Операция «Лондонский мост»

В кабинет Йенса Рихтера, обустроенный на четвертом, самом верхнем этаже западного крыла, без стука вошел молодой человек ростом чуть выше среднего, с зачесанными назад волосами цвета горького шоколада, одетый с иголочки и по последней моде: в длинном замшевом пальто, хорошо сидящем по стройной, даже худощавой фигуре, в невысоких сапогах на широкой подошве и в узких брюках с заправленной внутрь водолазкой. Но одна деталь выбивалась из его приятного глазу образа — уродливый махровый шарф, намотанный на шею вплоть до самого подбородка. Уилсон Дэвис — так его звали, если верить информации под его фотографией из базы розыска. — Итого ровно полсотни зараженных объектов, сэр, — отчитался он глухим и осипшим, невзирая на возраст, голосом, а затем как следует прокашлялся: — Тридцать восемь ваших, двенадцать моих. Остальных убитых я не трогал, как вы и сказали. Для контрольной группы. Инструменты вот. Уилсон приподнял левую руку, в которой держал небольшой, но объемный металлический чемоданчик. Ответа так и не последовало — на него даже не взглянули, и тогда он, осунувшись, повел носом и договорил: — Вы… еще просили предоставить статистику по результатам. Так вот: средняя скорость обращения объекта составляет две минуты и десять секунд, эффективность продукта сто процентов — абсолютно все испытуемые среагировали на вводимый агент. Он обращался к человеку, который сидел в руководящем кресле лицом к начищенным до блеска панорамным окнам с видом на противоположное крыло, сидел и смотрел в них с каким-то упоением, понятным лишь ему одному. Это был никто иной как товарищ Чернышов — крупный седоватый мужчина, которому едва перевалило за пятый десяток, с широкоскулым бритым лицом, покрытым заметными морщинами, и в очках с круглой оправой, сдвинутыми ближе к крючковатому носу. Его темные глаза, пустые, лишенные жизнелюбивого огня, взирали задумчиво на серое небо, затянутое беспросветной дымкой. Устройство, прикрепленное к виску, изредка мигало тусклым светом, а тоненькие проводки почти не высовывались из лунки посередине. — Замечательно. Среди моих объектов картина аналогична, — ответствовал Чернышов бесстрастно, не торопясь поворачиваться к собеседнику. В его речи, твердой, напитанной беспринципной уверенностью, прослеживался явный акцент. — Следовательно, разведение подобрано верно и эквивалентно абсолютной заражающей дозе. Как только закончим манифест, я отошлю результаты нашим американским коллегам и затребую экстренной эвакуации в Штаты. Уверен, они оценят наш вклад и обеспечат все условия для беззаботной жизни. Где выжившие? Одет он был строго, причем весьма консервативно: в толстом вязаном свитере, из-под которого высовывался накрахмаленный воротник белой рубашки, в свободных удлиненных брюках на высокой талии и в кожаных коричневых ботинках на шнуровке. — Судя по всему, прячутся в складских помещениях, — Уилсон одернул просторные рукава, а выражение его костистого лица обрело тень высокомерия. — Как крысы. — Крысы? Крыс нужно травить, — небрежно фыркнул Чернышов. — И много таких? — Около полтораста. — Ладно…. Пускай. Связи с внешним миром у них все равно нет, поэтому прорыв баррикады станет вопросом времени, — он топнул ногой и оттолкнулся, чтобы повернуть крутящееся кресло, как вдруг вопросил: — Зачем ты до сих пор носишь это уродство, Уилсон? — Привычка, сэр… — ответил тот и стушевался, уцепившись длинными пальцами за шарф. — Так сними. Или ты не рад, что наконец избавился от недуга? — Ни в коем случае! — воскликнул Дэвис, а его впалые голубые глаза распахнулись, заблестели. — Вы спасли мне жизнь! Он без колебаний сдернул с себя затрепанный шарф, скомкал его и отшвырнул в сторону, по-человечески счастливо оголив шею. Сбоку от него, около кожаного дивана, стояло зеркало в полный рост — опустив чемоданчик, Уилсон подошел и застыл, засмотревшись в отражение. Обычно он ненавидел человека по ту сторону, этого откинутого на обочину жизни урода, скатившегося вниз по наклонной. Катиться он, правда, не перестал, но зато он был здоровым, впервые лицезрел свою молодость и, похоже, не до конца успел к ней привыкнуть. — Не меня тебе благодарить, а великого товарища Сеченова, чье изобретение справилось с твоей болезнью за считанные дни. Он гений, настоящий гений, желавший для народа процветания. А этот гений теперь сидит за решеткой, — жесткие губы Чернышова сложились, после чего он воскликнул: — Вот она! Плата за помощь неблагодарным! Уилсон стоял с прямой спиной, спрятав за нее руки — он привык делать так, чтобы маскировать дрожь, равно как и привык улыбаться залу, полному недоумков, но теперь дрожи не было, а поза его наконец-то источала уверенность, а не жалкое подобие такового. — Вот ты, — указал на него пальцем профессор, подрываясь со стула. Он покраснел, а тонкие манипуляторы вылезли из «Мысли» и, ветвясь, протянулись через лоб. — Тебя окрестили калекой, Уилсон, и никому ты здесь не нужен. Правящей аристократии плевать на простой народ! Их корона слишком велика, чтобы они опускали головы и смотрели на рабочих муравьев. Твоя страна от тебя отреклась, обрекла на гибель и жалкое существование, а меня… оставила без дочери. Чернышов понизил голос, перестал кричать, однако ярость в нем по-прежнему кипела вплоть до мелкой трясучки в руках и коленях. Она металась затравленным зверем и грозилась перемолоть в труху любого, кто посмеет ей возразить, поэтому Дэвис молчал. — Я доверил Англии самое ценное, что у меня было, хотел уберечь свою девочку от ужасов войны, дать ей престижное образование, но в итоге потерял ее, — он не проронил ни слезинки. Отчаяние давно впиталось в кожу и застыло на его лице бесчувственной маской. — Я желаю тебе никогда не узнать, что чувствует родитель, утратив горячо любимого ребенка. Эта боль разъедает тебя изнутри, ты умираешь снова и снова, каждый чертов день. Он подходил к Дэвису и все больше горбился, как будто его резали ножом, а он смиренно принимал удары. Он напоминал безумца, меняющего настроение по щелчку пальцев, — Уилсон глядел на него и старался не показывать, что это вызывало в нем тревогу. — Думаешь, мне нужна Америка? Деньги? Домик у моря? Да срать я на все хотел! С высокой, чтоб ее, колокольни! — взревел Чернышов, брызжа слюной в разные стороны. — Мне плевать, мне уже терять нечего. А вот ты… — его голос надломился, стал болезненно ласковым, — ты еще молод. Сколько тебе, напомни? — Двадцать восемь исполнилось недавно, — прозвучало несмело. — Всего-то, целая жизнь впереди. Я в твои годы только ординатуру заканчивал. Уилсон потупил взгляд, словно от неловкости, но на самом деле он постыдился самого себя. У него не было высшего образования, равно как и возможности его получить — все, что он знал и в чем разбирался, он изучал самостоятельно, кровью и потом, изводя себя на работе, которую никто не уважал. И убивался он там до тех пор, пока не выяснил, что умирает по-настоящему. — Тебя привела сюда обида, не так ли? — спросил Чернышов, не требуя ответа. — За то, что никто не воспринял тебя всерьез. — Обида, — согласился он и кивнул. — Никто не помог мне, когда было нужно, а некоторые вовсе решили, что вправе публично мешать меня с грязью. Дэвис зацепился взглядом на большие памятные фотографии, висящие в рамках на стене вперемешку с грамотами и благодарственными письмами. На одном из снимков, на фоне отремонтированной по всем стандартам лаборатории, был запечатлен Йенс, а рядом с ним — Генри, от одного вида которого у Уилсона глаза наливались кровью. — За болтливый язык надо платить, — сказал Чернышов, и своим замечанием выдернул Дэвиса из раздумий. — Иначе все так и будут вытирать об тебя ноги. Ты не встретил никого из своих так называемых «приятелей»? — Нет, — сказал, мысленно представляя, с каким извращенным удовольствием всадил бы иглу в растерзанного доктора, после чего вполголоса уточнил: — А что? — Ничего. Просто интересно. К слову, здесь оказались не только твои знакомые, но и мои тоже, что немного меняет порядок наших действий. — Он разве не убит? Тот майор, о котором вы говорили, — Уилсон нахмурился, и его взгляд заметался по просторному кабинету, выдавая волнение. Он терпеть не мог, когда что-либо шло не по плану, потому как попросту терялся в таких ситуациях. — Это за ним вы отправляли испытуемых на мотоциклах? — Не за ним, как выяснилось, а за ними. Группа полимеризованных объектов показала себя безупречно, наши заказчики пришли в восторг от результатов. Однако упомянутому товарищу Нечаеву удалось отбиться благодаря тому, что на его руке оказался еще один сотрудник Предприятия, информацией о судьбе которого я не располагал до нынешнего времени. Дэвис не ответил. Только скрестил руки на груди и встал поудобнее, приготовившись слушать. Он знал Чернышова недавно, месяц или около того, но столько всего наслушался от него и повидал, что на две жизни вперед хватит. — Профессор Харитон Захаров, погибший, по официальным данным, несколько лет тому назад. В действительности же он был возвращен к жизни в ином ее проявлении, а именно в виде эрудированной перчатки со встроенными боевыми функциями. Библиотека, автоответчик и оружие в одном флаконе, если кратко. Догадавшись по физиономии Уилсона, что тот ничего не понял ровным счетом, Чернышов вздохнул, сведя пальцы на переносице, но счел правильным договорить: — В какой-то момент он снюхался с майором, навешал ему лапшу на уши и сдвинул Сеченова с руководящей позиции. Его цель была ясна как день: добраться до нейрополимерного массива и завладеть им. Его план потерпел крах, но от Нечаева он, как видно, не отвязался. Не знаю, зачем ему сдался этот недоумок, но его мозги полезнее в другом. Тем более, мне есть, что ему предложить. Чернышов довольно хмыкнул и развернулся на каблуках дорогущих ботинок, чтобы возвратиться на место — на углу стола, за которым Йенс Рихтер принимал обычно важные решения, покоился сундучок средних размеров. Блестящий, с эмалированными углами и кодовым замком, он невольно притягивал взгляд своей загадочностью. Комбинация была введена, крышка медленно открылась, а Уилсон сделал несколько шагов вперед, приподнялся на цыпочки и по-гусиному вытянул шею. Подходить ближе он стремления не находил, ему и так было хорошо видно, что внутри разливалась какая-то непрозрачная кроваво-красная субстанция, похожая на потекшее желе. — У меня есть то, к чему Харитон так упорно рвался не один год, — Чернышов разглядывал полимер со странной теплотой и гордостью, и говорить стал с придыханием. — Сомневаюсь, что он откажется от права обрести лелеянную власть, он слишком падок на подобные искушения. Он вытянул руку, задержав ее над массой, и та вдруг зашевелилась, забурлила, чтобы затем подняться над блестящей гладью и в точности повторить облик хозяйской ладони. — То есть, нас будет трое? — Нет, Уилсон. Только ему об этом знать необязательно. Без человека Захаров ничто, сколько бы он ни фантазировал об обратном, — Чернышов сжал пальцы, и полимерная ладонь превратилась в кулак. — Он пустое место. Говорящая перчатка, не более. Если убьем его носителя или добровольно вынудим Харитона сотрудничать, получим его в свое распоряжение. За его шкуру заплатят дорого, да и не в деньгах дело. Такие люди не меняются, и меня неимоверно бесит, когда они вдруг строят из себя святых. Лицемерие наказуемо, и Захарову предстоять ощутить это по полной программе.