«Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, у всех золотых знамен, у всех мечей»

             Фенрис продолжал сжимать коленями его бёдра, наклоняясь всё ниже, пока не упёрся ладонями о кровать, нависая совсем близко над лицом Хоука, смешивая их дыхания. Ричард почувствовал, что забывает, как дышать – тело помнило каждое прикосновение сильных рук, каждое движение лириумного воина. Осознание того, как сильно ему не хватало этой близости, пришло внезапно и опалило не хуже той дьявольской зажигательной смеси, что мастерил Томвайз. Он чувствовал, как кровь прилила к лицу, что желание разбуженным драконом уже щурит янтарные глаза, готовясь утопить всё и вся в беснующемся внутри голодном пламени. Но вместе с тем, он чувствовал и нечто иное – что-то, что рвалась наружу через неумело подобранные слова, как угодно, лишь бы заполнить зияющий пустотой разлом, на краю которого он балансировал изо дня в день после той ночи.       - Фенрис, – хрипло начал Ричард, а в следующий миг ухватил эльфа за плечи, с лёгкостью повалил на спину, в исступлении припадая к его губам, оказавшись сверху. Чуть жёсткие, обветренные, но по-прежнему горько-солёные, горячие, отвечающие, пускающие глубже, позволяя касаться языка, оглаживать нёбо. Хоука отчаянно повело от этого поцелуя, будто он залпом осушил бутылку Agreggio Pavali. – Фенрис, – шептал он, ощущая, как шторм, бушующий в любимых глазах, опрокидывает его в пучину и тянет за собой, смыкаясь над головой. – Я хочу, чтобы ты знал. Не прерывай, прошу. Я и без этого собьюсь. Если ты исчезнешь – я буду искать тебя в каждом из миров, и ничто не остановит меня. Отдам всё, что имею, чтобы тебя защитить, чтобы снова биться плечом к плечу, чтобы у тебя всегда был дом, куда можно вернуться. – Хоук ненадолго замолчал, подбирая слова. Когда он продолжил, взгляд серых глаз полыхнул такой решимостью, что при необходимости мог бы ранить любого усомнившегося в его словах не хуже меча. – Я не позволю отобрать свободу, которая так дорого тебя далась, даже если мне... если эта ночь... – Он не желал произносить это вслух. Но в том и не было необходимости – по глухо дрогнувшему голосу, по отведенному взгляду, по тому, как чуть ссутулились плечи отважного воина Фенрис понял всё.       - Эта ночь – первая из многих. Не последняя. Хоук, я не слепец. Больше нет. – Эльф протянул ладонь и приложил к его пылающей щеке. Лириум вспыхнул и тихо мерцал, приковывая взгляд, завораживая, зовя увидеть весь рисунок, скрытый под одеждой. Хоук больше не мог сопротивляться желанию касаться, что разгоралось все ярче от воспоминаний, услужливо оживляемых истосковавшейся памятью. Руки скользнули за спину Фенриса, гибкое тело выгнулось навстречу, пальцы в лириумных отметинах коснулись поясницы, запутались в свежих шрамах и старых рубцах, но держали крепко, не желая отпускать. Хоук не сдержался – хрипло застонал, на миг уронив голову на грудь своему эльфу. А в следующий миг он практически рычал, освобождая вожделенное тело от всего лишнего. Видя, как по казавшейся бронзово-медной в неверном свете камина коже плавными линиями петляют, скручиваются и растекаются тёмно-бирюзовой россыпью, пульсируют молочно-серебряными хвостами комет магические клейма, Ричард вскинул вопросительный взгляд на эльфа, и тот на мгновение прикрыл глаза: «Могу ли я?» – «Можешь». Ричард притянул его к себе, посадив напротив. Он целовал мерцающую кожу шеи, плеч, спины - позвонок за позвонком, спускаясь всё ниже. Поначалу он был осторожен, боясь причинить боль там, где и без него хозяйничала безжалостная магия лириума. Но снова и снова чувствуя под своими губами окаменевшие от постоянных схваток, спусков в пещеры и лазанья по горам мышцы, Хоук позволял чуть больше вольности своим рукам, стараясь этими сильными, уверенными прикосновениями облегчить тянущую, ставшую привычной боль, прогнать усталость. А ещё – он чувствовал, как страсть вытесняла нежность, настойчиво требуя большего. Фенрис порывисто дышал, запрокинув голову на плечо Хоуку, едва слышно шептал что-то на эльфийском, ища близости с загрубевшими от меча ладонями, пытаясь эти ладони перехватить и увлечь своего воина вниз, накрывая собой. Когда ему это наконец удалось, Ричард почувствовал, что все эмоции, испытываемые ранее, не идут ни в какое сравнение с теми, что Фенрис прямо сейчас безжалостно обрушил на него, скользнув горячим языком туда, где красноречиво вздымалось средоточие чужого возбуждения.       После стольких лет каждый из них наконец мог дать измученным пыткой одиночества телу и душе то, о чем запрещал себе вспоминать и думать, но в конце концов всё равно ловил себя на мысли, что грезит об этом. Разве не поэтому они и лезли в самое пекло, соперничая друг с другом в том, кто проберётся дальше, пытаясь в битве и присущем ей риске сложить буйную голову получить то, что поможет хотя бы ненадолго не думать, как отчаянно хочется выдохнуть в редко улыбающиеся губы: «Люблю», и тут же получить ответ, солнечным всполохом отразившийся в зелёном море глаз: «Твой всецело».

***

      Когда посреди ночи Хоук проснулся от пронзившей его мысли, что всё это сон, что он снова совсем один, руки в лириумных татуировках рассеяли все его сомнения. Одному Создателю известно, почему с кровати доносилось посапывание по-хозяйски развалившегося там мабари, в то время как сам Ричард обнаружил себя на полу перед камином, укрытым тёплым плащом, но главное – его белоголовый эльф никуда не ушел, он был здесь, совсем рядом и даже во сне крепко обнимал своего Защитника, отгоняя все кошмары.