется навсегда подорван, а Захаров в последнее время прикладывал массу усилий, чтобы этого не допустить. — Какой вы упертый, — вырвалось у ХРАЗа вслух, как бы старательно он ни сдерживал себя. — Как баран. А ведь со стороны таким не кажетесь. Да, это ему не Нечаев… С Нельсом будет непросто договориться, а тем более сработаться, и осознание этого «непросто» оказалось взаимным: — Ты тоже со стороны не кажешься нарциссичным, бесчувственным псевдо-манипулятором! Но если ты действительно не понимаешь, насколько гадко себя ведешь, тебя можно только пожалеть. Социопаты обречены на вечное одиночество. «Успокойся, успокойся!» — Стивенсона распирало настолько, что становилось трудно дышать и в руках возникала мелкая дрожь. Если он потеряет над собой контроль, то непременно ударит кулаком прямо по раскрытой звезде. Обладая образованием и стажем общения с больными на голову людьми, от террористов до шизофреников, Нельсон быстро сделал вывод, что его перекошенное в неистовстве лицо только подстегивало Чарльза к злорадству и измывательствам, а драка ни к чему хорошему не приведет. Холодный разум докричался до него сквозь бурю разрушительного гнева, воззвал к порядку и напомнил Стивенсону, что он совершенно не знал, с кем разговаривал и кто, черт побери, ковырялся теперь у него в мозгах. Но кое в чем сомнений не возникло: Захаров жесток и непреклонен в своих идеях, и к нему, наверное, следовало искать иной подход безопасности ради. Поэтому Нельсон вдруг затолкал эмоции поглубже в глотку, закрыл рот, хотя уже собрался сказать очередную гадость, и заставил себя ограничиться осуждающим взглядом. А смотреть на других с отвращением он умел филигранно. — Не искушайте судьбу, мистер Стивенсон, она и так сегодня к вам благосклонна. В противном случае вы бы давно валялись с выпущенными наружу кишками! «Щенок скандинавский», — подумалось тогда Харитону. Ох, если бы у него только было лицо, он посмотрел бы на Нельсона в ответ с таким унижением, что тот бы потом ни разу не тявкнул. Они оскалились друг на друга: Стивенсон по-настоящему, ХРАЗ — приняв угрожающую позу кобры, и в любой момент словесная перепалка грозилась перерасти в нечто посерьезнее, если бы их не прервали. Чье-то тело в рабочем одеянии вывалилось из-за угла и, споткнувшись о порог, грохнулось на пол. Из человеческого в нем сохранились только очертания, в остальном же это существо было лишено всяческой сознательности. Оно содрогалось в упорных попытках встать, не отрывая своего мертвого взгляда от Нельсона, и, к сожалению, встать получилось. Тогда-то и показался воткнутый в его живот ампутационный нож. — Предлагаю закончить нашу дискуссию позже, — залепетал ХРАЗ как нельзя кстати и не встретил возражений. — Сейчас ваша задача сводится к тому, чтобы не мешать мне вас защищать. Выставите левую руку вперед и приготовьтесь! — Матерь божья! К чему?! — Нельсон занял боевую стойку, хотя онемевших ног почти не чувствовал. Признаться откровенно, он за собственным психозом забыл, по какой причине в принципе согласился надеть на себя проклятую перчатку. Угроза, едва не лишившая его жизни, отнюдь не миновала, скорее напротив, набирала обороты, и его бросило в холодный пот от одной крохотной мысли о том, что могло твориться на верхних этажах. У Нельсона хотя бы был этот хамоватый Чарльз на руке, и как бы он ни бесился, без его помощи не обойтись. А как же Генри? А как же… все? — К сражению, разумеется, — объявил Захаров на изумление обыденно. — И не удивляйтесь, если вам вдруг покажется, что вы стали слишком спокойным. Я блокирую любые ваши эмоции, снижающие производительность. Нельсон промолчал, да и ответить ему из приличного было нечего. Растерянными глазами он вылупился на мертвеца перед собой, но потом прислушался к себе и обомлел: страх действительно куда-то подевался. Внутренности не холодели, кишки узлом не завязывались, и в груди не ломило вплоть до головокружения. В черепной коробке царствовал трезвый рассудок, строгий и беспристрастный, решительно настроенный обороняться. Сумасшествие какое-то, не иначе. Но спрашивать об этом Чарльза Стивенсон будет позднее: — Пистолет! — крикнул он, заметив, как урод потянулся к кобуре на поясе, и рефлекторно сделал то же самое, однако понял, что оружия у него нет, оно так и осталось валяться где-то под раковиной. Он подумал только, что нужно пригнуться и отступить вглубь разгромленной лаборатории, но двинуться с места не успел: Чарльз броском направил свои манипуляторы в адрес противника, затем растопырил их воронкой и, издав странный вакуумный звук, в момент примагнитил служебный глок к себе, чуть не вырвав того с рукой покойника. — Больше нет, — категорично утвердил ХРАЗ, вкладывая пистолет Нельсону в правую руку. — Стреляйте в колени! — Но ведь… — В колени, я сказал! Стивенсон прицелился и спустил курок — точное попадание в сустав заставило мертвеца заковылять, припадая на прострелянную ногу. После второй пули он вовсе упал на четвереньки, но продолжил ползти в его сторону, подтягиваясь на руках, как ни в чем не бывало. В этот момент со стороны Чарльза раздалось бульканье, после чего из перчатки обильно полилось что-то полупрозрачное и желеобразное, буквально залепляя мутанта и приклеивая его к полу. До тех пор, пока он не покрылся вязким коконом по самые плечи. — Объект зафиксирован, — произнес ХРАЗ горделиво, закончив извергать из себя полимерную массу. Затем он непринужденно отряхнул манипуляторы, игнорируя стоявшего в ступоре и с отвисшей челюстью Нельсона. Хотя подобная реакция ему понравилась. Знал бы Стивенсон полный спектр его возможностей, рабочего и личного характера, вел бы себя с ним абсолютно по-другому. «Но ничего,» — утешал себя Захаров, ведь так гораздо интересней. — Теперь подойдите ближе, чтобы я мог его изучить. Это безопасно, — прибавил упорнее, когда просьба была проигнорирована. — Ситуация более чем серьезная, и если не разобраться, с чем мы столкнулись, мои боевые способности не сделают погоды. Нельсон вдохнул поглубже, выдавил из легких неразборчивый утробный стон, сделал широкий шаг и слегка наклонился корпусом навстречу обездвиженному покойнику, который все еще вытягивал шею и угрожающе гримасничал в его адрес. Стивенсон не осмелился спросить, что это за вещество такое, липкое и густое, и откуда Чарльз его взял, если в перчатке оно попросту не уместится, но он не особо хотел знать правду. Провода нетерпеливо вихляли, рисуя в воздухе хаотичные фигуры, а как только оказались в непосредственной близости от цели, вытянулись до упора и шмыгнули убитому в ноздри и уши. Четыре манипулятора намертво закрепили голову, не позволяя вертеться, а два оставшихся замерли в считанных миллиметрах от глаз, начав сканирование. Нельсон лицезрел это молча, потому что язык не поворачивался хоть как-нибудь прокомментировать происходящее. Кучи всего разного смешались в голове, однако ярче прочего сияла благодарность Чарльзу за то, что тот «отключил» ему испуг, и, видимо, рвотный рефлекс в придачу.