Мне нужен свежий воздух, и мне не страшно, Билет на поезд, куда не важно. Я не боюсь потерять всё, Начать заново оттуда, куда занесёт.
Нервы — «Вороны»
«Эти полосы чёрно-белые, я нашёл любовь, но потерял в неё веру», — неожиданно громко вырывается из колонки и звучит в тишине полупустого двора. Антон смотрит на лучшего друга так, будто он совершил что-то немыслимое. Ну а что? Кто вообще слушает такую музыку на футбольном поле? Даже не так, скорее просто: кто вообще такое слушает? Антон останавливается напротив забора, ограждающего территорию, всматриваясь в густой лес за ним. По подъездно́й дорожке не спеша едут машины, заезжая в кованые ворота — это учителя и сотрудники возвращаются на работу с каникул. Те, кому повезло в этот период не оставаться на дежурство. Детский дом «Остров» под номером тринадцать, что находится в глуши, на окраине Подмосковья, в старой усадьбе, когда-то принадлежавшей графу Алексею Георгиевичу Щербатову, стал для многих детей домом. Потому что тут им всем предстояло прожить до своего совершеннолетия, если, конечно, не повезёт, и за ними не приедут приёмные родители. Антон уже давно перестал на это надеяться — в его шестнадцать лет глупо ждать, что кто-то решит забрать такого взрослого ребёнка. Антон, конечно, хочет свалить из этого места побыстрее, — а кто не хочет? — но судьба давно решила всё за него. Он, в отличие от многих здешних детей, даже не помнит своих родителей, не помнит, какими они были и как умерли — а умерли ли вообще? Его привезли в это место ещё совсем маленьким, когда ему только стукнуло шесть лет. До этого он жил в доме малютки. Так что Антон никогда не скучал по прошлому. Его просто не было. Всё, что было при нём во время попадания в дом малютки — это одеяло, на котором было вышито имя: «Антон Андреевич Шастун». Так его и зовут, хотя никто не уверен, что это настоящие имя, фамилия и отчество. В общем, это место натурально стало его домом на постоянной основе. Ну ничего, ещё чуть больше года, и он закончит одиннадцатый класс. Ему как раз исполнится восемнадцать, и он покинет «Остров» раз и навсегда. Антон вообще-то не жалуется на свою жизнь, но ему, как и всем детям, наверное, хочется, чтобы его кто-то любил. Но всё, что ему остаётся — это делать вид, что ему действительно наплевать на всё, что происходит вокруг. Так выживать в этом месте куда проще. Он честно пытается быть хорошим мальчиком, чтобы кто-то из потенциальных родителей обратил на него внимание, захотел забрать домой. Но что-то всё время идёт не так. К десяти годам он понимает, что дело всё-таки в нём, а не в людях, которые его не хотят. К четырнадцати всё ещё задаётся вопросами вроде: «Чем я хуже других? Почему никто не хочет даже попробовать меня полюбить?». А к шестнадцати окончательно свыкается с мыслью, что придётся дожить до совершеннолетия в этом гадюшнике. Не то чтобы здесь прям так плохо, нет. В их детском доме отличные педагоги и хороший отзывчивый персонал. Они стараются окружить всех детей заботой, чтобы те не чувствовали себя одинокими. Антон слышал много историй о том, какие ужасы иногда происходят в других детских домах, поэтому даже радуется, что попал именно в «Остров». Кроме всего прочего, тут дают действительно хорошее образование, которое пригодится в дальнейшей жизни. — Эй, Шаст, ты чего завис? — Дима вырывает его из пучины раздумий, подбегая со спины и хлопая по плечу. Дима только что вернулся из поездки в Петербург, в которую его отправили от лица детского дома, чтобы он блеснул там своими знаниями и показал, насколько хорошее образование дают в этом месте. А теперь уже вовсю гоняет вместе с другими пацанами мяч по футбольному полю, находящемуся на переднем дворе «Острова». Благо завхоз занята своими делами и не видит, как они, шпана малолетняя, топчут выстриженный на лужайке возле поля газон и сбивают кусты. Тогда бы вряд ли дело обошлось простым замечанием. Антон оборачивается к другу, встряхнув головой, чтобы отогнать непрошенные мысли. Подумать он ещё успеет: на это у него всегда есть время. На «подумать и порефлексировать» у него были целые каникулы. Почти две недели одиночества. А всё потому, что в конце прошлой четверти он не хило так провинился, и директор объявил ему выговор в виде домашнего ареста. Так что пока лучший друг был на Олимпиаде в культурной столице России, а остальные ребята из их скромной компании развлекали себя как могли, парень коротал время в компании работников «Острова», которым наказали следить, чтобы он выходил из комнаты только поесть и принять душ. Поэтому сейчас он просто наслаждается голосом довольного Димы, который щурит глаза от яркого весеннего солнца, поправляя спадающие на кончик носа очки. — Тох? — повторяет Дима, подумав, видимо, что Антон его не слышит или не собирается отвечать. Дима Позов — друг с большой буквы. Они знакомы с первого класса и прошли вместе, что называется, огонь, воду и медные трубы. На Диму всегда можно положиться, ему можно рассказать что угодно, и он единственный, кто знает Антона настоящего, знает, какой он на самом деле. Но сейчас говорить не хочется даже с ним. Наоборот, хочется помолчать, насладиться погодой, игрой в футбол и последним свободным днём. Ведь со следующего их ждут бесконечные уроки, домашние задания и прочее, вытекающее из учёбы. Дима чуть ли не на две головы ниже почти двухметрового Антона, потому он стоит, чуть задрав голову вверх. И это явно доставляет ему некоторые неудобства: мало того, что ему постоянно приходится смотреть на лучшего друга снизу вверх, так ещё и это солнце, палящее в глаза, которое будто забыло, что на дворе вообще-то ещё не лето. — Я слышу тебя, Поз, слышу, — улыбается Антон. — Задумался просто. Не бери в голову, — он хлопает друга по плечу и указывает на остальных ребят, которые продолжают гонять мяч. — Пошли? Как по заказу, именно в этот момент мячик, который запускает Серёжа Матвиенко, их общий друг, одноклассник и сосед Димы по комнате, пролетает через всё поле, вылетает прямо на парковку у парадного входа в детский дом и врезается прямо в окно пассажирской двери чёрного Мерседеса, только-только въехавшего на территорию. Парень, что секунду назад вышел из этой самой машины, испуганно вздрагивает, прикрывая руками тёмную макушку. — Твою ж мать, — выругавшись, Серёжа подбегает к друзьям. — Это чё, у нас новенький что ли? — Похоже на то, — кивает Антон, внимательно разглядывая новое лицо: Высокий, чуть ниже его самого. Тёмные волосы выбриты на висках и затылке, а чёлка слегка спадает на лоб. Одет в обтягивающие красные джинсы с дырками на коленях, чёрную футболку с какой-то надписью и рубашку в клетку. На глазах солнцезащитные очки с жёлтыми стёклами, отражающие солнечный свет. — С каких пор к нам привозят на личных машинах? — чуть понизив голос, спрашивает он у друзей. Дима пожимает плечами, поправляет снова спадающие с носа очки и, взглянув на друзей, решив, видимо, что кроме него это сделать некому, — ведь проблемы этих двух оболтусов всегда решает именно он, — плетётся за футбольным мячом, что всё ещё покоится рядом с «подбитым» Мерсом. Антон и Серёжа топают за ним. — Привет. Извини, если напугали. Мы не специально, — дружелюбно улыбается Дима, протянув новенькому руку. — Я Диман, — он кивает через плечо, — а это Антоха и Серёга. Новенький снимает очки и, не ответив на приветствие, косит на него взгляд пронзительных ярко-голубых глаз, которые тут же переводит на представленных ему парней. Он встряхивает головой и смотрит на сопровождающего его мужчину, что как раз выходит из машины. — Вы что, идиоты малолетние, не видите, куда мяч пинаете? А если бы в него попали? — он указывает на новенького, после обращаясь уже к нему: — Арсений, ты в порядке? Тот молча кивает и плетётся к багажнику машины. А Антон хочет сказать, что он думает о таких вот выскочках, которые наезжают на его друзей, но Дима его опережает: — Простите, — повторяет, подняв мяч с земли. — Мы правда не специально, так вышло. — Ещё бы вы специально это сделали, — надменно фыркает мужчина и подходит к новенькому, который тащит за собой достаточно массивный и тяжёлый на вид чёрный чемодан. — Арсений, иди в здание, я тебя сейчас догоню. Парень снова кивает, точно говорить ему запретили. Одарив троицу друзей ещё одним тяжёлым взглядом, он идёт выполнять распоряжение старшего. Антон пялится ему вслед до тех пор, пока его фигура не скрывается за массивными дверями детского дома. — Шаст, ты идёшь? — зовёт Дима, и тот слегка вздрагивает. — Чё завис-то опять? — Да не завис я, — вздыхает Антон. — Просто взбесил меня этот ушлёпок. Ты же извинился! Нафиг такую рожу-то делать, будто мы ему в кашу утром нагадили? Придурок. — Забей, — Дима машет рукой. — Сто процентов очередной заносчивый идиот, который думает, что ему тут что-то должны. — Мужики, мы играем или нет? — спрашивает Серёжа, всё это время молча ждущий друзей. — Скоро идти пора будет, классный час никто не отменял. У нас меньше часа осталось. — Нет. Я хочу сходить в душ и отдохнуть, — Антон качает головой и, не дожидаясь ответа, уходит в здание детского дома. Настроение всё равно безжалостно испорчено, а портить его другим не хочется от слова «совсем». Да и пытаться делать вид, будто он заинтересован дальнейшей игрой, глупо. Вот умеют же некоторые люди одним только взглядом втоптать других в грязь!***
— Вот же не повезло так спалиться! — вздыхает обречённо Серёжа, закрывая двери в комнату. Они с парнями решили покурить в ду́ше перед началом классного часа, за чем их, собственно, и застала завхоз Галина Васильевна. А Серёжа, между прочим, вообще не курит. Он просто пошёл с друзьями за компанию, как обычно. И получил по первое число, тоже за компанию и тоже — как обычно. — Воля нам головы открутит, если узнает. Волей в их детском доме называют преподавателя русского языка и литературы. Ведёт эти предметы сам директор Павел Алексеевич Добровольский — довольно молодой и в меру строгий мужчина, который обожает каждого ребёнка, как своего собственного. — Да ничего, Галивася нас не выдаст, — небрежно отмахивается Антон и косится в сторону новенького, которого — вот неожиданность! — поселили именно к нему в комнату. Он уже привык жить один с тех пор, как несколько лет назад усыновили его прошлого соседа Даню Поперечного. Новенький, безусловно, что называется «хороший мальчик». Посмотришь — и даже противно становится. Причёска — волосок к волоску, только чёлка слегка спадает на лоб и загривок с висками выбриты. Упрямый подбородок, чёткие линии скул, странный нос с будто откушенным кончиком, прямой взгляд ярких голубых глаз. Ну, отличник отличником. Точно потомок графа Щербатова, которому когда-то принадлежала эта усадьба, ставшая теперь детским домом. Сидит на кровати, спина прямая, словно на торжественной школьной линейке, и книгу читает. Можно поспорить, что правильную, хорошую книгу. Такие только подобное и читают. Одет во всё те же красные джинсы в облипку с огромными дырами на коленях, чёрные кеды и рубашку в клетку сине-коричневого цвета. На безымянном пальце правой руки перстень — Антон всегда обращает внимание на украшения, потому что сам носит их буквально кучами, тратит на них все карманные деньги, которые им выдают, — с маленьким выгравированным иксом и надписью «remember». Антон кривится и скользит взглядом по прикроватной тумбочке новенького. Его взгляд цепляется за нечто интересное: фото в простой деревянной рамке. На нём мужчина и женщина смотрят в объектив, и в них есть что-то такое же противно-правильное, как в самом новеньком. Между ними, ярко улыбаясь, стоит сам Арсений. Семейный снимок! Убиться об стену, как сладенько! На памяти Антона не впервые, что кто-то из воспитанников «Острова» привозит с собой фотографии родных. Для кого-то это последняя память о прошлой жизни, как и другие вещи, которые удалось сохранить при себе. Например, у Оксаны Сурковой, их одноклассницы, на тумбочке стоит фотография матери, которую девушка хранит так трепетно, будто это самое ценное, что есть в её жизни. Впрочем, это недалеко от правды. Для Оксаны память о матери — единственное, что не даёт ей сдаться. Просто когда тебе мало лет и ты ещё совсем ребёнок, то у тебя есть надежда, что вот-вот придут добрые дядя с тётей и заберут тебя домой. А когда тебе уже семнадцать, (а Оксане как раз исполнилось в марте) а за тобой так никто и не приезжает, ты перестаёшь уже даже мечтать и просто смиряешься с тем, что «Остров» останется твоим местом жительства до тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать. Среди воспитанников «Острова» всего пятнадцать человек почти достигли этого «заветного» возраста, и всем им остаётся только одно — ждать, когда двери детского дома откроются, чтобы проводить их во взрослую жизнь. — Слышь, придурок, а соску ты дома не забыл? А то у нас тут, знаешь ли, не выдают, — замечает Антон, подхватив фотографию в руки. Дима и Серёжа с готовностью смеются. Это — свои люди. За него — в огонь и в воду. Всегда приятно чувствовать их поддержку. Арсений откладывает книгу, — аккуратно так откладывает, чтобы не замялась страница, — затем молча встаёт с кровати, вырывает из рук парня фото и осторожно возвращает его на прежнее место. Одарив троицу уничтожающим взглядом, он снова возвращается в сидячие положение и берёт в руки книгу. — А ты чего такой бешеный? — усмехается Дима, развалившись в кресле напротив компьютерного стола с ноутбуком. Такая роскошь, как компьютеры, мобильные телефоны, хорошая одежда и прочее, возможна благодаря спонсированию детского дома крупными шишками, с которыми имеет связи директор. Наверное, поэтому тут есть и те, кто вообще не хочет уходить: лучше жить здесь на всём готовеньком, чем идти в неизвестно ещё какую семью. Хотя Антон точно знает, что детей из «Острова» отдают только в хорошие семьи. Арсений снова молчит. — Ты оглох что ли? — Антон подходит ближе, вырывает книгу из чужих рук, нависая над новеньким, как коршун. — Тебе вопрос задали, чудила. — Ладно, Шаст, оставь его, потом разберёмся, — усмехается Серёжа. — Погнали в класс. Воля наверняка заждался. Парень кивает, кидает ещё один короткий взгляд на новенького, и они все вместе идут на классный час. Антон и сам не может понять, что именно его так раздражает в этом с виду обычном молчаливо-загадочном брюнете. Может, дело в том, что тот так пренебрежительно отнёсся к извинениям Димы? У лучшего друга и так бывают проблемы с одноклассниками из-за того, что он отличник с грандиозными планами на жизнь: мечтает стать врачом, в то время как большинство думают только о том, как побыстрее покинуть «Остров» и пуститься во все тяжкие. Вошедшие в класс ученики рассаживаются по своим местам, и начинается урок, который Павел Алексеевич, по своему обыкновению, решает посвятить беседе, в кою включается представление плана по его предметом — русскому и литературе — на ближайшую четверть, обсуждение изменений в расписании уроков и, наконец, знакомство с новенькими, если оные есть. В этом году такой как раз есть. За последние три года в их классе появился только один новичок — Серёжа Матвиенко. Тот быстро освоился в новом коллективе, нашёл с парнями общий язык, знал, как подмазаться к девчонкам, чтобы давали списывать. Хотя Антона это особо никогда не интересовало, потому что он дружит с гениальным во всех смыслах Димой, за счёт которого они с Серёжей и вывозят все предметы. Пусть на тройки, но стараются же! Серёжа сразу влился в их небольшую компанию, состоящую на тот момент из четырёх человек: Антона, Димы, Оксаны и Кати. Он оказался, что называется, своим в доску пацаном и за три года твёрдо укрепил это мнение о себе. А вот по поводу нынешнего новенького, Антон не уверен, что тот сможет хоть с кем-то наладить дружеские отношения. Уж больно мутный тип. Тут таких не любят. Строит из себя не пойми что. Не понимает, наверное, куда попал. — Добрый день, ребята, — произносит Павел Алексеевич, останавливаясь у окна, из которого открывается вид на весь передний двор детского дома. — Рад вас всех видеть. Надеюсь, что все хорошо отдохнули и готовы к учёбе. По классу проносятся нестройные, разномастные гул и фырканья, словно их тут не пятнадцать человек, а целая рота солдат. Ещё бы! Кому понравится сидеть за партой и слушать, какие великие свершения их ждут в этой четверти? Антон, например, хочет поспать ещё хотя бы пару-тройку часов. Желательно, чтобы его при этом вообще никто не трогал. Он не спал этой ночью из-за мучающего его кошмара, постоянно подрываясь с кровати и пытаясь понять, почему он снова вернулся. Да и каникулы в четырёх стенах детского дома вообще-то вряд ли можно назвать отдыхом. Но они, надо признать, никогда не сидят на месте — находят себе массу развлечений, чтобы не тухнуть. Антон тоже всегда находил, но в этот раз собственная глупость привела его к домашнему аресту. А всё дело в том, что в конце прошлой четверти он подрался с одноклассником, который задирал мальчишку из первого класса. Антону этот самый мальчишка — Вася — импонирует: весёлый он. А вот парень, с которым состоялась драка, напротив, его раздражает. В общем, это и стало последней каплей для директора, запершего обоих в наказание за поведение. У Кирилла оказался сломан нос, за что Антону вообще-то даже не стыдно. А нечего маленьких и слабых обижать! — Я в вас не сомневался, трудоголики вы мои ненаглядные, — улыбается Павел Алексеевич. — У вас на столах, как вы уже могли заметить, лежат листы с расписанием уроков на оставшиеся два месяца четверти, если будут какие-то изменения, я вам сообщу, а пока двигаемся по этому курсу… Антон задумывается о том, что детям, учащимся в обычных школах, везёт куда больше, чем им. Потому что в «Острове» не существует такого понятия, как «летние каникулы» — тут все продолжают учиться и работать даже летом. Только в августе им дают небольшую передышку, а после снова окунают с головой в учёбу. У кого-то бывает день сурка, а у воспитанников этого места по жизни — год сурка. Из года в год одно и тоже, ничего никогда не меняется. Только некоторым везёт, и их забирают в семьи. — Что ещё? — тем временем продолжает говорить Павел Алексеевич. Он чешет подбородок, проходит по классу к своему столу и заглядывает в ежедневник. — Ах да! Я надеюсь, вы не забыли, что в следующем году вас ждёт сдача ЕГЭ. Все, кто в начале учебного года уже выбрал профильные предметы, подойдите к учителям, договоритесь насчёт внеплановых занятий по профилям. Те, кто ещё не выбрал, — кидает взгляд на новенького, — подойдите ко мне после классного часа, я вас запишу. Так, а теперь давайте поприветствуем нашего нового воспитанника Арсения Попова. Арсений, будь добр, встань, пожалуйста. Тот послушно поднимается со стула, оглядывая класс, но по-прежнему не произнося ни слова. Антону начинает казаться, что эта выскочка просто не считает нужным даже поздороваться с новым коллективом. Ну где такое видано вообще? — Ты язык проглотил, чудила? — усмехается Антон, всё-таки не сдерживаясь от колкости. Он, как обычно, сидит развалившись за своей партой рядом с Димой, вытянув длиннющие ноги в проход. — Шастун, — Павел Алексеевич качает головой так, будто Антон — самое тупое существо на его памяти. — Да что Шастун? Я уже шестнадцать лет Шастун, — парень разводит руками. — Уже и спросить нельзя. — Да заткнись ты уже, шпала, — шикает с задней парты Оксана, тыкая в спину друга шариковой ручкой, понижая голос до шёпота и перекидываясь через парту: — Он не разговаривает. Какая-то травма из-за смерти родителей. Вы чё, не слышали? Воля же с утра всех предупреждал… — Тише вы, он же вас слышит, — вмешивается в разговор Катя, которая сидит рядом с Оксаной. «Слышь, придурок, а соску ты дома не забыл?». Антона будто током бьёт. Он тут же выпрямляется, садясь на стуле ровно, мечтая просто исчезнуть. За своими попытками не попасться завхозу, за курением в душевых, игрой с пацанами в футбол и рефлексией на почве тупых бесполезных мыслей он пропустил эту информацию мимо ушей. Впрочем, как и его завсегдатаи — приятели, которые сидят, хлопая глазами, словно пытаются очнуться ото сна. «Какая-то травма из-за смерти родителей». У Антона земля из-под ног начинает уходить, и если бы он не сидел, точно не смог бы устоять. Он пялится на новенького, который смотрит на него в ответ, будто пытаясь что-то в душе своими голубыми высмотреть, и всё так же стоит перед всем классом. Антону хочется что-то сказать, но слова не идут, застряв где-то в глотке, и он просто изображает золотую рыбку, которую вышвырнуло из воды: открывает и закрывает рот, пытаясь протолкнуть воздух в лёгкие. «Ты язык проглотил, чудила?». Всё, что он успел наговорить за сегодняшнее утро, вдруг становится таким значимым и тяжёлым. Точно все его слова перестают быть просто звуком и превращаются во что-то видимое и уродливое, способное нанести физический вред. У новенького родителей не стало, похоже, совсем недавно. И это хуже, чем не знать их вовсе. «Он не разговаривает». Арсений не может разговаривать — это как обухом по голове бьёт. Всех же предупреждали именно из-за таких возможных ситуаций, в которой они сейчас оказались. А Антон, как обычно, всё пропустил и теперь хочет придушить самого себя за свой длинный язык. Ему ещё никогда не было так стыдно за то, что он просто над кем-то пошутил. Антон переводит взгляд то на Арсения, то на своих одноклассников, большая часть из которых приняла эту информацию вполне спокойно. Потому что они, чёрт возьми, были в курсе! Ему кажется, что всё это длится целую вечность, пока он не слышит голос с задней парты, отвечающий на реплику Кати: — Ну и чё? Пусть слышит! У нас тут чё класс коррекции? — выкрикивает Кирилл, и они с соседом по парте громко ржут. — С каких пор к нам инвалидов пускают? Антон хочет сказать, что вообще-то всегда пускали. Учителя и воспитатели в детском доме, как и он сам, адаптированы под работу с людьми с ограниченными возможностями: на лестницах стоят подъёмные пандусы, а персонал обучен не только работе с глухонемыми, но и с другими типами инвалидностей. На памяти Антона такое было лишь однажды, когда сам он учился в седьмом классе. К ним тогда привезли мальчика, сидевшего в инвалидном кресле. Того забрали в семью практически сразу, и это стало ещё одной каплей в бочке отчаяния Антона: его никогда и никто не хотел забрать. Кирилл этого, конечно, не помнит. Этого придурка вообще ничего, кроме себя любимого, не интересует. — А у нас благотворительность открылась, походу, — выкрикивает ещё кто-то, но Антон уже почти не различает голосов — шум собственного сердца в ушах куда громче. — Киреев, Сафронов! Прекратите это немедленно и извинитесь! — рявкает Павел Алексеевич. — Ещё чего, — протестующе заявляет Кирилл. — Я ещё перед немощными не пресмыкался. — Вы чё несёте вообще? — сердито вопрошает Антон, наконец, справляясь со ступором и вскакивая с места. — Антон Шастун — защитник обездоленных, — смеётся Денис Сафронов, сверкнув ровным рядом зубов. — Да хватит уже! — вмешивается Катя, тоже встав со своего места. — У вас совесть есть вообще? — Мы её продали! — У них её и не было никогда! — Вот это движ-париж начался! — Прекратите балаган! — снова пытается Павел Алексеевич, перекрикивая всполошившихся воспитанников, когда все начинают вскакивать со своих мест и кричать. — Киреев, Сафронов, в мой кабинет после классного часа! Во всём этом балагане, Антон только и успевает увидеть в глазах всё ещё смотрящего прямо на него Арсения застывшие слёзы. А в следующую секунду, тот срывается к выходу из класса, громко хлопая дверью. — Вы, блять, конченные совсем?! Хоть иногда думайте своими тупыми головами, перед тем, как что-то сказать! — выплёвывает Антон, в том числе обращаясь и к самому себе, уже не обращая внимания на то, что в классе присутствует учитель, и на то, что Дима пытается усадить его на место, чтобы успокоить. Всё это уже не важно, потому что никто не заслуживает, чтобы с ним так обращались. Потому что Антон знает, каково это — остаться совсем одному, когда никого нет рядом, когда некому тебе помочь. Именно так он чувствует себя в этом месте, когда остаётся наедине с собой: оставленным и одиноким. Он не знает только, что может чувствовать человек, не способный ответить на выпады в свою сторону. И от этого хочется разбить кулаки о стену или об лица Кирилла и Дениса, что продолжают выпускать глумливые комментарии, явно чувствуя себя умнее и смешнее всех. Хочется набить рожу самому себе. — Шастун! — выкрикивает ему вслед Павел Алексеевич, когда он вылетает из кабинета следом за новеньким. Антон забегает в душевые и, оперевшись спиной о стену, сползает на пол, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Ну какого чёрта он не умеет держать язык за зубами? Это ведь он начал приставать к новенькому с тупыми вопросами. Это он смеялся над его молчанием и фотографией умерших родителей. Как вообще можно осуждать Кирилла за то, что он постоянно над всеми издевается, если сам повёл себя так же? Это же он всё это начал, дал придуркам-одноклассникам повод для издёвок над Арсением, у которого наверняка и так куча проблем. Где-то в дальнем конце помещения слышится шорох, и Антон дёргается, рывком поднимаясь на ноги, прислушиваясь. Он проходит на звук и видит, что у одной из кабинок, прямо на полу, как мгновение назад и он сам, сидит Арсений. Парень согнул ноги в колени, сложил на них руки и спрятал лицо в сгибе локтя. Его плечи слегка подрагивают, а дыхание неровное, сбитое. Кажется, он даже не замечает, что находится в помещении не один. — Арсений, — зовёт Антон и подходит ближе. Он присаживается рядом на корточки, пытается дотянуться до чужого плеча, но парень шарахается от него в сторону и снова смотрит так, что мороз по коже идёт. — Слушай, я вообще не умею извиняться… ну не моё это. Но ты… прости меня за всё, что я нагородил. И придурков этих не слушай. Они просто конченные все… Арсений утирает влагу с глаз рукавом рубашки, продолжая смотреть на него исподлобья. — Ну, хочешь, ударь меня, только завязывай так смотреть, — Антон виновато вздыхает, опуская глаза в пол. — Я не знал, Арсений, клянусь. Я… блять, если бы я знал… Прости меня, ладно? Давай вернёмся в класс? — предлагает, но Арсений тут же протестующе мотает головой. — Они тебе больше ничего не скажут. Обещаю. Арсений отползает от него ещё на пару сантиметров, вжимаясь спиной в двери душевой кабинки, и снова мотает головой. Он достаёт из кармана джинс мобильный телефон и быстро, дрожащими пальцами набирает короткое сообщение, показывая его Антону: «Я не хочу туда идти». — Ладно, не хочешь, не надо. Давай я тебя тогда до комнаты провожу, а? Арсений снова упирает взгляд в телефон, набирает ответ и поворачивает экраном к нему: «С чего это тебе не насрать на меня?». — Не знаю. Может потому, что я повёл себя как придурок? Может потому, что я и есть придурок. Всегда им был, если честно, — Антон качает головой. — Мне правда жаль. Арсений пишет очередное сообщение: «Отвали». — Ладно, я понял, — усмехается Антон, прочитав. — Тебе нужно побыть одному, а мне сходить на хуй, потому что я конченый мудозвон. Ясно-понятно. Он поднимается на ноги, а с Арсеньевых губ срывается лёгкий беззвучный смешок. А после он и вовсе широко улыбается, отчего на щеках появляются забавные ямочки, а вокруг глаз — морщинки-лучики. Антон протягивает ему руку, но тот, фыркнув, точно лис, задирает нос кверху и встаёт сам. — Ну вот, ты уже не такой грустный. Значит, моя миссия клоуна на этом выполнена, — Антон шутовски отдаёт честь, но тут же снова становиться серьёзным: — Прости меня. Я понятия не имел, что ты не можешь говорить. Если бы я знал… — он осекается. — Чёрт, как же хуёво это звучит… Арсений идёт к выходу, даже не дослушивая его, а Антон так и продолжает стоять, не зная, какие ещё слова извинений принести, пока за парнем не захлопывается входная дверь. Он может его понять. Сам бы на его месте себе точно хорошенько врезал.***
Весь оставшийся день, до самого ужина, Антон бродит по детскому дому мрачной тенью, думая, как лучше извиниться перед Арсением, чтобы это не звучало как оправдание собственной глупости. Ну как он мог пропустить такую информацию мимо ушей? Как вообще можно было так обидеть человека? Антон ведь не такой, он не злой, он не любит обижать людей! И от этих мыслей Антон чувствует себя ещё хуже, потому что его потуги даже в голове звучат жалко: Он не знал, что Арсений не может разговаривать, а если бы знал, то не стал бы нести всякую чушь, да? Выходит, что он, Антон, лицемер, готовый засунуть свой язык в задницу только потому, что человек неполноценный? Да и какой Арсений, к чёрту, неполноценный? Благо уроков, кроме этого проклятого классного часа, больше нет, и Антон может спокойно обдумать всё, что случилось. Это только первый день после каникул. Что дальше? Может, на детский дом упадёт астероид? На них нападут инопланетяне? Павел Алексеевич окажется представителем внеземной расы? Что? Антон приходит на общий ужин в столовую, всё ещё мусоля все эти вопросы в голове. Кажется, они хотят проделать дыру в его черепной коробке и улететь прочь. Он не обращает внимания ни на приветливо здоровающийся с ним персонал кухни, ни на Иру Кузнецову, которая ещё с прошлого года вешается ему на шею. И у них вообще-то что-то наклёвывалось, но сегодня он забыл с ней даже поздороваться. А она, между прочим, только вернулась с Олимпиады в Питере, на которую ездила вместе с Димой, и они не виделись все каникулы. Столовая представляет собой просторное помещение, заставленное круглыми столиками на шесть-семь персон. Справа от входа стоит стол раздачи, где всегда можно выбрать себе еду из двух блюд. Сегодня, например, выбор из риса, на который у Антона аллергия с самого детства, и гречки с котлетой, двух видов салатов, булочки с джемом и напитков: чая, кофе, сока, молока и воды. За раздачей стоит повар Володя и два его помощника. По залу бегает уборщица Маша, следя, чтобы у младших детишек за столами был порядок. Столик учителей и воспитателей чуть побольше обычных, но тоже круглый, стоит справа от раздачи. Столы детворы располагаются ближе к большим окнам, за счёт которых в помещении всегда светло и уютно. — Шаст, ты достал уже своей кислой миной, — жалуется Серёжа, усаживаясь за их столик, где уже сидят Катя с Оксаной и Дима с Антоном. — Ты всё из-за новенького переживаешь? — Да просто… — Антон разводит руками. Он оглядывается по сторонам в поисках предмета их обсуждения. — Не знаю. Я наговорил ему всякой хрени, а теперь чувствую себя виноватым. — Ты же не знал, Антош, — подбадривающе улыбается Катя, которая сидит справа от Димы, потягивая из стакана сок. — Да и мы с Окс совсем забегались, забыли вас предупредить. Это тоже не звучит как нормальное оправдание. Потому что… ну чего он не знал? Того, что в детском доме у детей не бывает родителей? Он же над фотографией погибших родителей Арсения глумился так, будто это действительно могло быть смешным. — Мы сами-то узнали только с утра, а вас не было, вы в свой футбол играли, — вздыхает Оксана, закидывая в рот кусок огурца из салата. — Жесть, как неудобно вышло. — Неудобно, солнышко, — кривится в улыбке Серёжа, приобняв свою девушку за талию, — это когда ты наступил кому-то на ногу в общественном транспорте. А это — пиздец какой-то. Мы ещё и над фотографией этой ржали, как идиоты… — вспоминает он, словно специально подливая масла в пылающее Антоново пламя. — Блин, Катюш, ну как так? — возмущается Дима. — Мы же виделись перед классным часом. Могла бы и рассказать. — Да чего я-то? — девушка обиженно дует губы, заправив светлые волосы за ухо. — Ну прости меня, мась, я забыла. Серёжа показательно закатывает глаза: — Охуеть, забыла она. Антон обречённо вздыхает, роняя голову на сложенные на столе руки. Он-то надеялся, что друзья разрядят обстановку, но они, наоборот, только всё усугубляют своими охами-вздохами. А вот за Катю действительно обидно. Она, как любящая девушка, обязана была предупредить о таком своего ненаглядного Диму, зная, что их святая троица вечно пропускает всё самое важное мимо ушей. А Антоновы уши, между прочим, не маленькие. Так какого чёрта? Почему всё дерьмо вечно происходит с ним? — А вы слышали, что Авдееву удочерили? — вдруг спрашивает Оксана. Как сказал однажды Павел Алексеевич, цитируя профессора Макгонагалл: «Почему когда что-то происходит, вы трое всегда находитесь рядом?». И правда, почему? Из-за того, что Антон, Дима и Серёжа вечно влипают в какие-то неприятности, учителя и воспитатели без раздумий вешают на них все смертные грехи, считая, похоже, своим долгом спустить на эту троицу всех собак. — Да ладно? — удивляется Дима. — Ей же через два месяца восемнадцать? Кто захотел её забрать? В приюте разбили окно футбольным мячом? Виноваты они, даже если в этот момент все вместе зависали в комнате Антона. Кто-то поджёг урну в туалете, выкинув туда окурок? Конечно, это наша троица. Никто другой же в этом треклятом детском доме не курит! Кто-то засыпал дрожжи в унитаз и затопило весь второй этаж? Ну да, это реально был Серёжа, решивший проверить, так ли на самом деле работает прикол из интернета. Ответ: Да. Так. — Без понятия, но самое странное то, что она куда-то пропала, — слишком таинственным голосом рассказывает Оксана. — Я на её страничку в социальной сети зашла и увидела там сообщение на стене: Мол, пропала без вести, если кто видел, сообщить по номеру и так далее. А всё это почему? Потому что они просто обожают появляться не в то время и не в том месте. Как, например, год назад, когда одноклассники-разгильдяи решили закидать кабинет директора туалетной бумагой, а Антон в этот момент пробрался туда за ответами на тест по литературе и был застукан на месте преступления с рулоном бумаги в руках. А он всего лишь хотел откинуть его в сторону, чтобы не мешался. Откинул, называется! — Странно это как-то, — заключает Дима. — Зачем куда-то сбегать, если тебе вот-вот восемнадцать лет и ты и так сможешь уйти куда угодно? Или как в начале этого года, когда они с Димой влезли в драку, чтобы разнять дерущихся Кирилла и Илью, а в итоге были наказаны вместе с ними. — Может, ты в курсе, Тох? — обращается Оксана. — Ты же с Авдеевой вроде нормально общался. А тот случай, когда Серёжа, — другой Серёжа — тоже их одноклассник, только Разумовский поджёг вместе со своим лучшим другом Олегом Волковым мусорные баки как раз в тот момент, когда «святая троица» тащила туда мусор со старого ангара по поручению завхоза. — Шаст! — Дима щёлкает пальцами перед его лицом. — Ты нас вообще слышал? — Что? — переспрашивает он. — Простите, задумался просто. Что вы говорили? — А вот и новенький, — Катя переводит тему, указывая на вошедшего в столовую брюнета. Арсений подходит к раздаче, берёт только булочку и стакан сока, осматривает столовую на предмет пустых мест и идёт за единственный мало-мальски свободный столик, где сидят всего два человека: Кирилл и Денис — эти двое вообще всегда таскаются вместе, как попугаи-неразлучники. Увидев новенького, они хитро переглядываются. — Сорян, приятель, тут нет мест для инвалидов, — усмехается Кирилл, растягивая пухлые губы в мерзкий оскал и задвигая стул, на который хотел сесть парень. — Арсений, иди к нам, — предлагает Антон. — Ребят, подвиньтесь, пожалуйста, — он встаёт с места, подходит к столику Кирилла и Дениса и, взяв из-за него свободный стул, ставит за свой столик, указывая на него новенькому. — Садись. Арсений благодарно кивает и улыбается еле заметно, усаживаясь. Он держится достойно. Видно, что старается не обращать внимания на выпады в свою сторону, сохраняя непринуждённый вид. — А мы же так и не познакомились, — дружелюбно сияет Оксана, протягивая ему руку для приветствия, которую парень, с какой-то опаской во взгляде, пожимает. — Я Оксана Суркова, для друзей просто «Окс». — Привет. Я Катя Добрачёва, — девушка копирует улыбку лучшей подруги. — Добро пожаловать в «Остров». — Серёжа Матвиенко. — Дима Позов. — Антон Шастун. Ну, ты и так уже знаешь. По очереди пожав парню руку, они, наконец, принимаются за ужин. Доедают уже молча, каждый думая о чём-то своём. А когда тарелки пустеют, все дружной гурьбой направляются в сторону душа, девочки в своё крыло, мальчики — в своё. Все, кроме Антона, который так увлекается наблюдением за шуршащими по столовой сотрудниками кухни, что не сразу слышит возню недалеко от себя. Это Кирилл и Денис шумно встают с места, шепчась так громко, чтобы их точно слышали все, кто остался в помещении. Из всего сказанного этими придурками, Антон улавливает только что-то про инвалидов, да глумливый смех. Он поворачивает голову и слегка вздрагивает от неожиданности: Арсений всё ещё сидит рядом, бессмысленно разглядывая пустой стакан из-под сока. И его Антон тоже замечает только сейчас. Он-то уже решил, что остался за столом совершенно один. А оглядевшись, понимает, что в помещении, кроме них и персонала, осталось ещё человек десять из разных классов. — Достали, — зло вздыхает Антон и вытягивает в проход длинные ноги, как раз когда Кирилл и его дружок приближаются к ним, делая вид, что просто идут мимо. Кирилл, не заметив подножки, спотыкается и летит на пол, сбивая с ног уборщицу, которая тащит горку белых, испачканных в еде тарелок в сторону служебного помещения, где находится сердце этого места — кухня. Раздаётся оглушительный звон бьющейся посуды, женский визг — это Маша, уборщица — и гогот тех, кто ещё остался в столовой. — Ой, извини, — усмехается Антон, встав с места и посмотрев с презрением на лежащего на полу Кирилла. — Не ушибся, приятель? А то жалко будет, если такое бестолковое чмо, как ты, снова себе что-то сломает. Хватает и того, что у тебя нет мозга. — Козлина, да я тебя… — сердито начинает Кирилл, но Антон его уже не слушает: он помогает подняться уборщице, стряхивая с её фартука мелкие осколки стекла тыльной стороной ладони. — Тёть Маш, простите дурака, — улыбается невинно. — Не ушиблись? — Я те щас дам «тёть Маш!», — женщина замахивается на него полотенцем, которое всё это время висит на её плече. Она терпеть не может, когда дети называют её «тётей» всегда просит обращаться просто по имени и на «ты» потому что, по её же словам: «Я ещё молодая, мне всего тридцать четыре года, хватит делать из меня старушку». — Посуды столько перебили! Мне как теперь Павлу Алексеевичу и Галине Васильевной это объяснять? — Величайшее извините, любезная, — снова сияет Антон и, взяв её руку в свою, галантно целует запястье. — Не казните нас, благодетельница, всё отработаю собственным трудом, но сейчас вынужден откланяться. — Иди уже, жук, — не сдерживает улыбки женщина и переводит взгляд на Кирилла с Денисом: — А вы дружненько за вениками и вперёд — за уборку. — Арсений, пошли, — зовёт Антон, подмигнув новенькому и указывая в сторону выхода из столовой. — Душевые найдёшь сам. Увидимся позже, — он машет рукой, когда они оба оказываются у лестницы.***
Остаток вечера проходит тихо. Антон принимает душ, чистит зубы и возвращается к себе в комнату. Арсений за день успевает разложить свои вещи, и теперь на полке над его кроватью, ровным строем стоят книги, рядом лежит кепка с изображением какого-то мультяшного героя, а на прикроватной тумбочке всё также стоит фотография с родителями. Сам новенький стоит в одних штанах, повернувшись к вошедшему голой спиной, и вытирает мокрые после душа волосы полотенцем. Он так увлечён своим занятием, что даже не слышит шагов Антона и скрипа закрывающейся двери. За окнами уже давно стемнело, и комнату освещает лишь светильник, висящий над кроватью Арсения, да белёсый свет полной луны, проникающий в комнату сквозь открытые шторы. Этот лунный свет не разгоняет сумрак, а будто наоборот, сгущает его, придавая ночи какой-то таинственности и мрачности. Лес, находящийся за забором детского дома, отбрасывает на подъездну́ю дорогу большие тени, которые пляшут в свете луны и фонарей, окружающих территорию. — Привет, Арсений, — улыбается Антон и подходит чуть ближе. Испуганно вздрогнув, парень оборачивается и прикрывает тело всё тем же полотенцем. Но Антон всё равно успевает разглядеть на его груди и животе несколько шрамов разного размера. Спешно натянув футболку, Арсений кивает в знак приветствия, а после смотрит в ответ, вскинув тёмные брови вверх, мол, чего пялишься? Антон спешит отвести взгляд. Не хватает ему ещё, чтобы новенький принял его за какого-то извращенца, который любит залипать на обнажённых мужиков. Ещё чего! Ему, Антону, вообще-то девушки нравятся, а в этот момент жизни — одна конкретная девушка, с которой только-только начало что-то наклёвываться. А он, вместо того, чтобы провести время с ней, проходил весь день в какой-то прострации, а всё ведь из-за этого пресловутого Арсения. — Ты… — Антон указывает на фотографию. — Ты на отца очень похож, — Арсений тоже кидает на неё короткий взгляд, через своё плечо, и грустно улыбается. Антон явно не ценитель красоты в общем её понимании и, тем более, не ценитель мужской красоты, но его новый сосед определённо хорош. Оксана бы сказала, что он очень фотогеничный, — будто с обложки журнала или просто герой какого-то подросткового сериала с «Нетфликс». Правильные черты лица, яркие голубые глаза, обрамлённые по-девичьи густыми ресницами, ровная линия губ, подтянутая фигура — ну точно сошёл с картинки. Единственное, что портит эту картину — огромные мешки под глазами. Видно, что парень плохо спит. Антон, честно говоря, терпеть таких всех из себя «правильных» людей не может. Отчасти потому, что сам не считает себя им ровней. Он обычный пацан, какие есть у каждого во дворе — шпана. Одевается всегда в мешковатую одежду, пытаясь скрыть худобу. Кудрявый, зеленоглазый, светловолосый, высоченный, вечно ржущий над всякой ерундой. На такого смотришь и ясно сразу, что обычный — нет в нём ничего особенного. Антон на фоне таких, как Арсений, теряется, становится невзрачным, серым. По крайней мере, так он чувствует. — Слушай, — неуверенно начинает он, поправив свои пшеничные кудри, спадающие на лоб. — Можно дать тебе один совет? Арсений кивает и прищуривает голубые глаза так, что становится похожим на хитрого лиса, который задумал что-то недоброе. — Не позволяй им над собой издеваться. Ты намного лучше каждого из них, — Антон улыбается несмело. — Понимаю, я последний, кого бы ты хотел слушать и с кем хотел бы делить комнату. Я это, кстати, заслужил. Наверное, на твоём месте, я бы вообще набил себе рожу, за такую херню, а потом бы ещё раз… и ещё. В общем, знаю, я — дебил, мудак, козёл, моральный урод и всё такое, но мне правда жаль. Прости за сегодняшнее, если сможешь. И я прошу у тебя прощения не потому, что ты… — Антон замолкает на секунду, подбирая слова. — Ну, ты понял. А потому, что мне действительно стыдно за своё поведение. И по-моему мне пора уже заткнуться, пока я снова не наговорил всякой херни, за которую придётся просить прощения. Арсений беззвучно смеётся, покачав головой. Антон решает, что он сейчас напишет ему ответ на этот монолог, как делал днём в душевых, но парень просто усаживается на свою кровать и берёт в руки книгу. И, похоже, это намёк на то, что слушать что-то ещё, а уж тем более «отвечать» он не настроен. Пожав плечами, Антон укладывается к себе на кровать и закутывается в одеяло. День был слишком долгим, чтобы его продолжать, поэтому он старается уснуть как можно быстрее. Ему даже почти удаётся провалиться в сон, когда в голову ударяется что-то лёгкое. Удивлённо подскочив на кровати, он видит, что новенький всё ещё сидит на своей и смотрит на него пристально и выжидающе — и тут вообще-то обделаться можно, когда на тебя так пялится в полумраке комнаты. Антон оглядывается, находит взглядом тетрадный листок, смятый в комок и лежащий на подушке. — Арсений, ты чего бумажкой в меня кинул? — ошарашено спрашивает он, на что парень снова кивает и тут же укладывается в постель, накрывшись одеялом с головой. Антон усмехается, разворачивает бумажку и невольно улыбается ещё шире, потому что на ней ровными красивыми буквами выведено всего одно слово: «Спасибо». — Спокойной ночи, Арсений, — он кладёт листок на прикроватную тумбочку и ложится обратно, тоже нырнув под одеяло.