***
— Ты сидишь там целую блядскую неделю! Ты говорил, что вернёшься на следующих выходных! — возмущается Чуя на том конце условного провода и недовольно пыхтит нечто нечленораздельное. Дазай откидывается спиной на кресло, запрокидывает голову назад, чтобы иметь возможность бесцельно бродить глазами по потолку, и протяжно вздыхает, что больше походит на страдальческий стон. Даже потолок тут совершенный: без единой трещины, грязного пятна или засохших пятен крови насекомого от удачно убитой какой-нибудь мухи. И плевать, что сейчас зима. Раньше Дазая не так смущала обстановка дома, в котором он вырос, однако, когда у него самого появился в квартире уют, комфорт и воплощение бушующего урагана, полной вакханалии в лице Чуи Накахары, теперь всё вокруг кажется ненастоящим, слишком правильным, выбеленным. Абсолютно не живым, как и сам Дазай, пока ещё существовал в стенах этой клетки. — Я знаю, солнце, знаю, — Дазай практически на осязаемом уровне ощущает, как Чуя после озвученного прозвища смягчается, и сам не может сдержать улыбку. — Появились небольшие проблемы. Скоро будет ужин, я там обязательно должен присутствовать. Обещаю, что приеду, как только вырвусь. К четвергу уже должен попасть домой. Осаму разрывается на мелкие кусочки, уловив разочарованное мычание Чуи. Печальное и понимающее одновременно. Как возможно вообще провести без своего очаровательного неземного Солнца ещё четыре дня? Немыслимо. Дазай настороженно поворачивает голову к входной двери в комнату, оторвав телефон от уха. По шагам с точностью определяет, кто поднимается на этаж и приближается. — Погоди, обаа-сан идёт. Я перезвоню тебе как только закончу с ней. — Осаму сбрасывает звонок, не дождавшись ответа, и откладывает гаджет на стол, делая вид, что крайне увлечённо читает книгу. По правилам этикета и в принципе из уважения к другому человеку, максимально невежливо врываться в чужую комнату без стука и согласия хозяина. Но Банко всегда пренебрегала его личным пространством, и не собирается менять положение дел. Сейчас тоже, пусть Дазай уже взрослый человек за двадцать лет. В следующем году вот университет вообще заканчивает. — Мы уезжаем, как и предупреждали. Скорее всего, будем поздно вечером. Ты готовишься к предстоящему ужину? Дазай отрывается от разглядывания одной и той же строчки, не прочитав ни единой буквы нормально, и выпрямляется в более презентабельную позу, чуть прокашлявшись. Банко глядит на него из-под очков выжидающе, постукивая по бедру пальцами. — Отлично выглядишь, обаа-сан. Да, разумеется, я не подведу вас. — вежливо улыбается Дазай, стирая прежние признаки искренних эмоций на лице, вызванных благодаря голосу Чуи. — Не упади в грязь лицом. Помни о том, как и зачем мы тебя вырастили. — Банко покачивает головой, поправляя тугой пучок из волос. Как всегда безупречно. Аж тошнит. Дазай незаметно сглатывает от последней фразы, сложив руки в замок на своих коленях. — Я помню. — Надеюсь. После того, как бабушка уходит, постукивая невысокими каблучками, Дазай выбирается в коридор и спускается на кухню, налив себе стакан воды. Нужно смочить горло. Ему не хочется портить Чуе настроение своими глупыми бытовыми вопросами. Тем более, у них должен пройти повторный звонок. Дазай лучше насладится голосом и призрачным присутствием Чуи. Он поднимается обратно в комнату, глубоко вдыхая несколько раз воздух через нос. Дверь запирает на замок, окна зашторивает, погружаясь в полумрак. Никто не должен помешать и нарушить покой между ними. Нет ничего важнее разговора с Чуей. В смысле, адекватного по длительности и полноценного, а не с риском внезапно услышать опасно приближающиеся к личному пространству шаги. — Надзиратель покинул пост? — усмехается Чуя в телефон. — Так точно, Господин Солнце. Теперь я полностью в вашем распоряжении. — Дазай посмеивается и качает головой, развалившись на стуле в свободной, непринуждённой позе. Воцаряется тишина. К горлу на мгновение подкатывает смутная паника, потому что Дазай очень много волнуется и боится, что сказал что-то не так. Что-то, что не понравилось Чуе. — Не называй меня так, когда ты далеко, — выдыхает тот наконец в трубку. — Это заводит. Пояснение вводит в ступор. Дазай пытается распознать в словах Чуи шутку, но излюбленный, ласкающий слух голос звучит серьёзно. — Как именно? Солнце или Господин? — Осаму с лёгкой хитринкой улыбается уголками губ. Чуя шумно втягивает воздух и наверняка прямо в эту секунду потирает пальцами переносицу. — Осаму. — Я тебя крайне внимательно слушаю, солнышко Чу. Дазай улыбается шире от того, как Накахара страдальчески стонет и, судя по звуку, откидывается спиной на кровать. Невольно в голове появляется картинка, как огненные кудри мягкими волнами растекаются по постельному белью. Красного цвета, ибо Дазай подметил, что Чуе идёт красный, — хотя, вообще-то, ему идёт абсолютно всё, потому что это чёртов Чуя — и купил такое постельное бельё в самом начале переезда. В горле пересыхает. Становится труднее дышать от неистового желания коснуться кожи и волос Чуи, вдохнуть их запах полной грудью, забивая лёгкие только им. — Я очень скучаю по тебе. — тихо выдаёт он, прежде чем успевает подумать. — М? — Чуя удивлённо хмыкает от неожиданности, однако потом расплывается в смущённой и капельку тоскливой улыбке. Дазай ярко представляет её. Знает, каким выглядит излом родных губ, как на одной щеке появляется очаровательная ямочка. — Да. Я тоже очень скучаю по тебе. И да, мне не терпится, чтобы ты назвал меня так лично. Сердце гулко бьётся от услышанных слов. Дазай разваливается на кусочки и задыхается. Умирает, по собственной воле, испытывая при этом исключительно положительные эмоции. Внутри вспыхивает слишком много всего. В темноволосой головушке мысли гудят, словно рой пчёл. Сбиваются между собой, хватаются друг за друга, не хотят выстраиваться в нормальные внятные предложения. Пальцы впиваются в край деревянного стола. Дазай не боится услышать хруст мебели, даже наоборот — немного желает подобного. — Мы... Мы могли бы скрасить ожидание. — голос Осаму спокойный и ровный. Во всяком случае, он старательно пытается сделать его именно таким. — Ты о чём? — Чуя звучит ещё более изумлённо. — Что на тебе сейчас надето? — игнорирует Дазай вопрос и подпирает щёку рукой, упёршись локтем в спинку кресла. Снова наступает тишина. Чуя прочищает горло, едва уловимо кашлянув. — Почему ты... — Ты доверяешь мне, Чуя? — Осаму прикрывает глаза, бросив разглядывать потолок, и думает, что боится услышать ответ. Он искренне не уверен, что такому человеку вообще возможно благополучно доверять. — На мне синие боксёры и твоя футболка. Больше ничего. И не спрашивай, почему я хожу в твоих вещах, ясно? И тем не менее... Накахара вновь заставляет его превращаться в бесформенное довольное нечто. Дазай счастливо зажмуривается на несколько секунд. Раньше и не мог вообразить, что в доме опекунов способен так выглядеть. И, конечно, в итоге выглядит так по вине Чуи. — Хорошо. Только тебе нужно пообещать мне, что ты будешь выполнять мои указания и отвечать на вопросы сразу. Без промедлений. В сложившихся обстоятельствах это достаточно важно. — Твоё умение называть ситуацию, где у меня почти встал от твоего голоса, «сложившимися обстоятельствами» нихуя не сексуальное. — фыркает Чуя, устраиваясь на подушках поудобнее, предвкушая нечто занимательное. — Врёшь, — беззлобно ухмыляется Дазай, прикусив нижнюю губу. — Хорошо. Буду считать это за согласие. Тогда проведи рукой под мою футболку на тебе. Ну же. — Какого хрена... — Без лишних вопросов, солнце. Чуя ругается под нос, проводя ладонью под тканью верхней одежды. Кожа покалывает от прикосновений и разогревается. На это явно влияет голос Дазая из телефона, раз наедине таких особенных реакций не случается. Тут и к гадалке не ходи. — Терпеть тебя не могу. — шипит он хмуро. — Ты собирался идти мастурбировать после нашего звонка. Потому не верю. Играй убедительнее. — Пошёл нахуй. Дазай хрипловато посмеивается, чем ситуацию лучше нисколько не делает. Кажется, что через экран смартфона Дазай улавливает возрастающее напряжение Чуи. — Поглаживай себя. Медленно. Так, как это делаю я. — протягивает Осаму, ослабляя галстук на шее. — Ага. Ты, сука, любишь потянуть время. — жалуется Чуя, скользнув пальцами выше, неспешно массируя соски на груди. Пока не хочет позволять собеседнику слышать звуки, застревающие в глотке. — Нет. Я люблю наслаждаться тобой, — поправляет Дазай, расстёгивая пуговицы своей рубашки. — Что ты сейчас делаешь, милый? Он уверен, что Чуя незаконно очаровательно заливается алой краской до самых ушей. Суставы буквально выкручивает от жажды сорваться с места и оказаться дома, дабы увидеть самостоятельно, воочию. — Трогаю грудь. Ты обычно не упускаешь этот этап. — Умница. Дазай снимает ремень со штанов, пока Чуя от похвалы негромко мычит, не сдержавшись. Видимо, его пальцы принимаются двигаться активнее. Дазай замирает от первого вырвавшегося звука, отключается от реальности на пару мгновений и заканчивает с ремнём, придя в себя. Более-менее. Вот же. Его так сильно тянет оказаться рядом с Накахарой. Запустил это всё, чтобы себя помучать как следует, не иначе. — Чу, второй рукой поглаживай себя через нижнее бельё. Пока не снимай. Я скажу, когда можно. — выдыхает Дазай в трубку, ощупывая подушечками пальцев шершавую поверхность бинтов на собственном животе. — А тапки тебе в зубах не принести? Охуел совсем, пидор. — Чуя щурится и поручение выполняет, несмотря на относительно резкий ответ. Становится понятно, что твёрд он далеко не наполовину. Сука. Блядский Дазай. — Не отвлекайся. Ускорь движения немного. Я хочу тебя возбудить посильнее. Чуя проглатывает очередной язвительный комментарий. Его дыхание через динамик становится тяжелее. Периодически проскакивают судорожные вздохи. Должно быть, Чуя думает о том, как хочет коснуться себя напрямую и наконец сделать действия внушительнее. Больше всего на свете. Но Чуя дико ошибается, если так рассуждает, потому что намного сильнее его хочет коснуться сам Осаму. Дазай прикрывает глаза, стараясь досконально представить картину слегка извивающегося на кровати Чуи, который поглаживает себя сквозь боксёры, кусает губы и чуть жмурится, попутно свободной рукой придерживая телефон. Как у него покрывается мурашками шея от голоса Дазая и обманчиво ласковых указаний. Как объёмная футболка комкается на гибком теле, задирается повыше, обнажая грудь, розоватые затвердевшие соски. На подобное можно было смотреть буквально вечность. Дазай втягивает носом воздух, выдыхая через рот. В собственных брюках становится тесно и не шибко комфортно. — Чуя. Ты слышишь меня? Накахара запинается, прежде чем ответить. — Да. Осаму прикладывает ладонь к лицу, потирая лоб и кивая, пускай собеседник всё равно этого не увидит. — Хорошо. Медленно стяни нижнее бельё. — тон Дазая твёрдый и спокойный, хотя он разваливается от того, как хочет дотронуться к Чуе самостоятельно. Голову кружит от фантомного запаха чужих волос, кожи. От застывшего в мыслях вида разгорячённого тела, пульсирующего члена, истекающего обильной смазкой, чьи капли попадают на низ живота. Дазай бы наклонился и непременно слизал их. А затем прошёлся бы языком по бёдрам и наставил своих меток, потому что прекрасно знает, как Чуе нравится это не меньше. Дазай приходит в себя, слыша шуршание ткани. — Всё. — голос Чуи тише, чем раньше, и более нетерпеливый. Дазай усмехается. — Умница, — ему льстит то, как Чуя начинает дышать тяжелее после похвалы. — Теперь коснись кончика. Проводи не спеша. Ты же знаешь, как мне нравится наблюдать за твоими реакциями. Твои эмоции такие милые, солнце. Чуя очаровательно подрагивает. Закрыв глаза, Дазай практически действительно видит это перед собой. Чуя безусловно напряжённый и вытянутый. Ноги свои изящные, стройные выпрямляет на всю длину, комкая пальцами ткань постели. Из смартфона улавливается тихий дрожащий стон. Дазай едва сдерживается, чтобы не перейти на урчащий шёпот. Чуя наверняка сейчас представляет его. Прикосновения ладони, опаляющее жаром дыхание, дразнящие движения. За время, проведённое вместе, Дазай изучил Чую также превосходно, как и Чуя Дазая. — О-Осаму... — Накахара приглушённо скулит, уткнувшись носом в подушку. Ослушаться просьбы не хочется также сильно, как и наоборот рвёт толкнуться бёдрами ближе и ускорить процесс. — Я знаю, милый, — мягко отвечает Дазай. — Но будь чуть терпеливее. Можешь пройтись дальше. Медленный темп, помнишь? Чуя мычит в ответ, слабо кивая. Что, по сути, бессмысленно, просто даёт какую-то иллюзию поддержания диалога. Будто он вообще способен нормально функционировать в таком состоянии. Возбуждение и сладкое, тягучее ощущение разливается по всему телу, заполняя каждую клеточку, смешиваясь с кровью. Чуе катастрофически недостаточно своей руки, недостаточно одного голоса Дазая. Возрастает огромная жажда. Жадность, которую невозможно погасить без усилий. Тянет оказаться рядом, прижаться к уже родному, изученному телу. Губы горят от зубов и одновременно желания голодных, пылких поцелуев, обычно заставляющих их распухнуть, стать донельзя влажными. Они оба касаются кончиками пальцев своих губ, думая об одном и том же. Только Чуя кладёт телефон рядом на кровать и делает это не занятой делом рукой, а Дазай той, что ещё даже не начинала. — Не сдерживай звуки. Ты знаешь, как я не люблю, когда ты так делаешь. — добавляет Дазай, потянув бегунок на ширинке своих штанов вниз. Накахара бубнит нечто согласительное, за чем сразу следует низкий вздох. Удивительно, как легко у него получается заводить одними чёртовыми звуками. Дазай сжимает челюсть, проскользнув рукой под резинку боксёр. Трогать и не нужно, дабы понять, что возбуждён он тоже немало. Ладонь обхватывает горячий твёрдый ствол у основания, не торопясь ведёт вверх. Большой палец вдавливается в покрасневшую влажную головку, вырывая из уст негромкий хриплый стон. Безупречная звукоизоляция в доме играет на пользу как никогда. — Могу я...? — спрашивает Чуя, улавливая, что Дазай принялся что-то делать с собой. И воспроизведение действий в голове ничуть не делает ситуацию проще. Напротив, Чуя в собственной руке становится твёрже. — Ускоряйся. — гудит Дазай, уже не заботясь о попытках сохранять здравый рассудок. По спине бегут мурашки от такого тона. Чуя выгибается в спине, несдержанно простанывает в телефон. Его движения становятся значительно быстрее. Их дыхание смешивается единым звуком. Дазай, возможно, помешанный ванильный идиот, однако ему кажется, что это лучшая симфония для ушей. Дазай растирает пальцами вязкий полупрозрачный предэякулят по всему члену, из-за чего штаны с бельём съезжают по бёдрам ниже. Кулак смыкается вокруг, трётся, ходит вверх-вниз активнее. Осаму получает определённое наслаждение, а имя Чуи настойчиво крутится в мыслях и на языке. — Осаму, я-я сейчас... — Чуя почти задыхается, выдавливая из себя пару слов, предупреждая и блаженно простанывая. Если сравнивать уже, то дрочить с голосом Дазая, нашёптывающем свои слащавые речи и указания, намного приятнее, чем поодиночке, стоит признать. Дазаю тоже остаётся не долго. Чуя всегда влияет на него самым сильным образом. — Сделай это для меня, солнце. Чуя не выдерживает. Разрушается, расплывается, точно раздробленный фруктовый лёд. Шумно всхлипывает, послушно кончая, словно по команде. Тёмно-рыжие ресницы наверняка прелестно трепещут. Дазай прекрасно знает выражение лица Чуи, когда тот приходит к самому пику своего удовольствия. Чуе определённо идёт получать удовольствие. — Ненавижу тебя, ублюдок... — хрипит Чуя, лениво шевеля губами для хоть каких-нибудь слов. — Только попробуй не приехать в скором времени. Закопаю в землю и не выберешься никогда. Я жду тебя. Очень. Дазай вяло усмехается, вытирая руку влажными салфетками. — Я жду возможности тебя увидеть ничуть не меньше. Звонок обрывается, оставляя после себя послевкусие удовлетворения и сладкую истому.***
Костюм сидит на нём безупречно и совсем неудобно, сковывая движения. В нос врезается едкий запах одеколона, который ему лично никогда не нравился. «Это дорогой парфюм, соответствующий твоему статусу» — вторила бабушка, и никто не брался с ней спорить. С Банко вообще спорить бесполезно. Эта женщина на пару с мужем построила целый бизнес и поддерживает уже многие годы. Банко никогда не была родным человеком, а скорее наставником. Предпринимателем. Дазай с ранних лет смотрел на неё и думал, что это пример для подражания и он сам должен вырасти таким. Теперь Осаму смотрит с отвращением на отражение в зеркале, чувствуя себя так, словно вшивую дворняжку засунули в смокинг. Собачка на вечер, чтобы похвастаться своей добротой душевной перед лицемерными богачами. Дазай устало опускает голову, стараясь не повредить никому не сдавшуюся укладку. А внутри пу-с-то-та. Ничего не имеет смысла. Он сам не имеет смысла. Ни на званном ужине с гостями, ни на месте главы компании, ни где-либо ещё. — Ты готов? Фицджеральды скоро прибудут. Они никогда не опаздывают. — звучит голос Банко из-за двери. Стук выбивает из мыслей. В этом доме на Дазая всегда наплывают странные рассуждения, не свойственные нормальным людям. — Уже выхожу, — отзывается он, стараясь говорить спокойно. В последний раз глянув на себя в зеркале, Дазай открывает дверь, натянув фальшивую улыбку. — А Мори-сан? — Всё-таки не приедет. У него много дел в больнице. — если женщина и пыталась скрыть раздражение, то получалось из рук вон плохо. — Бывает. Осаму пожимает плечами, спускаясь на первый этаж. Выражение лица становится неизменным. По правилам этикета, в случае негативного расположения духа нельзя демонстрировать это гостям. Банко с детства прививала ему хорошие манеры, как нужно действовать в высшем обществе, какими вилками и ложками что употреблять. В повседневной жизни Дазай отказывается от глупых правил, заученных с большим трудом в прошлом, однако в доме опекунов и тем более на их мероприятиях помнит всё в точности. Дазай максимально вежливо приветствует Фицджеральдов, вместе с Банко и Озэму. Те также одеты, что называется, с иголочки. Длинное шелковистое платье тёмного цвета и подходящий под него выглаженный костюм. Первыми за стол садятся хозяева и приглашают гостей. Беседа проходит за дежурным обмениванием любезностями, пока не приносят блюда. Семейные повара сегодня особенно постарались. Для сегодняшнего ужина Банко даже кондитера пригласила. Фицджеральды являются достаточно важными партнёрами по бизнесу и, можно считать, некими друзьями семьи. Еда правда пахнет изумительно. Употреблять пищу нужно небольшими кусочками, не спешить и не накладывать сразу много на тарелку. Дазай делает это всё больше на автоматическом уровне, не встревая в разговоры. Отвечает только тогда, когда к нему самостоятельно обращаются. Заученными фразами, не нарушающими хрупкую «приятную» атмосферу, по чьей вине Дазаю угрожает несварение. Блюда, безусловно, вкусные, но обстановка вокруг давит на него огромным тяжёлым грузом. Хоть бы этот чёртов вечер поскорее закончился. Через некоторое время со стола всё убирают и выносят десерты с качественным, заваренным буквально на глазах чаем. Дазай немного пробует воздушный японский чизкейк и по большей степени попивает чай. Живот уже скручивает от напряжения. — Дазай-куну ведь уже двадцать один? Возраст как раз подходящий для брака. Вы уже выбрали стоящую кандидатуру? — Фрэнсис Скотт Фицджеральд улыбается уголками губ и отпивает маленький глоток чая, оглядывая хозяев дома. — Было бы превосходно успеть решить этот вопрос до того, как Осаму выпустится из университета. — хмыкает Озэму, поправив рукава своего дорогущего пиджака. Дазай старается внешне никак не реагировать на тему разговора и не выдавать истинных эмоций. В глаза бросается, как жена Фрэнсиса мимолётно на него поглядывает, а вот дочь откровенно пялится. — Мы с Зельдой, разумеется, не остаёмся равнодушными к проблемам наших драгоценных коллег и товарищей, — Фрэнсис легонько кивает в сторону своей жены. — Раз уж мы долгое время сотрудничаем и можем друг за друга поручиться, то почему бы не связать узами брака наше будущее — детей? Думаю, данный союз будет иметь феерический успех. Банко и Озэму переглядываются, будучи удовлетворёнными и попутно явно удивлёнными подобным предложением. Явно только внешне. Дазай прекрасно замечает, как те играют роль. Очевидно, что на получившийся исход рассчитывали все собравшиеся в комнате. Кроме, разве что, главного виновника торжества. — Вы нас впечатлили своим предложением. Мы обязательно рассмотрим это внимательнее. Но, забегая наперёд, могу сразу сказать, что лучшей кандидатки, чем ваша дочь, и представить невозможно. — Банко отражает вежливую улыбку, из-за чего в уголках её рта появляются морщины. — Отлично. Что думаешь, Дазай-кун? — Фицджеральд обращается к нему, сложив пальцы рук на столе вместе в замок. Осаму совершенно спокойно поднимает голову, сначала тщательно прожевав кусочек десерта, прежде чем ответить. — Я вас понимаю. С точки зрения практичности подобный союз был бы отличным вариантом. Ваша дочь, Фрэнсис, сногсшибательна, чего греха таить, — Дазай мило улыбается, поддерживая этот парад сплошного лицемерия и любезности, побуждая остальных издать пару скупых смешков. — Я бы очень хотел вам помочь, однако у меня уже есть дорогой сердцу человек. Я не собираюсь вплетать мою вторую половинку в рабочие дела. И, если говорить предельно честно, пока не собираюсь жениться. На лицах окружающих теперь застыло неподдельное, абсолютно не наигранное изумление. Что же, Дазай доволен и таким результатом. В конце концов, уже неплохое достижение для галочки в списке предсмертных желаний. — Вот как... — Фрэнсис чуть мямлит, словно перекатывает слова на языка, ранее ему не изведанные. — В конце концов, хороший предприниматель находит баланс как в работе, так и в личной жизни, не так ли? — добивает Дазай, склонив голову чуть на бок. Озэму и Банко даже забыли про этикет, принявшись банально разъедать взглядом своего отпрыска. Дазай делает вид, что не чувствует, как собственная кожа медленно разлагается, внутренности выворачиваются наружу и выпрыгивают на стол, чтобы в них воткнули острые концы палочек. Образно, естественно. Хотя он думает, что был бы не против исчезнуть бесследно прямо сейчас. — Прошу простить мне мою бестактность... — начинает бабушка, выражение её лица становится холодным, отстранённым и предвещающем неприятности. — Нам с Осаму необходимо выйти поговорить наедине. Это не займёт много времени. Дазай выходит из зала, предвкушая скорую смерть. Словно на казнь собственную направляется. И не сказать, что, приводя такое сравнение, оказывается не прав. Дазая пугает тихая, холодная ярость, потому что у Банко всегда исключительно такая. У Чуи яркая, трепыхающая пламенем в груди, появляющаяся вспышками. Чуя эмоциональный и прекрасный. Злиться откровенно, не стесняясь выражений, радуется с широкой улыбкой, раскрепощённо выгибается в постели, получая удовольствие, которое ему так непозволительно идёт. Дазаю нравится то, как Чуя позволяет прочитать свои эмоции. Неопределённость, напротив, вводит в ступор. — Какого, скажи мне на милость, Дьявола ты срываешь нам важнейшую сделку, рассказывая о своих глупых похождениях? — интересуется Банко, закрывая за ними дверь комнаты. И вот они вернулись в исходную точку. Будто никуда и не уходили. — Я не рассказываю о своих похождениях. Лишь упомянул о моём молодом человеке, обаа-сан. — подчёркнуто спокойно отвечает Дазай. — Молодом человеке? Ты встречаешься ещё и с мужчиной? — Банко кривит линию тонких губ с тёмной помадой, ровно накрашенной, идеальной. Как и всё в этом адском котле, именуемом поместьем. И Дазай тут случайное пятно. — Мне казалось, что Мори-сан умеет лечить подобные... дефекты. Мы уже говорили об этом. Я позвоню ему и уточню дополнительно детали. А ты прекрати вести себя как буйный подросток, Осаму. На тебе много обязанностей. Мы воспитывали тебя все эти годы, обеспечивали, одевали, дали образование, жильё. И каким образом ты хочешь нам отплатить? Мужеложством? Помни о своём предназначении. Дазай помнит. Каждую секунду жизни знает, зачем вообще был воспитан и слеплен руками двух законченных бизнесменов. Держи лицо, не проявляй лишних чувств, веди холодный расчёт, ты должен, Осаму. Должен оправдать ожидания, надежды и вложенные ресурсы. Забудешь такое. — Я помню. Однако мне уже далеко не четырнадцать. Это то, что люди обычно называют любовью. Он замечательный человек. И я уверен, что наши с ним отношения никак не помешают мне вести семейное дело. В конце концов, не сожрёт же он мой диплом и не вытащит знания из головы. Дазай вздыхает, отслеживая реакцию бабушки. В совершенстве знает любой намёк на изменение в настроении, причём в любые стороны. Чуть сжавшиеся губы, стальной блеск в глазах, те слегка больше прикрыты, на переносице появляется складка, словно человек сейчас нахмурится. Дазай незаметно кусает внутреннюю часть щеки. Признаки явно не добрые. — Не неси чушь. Тебе нужна нормальная избранница, из хорошей семьи. Своими выходками ты только позоришь нас с Озэму. Будь мужчиной, Осаму. Разве так я тебя воспитывала? «Будь мужчиной» — отвратительная фраза, звучащая из чужих уст с самого детства. Дазай вспоминает то, как Чуя абсолютно не «по-мужски» выгибался и танцевал у шеста в довольно откровенном наряде в гей-клубе, но при этом умудрялся творить телом абсолютное искусство. Проще всего нацепить на человека какие-то ярлыки, рамки и ожидания, исходя из гендера и собственных желаний. В большинстве случаев люди высказываются, даже не задумываясь о других. Дазай понимает, что эта фраза — сплошное оправдание для того, чтобы навесить на него ещё больше обязанностей под обёрткой лживой заботы. — Я уже и так бракованный. Вам нечего терять, — Дазай невесело усмехается, пожав плечами. — Я не откажусь от своих слов и жениться ни на ком другом не собираюсь. Я как-нибудь вас официально познакомлю, как и подобает правилам этикета в культурном обществе. Мои отношения не будут мешать бизнесу. Можете считать, что практически ничего в моём примерном плане на жизнь, расписанном вами наперёд, не изменилось. Я останусь вашим наследником, как не крути. Тебе не о чем волноваться, обаа-сан. В комнате воцаряется тяжёлая тишина. Осаму выжидающе смотрит на хмуро задумчивую Банко, оценивая масштабы ущерба. Ему уже кажется, что разговор заканчивается на этом, ибо ничего внятного так и не следует. Никакой точки. В прочем, он не расстраивается и потихоньку шагает обратно к двери, собираясь вернуться к гостям. — Я не намерена отказывать категорически Фицджеральдам. Их дочь идеальный вариант. — говорит она, вцепившись костлявыми пальцами в локоть Дазая. — Пусть, — безэмоционально говорит Осаму. — Ничего не получится без моей подписи, сколько не пудри им мозги. А я её не поставлю. Дазай выходит в коридор, мечтая, чтобы эти чёртовы гости побыстрее удалились. Не терпится отправиться обратно домой. При первой же возможности.